Текст книги "Мертвец"

Автор книги: Эдуард Веркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Муравейник нашли почти у дороги. Большой, небоскрёбный, наверное, год строили. Даже с мухомором на верхушке.

Красота! – обрадовался Вырвиглаз. – Жаба, вот он – твой трон!

И захихикал.

Не надо, – пронюнил баторец.

Так жалобно пронюнил, что даже самое суровое сердце, сердце Вырвиглаза, дрогнуло.

Да не ной ты, – сказал он, – чего, как жаба, в самом деле? Ну посидишь пять минут, ну покусают. Больно, но зато потом пороть будут – совсем не больно. Вас ведь в баторе по пятницам порют?

Не-ет... – Баторец совсем расклеился.

Ну всё равно полезно. Давай, чего тянуть, садись.

Вырвиглаз подобрал корявую палку, плюнул на неё и воткнул в самую макушку хвойной горы. Муравьи взбесились, всё как полагается. Забегали, засуетились.

Готово, – удовлетворённо сказал Вырвиглаз. – Давай, жаба, садись.

Не-е... – помотал головой баторец.

Как это нет? – Вырвиглаз забыл про штаны, они упали.

Я сам боюсь...

Тебя что, сажать прикажешь? – разнервничался Вырвиглаз.

Баторец дрожал. Наверное, от холода. Хотя было жарко.

Может, отпустим его? – робко предложил Упырь.

Что значит «отпустим»?! – заорал Вырвиглаз. – Они меня искалечили! Его надо в муравейник!

Со стороны военного городка пэвэошников послышался вой. Сирена.

Уже три! – возмутился Вырвиглаз. – А мы тут! Давай быстро!

Он сжал кулаки и шагнул к баторцу.

Но я не могу сам... – пронюнил тот.

Время пришло.

Ну давай, – я кивнул Упырю.

Что «давай»? – не понял тот.

Давай сажай его.

Баторец заскулил.

Да я сам его посажу... – влез было Вырвиглаз.

Нет, – я оттолкнул Вырвиглаза. – Это он должен. Пусть он посадит!

Я не хочу... – Упырь помотал головой.

Ты сам согласился, – напомнил я. – Ты же хочешь в нашу компанию? Это твоё испытание, это традиция. Так что давай.

Упырь поглядел на Вырвиглаза. Тот пожал плечами.

Я никогда не пробовал... – с сомнением сказал Упырь.

Мы дружно хихикнули.

Отпустите меня! – попросил баторец.

Он вообще... Я вдруг увидел его сандалии. Сандалии были тоже древними, такими же, как камера. И так же, как на камере, на этих сандалиях красовалась целая куча заплаток.

Отпустите...

Но отпускать уже было нельзя. Если бы мы его отпустили, то всё вообще было бы тупо. Тупейше. Видимо, Вырвиглаз это тоже понимал.

Давай! – Я подтолкнул Упыря.

Он шагнул к баторцу. Они были почти одного роста, Упырь чуть повыше и чуть, может, покрепче, всё-таки он был старше. Упырь обхватил баторца за плечи и неловко толкнул.

Баторец опустился в муравейник.

Отлично! – Вырвиглаз подскочил с другой стороны, надавил пленнику на плечи. – Сейчас прочувствуешь! Будете знать, как меня по морде!

Баторец сидел спокойно. Несколько секунд. Потом муравьи взялись за дело.

И он заорал.

Ничего, – хищно улыбался Вырвиглаз, – ничего, всю жизнь мне потом спасибо говорить будешь! Муравьиный яд полезен!

Баторец стонал и пытался вырваться. Но Вырвиглаз и Упырь держали крепко, и все эти виляния и дёрганья приводили лишь к одному – муравьи ярились ещё шибче. Неприятно смотреть, но я не отворачивался.

Вырвиглаз отпустил его только тогда, когда баторец обмяк и съехал вбок, перестал сопротивляться, только подвывал и корчился.

Вырвиглаз отряхивал Муравьёв, которые успели забраться и на него. Упырь выглядел испуганно. Он присел над баторцем и тупо тыкал его в руку. Баторец вздрагивал, по голым плечам и ногам носились озверевшие красные насекомые.

С ним всё в порядке будет? – спросил Упырь.

Да конечно, – заверил Вырвиглаз. – Эй, батор, ты живой?

Баторец кивнул.

Ну, тогда поднимайся, а то дожрут тебя.

Пленник с трудом поднялся. Он покачивался, ноги

и спина были красными и распухшими.

