Текст книги "Завещание профессора Яворского"

Автор книги: Эдуард Ростовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Михаил Ильич, что говорит фельдшер дома отдыха "Заря"? У этого мужчины серьезное ранение?

– Не обращался он в медпункт.

– То есть как не обращался?!

– А так: не заезжали они туда. И в другие медучреждения не обращались.

Галина не поверила своим ушам: какая-то фантастика!

– Откуда вам это известно?

– Мы с лейтенантом Кленовым сегодня все городские больницы объехали, а в доме отдыха "Заря" и в войсковой части, что на Воздушной – там есть медсанчасть – еще вчера побывали. По регистрации за 28-ое и 29-ое числа смотрели. Нигде такой случай не отмечен.

– Ничего не понимаю! – Галина обхватила руками голову и так сидела с полминуты, потом посмотрела на Бессараба. – Михаил Ильич, а вы что-нибудь понимаете?

– Нет... Да что я! Перед обедом, когда мы с Кленовым вернулись в райотдел ни с чем, старший лейтенант Мандзюк вот так же, как и вы сейчас, за голову взялся.

– Мандзюк?! – едва не подскочила Галина.

Это нельзя было так оставить. Какими бы соображениями не руководствовался Алексей Мандзюк, он не имел права морочить голову ей, инспектору городского Управления милиции. И тасовать факты по своему усмотрению, вуалируя одни и выпячивая другие, тоже не имел права. И если утром Галина еще раздумывала над тем, жаловаться или не жаловаться на него, то после разговора с Бессарабом, твердо решила доложить руководству отдела о более чем странном поведении старшего лейтенанта Мандзюка.

Подполковник Билякевич был в Киеве на совещании, майор Уфимцев болел. Из руководителей отдела на месте оставался только капитан Ляшенко, к которому Галина обратилась не без колебаний. Она почти не сомневалась, что он высмеет ее подозрения – ему только повод дай! – либо посчитает это дело не заслуживающим внимания. К тому же Ляшенко был давнишним приятелем Мандзюка и стоило крепко подумать, прежде чем обращаться к нему по такому поводу. Было еще одно обстоятельство, которое смущало Галину всякий раз, когда приходилось обращаться по тому или иному вопросу к капитану Ляшенко.

В свое время она была влюблена в Валентина Ляшенко, как влюблялась до этого поочередно в киноактера Олега Янковского, космонавта Шаталова, доцента кафедры судебной медицины Сторожука. К счастью (а может, к сожалению), девичья влюбленность не долговечна и уже через год-полтора, за которые старший лейтенант Ляшенко не удосужился раскрыть ее тайну (сыщик, называется!), Галина не то, чтобы разочаровалась, а как бы взглянула на него другими глазами. Она уже не розовела от ляшенковских комплиментов, любезностей (он расточал их не только ей!); перестала восхищаться его элегантностью (угрозыск – не дом моделей!); не спешила умиляться его остроумным шуточкам (не всегда уместным и чаще всего небезобидным), а его покровительственно-фамильярное отношение к ней – в ту пору уже студентке-заочнице, призеру областных соревнований по легкой атлетике даже раздражало (с его легкой руки чуть ли не все сотрудники городского Управления называли ее не иначе как Галочкой). При этом, она отдавала ему должное: умен, находчив, умеет быть сдержанным, корректным (это последнее качество, по мнению Галины, Валентин заимствовал у начальника отдела). Тем не менее, встречи с ним уже не волновали ее.

Но потом случилось, что Ляшенко уехал в длительную спецкомандировку, и в отделе разом стало тихо, и как-то неуютно. Когда же он вернулся (уже в звании капитана и ранге начальника отделения), все пошло по-прежнему. Впрочем, Валентин Георгиевич – отныне его надо было величать так – стал менее категоричен в своих суждениях, оценках и, пожалуй, мягче в отношениях с товарищами.

А еще спустя год Галина встретила его в оперном театре с очень красивой, но высокомерной женщиной, которую знала как ведущую телевизионной передачи "Новости киноэкрана". Ляшенко растерялся, но затем любезно раскланялся с Галиной и даже представил ее теледаме. Но представил так, что Галина едва не сгорела со стыда: "Это наша Галочка, о которой я тебе рассказывал".

