Текст книги "И да убоится жена"
Автор книги: Эдуард Караш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Марина появилась через два пассажира со своей дорожной сумкой в руке и с метровым ярким клоуном подмышкой. Яночка сразу поняла, кому предназначен этот подарок, и запрыгала, захлопав в ладошки:
–Шпашибо, мамочка, шпашибо, я как раж такого хотела...
Сергей взял сумку, Яна, забыв про маму, крепко обняла своего клоуна, оказавшегося одного с ней роста, а Марина подняла на руки Юленьку и прижала к себе:
– Ну, первоклассница, пойдёшь в школу в московской форме, как заказывала... И папке нашему есть подарок, – она улыбнулась Сергею, и он понял, что, наконец, прощён.
... Ночью, однако, в его объятьях она долго не могла отвечать на его ласки, пока не представила рядом с собой совсем другого человека...
Ширинбек позвонил утром, услышал громкое "Вы не туда попали, девушка", и тут же шепоток "вечером там", чмок, и отбой.
Зима в этом году выдалась капризная. После привычных ноябрьских штормовых ветров наступили менее ветренные, но слякотные декабрь и январь. Частые дожди со снегом перемежали дневную слякоть с утренним гололёдом, бичом для людей и машин после "сумасшедших " бакинских заморозков в минус один-два градуса. Тем не менее, как и в любых других городах с "порядочными" зимами, падали люди, растягивая сухожилия, вывихивая суставы и даже ломая себе кости, сталкивались автомобили, предоставляя их водителям право шумно отстаивать между собой свою правоту, но в отличие от тех городов в Баку, амфитеатром поднимающемся от моря, районы, расположенные "на галёрке" сразу начинали ощущать недостаток подвоза хлеба, продуктов в магазины, перебои с отоплением, подачей воды и бытового газа. На автобусных остановках в долгих ожиданиях скапливались толпы людей, спешащих на работу и по домашним делам, но в редкие автобусы набивались лишь самые отчаянные, после чего водители, не трогаясь с места, ещё долго и безуспешно пытались закрыть входные двери на застрявших в них пассажирах. Видимо, такая ситуация свойственна всем южным городам, плохо приспособленным к зимним условиям.
Именно в этом направлении текли мысли Ширинбека, когда он шагал по родному микрорайону асфальтированными дорожками между домами, а затем, балансируя, как канатоходец, по первородным глинистым скользким плешинам, напоминая себе "здесь будет телефонная станция, а здесь должны построить детский сад." Ему вспомнился выдающийся турецкий сатирик Азиз Несин, который в одном из своих рассказов "Всё из-за дождя" писал: "...На кой чёрт тратить на нас бомбы? Да разбрызгай над Стамбулом два стакана воды, и жизнь в городе остановится".
Вот и начало февраля, а вместо традиционных штормовых ветров и хоть на пару недель заснеженного города, опять небо шлёт на землю моросящий дождь с зарядами мокрого снега, и город лишь слезливо хлюпает под ногами пешеходов.
Ширинбек и не собирался выходить сегодня из дому, расстроенный и даже обескураженный рассказом жены о её недавней встрече с человеком, который уже много лет вызывал у него глубокую неприязнь, как своим внешним видом, так и своими давними, в юности, приставаниями к Гюльнаре и притязаниями на её руку и сердце. Она рассказала об этом со смехом, как бы между прочим: "столько лет не появлялся, и вот – вылез откуда-то, золотые горы обещает, дурак ненормальный, и замуж зовёт... Ишак карабахский..." – добавила она любимое ругательство мужа и от души расхохоталась
В отличие от жены Ширинбек знал и откуда тот "вылез", и откуда "золотые горы", но не предполагал, что у того достанет наглости через столько лет опять становиться ему поперёк дороги, и он, в свою очередь, поведал ей кое-что из того, что знал о пути этого человека и уже долгое время таил в себе ради её же спокойствия. Однако, она серьёзного значения его рассказу не придала:
– Аллах всё видит и накажет его за его дела, а ты не связывайся, ещё появится – я сама его скалкой отделаю...
