Текст книги "И да убоится жена"
Автор книги: Эдуард Караш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Для середины августа погода с утра стояла вполне сносная – не больше двадцати градусов с лёгким ветерком с моря, но это нежаркое пока солнце вставало на безоблачном небосводе, что предвещало дневную жару, достойную понятия "бакинское лето".
Лёгким спортивным шагом он прошелся по своему "вишнёвому саду", в котором вишни, однако, занимали подчинённое положение, хотя летний урожай десятка деревцов до сих пор помнился вкусом и запахом, а его вещественные доказательства в виде варенья и джемов постепенно расходовались из батарей "закатанных" банок материнского и маринкиного запасов. Главными же, безоговорочными родоначальниками сада являлись высокое раскидистое инжировое дерево, обещающее вскоре разродиться многими сотнями янтарных плодов с медовой серёдкой, и метрах в восьми не уступающий ему в породистости тутовник с набухающими по весне крупными чернильно-фиолетовыми ягодами хартута (чёрного тута). Между ними, как и обычно в весеннее-летне-осенний период, был натянут гамак – любимая "лежалка" и "каталка" обеих девочек, а заодно и объект раздоров, когда Яночке необходимо было взобраться на него именно тогда, когда в нём покачивалась Юленька. Со слов покойного деда он и дом-то начал строить здесь из-за этих бесхозных тогда деревьев, а уже позже занялся другими "фруктиками" вишенками да яблоньками, чтобы главным "не скучно было".
Сергей перешёл на бег трусцой, на ходу притормаживая для "обработки" тени, когда она появлялась на заборе, и пританцовывая, как на ринге в юности, демонстрировал ей прямые, хуки и оперкоты, нырки и уходы из арсенала давних лет, пощёлкал "грушей", приспособленной для него отцом на боковой стене дома, лет этак двадцать пять назад...
– Папа, папка, ты где, на "груше"?, – услышал призывный глас младшенькой, – мы уже вштали, Юлька жубки чиштит, а я голодная, – доложила без видимой причинно-следственной связи беззубая Яна подхватившему её на руки отцу.
– Так ты тоже почисть те, что остались, умойся и будем завтракать. А то заспались мы все сегодня, а дела стоят...
– А какие дела, пап?
– Ну как же, посмотри сколько листочков попадало в саду на дорожки, замести надо? А в парк на аттракционы сходить надо? А в кафе-мороженое заглянуть надо?
– Ой, вшё надо, папка, – она соскочила на пол, – Юля, Юля, быштрей, у наш делов много...
Когда Марина около трёх вернулась из школы, девочки занимались сервировкой стола к обеду, а Сергей руководил этим процессом, сидя с газетой в кресле напротив телевизора. Юля уже расставила тарелки, хлебницу, и раскладывала столовые приборы, поручив Яне разложить бумажные салфетки. Та вытащила из пачки несколько штук и, сопя и водя высунутым языком из стороны в сторону, начала старательно разрывать каждую на четыре части.
– Яночка, ты что делаешь?, – заметив её занятие, спросил Сергей из своего угла.
– А я потом их тругольничком шложу и в штаканчике на штол поштавлю, последовал обстоятельный шепелявый ответ.
– Нет, я спрашиваю, почему ты их делишь на четвертушки?
– А я, как в кафе...
Пришлось объяснить, не подрывая престижа общественного питания:
– Видишь ли, в кафе приходит много народу, на всех, наверное, салфеток не хватает, приходится делить, а нас всего четверо, салфеток много, клади уж целые...
Как может уловить ребёнок связь между ценой салфетки или повторно используемых одноразовых ложечек и благосостоянием руководства кафе? Даже не всякий взрослый задумается над тем, например, что стоящий в углу гастронома огромный, весом за тонну рулон обёрточной бумаги будет в итоге продан ему по цене продукта, в неё завёрнутого – сыра, колбасы, сахара. А чьё-то робкое замечание о бумажном противовесе встретит презрительное: "Падумиш, грамм менше... На тебе болше..." – и соответствующий щедрый жест, вызывающий осуждающие взгляды очереди на "крохобора".