Ходить можешь?

Баторец кивнул.

Передавай привет своим подружкам. – Вырвиглаз подтолкнул его в спину. – Батор там.

Пленник, покачиваясь, побрёл в лес. По спине его ещё ползали муравьи.

Ну что? – спросил я Вырвиглаза. – Полегчало?

Ага. Очень. Жрать только охота. У вас ничего нет?

Я не ответил, а Упырь сказал:

У меня есть. Пельмени. Дома...

Пельмени – это хорошо. Я их жарю с салом. Давайте скорее.

И довольный Вырвиглаз пошагал скорее.

Через полкилометра тропинка свернула вправо и приблизилась к дороге. Вырвиглаз пребывал в прекрасном настроении, даже достал сигареты и принялся жизнерадостно курить и предлагать приобщиться к этому пороку Упырю.

Зря отказываешься, – разглагольствовал он, – в курении нет никакого вреда, даже сплошная польза. Мой дядя страдал шпорой и головными болями одновременно, а как начал курить, так и всё прошло. Как рукой сняло. К тому же это ускоряет дренаж.

При этом Вырвиглаз довольно часто кашлял и плевался жёлтой слюной, что в пользу курения не свидетельствовало. И продолжал врать.

Между прочим, табак – это растение из семейства паслёновых, что картошка, что помидоры, что табак. Поэтому есть салат из помидоров – это всё равно что курить. Ты ешь помидоры?

Да, – отвечал Упырь.

А картошку ешь?

Натиск Вырвиглаза был так сокрушителен, что я даже подумал, что Упырь закурит. Но он удержался.

Зря, – прохрипел Вырвиглаз. – Зря. Многое теряешь. Девчонкам нравится, когда пацаны курят, поверь мне. Вот ты сказал, что тебе эта девчонка нравится, Катька...

Вырвиглаз покровительственно похлопал меня по плечу, я начал в очередной раз злиться.

Так вот, чтобы произвести впечатление на эту дуру, ты должен так круто курить...

Тут мне повезло в очередной раз. Нет, Вырвиглаз не споткнулся и не сломал берцовую кость, не подавился сигаретой, нет, просто Упырь остановился.

Решил подымить? – обрадовался Вырвиглаз.

Я уже давно заметил – стоит кому-то пристраститься к курению, как он начинает всех вокруг тоже пристращать. Одному травиться всегда скучно.

Решил подымить? – спросил Вырвиглаз с надеждой.

Нет, я слышу просто... – Упырь оглянулся в сторону дороги. – Что это там...

Лесовоз, наверное, – отмахнулся Вырвиглаз. – Слушай, а у тебя точно есть пельмени?

Это собаки...

Я прислушался.

Кусты со стороны дороги трещали, кто-то орал и свистел, и лай слышался. Лай мне меньше всего понравился. По слухам, опять же непроверенным, баторцы разводили на продажу служебных и бойцовых собак. Питбультерьеров. Это вполне могли они лаять.

Баторцы! – прошептал Вырвиглаз. – Идут! Всё!

Что теперь делать? – растерянно спросил Упырь.

Его рожица дёргалась, судя по частоте этих дёрганий, он вот-вот тоже должен был пустить слезу.

Бежать, – сказал я.

И побежал.

Глава 10

Вечер

Сидели на чердаке. Мне как-то неприятно на душе было, угрюмо. Дождь бы пошёл, что ли, в дождь легче. Но осадков не предвиделось, погода хорошая. Я смотрел на закат, слушал Вырвиглаза. Он как раз вдвигал очередное враньё.

Это очень популярно на западе, – рассказывал Вырвиглаз. – Пары, у которых нет детей, они усыновляют мертвецов. Всё законно. Помирает в Сьерра-Леоне какой-нибудь пацан, все документы оформляют, хоронят, всё по правилам. А потом ночью выкапывают и на специальном самолёте в Штаты. Главное – в течение двадцати часов успеть доставить в лабораторию. А там труп специальным оживлятором обрабатывают, закачивают в вены мастырку особую, потом током бьют, память новую вставляют, ну и готов. Андроид. Тут куча преимуществ. Во-первых, мертвецы покладистые, во-вторых, спокойные, в-третьих, мало жрут. Правда, и недостаток есть – они все редкие мутанты. Уроды настоящие. Вот как этот твой Денис. Могу поспорить, он где-нибудь в Сербии сдох, его откачали – и к нам...

Он на своего отца похож, – остановил я Вырвиглаза.