Видя настроение мужа и желая отвлечь его, Гюля напомнила ему об открытии сегодня нового универмага: "Может что-нибудь полезное для ребят будет, да и тебе костюм новый не мешает присмотреть...". О себе она не упомянула, зная, что муж никогда не приобретёт что-то для себя, не одарив при этом и её.
Вообще-то, торжественное открытие универмага состоялось, как водится, к Новому Году, в аккурат тридцать первого декабря, рапорт об этом радостном событии пошёл "наверх", а первого января он был закрыт "для устранения недоделок" на целый месяц, и вот теперь снова открыт, как полагал Ширинбек, с новыми недоделками.
Универмаг назвали "Москва", и неоновая надпись вверху большого здания была видна уже на дальних подступах к нему. Для Ширинбека в этом названии не было ничего странного и, тем более, непонятного, но дед Рустам в тесном семейном кругу ворчал по этому поводу, что, мол, негоже настолько заискивать и лебезить (он выражался короче – "лизать ....") перед "старшим братом", ведь с таким же основанием можно было назвать универмаг "Харьков", "Казань" или "Петропавловск– Камчатский". "Что, разве его строили москвичи, – обосновывал дед свою позицию, – или Москва будет снабжать универмаг своей продукцией, как югославы снабжают свой "Белград" в той же Москве? Не представляю где-нибудь в Марселе универмаг "Париж". Я понимаю, когда в Москве рестораны "Прага", "Пекин" или "Баку" привлекают посетителей соответствующими меню, а когда в Баку Московский проспект ведёт на станцию Баладжары, – этого я понять не могу. Или, например, всем ясно, почему наши улицы хранят память о двадцати шести бакинских комиссарах или выдающихся деятелях промышленности, культуры республики, но при чём здесь Патрис Лумумба?". Мириам и Гюля на такие "крамольные" речи заслуженного деда испуганно шикали на него и всплескивали руками, а Ширинбек подходил к делу более практично: "Дед, я лично с тобой согласен, но, чтобы убедить остальных, почему бы тебе не поднять этот вопрос в райкоме партии или на очередной профсоюзной конференции?" Рустам на каверзный вопрос внука отвечал вполне серьёзно: "Придёт время и там скажем, Ширинчик".
... Ширинбек добросовестно обходил отдел за отделом в гуще снующих в поисках "дефицита" людей. В некоторых отделах он замечал среди продавцов и кассиров знакомые лица девушек и ребят – соседей по микрорайону, естественно, раньше других откликнувшихся на объявления о приёме на работу. Он поднялся на второй этаж, в отдел готовой одежды. Здесь было так же многолюдно, как и внизу, у примерочных – и женских, и даже мужских выстроились очереди из собственно примеряющих и их сопровождающих.
Он прошёл в сектор детской одежды, где ему приглянулись мальчиковые куртки с капюшонами из ГДР, и он попросил продавщицу выписать чек на две курточки – на десять и восемь лет, и подобрать куртки разного цвета. Он направлялся в кассу оплатить чек, когда в дальнем конце торгового зала, в секторе мужских костюмов вдруг заметил знакомую золотистую головку. Ширинбек, стараясь не выпустить Марину из поля зрения сквозь мельтешащие перед ним фигуры, повернул в её сторону, на ходу придумывая приветствия типа "каким счастливым ветром в наши края?" или "сколько печальных лет и холодных зим без вас, мадам...", хотя последнее свидание было три дня назад, а следующее должно быть через пару дней, а может подойти сзади и "девушка, не поможете подобрать костюмчик на ваш вкус?"
