Текст книги "Завещание профессора Яворского"

Автор книги: Эдуард Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Уже смеркалось. Между деревьями то здесь, то там вспыхивали светлячки ламп.

– Дом отдыха "Заря", – сказал Бессараб, включая фары.

Машину потряхивало на выбоинах. Из-за поворота навстречу выдвинулась громада "Икаруса". Бессараб прижал "Москвич" к обочине. "Икарус" величественно проплыл мимо. Из его окон выплеснулась многоголосая песня.

– Турбазовский. Довезет их до Скального приюта, там заночуют, а утром по маршруту на перевал пойдут, – со знанием вопроса прокомментировал Бессараб.

– Разве туристы ходят со Скального на перевал? – удивился Ляшенко. Когда-то этот маршрут альпинистским считали.

– Сейчас и ребятишки этим маршрутом идут, через Южную расщелину мостик переброшен, а на Большой Орлиной скале ступеньки вырублены, да еще перила из труб поставлены.

Ляшенко едва сдержал вздох – давненько он не был в Карпатах! А когда-то чуть ли не каждую пятницу выезжал: летом на Скальный приют, зимой – на горнолыжные трассы. Последний раз он был на горнолыжной базе с Региной. Это было год, а точнее, год и пять месяцев назад. Они тогда еще масленицу отмечали: блины на костре пекли...

Ресторан "Сосновый бор" был стилизован под сельскую хату с крытой соломой крышей и приподнятым на ступеньки крыльцом. Бессараб остановил "Москвич" у ворот турбазы. Отсюда хорошо просматривались ресторан и примыкающая к нему бетонированная площадка для паркования автомобилей.

На площадке теснилось несколько "Жигулей", три "Лады", две "Волги", микроавтобус. Автобус стоял на том месте, где, по утверждению Бессараба, вечером 28 июня произошла драка. Ляшенко попытался обойти автобус, но тот стоял впритык к плотной шеренге разлапистых елок.

– Сегодня много посетителей, – заметил Бессараб. – В будние дни потише. А в выходные и туристы, и отдыхающие приходят. Но туристы в основном на крытую веранду идут. Там попроще и дешевле получается.

Он показал куда-то за частокол елок. Ляшенко посмотрел по указанному направлению, но ничего не увидел. Зато услышал оживленные голоса, чей-то переливчатый смех, негромкую танцевальную мелодию.

– Где стояла "Лада"?

Бессараб показал, где и как стояла бежевая "Лада".

Ляшенко топнул каблуком о бетонное покрытие площадки. В пятку словно током ударило.

– Не хотел бы я здесь падать, – невесело усмехнулся он.

За елками, на веранде, заглушая танцевальную мелодию, ударили гитарные басы. Низкий женский голос с хрипотцой "под Высоцкого" запел:

Парня в горы тяни – рискни!

Не бросай одного его!

Пусть он в связке одной с тобой,

– Там поймешь, кто такой...

...Несколько лет назад школьный товарищ – альпинист и горнолыжник Гарик Майсурадзе потащил его с собой на Скальный приют, где к ним присоединился Павел – внештатный тренер горнолыжной базы, и они втроем двинулись на перевал. Валентин шел в свой первый альпинистский поход, который едва не стал для него последним: на Большой Орлиной скале еще не было ни перил, ни ступенек, и он – как и следовало ожидать – очень скоро начал скатываться вниз. Павел едва удержал его...

...Значит, рядом с тобой – чужой.

Ты его не брани – гони...

Словно насмехаясь над ним, пела женщина за елками.

– Вот же интересно: песня чисто мужская, а поет женщина. И не зря, видать, поет: туристки – девчонки отчаянные, – улыбнулся Бессараб.

– Когда бы только туристки отчаянными были, – пробурчал Ляшенко. Иная выше ресторанных ступенек не поднималась, а работу всей городской милиции задает.

Администратор ресторана – бритоголовый плотный мужчина в накрахмаленной рубашке и подчеркнуто строгом костюме, встретил Ляшенко без излишнего любопытства, всем своим видом показывая, что понимает озабоченность капитана и готов ему помочь. Говорил он много, но ничего заслуживающего внимания не сказал. Ляшенко уже собирался уходить, когда администратор предложил:

– Может, с буфетчицей Лисович поговорите? Она вчера у Чижевской смену приняла. Чижевская, безусловно, рассказала ей об этой истории – такого у нас еще не бывало.