Марина уже принесла из кухни кастрюлю с согретым борщом, разлила его по тарелкам, предупредила под одобрительное мычанье полных ртов: "ещё котлеты с жареной картошкой", и сообщила новость:
– А я на днях в командировку уезжаю... В Москву.
Сергей не донёс до рта полную ложку и вернул её обратно:
– А что там тебе делать? – его тон покоробил Марину, но ответить она не успела.
– Мам, купи мне там московскую школьную форму, а то наши некрасивые, тут же среагировала на новость Юля, и ей эхом вторила Яночка:
– Мам, и мне купи... купи... что-нибудь купи, ладно?
– Ладно, ладно, девочки, ешьте, остывает..., – она повернулась к Сергею, который не спускал с неё вопросительно-настороженного взгляда, и нарочито спокойно, как на уроке, стала объяснять:
– Серёжа, в Москве ежегодно проводится августовская конференция учителей. Школе выделено два места. В прошлом году наш Ашот Аванесович, чтобы попасть туда, взял с собой географичку Гасанову Эльмиру Алиевну, жену завотделом торговли райисполкома. Потом шутили, что для неё хотели специальные выездные совещания проводить в ГУМе, ЦУМе и ювелирторге...
– А ты кого с собой берёшь? – Марина ожидала подобный вопрос и, пропустив мимо ушей его форму и тональность, продолжила в том же шутливом тоне:
– В этом году из "коренных" включили завуча Лейлу Халиловну Назирову, и меня в качестве "гарнира". В общем, повезло – там же выдающиеся педагоги собираются, будет кого послушать, у кого поучиться...
– Да, конечно, конечно... и когда, говоришь, летите?
– Не летим, поездом едем, наша Лёлечка самолёт не переносит гипертония, так что в субботу – ту-ту-у...
На самом деле всё это было правдой, но... правдой неполной. О своей предполагаемой поездке на конференцию Марина узнала намного раньше, на стадиях обсуждения и согласования своей кандидатуры в соответствующих инстанциях. Тогда же она поделилась этим известием с Ширинбеком, который ни на секунду не задумавшись, радостно заявил:
–Полетим вместе, да! Хоть недельку погуляем спокойно. Я же вижу, как ты всё опасаешься кого-нибудь встретить из знакомых. Да мы здесь и не выходим почти... Я в Москве всего один раз был – на ВДНХ, зимой. Путёвка на четыре дня, холод собачий, ноги в ботиночках мёрзнут, быстрей бы в гостинице горячего чая хлебнуть, так что, мало чего увидел. А у москвичей, помню, и уши открыты, и мороженное на улицах рубают...
Тогда же был продуман и детальный план встречи в Москве, поскольку выезжать вместе из Баку было неразумно по целому ряду причин – она не одна, её будет провожать муж, в поезде могут оказаться её или его знакомые и, наконец, он в поезде теряет два дня, которые обременят его сменщика на работе.
Вместе решили, что Ширинбек, заранее договорившись о смене графика работы на август, вылетит в Москву утренним рейсом в понедельник, и будет ждать её с двух часов дня у справочного бюро аэровокзала на Ленинградском проспекте. Время и место встречи было установлено после бурного обсуждения разных вариантов, например:
– Ширинчик, а почему бы тебе не потрудиться подъехать на Курский вокзал, чтобы с оркестром и цветами встретить свою Санта Марию?
– Могу, конечно, я даже представляю, как под гром литавров, я на ковровой дорожке, с букетом в руках принимаю в свои объятья сначала твою Лейлу (она ведь попрёт из вагона первой), а уж потом и тебя, и ты представишь ей меня как родного брата, с которым не встречалась с самого рождения, поскольку он, то есть я, от других родителей, и вообще, Лёлечкин соплеменник ... И ещё. На Курском столько ходов и выходов, что там запросто потеряться можно.
– Возражение принимается. Давай по-другому – я вечером приеду к тебе в гостиницу, или ты ко мне. Как?