"Стоп, Ширинбек, а что она, собственно, делает в мужском отделе? спросил себя и тут же разглядел ответ, – да она уже помогла другому мужчине выбрать костюм, мужу, наверное, со спины не видно, вон, наклонился к ней, поцеловал, даже шапка с головы свалилась, а она улыбнулась... Жаль, не подойти теперь... ". Он уже хотел незамеченным продолжить свой путь к кассе, но тут мужчина в поисках шапки оглянулся..., и мгновенно кровь бросилась в голову Ширинбека: "Не муж... Сергей... это же Сергей Юркевский, механик..., – мысли забились в голове, как частицы света в броуновом движении, – так это она так чётко регулирует наши рабочие графики, чтобы мы не пересекались в её постели, когда муж в дальней командировке... И чтобы не знали друг о друге... Она-то знает, что мы вместе работаем... А может он и знает обо мне, и они оба посмеиваются, как над дурачком, мальчишкой. Нет, Сергей не знает, он не такой, он ни при чём... Дают – бери... А Маринка-то, предательница... Святая, ха... Сейчас я покажу тебе, как водить за нос трёх мужиков, и даже не за нос... У-у, сучка грязная, – и это был самый безобидный из эпитетов, которыми он мысленно наградил "предательницу", решительно зашагав в её сторону. Теперь Марина оказалась стоящей спиной к приближающемуся Ширинбеку.
Сергей первым заметил подходящего приятеля, улыбнулся и протянул ему руку. Ширинбек мягко отстранил её "подожди, Серёжа", и Марина резко повернулась на звук его голоса. Она увидела на его лице брезгливость и презрение, глаза, сверкающие яростным блеском, и попыталась предотвратить непоправимое:
– Нет, Ширинбек! Нет!
Сергей, переводя взгляд с Ширинбека на жену и обратно, так и замер с правой протянутой рукой и с костюмом, перекинутым через левую; Ширинбеку же эти мгновения казались кадрами замедленной съёмки, но, наконец, накопившееся негодование прорвалось и выплеснулось на побледневшую Марину потоком бессвязных оскорблений:
– Значит, меня тебе было мало... Сергей, и нас обоих ей будет мало... Третьего мужика найдёт... А муж не в счёт, да?... Я же говорил – не ревнуют только к мужу... И ты должна знать, что мы с Сергеем знакомы... Может даже друзья... Как же ты можешь?.. Сколько лжи... Столько лет... А я-то – Святая Мария... Шлюха – вот ты кто! – он как-будто выплёвывал эти короткие рубленные фразы сдавленным голосом ей в лицо, прикрытое ладонями. Сергей уже всё понял. Он железной хваткой тренированной кисти сжал Ширинбеку руку выше локтя:
– Замолчи, Ширинбек, прекрати оскорблять мою жену... Я сам с ней разберусь...
– С каких это пор – жена?.. Мне тоже – жена... Отпусти руку...
Сергей разжал пальцы:
– Да уж девятый год, да, Мариночка? – он говорил нарочито медленно и тихо, что под силу только человеку, с юных лет привыкшему "держать удары", и со стороны никто бы и не подумал о том, какие страсти сейчас кипят в этом классическом людском треугольнике.
– Как девя..., – на Ширинбека как-будто обрушился столб ледяной воды, – Марина, а как же Юра, муж?! – он взглянул на Сергея с надвинутой на лоб шапкой-ушанкой и узнал в нём того самого мужчину, которого видел как-то в рост на фотографии у Марины. Общий облик... Ну, конечно, Юркевский... Юра... Теперь его бросило в жар, язык прилип к гортани, он с трудом глотнул слюну:
– Марина, прости, я...
– Дурак, всё испортил..., – она повернулась к Сергею, – ну что, муж, поехали "разбираться", – и с гордо поднятой головой твёрдой походкой направилась к эскалатору, как Мария Стюарт на эшафот. Сергей сунул костюм в руки вконец потерянного Ширинбека "отдай им", и догнал жену.
Площадь перед универмагом, несмотря на моросящий дождь и слякоть от вчерашнего снегопада, чётко разделялась на два встречных потока покупателей. Один состоял из отыгравших только что эту роль "старых и малых", нагруженных пакетами, свёртками, довольных собой и покупками, громко и весело делящихся впечатлениями от увиденного и приобретённого.
– Ты понимаш, я её говору – отрез не отрежь, я цели рулончик беру, штук называися, она говорит – не положена, народ тоже хочит...
– Э-э, говорит, да... Ты сматри, если на полку столко лежит, сколко на склад для себе оставил, а?
Другой поток потенциальных покупателей, нацеленный на магазин, был торопливее, взгляды людей оценивали попеременно то расстояние до входа, где наметился некоторый затор, то покупки встречного люда.