Ляшенко пошел с ним на веранду. Администратор хотел представить его буфетчице, молодой, начинающей полнеть женщине, но Ляшенко узнал ее.

– Я сам представлюсь, – остановил он администратора.

Два года назад Виктория Лисович – в ту пору официантка ресторана "Летний", что в Суходольском парке, проходила как свидетель по делу Панченко-Роговика...

Ляшенко подошел к стойке, взобрался на высокий табурет, кивнул Лисович.

– Здравствуйте, Вика. Не знал, что вы здесь работаете.

Она пристально посмотрела на него, стараясь припомнить их знакомство. Ляшенко не стал испытывать ее память – назвал себя. Она вспыхнула, но затем натянуто улыбнулась:

– Добрый вечер, товарищ капитан. Извините, не узнала. Я уже второй год здесь работаю. Сразу, как замуж вышла, перевелась сюда. Мы в этом районе квартиру получили...

Она говорила быстро, словно боясь, что он остановит ее, и она не успеет рассказать, что со времени их первого – не очень-то приятного для нее знакомства, в ее жизни многое переменилось, и она уже не та безответственная девица, которая была причастна к печальной памяти Панченко-Роговика.

– Рад за вас, Вика, – как можно искреннее сказал Ляшенко. – Мамой еще не стали?

Она смущенно прыснула, прикрылась рукой:

– Скоро стану: в августе уже в декрет!

Они поболтали немного, а потом Ляшенко спросил о том, что его интересовало.

– Марта мне рассказала. Она знает эту девушку в белых джинсах. И я ее, между прочим, знаю: она медицинской сестрой в детской поликлинике работает. Я туда в консультацию хожу, встречаю ее. И здесь у нас несколько раз видела.

– Вы не ошибаетесь? – Ляшенко даже подался вперед. Признаться, он не ожидал такой удачи.

– Марта ее подробно описала. А потом имя такое же – Ляля. Ее трудно с кем-то спутать: крупная, фигуристая, интересная. И одета по моде, да не в простенькое – в такое, что за медсестринскую зарплату не купишь. Но она не из таких. Понимаете? Я таких за версту вижу. А эта с гонором: с кем бы ни была, сама за себя рассчитывается. И по манерам, разговору, видно, что воспитанная. Хотя конечно, ни за что ручаться нельзя. Тем более, что у меня как-то сомнение в отношении нее появилось. Было это вскоре после майских праздников. Приехала она с одним мужчиной. До этого в компаниях парней, девушек приезжала. А тут вдвоем с мужчиной. И не на автобусе – на "Ладе" подкатили. А главное, что я знаю этого мужчину. Когда-то знала, быстро поправилась Лисович. – Доном его зовут. Помните Роговика? Это его дружок был. На вид он, конечно, солиднее Роговика: умеет держаться, пьет умеренно, не хамит. Но это внешне, а по существу тот еще тип! Можете мне поверить. Я предупредила Лялю, чтобы она была поосторожнее с ним. Выбрала момент, когда он отлучился, и предупредила. Жалко ее стало: Дон – такой, что своего не упустит. А она, что ни говорите, еще девчонка.

– Как она реагировала на ваше предупреждение?

– Поблагодарила, но так это – свысока: дескать, нашла кого учить!

– Вика, не Дон был здесь с Лялей вечером двадцать восьмого?

– Как Марта описала, вроде бы он.

– Марта его не знает?

– Не знает. Раньше он у нас не бывал. Что ему, с его размахом, на такой веранде делать, где только кофе, да сухое вино продают? Из вин он лишь шампанское признает, а кофе вообще не пьет.

– И тем не менее, он появился здесь.

– Это потому, что Ляля здесь бывает, а он ее на прицел взял. Я так понимаю.

– Чем занимается Дон?

– Когда-то он мне доцентом медицины представился. Думаю, соврал. Какой из него доцент! Хотя к медицине какое-то отношение имеет: в болезнях более или менее разбирается, может рецепт выписать, а потом – не буду скрывать – в свое время доставала через него дефицитные лекарства для знакомых.

– По спекулятивной цене?