Теледама окинула Галину бесцеремонным взглядом, профессионально улыбнулась, сказала снисходительно:

– Милая девочка. Только очень худенькая. Вам надо поправиться, Галочка, килограмма на три, не больше.

Галина тут же возненавидела и ее, и его. Но с теледамой было проще: она выключала телевизор, как только начиналась передача "Новости телеэкрана", а вот Ляшенко выключить не могла – куда денешься от сотрудника!

Работа же, как известно, есть работа; и как-то случилось, что Ляшенко оградил Галину от крупной неприятности (она несвоевременно отправила подготовленный им важный документ); более того – получил заработанный ею выговор. Когда же она, вдосталь наревевшись, собралась духом, пошла к начальнику отдела и покаялась, подполковник Билякевич не отменил свое решение: "Ему этот выговор полезнее, чем вам". Из чего Галина заключила, что Ляшенко вовсе не любимчик шефа, как считала до этого, и ему видимо попадает не меньше, чем другим сотрудникам.

Она решила взглянуть на Ляшенко без предвзятости и уже вскоре отметила, что он грамотный, толковый юрист, хороший аналитик, что для оперативного работника немаловажно, и товарищ в общем-то неплохой.

Тем не менее, Галина не была уверена, что Валентин Георгиевич отнесется серьезно к ее докладу. Но иного выхода у нее не было.

Ляшенко был занят. Обосновавшись в кабинете Билякевича, он одновременно разговаривал по двум телефонам, подписывал документы, которые ему подкладывала Катя Ткачук – секретарь отдела, а в паузах что-то диктовал инспектору Глушицкому, который терпеливо ждал каждую следующую фразу. Галина хотела сдать назад – здесь не до нее! – но Ляшенко приветливо кивнул ей, и указал на свободный стул. Он даже ухитрился спросить, как ее дела, но она не успела ответить – затрещал третий телефон.

Наконец Катя ушла, Глушицкий дописал последнюю фразу в блокноте, спросил: "Может, телеграфом передать?" и, получив утвердительный ответ, побежал отправлять телеграмму. Ляшенко бодро отчеканил в одну из телефонных трубок:

– Вас понял. Будет сделано! – Положил трубку на аппарат, спросил в другую: – Ты понял, что он хочет? Я, признаться, нет... Ну тогда делай, как понял. – Взял со стола третью трубку, сказал:

– Задерживайте и привлекайте. Хватит церемониться с хулиганами!

Окончив разговор, он переключил телефон на секретаря, вызвал по селектору Катю:

– Меня нет и сегодня уже не будет.

Какое-то время смотрел на Галину, не то собираясь с мыслями, не то пытаясь отрешиться от них. Потом улыбнулся, спросил:

– Где успела так загореть?

– На горке, – удивилась вопросу Галина. – Рядом с нашим домом есть горка, и мы с соседкой каждое утро бегаем по ней. Вместо физзарядки.

– Завидное дело! А я, признаться, давненько не бегал, разве что за трамваем, когда на работу опаздываю, – затем сказал уже серьезно. – Ну, выкладывай, что там у тебя.

Выслушав Галину, спросил:

– Характеристика на этого парня с тобой?

– Вот, – Галина передала ему характеристику.

Ляшенко прочитал, почему-то покачал головой.

– Да, похоже, что ссора была не случайной. Этот Зимовец, по всему видно, не из забулдыг-хулиганов. Какая-то причина, несомненно, была. Мандзюк считает, что они повздорили из-за девушки?

– Я тоже так считаю.

– Что ж, не исключено. Когда-то из-за прекрасных дам копья ломали, не говоря уже о более серьезных уронах. И милиция, между прочим, не вмешивалась.

– Но прекрасные дамы не шастали по кабакам с чужими мужьями, – нашла нужным заметить Галина.

– Как знать!.. А почему считаешь, что этот мужчина женат?

– Не случайно он выбрал ресторанчик поукромнее.