На площадь то и дело подкатывали такси – "Волги" и "Москвичи" цвета свежего салата, из переполненных маршрутных автобусов, как из тюбиков пасты выдавливались новые и новые порции бакинцев, спешащих со всех концов города принять посильное участие в празднике открытия нового торгового центра, окунуться в торжество приобретательства.
Сергей подал знак освободившемуся такси, открыл обе боковые дверцы, не оглядываясь на Марину сел на переднее сиденье и назвал адрес. Хлопнула задняя дверца, водитель в зеркале заднего обзора увидел хмурое лицо миловидной женщины, подумал: "наверно, муж не купил, что просила", и тронул с места. За всю получасовую дорогу в машине не было произнесено ни звука. Всё происшедшее многократно прокручивалось перед глазами обоих с кинематографической чёткостью изображения и звучания, включая фоновые помехи мельканий и шумов , хотя там, в магазине казалось, что затуманенное сознание отказалось воспринимать дикую реальность. Однако, мысли их текли в разных направлениях. Сергей со свойственным ему чувством собственника лишний раз и уже бесповоротно убеждался в своей правоте многолетнего ревнивца, возможно, путая причины и следствия. Временами он возвращался к одной и той же панической мысли: "что же теперь будет, что делать?" и никак не мог найти на неё ответа. "А Ширинбек... Что Ширинбек? Получается – не знал... Ну и что? Знал же, что это чья-то жена... О, господи, о чём я..." мысли путались, перебивали друг друга, – "как они встретились – такие разные, впрочем, плюс и минус притягиваются... Старое знакомство? Но ведь я был у неё первым мужчиной... Выгнать... А как же Юленька с Яночкой?" – он закрывал глаза, и перед ним тут же возникали сцены её грехопадений, но теперь уже вовсе не абстрактные, а с участием конкретного человека, к тому же молодого, его товарища по работе...
Марина же с присущей рациональным людям прямотой во всём происшедшем винила себя. Она лишь коротко, без страха подумала о возможных последствиях и поняла, что давно была готова к подобному финалу, вот только слишком быстро и неожиданно он наступил. Нет, напрасно она обидела Ширинбека, наверное, любой бы на его месте возмутился, а уж с его кавказским темпераментом... Конечно, кинулся разоблачать одну ложь, а выплыла другая... Из огня да в полымя... И не оправдаться до конца теперь "единожды солгав, да кто ж тебе поверит..."
Она подняла глаза на непроницаемый затылок мужа.
"Сказал бы что-нибудь, обругал хотя бы, а то при Ширинбеке "девятый год, да, Мариночка?" и вот уж полчаса ни слова. Неужели оставит нас с девчонками? Наверное, рано или поздно... Вот и свой домашний Каренин появился, – она и теперь не могла обойтись без литературных аналогий, – там ипподром, здесь универмаг – какая разница... Но я не Анна, и не стану нарушать график движения электропоездов Баку-Разин... Ширинчик простит мне эту "ложь во спасение", ведь другой вины у меня перед ним нет, и мы опять будем вместе... Любовь свою не предадим... А в семье, как уж получится..." – у неё даже настроение улучшилось, как обычно и бывает, когда из неопределённости рождается какое-то решение, даже неважно в какую сторону меняющее ситуацию.
Машина затормозила у крыльца их дома. Сергей, не оборачиваясь, взбежал по ступенькам, открыл дверь и вошёл внутрь. Когда Марина вслед за ним вошла в дом и прикрыла за собой дверь, её встретили перекошенное злобой лицо мужа, мелькнувшая в воздухе ладонь, от которой она не стала защищаться, и сокрушительная пощёчина, вызвавшая звон в левом ухе, круги и цветные искорки в глазах и солоноватый привкус во рту. Голова дёрнулась, но Марина устояла на ногах, подошла к раковине, сплюнула розовую слюну и повернулась к мужу:
– И это всё, что ты придумал за последние полчаса? А то – ножи у нас на кухне, топор в сарае... – она сняла пальто, намочила полотенце, приложила его к опухающей щеке и глазу, и села в кухне за стол. Сергей молча наблюдал за ней, потом, не раздеваясь, сел напротив... и заплакал.