– Само собой! Дон что хочешь достанет. Я не только лекарства имею в виду. К примеру, в тот раз, когда он здесь был, я попросила его достать однотомник Сент-Экзюпери – мой любимый писатель. Обещал, но такую цену заломил, что я отказалась.

– Значит, он и книгами спекулирует?

– Он и себя продаст, если кто заплатит! – усмехнулась Лисович. – А книги – его хобби. Я как-то была у него дома, там полным-полно книг. И все такие, которые так просто не купишь.

– Дефицитные?

– Есть и дефицитные. Но больше старых: в таких, знаете, толстых переплетах с уголками. Я почему решила, что тем вечером с Лялей был Дон? Марта показала мне книгу, которую нашла на стоянке после драки.

– Что за книга?

– Старинная: листы пожухлые, хрупкие, а переплет новый: кожаный, не потертый, с металлической застежкой. Видно, ценная книга, если ее наново, да еще в такой переплет переплели. Названия не запомнила – оно какое-то чудное, но на медицинскую тему – это я поняла...

Ляшенко был доволен собой: завтра же он отыщет и Лялю в белых джинсах, и дипломированного спекулянта Дона – это уже вопрос времени, причем минимального. Что же касается деталей, то их выяснением пусть занимается Мандзюк – к чему-то и ему надо приложить руки. Впрочем, он может подбросить Мандзюку и одну немаловажную деталь: причиной конфликта была не девушка, а книга. Очевидно, редкая, пользующаяся спросом библиофилов. И Дон, и Зимовец были завсегдатаями книжного рынка. И тот, и другой ходили туда небескорыстно. Редкая, дорогая книга стала предметом вожделения обоих. Кто-то из них надул другого, скорее Дон – он старше, а стало быть, опытней, изощреннее. Остальное решили эмоции. Вот и вся предыстория!

До этого, рано или поздно, докопался бы и сам Мандзюк. Но он Валентин – сделал это быстрее и не только потому, что хотел утереть нос Алексею. Строго говоря, речь шла о чести городской милиции.

Уже стемнело. На небе замерцали звезды. Стрелки часов приблизились к одиннадцати. Он не стал заезжать в райотдел – пусть Мандзюк сам беседует с Леной из Ровно, вряд ли она сообщит что-то существенное.

Дома был в половине двенадцатого. Мать только вернулась с работы: она подменяла в студии Регину и вела вечернюю передачу "Новости киноэкрана". Отец хлопотал на кухне:

– Кто будет ужинать? – спросил он.

– Я, – поднял руку Валентин. – Вот только умоюсь.

– Ребенок проголодался, – улыбнулась мать. – Где нагулял аппетит?

– В ресторане, мамочка.

– Не смешно.

– Ты права: это было скорее грустно.

Когда он пришел на кухню, мать уже допивала свой кефир.

– Вернулась Регина, – покосившись на него, сказала мать. – Она была на кинофестивале. И знаешь, кого там встретила? Синьорину Клару. Пожалуйста, не делай вид, что ты не помнишь эту потрясающую мулатку.

– Я помню ее, мама, – не поднимая головы, буркнул Валентин.

– Регина привезла от нее привет тебе и твоему приятелю с горнолыжной базы. Ты, очевидно, догадываешься, о ком я. Напомни, пожалуйста, его имя.

– Пожалуйста: Павел. Но он приятель не мой – Гаррика Майсурадзе, которого Регина знает не хуже меня.

Мать уже не впервые заводила разговор о Регине. Она никак не могла примириться с мыслью о том, что из-за вздорного каприза сына (ну, подумаешь, не так и не то сказала девушка!), не обрела столь респектабельную невестку. Но у него на этот счет было другое мнение.

– У Регины есть какое-то дело к тебе, – не отступала мать. – Если не возражаешь, я приглашу ее завтра к обеду.

– Завтра я буду занят, – нахмурился Валентин. – Можешь сообщить ей номер моего служебного телефона: делами я занимаюсь на работе.

Мать неопределенно улыбнулась.

– Валя, прости, чуть не забыл, – сказал отец, – тебя спрашивала младший лейтенант Юрко: просила, чтобы ты – когда бы ни пришел – позвонил ей домой.

– Кто такая Юрко? – насторожилась мать.