– Не пойдёт. Потому что к тебе – никак, вам определённо дадут номер на двоих, где третий – лишний, а я пока не знаю, где буду. Постараюсь добыть путёвку на ВДНХ, тогда остановлюсь в какой-нибудь их гостинице, если нет сниму квартиру. Ты пойми, золотко, если мы с тобой в первый день точно не встретимся, то потом будет сложно найти друг друга, во всяком случае, время радости поменяем на нервозное время. Давай, как я предлагал – в аэровокзале на Ленинградском. Поезд прибывает около десяти, устраиваетесь с твоей Лейлой в гостинице, отдохнёшь с дороги и к двум часам "в город". Предупредишь Лёлечку, что должна заехать к своим родственникам, пусть не беспокоится, если заночуешь у них. Можно будет и позвонить ей вечерком. Встретитесь во вторник на открытии конференции.
– Ладно, сдаюсь... Жди меня – и я приду, только очень жди..., перефразировала Марина строку известного стихотворения и потянулась за поцелуем.
Весь месяц, предшествовавший поездке, Ширинбек провёл в радостном ожидании. Он заранее позаботился о билете на утренний рейс самолёта, договорился со своим начальником участка скорректировать свой рабочий график и даже отважился попросить Эрнеста Аркадьевича направить его в командировку на ВДНХ на эти дни, чтобы "познакомиться с новейшими достижениями техники и технологии бурения и ... побывать на свадьбе друга юности". Карев был коренным бакинцем, и понимал, что если первое обстоятельство ещё можно при желании отсрочить, то второе – это вопрос чести и мужской дружбы, и поэтому сам подписал письмо в Объединение о выделении "передовику производства т. Расулову Ш. Р." путёвки на эти дни. Не случайно, видимо, бытовала в Баку снабженческая шутка "Ваши лимиты исчерпаны – ни труб, ни леса нет, вот если бы это тебе лично нужно было..."
Встречаясь в этот период, Ширинбек с Мариной чуть ли не поминутно расписывали свои "московские каникулы", предвкушая удовольствие от совместных походов на интересные выставки – в Дом Художника, в галерею на Кузнецком, концерты; сожалели, что театры – Ленком, Сатиры, МХАТ в это время на гастролях по Союзу.
– Ширинбек, ты любишь бывать на художественных выставках? Я, когда бываю в Москве, Ленинграде, стараюсь везде полазить...
Ширинбек не знал, любит или нет, и ответ его на этот непростой вопрос был предельно откровенным:
– Не знаю, Золотко, но думаю, что полюблю. Мне кажется, что с тобой я смогу полюбить даже оперу и симфонические концерты.
Марина улыбнулась:
– Ну что ты, Ширинчик, я же не изверг какой-нибудь... Да и билеты туда "достают" за месяц вперёд, наверное...
Они выделили время для закупки подарков для своих домашних, и везде, получалось, успевали... кроме, разве, учительской конференции и ВДНХ. И от души хохотали: "Ничего успеем, везде успеем..."
– И станет в златоглавой столице временно на одну золотую головку больше, – шутил Ширинбек, гладя её золотистые волосы.
Самолёт из Баку приземлился в Домодедово точно по расписанию, в полдень. Ширинбек в иллюминатор наблюдал, как неторопливо и небрежно начали извлекать из чрева багажного отделения и "грузить" – забрасывать на открытые платформочки чемоданы, баулы, сумки и просто тюки пассажиров, томящихся сейчас в проходах салонов в ожидании подачи трапа. Трап почему-то задерживался, и московский август в отсутствие кондиционирования давал о себе знать щекотливыми струйками пота на спине. "Хорошо, что сумку в багаж не сдавал" – подумал Ширинбек, увидев подползающий, наконец, к их борту трап. Хотя времени было достаточно, но ему уже в полёте казалось, что он может опоздать, что самолёт мог бы двигаться и поживей, особенно когда он наблюдал, как далеко внизу медленно плывут назад облака и видимые земные объекты. Теперь же, когда он увидел на площади длинный хвост очереди на автобус, следующий в город до аэровокзала, он почти уверился, что опоздает.