Такого состояния беспомощности и отчаяния он не испытывал уже больше тридцати лет. Ну да, тогда мама впервые привела его в секцию бокса, и тренер Николай Солдатченко предложил ему "поработать" со щупленьким мальчиком, намного легче и моложе Серёжи. "Сейчас я его..., – подумал Сергей, пока Николай Петрович зашнуровывал на его руках настоящие боксёрские перчатки, но "Щупленький" в течение одной-полутора минут так его отделал, что невозможно было сдержать слёз горечи и обиды. "Вот, если и на следующее занятие придёшь, запишем тебя в секцию", – сказал тренер, делая холодную примочку на заплывший глаз Сергея. И он пришёл...
Сергей поднял голову, его покрасневшие глаза смотрели мимо Марины, и заговорил он как бы сам с собой:
– Я всегда ждал чего-то в этом роде... Конечно, молодая жена – "не по Сеньке шапка", но я-то думал, что обнаружить измену можно только долгими подозрениями, выслеживаниями, упрёками, с помощью улик или свидетелей, тягостных объяснений, а тут оказалось всё так просто – "а вот и мы, любовнички, здрасьте!" и ты стоишь, как оплёванный, уже с ветвистыми рогами...
– Да, ты прав, времена Отелло прошли... И Дездемоны – тоже.
– Н-не знаю, н-не знаю..., – он перевёл взгляд на неё, – и давно это у вас... шуры-муры?
– Скажу я – годы, месяцы или дни, что это изменит, какая тебе разница? А вот, что тебе, действительно, надо знать, так это то, что твоя жена не способна на шуры-муры, а то, что случилось, имеет другое название – любовь. В отличие от нашего с тобой сосуществования со сценами беспричинной ревности. А знакомы мы с ним больше двадцати лет, ещё со школы... В общем, не первый встречный... Об остальном можешь у него узнать, о его общении со "шлюхой"...
– Я не буду с ним говорить, достаточно того, что я уже знаю...
Марина насторожилась:
– Это что, угроза? Не смей, слышишь? Ни сам, ни с помощью твоих друзей юности – нынешних поселковых алкоголиков. Ширинч.. Ширинбек, если перед кем и виноват, то только перед своей женой, но не перед тобой... Это всё я. Я превратила робкие юношеские ухаживания и редкие запретные поцелуи в высокое зрелое чувство. Я знала, что патриархальный настрой предков не одобрит нашей дружбы, поэтому в молодости не продолжила отношений... Но забыть так и не смогла... Все годы разлуки я всё знала о нём через общих школьных знакомых – где живёт, когда и на ком женился, когда рождались дети, раньше видела его с красавицей-женой, но в последнее время она болезненно располнела, и он стал прогуливаться один... Тогда я и решилась подойти. Я даже знала, что он перешёл на работу в море, но не предполагала, что из добрых полутора десятка предприятий туда же, где ты... Когда узнала, начала врать, и вот довралась... Теперь он и правде не поверит... Единожды солгав... – она говорила всё это монотонно, как в забытьи, но теперь обратилась к Сергею, глядя прямо ему в глаза, – ну вот, теперь ты знаешь даже больше, чем он. Порвать нашу с ним связь я не могу... И не хочу... А за сегодняшнее его унижение из-за меня, я знаю, невыносимое для его гордого характера, я вымолю у него прощение... Надеюсь... Я устала, пойду прилягу...