Валентин едва сдержал улыбку: с такой мамой не соскучишься! Сказал, как можно равнодушнее:

– Кто такая Юрко? Наша Галочка.

– Не прикрывайся коллективом, Валентин!

– Мама, от твоей проницательности никуда не денешься. Признаюсь: влюблен, но безнадежно.

– У нее есть другой?

– Возможно, я не уточнял. Но дело не в этом: она слишком молода для меня.

– Прости, но сколько ей лет?

– Я не задаю женщинам бестактных вопросов.

– Валентин, ты невыносим!

Мать надулась, ушла в свою комнату. Отец хмыкал, прикрывшись газетой: то ли смеялся, то ли возмущался – его не всегда поймешь.

Валентин пошел к себе, отыскал в справочнике телефон Юрко, позвонил ей.

– Галина Архиповна? – сам не зная почему, официально спросил он. Это Ляшенко. Извините, что поздно беспокою.

Собственные слова показались ему вычурными, непривычными. Но Галина не обратила на это внимания. Сбивчиво и торопливо, очевидно волнуясь, она доложила, что весь вечер просидела в госавтоинспекции, перебирая карточки женщин-водителей. Их оказалось довольно много, даже в интересующем их возрастном диапазоне. Еще подумала, что вот будет морока беседовать со всеми. Но потом, неожиданно для себя, встретила фамилию, которая сказала ей о многом.

– Ну не то, чтобы сказала, – натолкнула на определенную мысль, поправилась Галина. – Понимаете, Валентин Георгиевич, это не совпадение я интуитивно чувствовала, что без нее не обошлось.

– Без кого? – невольно улыбнулся Ляшенко. Он подумал, что Галина увлеклась своим заданием, которое хотела исполнить как можно лучше, и в работу включилась фантазия, что ей было не занимать.

– Без Ларисы?

– Ясно, хотя и не совсем. Кто такая Лариса?

– Дочь профессора Яворского. У нее "Лада" бежевого цвета! Это ее – не мужчины того – машина; по наследству после смерти отца досталась. Я документы подняла...

– Галочка, ты, видимо, устала, – как можно мягче сказал Ляшенко. Поговорим завтра.

– Валентин Георгиевич, ну как вы не понимаете! – чуть ли не простонала Галина. – Да если хотите знать, Лариса в свое время флиртовала с Зимовцем! Правда, это было год назад, но она сама мне призналась, когда я приходила к ее отцу по поводу того же Зимовца. Причем сказала об этом с бравадой: вот, дескать, какие у нас отношения! Представляете?

– Я не только представляю, но совершенно точно знаю, что уже полночь и тебе, и мне пора спать, – все еще мягко, но уже настойчиво сказал Ляшенко. – А еще я знаю и тоже абсолютно точно, что девицу в белых джинсах зовут Лялей.

– Правильно! – подхватила Галина. – Так зовут ее дома.

– Ты уверена?

– Ну конечно! Ведь это уменьшительное от имени Лариса. Покойный Матвей Петрович так и называл ее. Кстати, сержант Бессараб оказался прав: ей двадцать лет...

Валентин уснул не сразу: беспокоили мысли, что наскакивали одна на другую, толкаясь и путаясь, не желая увязываться, строиться в ряд. Дон... Книга... Лариса – Ляля, которая в свое время – это надо же! – флиртовала с Зимовцем. Любопытно, сколько лет было Толику Зимовцу, когда его искушала эта демоническая Ляля в белых джинсах? Семнадцать. Что ж, вполне могло быть! Но при чем здесь книга? И зачем Дон прихватил ее с собой в ресторан?..