Всё равно зомби. Мертвяк. Трупер. Знаешь, как в песне – «Супер-трупер, ты-ны-ны-ны-ны-на...»

Что-то много вокруг меня мертвечины в последнее время. К Сеньке я уже привык, наверное, и к остальному тоже привыкну. Трупный дух витает надо мной, дует в чёрную трубу. Тьфу, гадость какая.

Может, не стоило его бросать одного, всё-таки он здесь новенький... А, ладно, дойдёт. Там дорога рядом. Да и баторцы, они не звери, поколотят слегка, пару зубов выбьют, ну и всё.

А я думаю, что за пацан? А оказывается, это Чеков. Тот самый. Ты молодец, Леденец, вовремя прилип. Этот Денис может быть полезен.

В смысле?

В смысле – бабла у него, наверное, много.

Вырвиглаз мечтательно сощурился.

А я, дурак, про пельмени ему... – и без всякого перехода: – Ему твоя Катька нравится, между прочим. Ты бы обеспокоился.

Он урод, чего мне обеспокаиваться.

Вырвиглаз хихикнул.

Родионова – дура, – сказал он. – Книжки читает, наукой занимается, стишата, наверное, пишет. Знаешь, такие девки обожают просто всяких страдальцев и недоносков, их это будоражит. Типа красавица любит калеку, у которого доброе сердце и богатый внутренний мир. Как в «Соборе Парижской Богоматери».

Ты что, читал «Собор Парижской Богоматери»? – спросил я.

Кино видал, – вывернулся Вырвиглаз. – И мультик. А у тебя внутренний мир богатый?

Нормальный.

Нормальный... – передразнил Вырвиглаз. – С нормальными никто не хочет дружить, сегодня рулит ненормальность. Ты хоть телик-то смотришь?

Иногда.

Иногда... – снова передразнил Вырвиглаз. – Смотри чаще, поумнеешь немного. Внутренний мир должен быть или богатый, или вообще должен отсутствовать. Вот у её братана Пятака внутренний мир богатый, он на гитарке умеет. И папка у неё тоже мужик непростой. Ты понимаешь, к чему я клоню?

Я не понимал.

Она ведь как рассуждает? Все мужики должны быть примерно как Пятак и её папашка. А ты не как, ты нормальный. Вот если бы ты мог стоять на голове и при этом играть задницей на банджо – ты был бы личностью. А так...

А Ден что, умеет?

Он похож на вампира. Это раз. А девки от вампиров просто тащатся, западают на них, как мухи на силос. К тому же он богатенький. Я думаю, что в нашей Шмырдяевке он самый завидный жених.

Катька на него не запала, – поправил я.

Ну да, это он на Катьку запал. Ты у него дома был?

Нет.

Он живёт в директорском особняке, за мостом. В том самом. Папаша его на «икс шестом» рассекает. И каждую пятницу – в Кострому.

Зачем?

В ресторан. Хорошую кухню уважает. Чухломские караси по-имперски. Пробовал?

Нет.

И никогда не попробуешь, – довольно сказал Вырвиглаз. – Сдохнешь в канаве, а карасей не попробуешь, будешь всю жизнь жрать макароны. А Чеков их каждую пятницу...

Заткнулся бы ты, а?

Когда Вырвиглаз начинает рассуждать про то, что одни жрут макароны, а другие – карасей по-имперски и как всё надо сделать по-правильному, мне становится тяжело. Не, я не против, чтобы было так: мы – хорошие и правильные, карасей по-имперски нам, а они – поганые-распоганые, им в пятачину и правым боковым, даже макарон не достойны. Это всё так и надо. Но, порассуждав о макаронах, Вырвиглаз всегда перескакивает на мироустройство. Как бы он всё правильно забабахал, был бы строгим, но справедливым, это уж как водится. Я всё это уже много раз слышал и сам про такое часто думал, так что как дело доходит до макарон, я говорю:

Заткнись, а?

Это сбивает Вырвиглаза, и он затыкается. Сейчас тоже заткнулся. Но ненадолго.

Его папашу в Москву переведут... – задумчиво сказал Вырвиглаз. – Через пару лет. Не исключено, что возглавлять какое ведомство. А тут пока держат для того, чтобы компромата никто не нарыл, типа пережидает, чтобы появиться в последний момент...

И откуда ты, Вырвиглаз, всё знаешь?

Это неважно. Важно то, что он запал на Родио– ниху. Этим надо воспользоваться. Или у тебя уже есть планы по этому поводу?