Ширинбек возвращался домой, не видя перед собой дороги, по инерции. Он шёл медленным шагом, по обгоняющим его людям с раскрытыми зонтами понял, что дождь усилился, и удивился почему его капли, стекая по лицу, имеют солоноватый привкус, потом понял и это. Он осмысленно огляделся уже возле своего дома и подумал, что, наверное, именно так, бездумно лошади, ослы, коровы возвращаются в свои стойла. Мысли его в недолгом пути витали далеко-далеко, то возвращаясь на годы назад, то устремляясь в будущее. Он понял, что ложь возникла и сопровождала их отношения с самого первого свидания. Ну да, как только она сообразила, что они с Сергеем знакомы. А если бы сказала правду? Конечно, он бы не предал товарища... Но тогда... тогда, значит, высший смысл жизни – святая, всепоглощающая любовь, прошла бы стороной, превратив светлые праздники ожиданий, встреч и даже расставаний в унылые серые будни, торжество самоутверждения – в безысходность прозябания, лишив двоих людей счастья столько лет дарить друг другу радость и блаженство. И, между прочим, при этом не ущемляя ничьих интересов, и никого ни у кого не воруя. Выходит, она была права... А он... Он так позорно предал её... Лучше бы вообще не подходил – потом бы сказал, что видел с общим знакомым, всё бы прояснилось, решили бы, как быть дальше... Или даже спокойно подошёл бы, как старый школьный товарищ, узнал бы, что Сергей – муж, и опять не подставил бы её, как мужнину изменницу.
"Действительно, какой я дурак, ишак карабахский..., – мысли опять заметались в поисках выхода, – Как она сейчас там? Как-то, помню, шутя говорила, что муж попался ревнивый, но и она, мол, не овечка покорная... Чем ей можно помочь? Нет, Сергей трезвый человек, не позволит ничего такого... А я сам не трезвый, что ли? А вон, только заподозрил соперника и сорвался, как баран безмозглый... Надо вечером позвонить, попросить у неё прощения... У него тоже... И пусть обругает, как хочет..."
Когда Ширинбек поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка, его уже бил озноб. Гюльнара, открывшая ему дверь, только взглянув на него, всплеснула руками и запричитала:
– Азизим (мой дорогой, азерб), вай Аллах, что с тобой? Весь мокрый, глаза покраснели, да на тебе лица нет... Ай-ай-ай, и лоб горячий... Быстро раздевайся, ложись, я чай приготовлю, с кизиловым вареньем попьёшь... Какой дурак в такую погоду универмаг открывает, чтобы люди простуживались... Вот возьми сухое бельё, насквозь же промок, почему без зонтика пошёл?... Сейчас чайник поставлю.
Ширинбек почувствовал дрожь и слабость в ногах, сделал несколько неуверенных шагов в спальню до кровати и рухнул на неё, потеряв сознание.
Мужчины, в большинстве своём, плохо переносят разного рода потрясения, нетерпимы к боли, в случае опасности в первый момент могут паниковать, преувеличивая её реальные масштабы. Им нужно время, чтобы освоившись с изменением ситуации к худшему, усилием разума и воли предотвращать или преодолевать последствия кризиса. Большинство же женщин, какими бы хрупкими, нерешительными, манерными, капризными и слабыми они обычно не казались, в ситуациях, грозящих чем-нибудь близким, любимым людям, мгновенно преображаются, принимая верные решения, и чётко действуя во-спасение. Не случайно же и в животном мире именно самки – пернатых, млекопитающих, хищников первыми бросаются на обидчиков их детёнышей, разрушителей гнёзд, нор или другого "жилья".
Гюля из кухни услышала приглушённый лязг кроватной сетки, заглянула в спальню, всё поняла и склонилась над мужем:
– Ширин-джан, Ширин-джан, очнись, очнись, – ласково приговаривала она, легонько похлопывая его по щекам, пока они не стали розоветь, – Гамидик, в ванной в аптечке коричневый флакончик с надписью "Нашатырь" и там же градусник – быстренько сюда; Рустамчик, оденься, резиновые сапожки и зонтик не забудь, беги в "Скорую", скажи у папы высокая температура и обморок, по-русски запомни "обморок", с ними и приедешь... Через дорогу осторожней...
Телефоны-автоматы на улицах микрорайона, впрочем как и в других районах города, часто становились жертвами любопытства или корысти окрестных мальчишек, поэтому рациональней было, не тратя времени на поиски исправного телефона, сбегать на станцию Скорой помощи, расположенную метрах в восьмистах от дома.