Ему приснились события и люди, весьма далекие от его служебных дел: Регина и потрясающая Клара (кофе со сливками в обрамлении бриллиантов) актриса Бразильского теле-радио-кино и еще чего-то, которую Регина прямо из студии притащила домой к Ляшенко как раз вовремя: Валентин с рюкзаком за спиной и лыжами на плече стоял в дверях, а на улице его ждал газик горнолыжной базы. Негодование Регины улеглось, едва потрясающая Клара заявила, что тоже хочет в горы и непременно сейчас (время близилось к полуночи), ее только смущает отсутствие таких ботинок, как у синьора Валентина (декольтированное эстрадное платье и ажурные чулки она, видимо, считала подходящим нарядом для такой прогулки). Конечно, это был чистейший абсурд – газик был набит до отказа, но все вышло так, как пожелала Клара. Мать одолжила ей фетровые бурки и спортивные шаровары, отец – свитер и шерстяные носки, сосед – рыбацкий полушубок. Оставшиеся в доме теплые вещи пошли на экипировку Регины. Перед стартом все хлебнули для обогрева из корчажки, которую так это, на всякий случай, прихватил с собой Гаррик Майсурадзе. В корчажке оказался коньяк и всю дорогу старенький газик трясся от смеха: Регина воевала с рюкзаками, ведрами, лыжами, которые дружно сваливались на нее при каждом повороте; Гаррик безуспешно пытался выбраться из колодца, сооруженного предусмотрительным шофером из запасных скатов; доктор Год восседал на бидоне с соляркой; Валентин на плечах Саноцкого из Института общественных наук, а потрясающая Клара на коленях у Павла. Она оглушала Павла попеременно то своим бархатным меццо-сопрано когда все пели о крокодиле Гене и еще о чем-то экзотическом, но не страшном – то субтропическими поцелуями – очевидно, она не представляла, как вести себя иначе на коленях у мужчины. И все было бы хорошо, когда бы Регина при каждом удобном случае не шептала в самое ухо Валентина: "Я сказала синьорине Кларе, что мой жених – адвокат. Надеюсь, ты не станешь уличать меня во лжи?"

Он не стал ее уличать, но настроение у него испортилось даже во сне. Как, впрочем, и тогда – полтора года назад – на горнолыжной базе...

Утром было все, как обычно: встал в половине седьмого, поупражнялся с гантелями, эспандером. Пока принимал душ, брился, мысленно перебрал незавершенные дела – на свежую голову думается лучше. Подивился себе: чего вчера обрушился на Мандзюка, вмешался в дело, которое не стоило разговоров, что о нем вели? Очевидно, поддался настроению Галочки Юрко. Ох уж эта Галочка с ее вежливой настойчивостью и чрезмерными эмоциями! Вчера, в шутку он сказал матери, что влюблен в Галочку. А может, это не шутка, и он действительно влюблен в нее, но не явно – подсознательно? Бывает ли такое? Придется проконсультироваться с психологами...

Насвистывая веселую мелодию, он уже направился завтракать, когда отец позвал его к телефону. Звонил Мандзюк.

– Вчера допрашивал Волкову. Ну, эту Лену из Ровно, – забыв поздороваться, сразу забубнил Алексей. – Она показала, что Зимовец, когда соскакивал с мотоцикла, упал навзничь и ударился затылком о дорогу... Понимаешь, какая петрушка теперь получается!

– Извини, Леша, я тороплюсь, – недовольно поморщился Валентин. – Да и дело не стоит того, чтобы его докладывать поэтапно. Доложишь, когда закончишь. Сам закончишь. Правда, вчера я кое-что уточнил, да и Галочка немного поработала на тебя, но об этом в двух словах не скажешь. Заскочи ко мне днем, я передам тебе наши сведения. У тебя все?

Мандзюк ответил не сразу: вначале откашлялся, словно у него запершило в горле, и только затем сказал:

– Зимовец умер. Сегодня на рассвете.

Областная клиническая больница размещалась в продолговатом трехэтажном здании на улице Коцюбинского. Вход и въезд были со двора. Несмотря на ранний час – еще не было восьми – возле приемного отделения стоял "рафик" скорой помощи, несколько поодаль разворачивалась вторая машина с красными крестами на бортах.

В длинном без окон коридоре на свежепокрашенных стенах висели график дежурств младшего медперсонала, стенгазета, расписание дней и часов посещения больных. У двери приемного отделения прямо на полу стояли носилки, на которых лежал человек с окровавленным лицом и стиснутой плоскими шинами ногой. Одной рукой он прикрывал глаза, другой показывал на бок:

– Вот здесь, под ребрами, больнее всего, – сдерживая рвущийся стон, говорил он склонившемуся над ним врачу.