В первый автобус он, конечно, не попадал – водитель прекратил посадку человек за десять до него, но Ширинбек сквозь окна заметил, что все пассажиры сидят. В Баку такой автобус из аэропорта не двинулся бы с места, пока "стоячие" места в проходе не заполнились бы ещё парой десятков пассажиров, не требующих, как и остальные, отрывных билетов при расчёте с водителем за проезд. В тех же редких случаях, когда кто-то из командировочного люда, не оценив атмосферу "всеобщего доверия", претендовал на оправдательный документ для бухгалтерии, водитель великодушно отматывал от рулона полтора-два метра билетов (в счёт подлежащих погашению "на план") – "бери, дарагой, сколко надо...".
Ширинбек наклонился к водителю, закрывающему створки багажных отсеков:
– Слушай, браток, я очень тороплюсь, разреши я постою в дороге или вот на свою сумку присяду..., – шофёр распрямился и удивлённо взглянул на Ширинбека:
– Ну, ты прям, как с луны свалился, парень, не положено же... Грузин, что ли? – он повернулся отойти, но Ширинбек придержал его за рукав спецовки:
– Подожди, друг, какая разница – грузин, не грузин... Меня девушка ждёт, тоже приезжая, может потеряться, да, понимаешь?
– Так бы и сказал, а то тороплюсь, тороплюсь, все торопятся... Вон, видишь, будка контролёров? Я сейчас подъеду туда, обилетим пассажиров, а ты стой подальше неё, я тебя подберу... Служил я с вашими, кавказскими хорошие ребята...
Автобус, поскрипев тормозами, замер у одного из входов в аэровокзал, и Ширинбек облегчённо вздохнул – его часы показывали без десяти минут два. Он спокойно пропустил вперёд всех пассажиров и, подойдя к водителю последним, протянул ему пятёрку вместо положенных двух рублей:
– Сдачи не надо, спасибо тебе большое...
– Ты что, дарагой, – ответил с деланным акцентом, явно подражая кому-то из своих давних приятелей, шофёр, и отвёл руку Ширинбека, – я же сказал – служил с вашими. Девушке своей цветочки купишь. И давай поспеши без пяти минут уже. Свидание-то в час, наверное...
– Почему в час – в два часа. Действительно, без пяти минут. Главное не опоздал, спасибо тебе.
– Эй, мужик, ты откуда прилетел-то?
– Из Баку, а что?
– А часы назад не перевёл, что ли?
Ширинбек поднёс руку с часами к глазам, задумчиво посмотрел на циферблат, и вдруг так заразительно расхохотался, что шофёр невольно стал ему вторить солидным баском. Подошедший к автобусу контролёр сквозь открытую переднюю дверь долго наблюдал за веселящимися мужчинами.
...Оставшийся до встречи час "по московскому времени" тянулся нескончаемо долго. Ширинбек успел посидеть в буфете на втором этаже за стаканом тёплого кофе, ознакомиться с содержанием сувенирного и книжного киосков, купить свежие "Комсомолку" и "Известия" в газетном. Пожилая киоскёрша, не чурающаяся косметики, и с легким шарфиком на шее, повязанном "а ля Майя Кристалинская", мило улыбнулась красивому молодому человеку и извлекла откуда-то снизу экземпляр "Литературки":
– Я вижу, вы тут давно ходите – ждёте, наверное, кого-то. Возьмите, сегодня получили, почти всё уже раскупили, почитаете – и время пройдет быстрее.
– Спасибо, – он хотел сказать "мамаша", но потом передумал, – спасибо, мадам, вот рубль...
– Ну уж, и мадам, – чувствовалось, однако, что обращение пришлось "по шерсти", – вот мама моя была настоящей "мадамой", и по-французски объяснялась..., – она доверительно наклонилась из-за прилавка к Ширинбеку, – до тридцать восьмого... и вслед за отцом...
Он сочувственно кивнул ей, и отошёл, не дожидаясь сорока копеек сдачи.