Она переодела мужа, попутно растерев ему грудь и спину, привела его в чувство, дав понюхать спирта. Он открыл глаза, но почувствовал себя парящим где-то в вышине, в сплошном тумане, в котором удаляясь и исчезая плавали цветные шары; он слышал над собой, как сквозь вату, заложившую уши, своё имя, но не мог отозваться и снова впал в забытье.
Гюля подробно рассказала врачу, как муж ушёл "совсем здоровый", и как вернулся через полтора часа "совсем мокрый и больной".
– И вот термометр посмотрите – сорок и шесть...
Доктор, пожилой еврей с грустным взглядом библейского мудреца, внимательно обследовал пациента с помощью старинной деревянной трубочки-фонендоскопа и собственных пальцев, поглаживая, постукивая и надавливая в различных местах тела. Ширинбек приоткрыл глаза и что-то зашептал ему на ухо. Наконец доктор, сопровождаемый тревожными взглядами Гюли и детей, отошёл от кровати, протёр руки салфеткой, с готовностью поданной медсестрой, и присел за стол в столовой, вытащив из кармана халата авторучку и бланки рецептов. Гюля сделала шаг вперёд, собираясь что-то спросить, но медсестра за спиной врача так выразительно прижала палец к губам и так округлила глаза, как, наверное, пулемётчица Анка предупреждала бойцов-чапаевцев "Тихо, Чапай думает..."
"Чапай" заговорил, ни к кому не обращаясь, как бы раздумывая:
– В больницу вы его, разумеется, не отдадите, мадам... и сынки... Особенно ты, копия отца, шустрый такой, даже чай не дал допить – "едем, дохтур, едем, папа – обмурок".
Гюля отрицательно покачала головой.
– Так я вам вот что скажу: могло быть, конечно, и лучше, но хорошо и то, что со стороны сердца ничего страшного нет, и другие кишки-мишки в порядке, – он сделал небольшую паузу, и вдруг спросил, – скажите, он случайно не понервничал сильно сегодня... или вчера?
– Нет, доктор, у него сейчас выходные дни, отгулы, чего ему нервничать...
– Ну и хорошо, сейчас мы ему укольчик сделаем, – он сказал что-то медсестре и та вернулась в спальню, – выписываю рецепт на жаропонижающее, молите Аллаха, чтобы сегодняшний холодный душ с ветерком не отразился на лёгких, но это прояснится позже, поэтому завтра вызовите районного врача. он помолчал, а потом прищурившись с улыбкой посмотрел на Гюльнару, – А он, случайно веру не собирается менять? А то, пока я его осматривал, он Святую Марию вспоминал, отца Сергия... Шучу, конечно... Это бред, от температуры, должен пройти после укола. Если к вечеру состояние не улучшится, сделайте опять вызов... Ах да, телефонную станцию пока не построили, так что я сам заеду к вам перед сменой, около одиннадцати.
... Следующую декаду Ширинбек провалялся дома с воспалением лёгких. Однообразие этих дней лишь однажды было нарушено самым неожиданным образом.
На пятый день болезни, когда кризис миновал, в середине дня в квартиру позвонили. Гюльнара открыла дверь и впустила в прихожую незнакомую молодую женщину, одетую в модную китайскую пуховую куртку с отороченным мехом капюшоном, и в больших тёмных очках. Через плечо у неё был перекинут ремень дорожной спортивной сумки, в руках туго набитый портфель.
– Здравствуйте, извините, это квартира Ширинбека Расуловича Расулова? Я из комитета профсоюза, мне позвонили с работы, просили проведать...
– Гюля, кто пришёл, это мама? – спросил Ширинбек из спальни. Тут же из-за двери комнаты, выходящей в прихожую, видимо, детской, высунулись две черноволосых и черноглазых головки. Гюльнара качнула головой – "уроки", и дверь снова захлопнулась.
Мириам-ханум, которая на время болезни сына поселилась у них, с утра поехала домой по хозяйским делам ("не дай Аллах, обворуют, и не узнаешь"), а заодно кое-что прикупить в магазинах.
– Лежи, лежи, это твой профсоюз беспокоится о тебе. А Вы раздевайтесь, проходите, сумки можете здесь оставить...