Отвали, Вырвиглаз, прикладывайся к аккумулятору. Слушай, чего ты ко мне припёрся, а? Шагай домой.

Сам прикладывайся, жаба.

Хлопнула калитка. Не сильно. Но и не слабо. Значит, мать. Сенька хлопает сильно, отец средне, бабушка не хлопает вовсе, а я вообще через калитку стараюсь не ходить – у меня есть в заборе заветная доска, мне так ближе.

Это была мать. Мне её совсем не хотелось видеть, но она зашла.

Она меня редко навещает, а на чердак и вообще никогда не поднимается, а тут вот появилась. Ступеньки проскрипели, крышка люка откинулась.

Я догадывался, для чего она пришла.

Илья, – обратилась она к Вырвиглазу, – иди домой.

Вот так, не теряя зря времени.

А мы тут как раз про культуру говорили, – улыбнулся Вырвиглаз. – Культура в опасности, вы-то должны быть в курсе! Они хотят, чтобы мы писали «заяц» как «заец»...

Илья! – Мать поглядела на Вырвиглаза выразительно.

Всем плевать на культуру. – Вырвиглаз вывалился из кресла. – А вы сами говорили...

Мать топнула ногой.

Завтра зайду в пять. – И Вырвиглаз скатился по лестнице.

Мать поглядела в окно, проверила, не подслушивает ли.

Что вы там устроили? – спросила она.

–Где?

Где... Не знаю где. В лесу. Денис не может сидеть. Что вы там с ним сделали?

Это не мы, – спокойно ответил я. – Это баторцы. Мы тут ни при чём совсем. С чего это вдруг мы-то виноваты?

Это ты! Это ты устроил! Ты, я знаю.

Мать пребывала не в духе, по глазам видно. Когда мать зла, глаза у неё маленькими делаются, как у японки.

Совсем нет, не так всё было, не я. – Я зевнул. – Мы гуляли по лесу, искали можжевёловые ягоды, потом баторцы за нами погнались, и мы разделились. Это же понятно, что лучше было разделиться – так шансов меньше, что поймают... Я же не виноват, что он бегать не умеет! Они его и поймали. И посадили в муравейник. Поэтому он сидеть и не может. Баторцы – мстительные ребята.

Сам виноват.

Сам виноват, – добавил я. – Денис сам во всём виноват...

Чем же он виноват?

Как это чем? Он сам... Мы пошли купаться, а навстречу баторец...

Я тебя прошу! – занервничала мать. – Я тебя прошу этого мерзкого слова не употреблять!

А как же тогда? Как же?.. Ну ладно, не баторец. Воспитанник санаторно-лесной школы. Мы идём, а этот... воспитанник... навстречу. А Денис что-то озверел вдруг ни с того ни с сего, как прыгнет, схватил его – и на муравейник. Ну, а потом они ему отомстили. Догнали и тоже в муравейник.

Врёшь, – устало сказала мать. – Ты всё врёшь.

Она уселась на потолочную балку, вытерла лоб.

На платке остались синие разводы. Спешила с работы, значит.

Почему так? – спросил она. – Он же хороший парень, а у тебя друзья... Хуже не придумаешь. Этот Илья. Как там его зовут, Вырвиглаз?

А что?

А ты знаешь, почему его так называют? Ты знаешь, что однажды он наловил полевых мышей, а потом выковыривал им глаза ножичком? Он же мелкий садист, неизвестно, откуда они вообще приехали.

Наговоры. Если человек не такой, как все, на него любой может наболтать. А Вырвиглазом его по другой причине назвали.

Мать меня не услышала, разумеется.

Ты всегда находишь каких-то ненормальных друзей, – сказала она. – Ты помнишь Таратыгина?

Ещё бы. Я помнил Таратыгина. Таратыгин был моим первым другом. Мы познакомились ещё в детском саду, потом дружили до третьего класса, когда Таратыгина отправили куда-то, потому что он оказался долбанутым. Меня тогда тоже изрядно потрясли, думали, что я тоже чокнутый. Но обошлось.

Тогда вся эта история произвела на меня надлежащее впечатление, я тогда много думал, да, начнёшь с кем дружить, а окажется, что он какой-нибудь параноик и жрёт червяков...

Таратыгин, Вырвиглаз, – мать покачала головой, – это же шоу! Компания уродов каких-то... Ты совершенно не разбираешься в людях!