– По-твоему, холостяку до такого не додуматься?

– Валентин Георгиевич, давайте говорить серьезно! Я уверена, что Анатолий хорошо знал девицу в белых джинсах.

– Но объяснялся почему-то не с ней. А не кажется ли тебе, что мужчину в темно-серой рубашке он знал не хуже?

Галина не сразу нашлась, что ответить.

– Возможно, наконец согласилась она. – Но к чему гадать? Это выяснится на допросе.

– На допросе? – о чем-то задумавшись, переспросил Ляшенко. – Да-да... А выяснится ли?

Он как-то необычно усмехнулся: скупо и невесело, потянулся за телефонной трубкой, но, вспомнив, что телефон выключен, опустил руку.

– Говоришь, Мандзюк схватился за голову, когда узнал, что потерпевший не обратился за медицинской помощью?

– Так утверждает Бессараб.

– Н-да... – задумчиво протянул Ляшенко. – Едва ли этот факт сам по себе мог вызвать столь бурную реакцию Алексея.

– Но мужчина серьезно ранен.

– Из чего исходишь, делая такой вывод?

– Он был окровавлен.

– Обилие крови еще ни о чем не свидетельствует. Серьезные проникающие ранения, как правило, не кровоточат. Нельзя забывать судебную медицину, младший лейтенант Юрко.

Галина вспыхнула, но тут же возразила:

– Но потерпевший не изучал судебную медицину, а потому не мог знать, серьезно или несерьезно ранен.

– А я думаю, мог, – откинулся на спинку стула Ляшенко. – И не только мог – знал. Безусловно, знал, что рана неопасна. Об этом свидетельствует его поведение.

– Считаете, он – медик? – догадалась Галина.

– Думаю, не просто медик – врач. И не просто врач – хирург. Окулист или, скажем, терапевт, возможно, запаниковал бы на его месте. А тут сработал профессиональный рефлекс. Ведь он не просто придерживал здоровой рукой раненную, как показалось Бессарабу, он зажимал поврежденный сосуд. Он поставил себе диагноз, едва почувствовав, что ранен. А разобраться так сразу мог только хирург. По той же причине не обратился в медпункт: в машине хирурга найдется все, что требуется для перевязки.

Доводы Ляшенко поразили Галину: как она сама не догадалась! Ну, конечно, только хирург, для которого кровь, повреждение сосуда – дело обычное, мог повести себя так после того, как сам был ранен. Безусловно, тут требовались еще и выдержка, присутствие духа, но и эти качества должны быть у хирурга.

И все-таки она снова возразила:

– Но он был ранен в правую руку. Как же он мог остановить кровотечение, наложить повязку?

– Ты забыла о его спутнице, – поднимаясь из-за стола и разминая затекшие ноги, сказал Ляшенко. – Она тоже не растерялась: села за руль, увезла своего приятеля. Такая женщина, следуя наставлениям опытного консультанта, сумеет и кровотечение унять, и наложить повязку.

– Но к чему такая самодеятельность, когда неподалеку были медпункт и фельдшер?

– Это как раз тот вопрос, над которым сейчас ломает голову Алексей.

– А мне он говорил... – начала было Галина, но Ляшенко перебил ее:

– Он разговаривал с тобой утром, а сейчас уже конец дня.

– Но что могло измениться?

– Не знаю, но что-то, видимо, изменилось. Есть одно малоутешительное предположение. Как говорится: дай Бог, чтобы я ошибался!

– О чем вы, Валентин Георгиевич? – встревожилась Галина.

– Сейчас поеду в Шевченковский райотдел, посмотрю, что там и как, уклонился от ответа Ляшенко. – А ты передай своему начальнику, что включена в оперативно-розыскную группу. Сдай свои дела, и, не мешкая, поезжай в автоинспекцию. Надо установить, кто из женщин в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет имеет водительские права.

– Бессараб говорит, что спутнице потерпевшего лет двадцать, не больше.

– А я говорю: от восемнадцати до двадцати пяти, – строго сказал Ляшенко. Но тут же улыбнулся: – Знаешь, почему нынче женщины пристрастились к джинсам и водолазкам? Такой наряд взрослит юных и молодит не совсем уже юных – скажем так – особ. Разумеется, не всех и не при любом освещении. Но это нельзя упускать из виду.