За оставшиеся полчаса Ширинбек успел просмотреть все газеты и даже прочесть шестнадцатую страницу "Литературной газеты". Малолюдный почему-то в это время зал просматривался почти на всю свою длину, но как он ни всматривался, нигде не было видно спешащей к нему золотистой головки. Теперь время как будто обрело ускорение и вес, стало давить на сердце в режиме "уже" – уже двадцать минут третьего, уже половина, уже без четверти... Он вдруг вспомнил, что за годы общения они с Мариной никогда не назначали встреч "под часами", и он не знал меры её пунктуальности. Когда он приезжал к ней, она всегда ждала его дома, а от квартиры Зои Павловны у обоих были ключи, поэтому томления ожидания, как теперь, ни он, ни она никогда не испытывали. Эта мысль тут же потянула за собой следующую – как повезло, что Зоиному мужу продлили контракт ещё на два года. Зоя приезжала в прошлом году на неделю, хотела внести плату за квартиру, но они с Мариной категорически воспротивились этому, взяв на себя заботу о ежемесячной оплате кредита за кооператив. Зоя Павловна, однако, настояла на компромиссном решении:
– Хорошо, – сказала она и продолжила, сообразуясь с собственной логикой рассмотрения вариантов в любых жизненных ситуациях, – но я всё же оставляю вам двухгодичную плату, потому что ваша связь, будем откровенны, незаконна, и может быть в любой момент разрушена или из-за каких-то внешних обстоятельств, или по желанию каждого из вас, и если это случится, внесёте плату из этих денег. И кончили с этим!
... Три часа. Его раздражение, да чего там – злость на женское легкомыслие и безответственность (по магазинам, наверное, шныряет), готовую немедленно обрушиться на голову возлюбленной (пусть и золотую), самыми обидными словами (потом разберёмся), появись она сейчас здесь, вдруг сменилась острым беспокойством, даже страхом, быстро перешедшим в уверенность – ну, конечно, что-то случилось, что-то с ней случилось, а он, болван, тут со своими обидами носится. Стоп, только без паники, давай, как на буровой, голову в руки... Где опасность? Первая – поезд... Поезд... поезд... Курский вокзал... Он стрелой метнулся к окошечку справочного бюро.
– Девушка! – по его интонации следующими словами могли быть "горим!" или "ограбление, всем на пол!", поэтому "справочница" резко подняла голову от раскрытой книги и взглянула на Ширинбека испуганными глазами, и он умерил тон, – девушка, сестричка, я хочу узнать, когда на Курский вокзал прибыл поезд номер пять из Баку...
Теперь широко распахнутые глаза девушки выразили крайнее изумление, а курносенький носик, казалось, задрался ещё выше:
– Товарищ, это аэровокзал, а не Курский, наше дело – самолёты, – она опять наклонилась к книге.
– Я понимаю, я просто, как человека, прошу вас – узнайте, пожалуйста. Поймите, я жду..., – он на секунду замялся, – я жду жену, нервничаю, а поезд может быть задерживается...
– Ну и ждали бы на Курском – меньше нервов, – по инерции съязвила девица, уже подняв телефонную трубку и листая телефонный справочник, – ага, вот...
Набрала номер, коротко спросила, выслушала короткий ответ и положила трубку.
– Пятый поезд прибыл с опозданием на тридцать минут в десять тридцать, так что появится ваша жена, куда она денется. Вообще в Москве многие теряются – и жены, и, особенно, мужья, но потом все находятся, "успокоила" девица Ширинбека, но он её уже не слышал. В голове возник какой-то сумбур из мыслей о московских автолихачах, скорой помощи, милиции, грабителях и насильниках... В Баку он бы точно знал, как разрубить этот узел неизвестности – позвонил бы своему приятелю, начальнику оперативной службы горотдела милиции, и тот в два счёта отыскал бы Маринку, а здесь...Он понял, что не решится связываться с милицией, больницами из страха обнаружить её там, но тут же осадил себя – а вдруг она, действительно в больнице, одна, нужна его помощь... Три сорок... Нет, надо действовать, и побыстрее... Он опять подошёл к справочному бюро, за ним встала высокая девушка, жгучая брюнетка в спортивном костюме. "Баскетболистка или волейболистка...", – машинально подумал он. Дежурная ответила на вопрос мужчины, стоявшего у окошка, и узнала Ширинбека:
– Ну что, видите, нашлась жена, я же говорила, – заулыбалась она, имея в виду, видимо,"баскетболистку".