А зачем мне разбираться? За меня вы хорошо разбираетесь. Вы всё знаете, всё понимаете, мне и делать больше нечего. Теперь всё хорошо, теперь я дружу с Денисом, всё образовалось, ты можешь спать спокойно. И я могу спать спокойно.

Я демонстративно и громко и очень широко зевнул ещё раз.

Что зеваешь? Стыдно?

Мне ничуть не было стыдно.

Стыдно... – констатировала мать. – Он же больной, а вы над ним как?

Все больные, – зевнул я ещё, буду зевать, зевать и зевать.

Ты понимаешь, чем это может кончиться? – напряжённым шёпотом спросила мать. – Ты понимаешь, что наш отец сейчас в очень сложном положении?

Я прибег к приёму Вырвиглаза, резко сменил тему разговора.

А профессор Блэксворт опять замучил выхухоль, – сказал я. – Так грустно.

Что? – оторопела мать. – Что ты говоришь? Какой профессор?

Это он нажаловался? – усмехнулся я. – Ну, что мы вроде как его обидели?

Это мне Кошагина рассказала. Он был привязан к муравейнику.

Да что ты говоришь! Прямо к муравейнику? Какой ужас!

Мать смотрела на меня поражённо. Как выхухоль на профессора Блэксворта. Когда он её замучивал.

Баторский беспредел, – продолжал я. – Совсем озверели, туберкулёзнички, житья от них нет. Куда смотрит муниципалитет?

И в манере скучающих магазинных бабок добавил:

Скоро всех нас тут перезаражают. Эти баторцы. Говорят, у них коровье бешенство!

Замолчи! – рявкнула мать. – Перестань кривляться! А если его отец позвонит?!

Куда? – назло тупо спросил я.

К нам!

Зачем?

Затем... Затем, чтобы...

Мать захлебнулась.

Я пожал плечами, равнодушно промолчал.

Завтра попросишь прощения. – Мать устало махнула рукой и отправилась вниз.

Ага. Попрошу прощения. Завтра. Два раза.

Я дождался, пока она уберётся в большой дом, и тоже спустился вниз. Достал тетрадку. Не то чтобы мне хотелось чего-то написать, нет, просто надо было тренироваться, а я давно не тренировался.

Аккуратно распрямил тетрадку на столе. Закрыл дверь, занавесил окна, приготовил самописец. Бумаги так и не купил, забыл совсем. Завтра куплю. Две пачки.

Вообще у меня по плану было описать сегодня мать, но я передумал её описывать. И решил про Таратыгина. Это вообще довольно интересная история. И странная. Я подышал на ручку, закрыл глаза, откинулся поудобнее на стуле и начал.

«Таратыгин был интересным. Шустрым таким и интересным, с ним не было скучно. С некоторыми ребятами, ну со мной например, скучно. Если пять таких, как я, соберутся вместе, они погибнут – кислород закиснет от тоски. А Таратыгин был другой. Он был как петарда. Искрил, подпрыгивал, готов был взорваться.

И всё время что-то придумывал. Он уже в садике устраивал экспедиции по поиску метеорита, мы искали его во дворе и даже яму вырыли, и одна девочка сломала в ней руку...»

Глава 11

И негра не убили, и щеночек спасся

Утро начиналось плохо.

Может, я сова и мне не следует подниматься так рано, следует отдыхать? Я отдыхаю, а утро в это самое время течёт само по себе...

Мечты.

Сегодняшнее утро началось с матери. Опять. С того же самого.

Ты должен извиниться, – сказала она.

Перед кем? – не понял я спросонья.

С утра вообще всё труднопонимаемо.

Ты должен извиниться перед Денисом.

Перед кем? – в этот раз я уже понял.

Перед Денисом.

Я поглядел на будильник. Скоро на работу. Надо позавтракать, а тут всякой ерундой отвлекают. Упырём травят, не успел ещё глаз открыть, а он уже тут.

Есть хочу, – сказал я. – Нас там не кормят, между прочим.

Ты что, не слышишь?

Голос у матери стал твёрдым, предназначенным для давления. Это зря она.

Не кормят, – повторил я.

Извинись! – крикнула мать.

Я стал собираться.

Ну я тебя прошу, – она перешла на просительский тон. – Ну что ты?

Что-то слишком уж резко перешла, надо было ей ещё немного поорать, тогда переход получился бы эффектнее.

Я тебя прошу! Извинись!

Осень. Осень – это моё любимое время года. Красные ягоды, жёлтые листья. Если бы ещё в школу не ходить, всё бы вообще прекрасно было. А сейчас лето.

Извинись!