– Во вторую операционную, – распрямляясь, сказал врач топтавшимся рядом санитарам. – У него, должно быть, внутреннее кровотечение. Пусть сразу кладут на стол. Я буду оперировать. Быстрее! – А раненному бросил сердито: – Долихачились, молодой человек!

Санитары схватили носилки, заспешили к лифту. Врач пошел следом.

Из приемного покоя выглянул второй врач – худощавый с русой вьющейся бородкой, окликнул рослую санитарку:

– Мария, ради Бога, заберите отсюда эту кошмарную бабу! Она мешает работать.

Санитарка решительно шагнула за дверь и тут же вывела в коридор простоволосую женщину в домашнем халате.

– Ой, мамочка, что я наделала! – причитала женщина. – Он же весь ошпаренный. Места живого нет. Не хотела я. Так вышло: кастрюлю с плиты снимала, а он под руку подвернулся. Ой, мамочка, он же теперь меня совсем бросит!

– Мужа кипятком окатила, – пояснил всезнающий Мандзюк. – Вот еще одно дело придется заводить.

– Думаешь, она не случайно плеснула на него? – недоверчиво спросил Ляшенко.

– Зачем думать? Я знаю. И ее знаю, и ее распрекрасного мужа. Пять лет женаты и все пять лет дерутся. Правда, до кипятка еще не доходило...

Он раздобыл два халата, которые пришлось набросить на плечи. Свернув в боковое ответвление коридора, они по служебной лестнице поднялись на второй этаж.

В кабинете заведующего нейрохирургическим отделением застали следователя Кандыбу, судебно-медицинского эксперта Сторожука – красивого мужчину лет сорока пяти, профессора Пастушенко – степенного, неторопливого, в массивных роговых очках, придававших его крупному, ухоженному лицу внушительность, монументальность, лечащего врача, дежурившую всю ночь медсестру – полную блондинку с настороженными глазами. Пастушенко сидел за столом завотделения, листал историю болезни, то и дело подзывал лечащего врача, молча тыкал пальцем то в одну, то в другую запись. Врач почтительно склонился к нему, что-то объяснял полушепотом. Кандыба беседовал с медсестрой, а Сторожук, расположившись на застеленном простыней топчане, просматривал материалы следственного дела, прихваченного с собой Кандыбой. Потом пришел еще один врач, показал Пастушенко рентгеновские снимки, которые они стали смотреть на свет, о чем-то советуясь...

– Я, пожалуй, пойду, тут и без меня тесно, – сказал Мандзюк. – Если понадоблюсь, буду в отделе кадров.

Ляшенко не стал его задерживать – в кабинете, действительно, было многолюдно. Пастушенко продолжал разглядывать снимки, удовлетворенно кивал, несколько раз повторил так, чтобы слышали все:

– Это трудно было предвидеть: смещение по трещине. К тому же ушиб мозга.

– ...Вечером была его сестра, допоздна сидела, – рассказывала следователю полная блондинка. – Он был в сознании, разговаривал с ней. Когда она ушла, уснул. А в половине четвертого наступило резкое ухудшение: он захрипел, стал дергаться. Санитарка позвала меня, я вызвала дежурного врача, позвонила на дом лечащему врачу – доктору Самсонову. Но Самсонов приехал, когда он уже был мертвый...

Медсестра сокрушенно развела руками.

– Вчера вечером вы разговаривали с Зимовцем? – спросил следователь.

– Разговаривала. Он спрашивал, можно ли ему читать: сестра принесла книгу. Я сказала, что нельзя, и велела его сестре забрать книгу.

– Что еще он говорил?

– Спрашивал, работает ли у нас доктор Новицкий.

– Кто такой Новицкий?

– Ассистент, хирург.

– Зимовец был знаком с ним?

– Очевидно...

Наконец Пастушенко передал историю болезни следователю, и Ляшенко сумел заглянуть в нее. В разделе "анамнез", где фиксируются обстоятельства, связанные с началом заболевания, была такая запись:

"...По словам больного, ему был нанесен сильный удар кулаком в подбородок, в результате чего он упал, ударился спиной и затылком о бетонированное покрытие площадки, на некоторое время (приблизительно до минуты) потерял сознание..."

– Удар был нанесен с расчетом сбить с ног, – вырвалось у Ляшенко.