Ляшенко был не совсем откровенен с Галиной – он знал о том, чего еще не знала она: в потасовке у ресторана Зимовец получил серьезную травму, куда серьезней, чем та, которую он нанес мужчине в темно-серой рубашке. К сожалению, это выяснилось сутки спустя после задержания Анатолия: черепно-мозговые травмы коварны и зачастую дают о себе знать не сразу: может пройти несколько дней, пока такая травма заявит о себе со всей очевидностью...

Они были друзьями, хотя, казалось, ничем не походили друг на друга. Валентин – стройный, подтянутый, энергичный, подчас нетерпеливый, резкий. Алексей являл собой тип борца-тяжеловеса: большой, могучий, неторопливый, с простоватым маловыразительным лицом. Но эти чисто внешние качества никоим образом не отражали внутреннее содержание: быстроты, гибкости ума Алексею было не занимать. Он, как и Валентин, любил шутку, острое слово, но в отличие от товарища – пользовался ими осторожно, считаясь с тем, что не все понимают и принимают юмор. А если говорить начистоту, он был мягче, добродушнее Валентина. В уголовный розыск они пришли почти одновременно, с разницей в несколько месяцев. Но, если Валентин, за плечами которого был университет, уже вскоре получил офицерское звание, то Алексей еще долго носил сержантские нашивки, честно заработанные в десантных войсках и подкрепленные затем двумя годами милицейской патрульной службы. Среднюю и высшую школу милиции он окончил заочно, уже будучи инспектором уголовного розыска. При всем несходстве характеров, их дружба была объяснима: у одного имелись прочные теоретические знания, у другого – опыт, оперативное чутье. Со временем, когда процесс взаимообогащения исчерпал себя, а дальнейший опыт стал общим, выявились различия во взглядах на саму суть оперативной работы. Алексей считал основной и главной задачей оперативника – раскрыть преступление, найти и обезвредить преступника; что же касается прочего, в том числе причин и обстоятельств, обусловивших преступное деяние, то это, по его мнению, должно уже заботить следователя, суд. Валентин на этот счет придерживался иного мнения, так как полтора года работал следователем и не понаслышке знал, как трудно задним числом устанавливать факты, обстоятельства, показавшиеся кому-то несущественными, но потом, когда время упущено, вдруг заявляющие о себе (вернее о своем отсутствии) провалами в обвинительном заключении, ироническими улыбками адвокатов, а то и судебным определением о возвращении дела на доследование. Эти различия во взглядах, нередко приводили к спорам между товарищами. Однако на их дружбе это не отражалось.

Валентин не разделял мнения Галины Юрко о том, что Мандзюк маневрирует, "крутит" с делом Зимовца. Все было проще: Алексей не торопился разбираться с Анатолием Зимовцем, полагая, что это дело пустяковое, задержанный никуда не денется, а потерпевший не явился, а из спецбольницы, куда вчера поместили Зимовца, сообщили, что у него сотрясение мозга, и Мандзюк начал принимать меры. Но у него что-то не ладилось, и он заморочил голову Юрко, которая так некстати пришла справиться о своем подопечном. Это можно понять. Непонятно другое: почему Алексей запаниковал после визита Юрко...

Мандзюк встретил Ляшенко невесело: поднял и тут же опустил глубоко посаженные глаза.

– Что с Зимовцем? – с порога спросил Валентин.

– Плохо с Зимовцем, – глядя перед собой, буркнул Мандзюк. – Перелом основания черепа. Это уже точно.

– Так! – Ляшенко сел напротив, рванул воротник модной рубашки. – Что же ты Юрко голову морочил?

– А кто такая Юрко, чтобы я ей обо всем докладывал?

– Но и мне ты неправду сказал!

– Почему неправду? – поднял глаза Мандзюк. – Это ты зря, Валентин! О том, что у Зимовца перелом, выяснилось только сегодня.

– Точнее?

– Когда консилиум собрался – пополудни.