Я не удержался и сказал:

Пусть Сенька извинится.

Что?

Ничего. Мне пора на работу.

И ушёл, хотя мать что-то мне вслед ещё выговаривала. Хотела образумить.

Осень. Я шагал по улицам и думал, что хорошо бы, чтобы наступила осень вот сейчас. Пойти на реку, сесть на боны и смотреть в воду, на вялых осенних рыб. Вот чего мне хочется – чтобы везде осень.

Упырь ждал меня на обычном месте. И как ни в чём не бывало улыбался. Я вообще-то думал, что он вряд ли притащится. Но он был. И не выглядел ни больным, ни вообще... Бодро выглядел, турист-культурист настоящий. Муравьиный яд ему, видимо, только на пользу, может, здоровье даже укрепил.

Ну что, как дела? – спросил я. – Вчера не заблудился?

Не, – помотал он головой. – Там же рядом.

Баторцы не догнали?

Не. – Упырь улыбнулся. – Я быстро бегаю.

Про муравейник промолчал. Думает, как в кино

дешёвом будет. Приходит хороший мальчик в класс, аборигенские негодяи его колотят, но он их перед директором школы не сдаёт. И местные негодяи начинают его жутко уважать, завязывается дружба и приязнь всякая.

А фиг тебе! Не будет так!

А вы как добрались?

Нормально. Вырвиглаз ключицу сломал, но она у него сразу же срослась. Вот и всё.

Упырь хихикнул.

Это не шутка, – серьёзно сказал я. – Он сломал ключицу. Но поскольку он оборотень, она у него почти сразу срослась.

Что?

Оборотень он. А ты что, не заметил? У него же уши острые и брови сросшиеся. Ну да ладно, фиг с ним. Пойдём работать.

Пойдём.

Корабль флибустьеров ждал нас у коммунхоза, флибустьеры курили и, как обычно, матерились.

А мне твоя мама звонила, – сказал Упырь, когда машина тронулась.

Я чуть через бортик не перевалился. Наверное, я даже лицом изменился, – Упырь спросил у меня:

Что это с тобой?

Голова чего-то закружилась. Укачало, наверное. Зачем она звонила?

Да я не понял даже, зачем. Я как раз собирался утром... Наверное, она тебе что-то хотела передать, да забыла потом. И сказала, что сегодня кино у них интересное.

Что интересное?

Кино. В клубе «Дружба». Твоя мама сказала, что здесь очень неплохой кинотеатр, настоящий, из старых. Слушай, давай в кино сходим, а?

Я молчал, никак не мог придумать, как бы отвязаться от него на вторую половину дня.

Я никогда в старых кинотеатрах не был, было бы здорово сходить. Говорят, там совсем другая атмосфера...

Отдохнуть сегодня хочу, – сказал я. – Плохо себя чувствую, не знаю, как работать.

Может, отгул возьмёшь? Я думаю, можно взять отгулы за свой счёт...

Не, – помотал я головой. – Не буду брать, потерплю как-нибудь.

Сегодня мы отъехали дальше, километров на десять, и там кусты оказались не такими приличными, как раньше, там кусты были запущенные, толщиной почти в две руки. И тяжёлые. В придачу пошёл дождь, которого я так хотел вчера и от которого было почему-то жарко, и у меня на самом деле заболела голова, это подтверждало то, что про здоровье не надо врать, обязательно сбудется.

Мы проработали четыре часа и вернулись домой, Синицын прислал крытую машину. Я злился и всю дорогу молчал, на вопросы Упыря не отвечал. Едва вернулись в город, как дождь закончился. Упырь меня ещё немного поуговаривал насчёт кино, но я отбрыкался. Вернулся домой, в большой дом, достал с печки сушёные апельсиновые корки, поплевал на них и натёр виски. После чего отправился к себе, решил немного почитать. Вообще-то я должен был работать как папа Карло – рядом с нашим забором валялись чуть ли не две машины дров.

С приятным, что называется, сюрпризом.

Дрова валялись вызывающе, судя по всему, предполагалось, что я все эти дрова должен пилить и складывать в поленницы. Вообще-то я всегда занимался дровами. Но только не сегодня. Сегодня я работать не собирался. И вообще в ближайшее время не собирался.

Пусть сами дрова пилят. Пусть на них хоть грибы прорастут, не притронусь

Поэтому я немного повалялся в койке, почитал «Последнюю войну» и уснул с совершенно чистым сердцем – натирание висков весьма способствует засыпанию, во всяком случае, у меня так.