– Боксерский удар, – подхватил Кандыба, – так бьют, стараясь послать в нокаут. Но опытному противнику не так-то просто нанести такой удар, да и об пол ринга не расшибешься. А тут был вышедший из себя парнишка, едва знакомый с боксом, а под ногами – бетонированная площадка. Учитывал ли это мужчина в темно-серой рубашке?

– Должен был учитывать! – резко сказал Валентин.

Однако Сторожук усомнился в первопричине травмы.

– Не исключено, что он был травмирован еще до драки, когда неудачно соскочил с мотоцикла, – отложив следственное дело и бегло просмотрев историю болезни, сказал он.

– Но он потерял сознание только, когда упал на стоянке, – возразил Кандыба.

– Дискутировать на эту тему рано. Вскрытие прояснит картину. Хотя при таких обстоятельствах... – Сторожук сделал неопределенный жест. – Учитывая ваше нетерпение тянуть не буду: после обеда постараюсь дать предварительное заключение.

Он положил историю болезни в портфель.

Пастушенко сказал, что хочет присутствовать при вскрытии.

– Пожалуйста, Александр Григорьевич, – пряча в глазах усмешку, сказал Сторожук.

Пастушенко не торопился: поерзав в кресле, он положил руку на телефон, весьма недвусмысленно посмотрев на Ляшенко и следователя.

Пришлось выйти в коридор. Сторожук вышел вместе с ними.

– И это он должен согласовать с начальством. Удивляюсь, как он оперирует без телефона, – не очень почтительно отозвался он о Пастушенко.

– Видимо, эта смерть задевает престиж кафедры, – предположил Кандыба.

– Не столько кафедры, сколько личный престиж, – возразил Сторожук. Профессор Яворский в таких случаях шел на риск.

– Вы знали профессора Яворского? – спросил Ляшенко.

– Великолепно знал. Мы жили по соседству. Талантливейший был хирург! И человек прекрасный: простой, отзывчивый. В него верили, как в бога и больные, и врачи...

Он не договорил: в коридор вышел Пастушенко, и они направились к выходу. С ними пошел Кандыба.

Ляшенко отыскал отдел кадров больницы. Мандзюк был еще там. Валентин застал его непринужденно беседующим с двумя кадровичками: дородной женщиной неопределенного возраста и востроносенькой смешливой девушкой. Когда бы не записная книжка в руках Алексея, можно было бы подумать, что он треплется от нечего делать.

Они вышли в коридор, и Мандзюк перелистал книжку, удовлетворенно хмыкнул:

– Знаешь, мне иногда приходят в голову неплохие мысли, – сказал он, пряча книжку в карман. – Пока ты беседовал с титулованными докторами, я вот о чем подумал: а не является ли Дон ассистентом кафедры Пастушенко? Кафедрой-то раньше заведовал Яворский.

– И что из этого?

– А то, что ассистенты обычно очень внимательны к дочерям заведующих кафедрами.

– Яворский умер полгода назад.

– Значит, это был отголосок прежних отношений.

– Ты уверен?

– На девяносто пять процентов. Пока ты беседовал с Пастушенко и Сторожуком, я немного посплетничал с кадровичками. Младшая говорит, что ассистент Боков одно время претендовал на роль жениха Ларисы Яворской, хотя старшая утверждает, что по возрасту и замашкам он больше подходит Ларисиной мачехе. Но последнее суждение, на мой взгляд, чересчур субъективно – уж очень хмурилась старшая кадровичка, когда младшая пела дифирамбы Бокову.

– Сколько Бокову лет?

– Тридцать два и, судя по рассказам кадровичек, он весьма недурен собой.

– Поэтому ты заподозрил его?

– Есть еще некоторые нюансы. На следующий день после событий у ресторана "Сосновый бор", то есть позавчера, ушли в отпуск сразу три ассистента: Боков, Гаркуша, Новицкий.

– Ничего удивительного – начались летние каникулы.

– Эти ассистенты работают не только на кафедре, но и числятся ординаторами больницы.

– Ординаторам тоже полагается отпуск.

– Верно. Но по графику Боков и Новицкий должны идти в отпуск в середине июля, а позавчера было только 29 июня. Причем и тот, и другой передали заявления об отпуске через своих коллег и в больнице 29-го уже не появлялись.

– Новицкий, говоришь?