– Спасибо, но портфель я возьму с собой – здесь гостинцы для больного..., – и громко, – Ширинбек Расулович, это я, Марина из профкома... , – она откинула капюшон, и Гюля залюбовалась её золотистыми локонами, скинула куртку, аккуратно повесила её на вешалку, взяла портфель и неторопливо прошла в гостиную.
– Старшенький ваш – вылитый отец, а младший больше на вас смахивает... Извините, я правильно расслышала – вас зовут Гюля? Я – Марина, вообще-то я кадровичка. А ваше полное имя?
– Гюльнара, но это неважно, можно – Гюля...
– Спасибо. Гюля, вот тут для больного фрукты, конфеты... и бутылочка коньяка. Говорят, помогает восстанавливать силы, – она выложила на стол мандарины, яблоки, хурму, коробку конфет и бутылку.
– Да Вы что, Марина, зачем столько?
– А буровики народ богатый, и для хороших работников, таких, как ваш муж, ничего не жалеют. Так можно теперь на больного взглянуть, а вдруг симулирует?
Марина ещё дома отрепетировала своё поведение и осталась довольна собой за его первую часть. И должность удачную придумала – не будет разговоров на специальные темы, вдруг бы дома дед оказался.
Ширинбек из спальни прислушивался к беседе женщин в столовой и пытался унять гулкое сердцебиение, возникшее с того момента, как в квартире прозвучал голос Марины.
"Какая молодчина – пришла! – думал он, – а раз пришла, значит простит мне моё идиотство, тоже мне, праведник нашёлся..."
– Можно? Здравствуйте, Ширинбек Расулович, – появилась в спальне сияющая Марина, протянув ему руку, – что это Вы болеть надумали? Ваш начальник звонил, просил подлечить вас, чтобы ему скорей смениться... Шучу, конечно, но кое-какие лекарства я всё-таки захватила, а коньяк прямо из Еревана, по пятнадцать капель перед едой.
Ширинбек не отпускал её руки в продолжении всей тирады, даже не вслушиваясь, а чувствуя её ответные пожатия, она же не могла оторвать взгляда от его осунувшегося лица. Наконец он разжал пальцы.
– Гюля, время обеденное, давай кормить гостью.
– Ой, спасибо большое, но мне скоро идти... У меня тоже двое своих, но девочки...
Гюльнара, стоявшая позади Марины со сложенными на животе руками, отправилась на кухню со словами:
– Успеете, я быстренько накрою, всё готово...
Марина оглянулась в поисках стула и присела на край кровати:
– Я не могла придти, как договаривались, но я звонила туда – тебя тоже не было, я поняла, что с тобой неладно, позвонила на работу, представилась, как из редакции газеты, и вот – пришла... брать интервью, – она погладила его руку.
– Золотко, ты прости меня за мою дикарскую выходку, всем сделал плохо, да? И сними, пожалуйста свои очки, глазки покажи...
– Забудь о скандале, ничего же не вернёшь... И меня прости за мою ложь... Ну не могла я потерять тебя из-за той правды. А очки... Стоит ли? она чуть приподняла их на лоб, и Ширинбек резко приподнялся в кровати – под глазами и вокруг них были сплошные синяки – часть уже пожелтевших, старых, а часть свежих, сине-багровых.
– Что же он делает, сволочь?! – вырвалось у Ширинбека.
– А это не он... Это его дьявол попутал – запил он, как его покойный дед... И бьёт... А чуть трезвеет, в ногах валяется, прощения просит... Еле-еле сегодня отправила его на работу на трезвую голову, а сама взяла часть необходимых вещей – здесь они, в сумке и в портфеле, отвезу на "нашу" квартиру. Приедет, в случае чего – укроюсь там. Всё равно – нам уж вместе не жить, замучает он себя и меня, никогда не простит... все девять лет как будто ждал моей измены... Его родители знают о его поведении и корнях этого, о причине – нет. Девочек держат у себя, умоляют меня не показывать им такого отца. Ширинчик, пожалуйста, поедешь на работу – будь осторожен с ним, я же знаю, что вы там иногда обходите "сухой закон", сорвётся он беда может быть... Слышишь?