Он проследил за её взглядом и ещё раз оглянулся на девушку, явную грузинку, на полголовы выше него.
– Нет не нашлась, а эта, – он кивнул головой назад, – не моя. Скажите мне, где здесь комната милиции? – девушка в окошке мгновенно посерьёзнела, – пожалуйста, пройдёте направо до конца зала, и там в левом углу табличка, он глянул в указанную ею сторону и вдруг увидел родную фигурку, медленно идущую метрах в двадцати в их сторону, с золотистой головкой, поворачивающейся в напряжённом поиске направо и налево.
– Маринка-а-а!!! – заорал он, как в лесу обычно кричат "а-у-у!!!", и кинулся ей навстречу. Она же, раньше услышав, чем увидев его, тоже побежала. Они на мгновение замерли друг перед другом, как бы убеждаясь, что это не сон, а затем высунувшаяся из своего окошка дежурная по справкам, обернувшаяся "баскетболистка" и люди в зале, слышавшие истошный крик Ширинбека, могли наблюдать, каждый в меру своей воспитанности, как его смоляного цвета волосы зарывались в её золотистые локоны и вообще, как выглядят влюбленные, когда мир вокруг них куда-то исчезает.
– Как я боялась, что ты меня не дождёшься, – она подняла на него широко открытые глаза, из уголков которых выкатились две крупных слезы. В сочетании со счастливой улыбкой они тоже выражали переполнившее её радостное чувство.
– Ну, успокойся, золотко, куда же я денусь, э? Так бы и ждал тебя здесь до конца недели, вон ходил в справочное бюро – хотел узнать, где поблизости раскладушки продают... Но теперь всё в порядке. Но почему ты так задержалась? Пойдём посидим там в уголке, расскажи, что случилось? – он положил руку ей на плечо и увлёк за собой к дальней скамейке.
Выражение лица Марины сменилось на усталое и грустное, она села на скамью, покачала головой:
– Нет, Ширинчик, не всё в порядке, – голос её задрожал, она уткнулась лицом в ладони и горько заплакала. Ширинбек в растерянности погладил её по голове. За годы их знакомства, даже в школе, и теперь, за несколько последних лет он ни разу не видел её плачущей, хныкающей или капризной – её настроение могло меняться от ровного, спокойного до радостного и даже счастливого и обратно, но никогда не выплёскивалось за эти пределы.
– Ну, успокойся, Мариночка, что было, то прошло, да? Мы же вместе, и всё будет хорошо, всё наладится, – повторял он стандартные скучные слова, теряясь в догадках о причине её слёз. Наконец она подняла голову, порылась в сумочке, вытащила платочек, вытерла глаза и щёки, высморкалась, глубоко вздохнула и слабо улыбнулась:
– Невезучая тебе попалась любовница, Ширинчик... Такие мы с тобой были умные, такие хитрые – всё так хорошо обмозговали, срежиссировали целый спектакль под названием "Неделя счастья", а вот один фактор не учли..., она сделала паузу, повернулась к нему и посмотрела ему прямо в глаза. "Педагог и в Африке педагог, -мелькнуло в голове, – говорит, как по-писанному"
–О чём ты, золотко?
И она нараспев продекламировала:
– "Старый муж, грозный муж...", слышал такой романс?
Ширинбек почувствовал себя так, как будто с разбега трахнулся о невидимое стекло, но подумал не о себе: "Как же она теперь, если он узнал?", и спросил, будучи уверенным, что дело обстоит именно так:
– Мариночка, а откуда он мог узнать о нас?
– Ничего он не узнал, не бери в голову... Но очень хочет всё знать, поэтому приехал в Москву тем же поездом и встречал меня на Курском вокзале. Ну как? – она помолчала, давая ему возможность переварить новость, – ты знаешь, я подумала, что если раньше моё отношение к нему находилось в границах уважение – безразличие, то теперь перешло в створ безразличие презрение. И я поняла это сразу, когда из окна увидела его, с чемоданчиком в руках подбежавшего откуда-то сзади к нашему вагону.