– Я на Бокове остановился.

– Фамилия не понравилась?

– Почти угадал. Только не фамилия – имя. Необычное у него имя Донат. – А уменьшительное, очевидно, Дон. Другого не придумаешь!

– Просто, как все гениальное! – недоверчиво усмехнулся Ляшенко. Адрес узнал?

– Узнал. Но младшая кадровичка высказала предположение, что сейчас Донат живет на даче.

– Она посвящена в такие детали?

– Неженатые ассистенты на дороге не валяются! Координаты дачи кадровичка не знает или запамятовала, уточнять было неловко. Но надеюсь, что товарищ Бокова, доктор Самсонов, который, кстати, передал в кадры заявление Доната, информирован лучше. Сейчас Самсонов должен быть в ординаторской. Заглянем по пути?

...Дверь в ординаторскую была полуоткрыта, оттуда доносились голоса. Разговаривали двое: женщина и мужчина. Мандзюк сделал предостерегающий жест. Ляшенко невольно прислушался. Говорила в основном женщина, а мужчина только подавал неуверенные реплики.

– Как это могло случиться, доктор? – спокойно, пожалуй, слишком спокойно, спросила женщина. – Вчера ему стало лучше, он даже разговаривал со мной. Недолго, но разговаривал. Я все понимаю: тяжелая травма, сразу не разобрались – ошибаются и врачи. Но потом, когда все стало ясно, почему его не оперировали? Такие операции делают. Матвей Петрович запросто делал такие операции.

– Не так уже и запросто, – возразил врач.

– Запросто, – упрямо повторила женщина. – Я знаю: он нашего отца оперировал. У отца почти такая же травма была, даже хуже: у него был перелом позвоночника.

– Трудно сказать, что хуже, – осторожно заметил врач.

– А почему профессора Пастушенко не вызывали?

– Кризисное состояние наступило внезапно. Я, признаться, не ожидал. Уже ничего нельзя было предпринять.

– Но об операции говорили еще вчера.

– Разговор такой был, но профессор Пастушенко... – врач замялся.

– Понимаю, профессор не рискнул, – горько усмехнулась женщина. – Он осторожный человек, ваш Пастушенко. За свою репутацию боится, а за чужую жизнь не очень-то переживает. Она ведь чужая! А почему Пашу не позвали? Я же просила вас, если Толику будет совсем худо, чтобы Пашу разыскали. Он бы все сделал, чтобы Толика спасти. Когда с нашим отцом несчастье произошло, он всех на ноги поднял и вместе с Матвеем Петровичем оперировал его. Я рассказывала вам, как он к Толику, ко мне, ко всей нашей семье относится!

– Ассистент Новицкий – хороший врач, но сравнительно недавно занимается нейрохирургией и вряд ли смог бы...

– Смог, – перебила его женщина. – Он – ученик Матвея Петровича. Я уверена, он смог бы спасти Толика...

– Сестра Зимовца, – шепнул Мандзюк.

Ляшенко кивнул, он уже сам догадался.

Неожиданно Мандзюк попятился: из ординаторской, зябко кутаясь в долгополый белый халат, вышла Тамара Зимовец. Заметив Мандзюка, она пошла прямо на него. Ляшенко преградил ей дорогу.

– Спокойно, Тамара Ивановна. Я все понимаю и искренне соболезную вам, но, поверьте, вы неправы в своем предположении.

Она удивленно посмотрела на него, спросила, кто он такой. Ляшенко назвался. Ему было не по себе: молодая женщина смотрела на него в упор, и он с трудом выдерживал ее режущий взгляд.

– Можете не переживать за свои погоны, – недобро усмехнулась она. – И оправдываться передо мной не надо. Перед собой лучше оправдайтесь... Я разговаривала вчера с Анатолием. Последний раз разговаривала с ним...

У нее задрожали губы, но она пересилила себя:

– Можете не переживать, снова повторила она. – Толик сказал, что он один во всем виноват. Видно, чувствовал, что ему уже не жить, и все на себя взял. Он такой был: отходчивый, незлопамятный...

Она не выдержала, заплакала, быстро пошла к выходу.

Мандзюк платком вытер вспотевший лоб:

– Я найду этого сукиного сына, даже если он улетел на Марс, негромко сказал он.