А проснулся оттого, что услышал щеколду. Она брякала, хотя раньше вроде бы громкостью не отличалась. Я выглянул в окно.

Пришла Катька. Я глядел, как она пытается справиться с щеколдой, и не мог понять, отчего она здесь? Что случилось такое?

Как-то раз видел по телику передачу про Анну Ахматову, про то, как она встречалась с каким-то французским писателем. И для того, чтобы правильно его встретить, весь день придумывала, как это сделать. И в конце концов встретила его то ли в кимоно, то ли в тунике, лёжа на кушетке и с папиросой в мундштуке. У меня не было совсем времени, да и кимоно износилось, я решил, что стоит Катьку встретить в задумчивости. Принял задумчивую позу, но тут обнаружил, что на мне почему-то надеты дурацкие и гигантских размеров красные башмаки. Я попытался эти башмаки стащить, но, к моему ужасу, правый ботинок цапнул меня за палец!

Тут я, конечно, проснулся.

В большом доме звонил телефон. Я дотянулся до телефона, прикрутился, снял трубку. Это на самом деле была Катька, сон оказался вроде как вещим.

Слащёв, ты что, спишь? – спросила она. – Или опять всякое читаешь?

Да так, – ответил я, – тут разное...

Понятно. Извини, что твоё болото решила побеспокоить. Хочу сказать – пойдём сегодня в кино.

Что?

То. Ты что, уши себе отоспал? Я говорю, давай в кино сходим.

Странно, подумал я. Даже не странно, а подозрительно. С чего это вдруг Катька собралась в кино? Раньше мы в кино не хаживали, хотя я её приглашал неоднократно. А тут вот сама... Может, ей мать тоже позвонила? Попросила её, уговаривала, может быть, даже умоляла.

Нет, ну надо ж так!

Ты что, Слащёв, оглох от счастья?

Да нет, просто думаю...

Ты что, ещё и думаешь? Ну ты скотина...

Думаю, что надеть, – быстро исправился я. – Я тут постирал просто...

Так ты идёшь? – спросила Катька.

Да, да, конечно...

Тогда в шесть возле «Дружбы».

И Родионова грохнула трубку на своём конце. Я поглядел на часы – четыре с хвостиком. Решил поваляться ещё. Лежал, представлял, как мать и Сенька пилят дрова, а потом обкладывают ими гараж и баню, а дрова падают обратно, а они их пристраивают и пристраивают, причём некоторые поленья им ещё в лоб и по ушам падают, да, было бы неплохо...

Тут я вспомнил, что Вырвиглаз обещался в пять часов заглянуть, а его мне видеть совсем не улыбалось.

Обрядился я быстро. За две минуты. На всякий случай даже через забор перелез рядом с черёмухой – чтобы не встретиться. И до «Дружбы» добирался переулками, меня даже собаки чуть не покусали.

Они ждали возле касс. Катька и Упырь. И подозрения мои только усилились. Какого чёрта они здесь оба? И возле касс? Упырь так улыбался, будто полтинник в лотерею выиграл.

Я подумал, что не стану спрашивать. Стану вести себя как ни в чём не бывало.

Билеты есть? – усмехнулся я.

Лучшие места. – Катька помахала у меня перед носом зелёными квадратиками.

Здорово. А с чего это мы в кино решили сходить?

Фильм хороший, – объяснила Катька. – Я уже два раза видела, но на большом экране – нет.

А я вообще не видел, – сказал Упырь, хотя мне было чихать, видел он или не видел.

Кино-то не новое. – Я кивнул на афишу. – И по телику уже крутили. Но всё равно. Шедевр.

Вот и я говорю. Пойдём в зал?

И, не дожидаясь нас, Катька направилась к входу.

В фойе не было никого. Упырь сверился с часами и спросил:

Отменили сеанс?

Тут всегда так, – успокоил я. – Наш народ не очень шедевры уважает, ему всё блокбасгеры подавай.

Дверь грохнула.

Кого-то несёт, – сказал я. – Могу поспорить – это Аня-дура...

Но это оказалась не Аня, а гораздо хуже. Мимо нас прошествовал Вырвиглаз. И не один. Рядом с ним шагала толстая девчонка с длинной и тоже толстой косой, девчонка эта, кажется, на Пионерской жила. Нас Вырвиглаз не заметил и проследовал сразу в зал.

Интересно, каким чудом он тут? У него же тарелка, он в кино не ходит... И вдруг здесь. В этот «вдруг» я уже не очень верил...