Ширинбек молчал, обдумывая ситуацию, а Марина после небольшой паузы задумчиво продолжила:
– Ты знаешь, в тот момент я поняла сразу три вещи – что он тайком вытаскивал из моей сумочки билет на поезд, второе – почему он не пошёл меня провожать, отговорившись сильной головной болью, и, наконец, что это подло и мерзко – настолько не доверять мне...
– Ну, положим, некоторые основания у него есть, – грустно улыбнулся Ширинбек.
– Нет у него никаких оснований, – резко возразила она, – потому что, если б они были... я даже боюсь подумать, что бы он мог натворить при малейшем намёке от кого-то или реальном подозрении... Я ко всему готова, но пока этого нет он не имеет морального права так унижать меня и в моём собственном сознании, и перед моими коллегами – Лейла же доложит в школе... – она подняла глаза на Ширинбека и тихо, но твёрдо закончила мысль, – и не должен мешать настоящей любви.
– Успокойся, золотко, так что было дальше?
А дальше было так. Увидев Сергея на платформе в качестве встречающего, Марина, переборов за несколько мгновений нахлынувшее чувство негодования, кокетливым тоном сообщила своей спутнице:
– Лейла Халиловна, а нас с вами встречают... Взгляните сюда, вон тот мужчина в светлой куртке с чемоданчиком – мой муж. Он собирался вылететь сюда по делам вчера, но не был уверен, что успеет подготовить необходимые чертежи, и обещал встретить, если позволит время. Я тоже сомневалась, потому и вам не говорила...
– Ну что ж, приятный сюрприз, значит всё успел... Видный мужчина, Марина Леонидовна... У вас, кажется, две девочки, да?
–Да-да, – они уже двигались с вещами по тесному проходу, и Марина, ещё минуту назад думавшая, как пропустить Лейлу вперёд, отбросила эту мысль.
Сергей, увидев жену в проёме двери, быстро подскочил к вагону, подал ей руку, но она без его помощи ловко спрыгнула с последней ступеньки и протянула ему свою сумку. Стоя с занятыми руками, он потянулся губами к её лицу, но она отвернулась, как бы посмотреть на выходящую Лейлу, и поцелуй пришёлся на ухо.
– Ты прилетел вчера, – сказала она, акцентируя нужный глагол, и кивнула назад, – помоги ей сойти, и помолчи при ней...
Сергей поставил свою ношу на землю и, подняв глаза на Маринину спутницу, понял, что задание не из лёгких. Дело в том, что Лейла Халиловна обладала, мягко говоря, нестандартной фигурой. Её нормальное, достаточной упитанности телосложение заканчивалось, считая сверху, где-то у пояса, а дальше начинались объёмы, вполне достойные украшать фигуры, по меньшей мере, двух прелестниц средней плотности. Такой комплекции, естественно, соответствовала утиная походка по ровной горизонтальной поверхности, и сложный способ перемещения по лестницам. В школе эта специфика была давно учтена путём устройства кабинета завуча на первом этаже, примыкающим к кабинету химии, которую Лейла Халиловна преподавала в свободное от руководящих забот время.
Сергей вскочил на нижнюю ступеньку лестницы, когда Лёлечка боком протиснув свои необъятные бёдра в дверь вагона, уже пыталась нащупать носочком ступеньку, судорожно ухватившись за оба поручня. Через минуту сначала правая, а за нею вскоре и левая ступни разместились на первой ступеньке. Предложенная Сергеем рука была отвергнута "нет-нет, спасибо, я сама...", и вся операция была повторена ещё два раза, после чего уже с помощью Сергея (пригодилась спортивная закалка) Лейла была снята с последней, высокой ступеньки, благополучно приземлена, и остававшиеся в вагоне пассажиры, передав Сергею багаж Лейлы, наконец-то получили возможность выбраться наружу.
Марина, соблюдая этикет, представила Сергея Лейле, на что та заметила:
– После наших с вами объятий на последней ступеньке этого вагона не мешает и познакомиться, хотя, как порядочный человек, Вы были бы уже обязаны на мне жениться, если бы не ваша милая жена и не мой верный супруг.