Илья пришёл, – обрадовался Упырь.

И эта крыса тут, – с недовольством сказала Катька. – Почему у нас такой маленький город, а? Идём в кино и встречаем всякую сволочь...

Интересно, про кого она так? Крыса. Про девушку или про Вырвиглаза?

Ты про кого это? – спросил я.

Про твоего друга, конечно. А эту девчонку мне жалко просто, нашла с кем в кино ходить. Её мать одна воспитывает, на трёх работах пашет...

Её мать одна воспитывает, а его отец один воспитывает – будет крепкая семья, – изрёк я.

Дурак ты.

Мои подозрения стали просто в убеждённость перерастать. С чего бы это вдруг на фильм собрались все мои знакомые? Ну, кроме этой красавицы, её я не знал. Просто спецпросмотр какой-то, для избранных.

Дверь снова грохнула, и показалась Аня-дура.

Аня была высокая и грузная женщина лет пятидесяти. А может, и больше, никто не мог точно сказать, сколько ей, некоторые считали, что уже под восемьдесят, но благодаря дурости выглядит она гораздо моложе. Не знаю, когда она сошла с ума, может, так и родилась даже. Она была пуглива, издёргана, питалась только чаем с чёрным хлебом и тянулась к культуре. Посещала все фильмы и концерты хора ветеранов. Только ничего не понимала. Совсем. Если у неё спрашивали, про что было кино, она отвечала, что кино было хорошее. Маленькие дети с удовольствием кидали в неё камнями, дети постарше пугали мотоциклами, а взрослые стыдились, что в детстве кидались камнями и пугали мотоциклами.

Аня заприметила нас, сжалась и вдоль стенки быстро пробежала к входу в зал. Исчезла.

Я слышала, у неё дома восемь телевизоров, – сказала Катька.

Восемь? – удивился Упырь.

Или десять. Она их про запас покупает. Раньше с телевизорами было плохо, вот она их и стала покупать. Всю зарплату тратит на телевизоры и радио. А сама ест только репу и хлеб, даже сахар не покупает.

Она одна живёт?

Не знаю. Мужа у неё точно нет, и детей тоже.

С сестрой, – ответил я. – Сестра у неё нормальная, но совсем слепая.

У нас тут всё так, – усмехнулась Катька. – Или слепая, или дура. Или вообще слепая дура. Весело живём. Говорят, что наш мэр как-то сказал, что в городской думе заседают такие кретины, что если бы он ввёл в её состав своего любимого пса, то никто бы этого даже не заметил.

Упырь рассмеялся.

Что тут смешного? – спросила Катька. – Это похоже на латиноамериканскую литературу вообще-то. А когда жизнь становится похожа на латиноамериканскую литературу... Короче, это опасное сходство.

Катька была очень, очень начитанной девушкой, я уже говорил. Наверное, поэтому она мне и нравилась.

А чего смешного-то? – поинтересовался я. – Может, объясните?

Тут шутка, – сказал Упырь. – Катя на Калигулу намекает.

На кого? – Я никакую шутку не понял.

На Калигулу, – пояснила Катька. – Гай Юлий Германик по прозвищу Калигула, что означает Сапожок. Он сделал своего коня сенатором. Ты не знал?

А мне даже не стало стыдно, я уже привык к собственной заскорузлости, она даже меня самого перестала напрягать.

Это неправда, – сказал я. – Мэр не хочет собаку депутатом сделать.

Откуда ты знаешь? – сощурилась Катька.

Знаю. Собака не может быть депутатом по состоянию здоровья – она больная совсем. И мэр, он её не в депутаты хочет, он ей мавзолей хочет воздвигнуть.

Мавзолей? – поразился Упырь.

Ага, – подтвердил я. – Маленький, скромный такой, двухэтажный мавзолей из гранита и чёрного мрамора. В память о друге. Собаку зовут Диоген.

Я же говорю – Эквадор сплошной, – вздохнула Катька. – А ещё Европой хотим называться.

Это тоже шутка, – сказал я.

Я поняла. Но самое страшное в том, что сегодня шутка, а завтра не шутка. Такая специфика.

Время такое. – Я тоже хотел быть умным и многозначительным.

У нас всегда время одинаковое. – Катьку было не переумничать. – Я вот вчера читала записки здешнего урядника – Кафка реально отдыхает! В тысяча девятьсот первом году местный помещик Юткачёв построил подземный ход от своего дома до реки и по этому подземному ходу ездил в карете, запряжённой собаками.