Сергей вернул Марине её спортивную сумку, а свой чемоданчик обменял у Лейлы Халиловны на два её увесистых чемодана, и они отправились доставать такси.
В гостинице "Академическая" на Ленинском проспекте женщины разместились на пятом этаже, в двухместном номере из числа предназначенных для участников конференции. Лейла Халиловна изъявила желание отдохнуть, а Марина с Сергеем спустились в холл гостиницы. Марина решительно направилась к дальнему журнальному столику и села в кресло, поворотом головы указав мужу на второе.
– Ну, расскажи, чего ты добивался, что рассчитывал увидеть в своем шпионском вояже, и за какие грехи ты меня позоришь? – весь накопившийся за последние пару часов гнев наконец нашёл выход в её словах и сверкающем взгляде потемневших глаз.
Она говорила негромко, но столько презрения было в её тоне, что он на несколько мгновений как будто вернулся в юность и почувствовал себя, как в нокдауне, после сильного прямого удара. Ну как было объяснить этому любимому существу, что с той минуты, когда она объявила о своей поездке, ему, как в каком-то наваждении стали являться сцены её прелюбодеяний то в двухместном купе спального вагона, то в гостиничном люксе, а то и в самых неподходящих для этого местах. Он отыскал в её сумочке, пока она купалась, железнодорожный билет, и убедился, что он приобретён в обычный купированный вагон номер семь, на место номер двенадцать. За восемь лет замужества Марине не доводилось путешествовать в одиночку, они всегда ездили вместе, и в ту же Москву дважды, и он знал, сколько там соблазнов... Будучи сильным и волевым человеком, Сергей, однако, терялся при подобных "выяснениях отношений", в душе понимая беспочвенность своих претензий и подозрений. Он даже стыдился приступов своей ревности, истоком и единственной причиной которой было лишь неотразимое обаяние его жены.
– Красивая ты, Марина, – вслух подытожил он поток своих мыслей, что оказалось созвучным повисшему в воздухе вопросу.
– Что?! Ах, красивая... Нашёл грех... Так за это нужно на меня намордник и ошейник с поводком? Чего же ты не женился на уродке? И сейчас не поздно... Вернёмся, разведёмся и давай...
–Подожди, Марина, я не это имел в виду, просто я беспокоюсь за тебя, ведь могут обидеть...
– Правильно, купи наручники, один защёлкни на себе, другой – на мне, будем с тобой, как сиамские близнецы, сросшиеся идиотской ревностью, везде вместе – на концерт, на обед, в туалет... – она бросила взгляд на часы, висевшие в холле – без двадцати два, она уже опаздывала на аэровокзал...
– Ладно, Мариночка, прости, я сглупил, конечно...
Выплеснув на мужа свои сердечные обиды, рассудительным умом она уже поняла свою выигрышную позицию. Теперь нужно было разрешить ситуацию с наименьшими потерями для истинной цели поездки:
– Ещё бы... Нашёл дело – шпиком по стране мотаться, детей кинув на старуху-мать... И, кстати, я приехала сюда за государственный счёт, а ты за счёт семейного бюджета, так? Что, по лотерее выиграл или богатое наследство получил, дай Бог здоровья твоим старикам... А? Вот что, Серёжа, я смогу простить тебе эту дурацкую выходку при одном условии – чтобы... нет, сегодня уже поздно, но завтра чтобы ты улетел и был возле детей, я завтра вечером позвоню твоим... А сейчас иди, тебе же надо где-то устраиваться на ночь, здесь, видишь, всё забронировано...
– Хорошо, но знаешь, я же с утра ничего не ел, в вагон-ресторан надо было ходить через ваш вагон, боялся встретиться... Давай здесь в буфете перекусим что-нибудь...
...– Конечно, мне стало жаль его, ты же меня понимаешь, Ширинбек, ну, пунктик у человека такой. Ты ведь тоже говоришь, что я красивая, и тоже ревнуешь, да?
– Нет, золотко, к мужьям не ревнуют, вот если вдруг... да ладно, хватит об этом. И на чём вы договорились?