– А сейчас уже 18 часов! Почему до сих пор не доложил? Надеялся, что обойдется?

– Не скрою – надеялся. Консультант – профессор и тот поначалу сомневался.

– Кто консультировал?

– Заведующий кафедрой неврологии и нейрохирургии, профессор Пастушенко. По его настоянию Зимовца перевели в областную больницу. Возможно, придется делать сложную операцию. А это клиническая больница, базовая для кафедры Пастушенко – там самые лучшие специалисты. Я только оттуда. Отвез туда мать и сестру Зимовца.

– Выходит, ты все как положено сделал, – невесело усмехнулся Валентин. – И тебя не ругать – хвалить надо.

– Мордой меня об стол бить надо, – тяжело вздохнул Алексей.

– За что же, Лешенька, позволь узнать?

– За то, что беспокоился о том пижоне с поцарапанной рукой, а о Зимовце не подумал. А еще за то, что никак не могу найти этого пижона!

– Плохо ищешь! – повысил голос Ляшенко. – Не так уже сложно отыскать в городе с семисоттысячным населением человека, о котором известно все, за исключением фамилии.

– Да-да, – меланхолично закивал Мандзюк. – Он врач, скорее всего хирург. У него автомашина марки "Лада" бежевого цвета. Возраст в пределах от тридцати до тридцати пяти. Выше среднего роста. Шатен. Хорошо сложен, очевидно, занимается спортом. Особые приметы – свежая ножевая рана на правом плече и предплечье.

– За чем же остановка?

– Из двенадцати врачей-хирургов городских больниц, приметы которых приблизительно совпадают с названными, ни у одного нет свежей ножевой раны на правой руке.

– Не исключено, что он – военный или железнодорожный врач, – уже менее уверенно предположил Валентин.

– Мы выяснили через прокуратуру гарнизона, в железнодорожной больнице тоже справлялись. Даже наших врачей потревожили. Безрезультатно.

– Тебе не откажешь в оперативности, – счел нужным заметить Ляшенко. Надо будет еще в районных, сельских больницах проверить. Возможно, он приезжий.

– Возможно. Хотя сомневаюсь. А вот в том, что он сукин сын – убежден. Все понимаю: прицепился пьяный, полез драться, схватился за нож. За такое можно и надо давать по зубам. Одно до меня не доходит, он же видел, как парень упал, как треснулся затылком о бетонное покрытие площадки. Врач-хирург – он должен был сообразить, к чему это может привести. И он сообразил. Понимаешь, Валентин, он сразу сообразил, что сталось! Никто еще не понял, а он понял. Поэтому-то и удрал!

В логике Мандзюку отказать было нельзя. И все-таки Ляшенко мысленно возразил ему. Что бы не говорили об этом человеке, трусом он не был. Трус непременно запаниковал бы, будь он хоть трижды хирург. А этот человек меньше всего думал о себе. Да, он заподозрил, что Зимовец получил черепную травму – несмотря на свою рану и вполне понятную неприязнь к тому, кто ее нанес, подумал об этом. И не только подумал – предупредил работников милиции. К сожалению, его неправильно поняли... Нет, Алексей прав. Ход рассуждений верный, а вывод неправильный.

Очевидцы не только не внесли ясности, но еще больше озадачили оперативников, следователя. Официант ресторана "Сосновый бор" Шерстюк богатырского роста и сложения человек – показал, что молодой мужчина в темно-серой рубашке и девушка в белых джинсах зашли в ресторан около девяти вечера, сели за столик в противоположном от входа углу зала, заказали две чашки кофе, пирожные, сигареты. Когда они проходили через зал, с мужчиной поздоровался старший инструктор турбазы Бортник, который отмечал с двумя товарищами начало своего отпуска. Бортник пригласил мужчину и девушку к своему столу, но те отказались, сели за столик в углу. Не прошло и пяти минут, как появился Зимовец. Как раз в это время включили свето-музыку: в зале воцарился полумрак, несколько пар пошли танцевать. Зимовец стал подходить то к одной, то к другой паре, заглядывать в лица. Это не всем понравилось. Солидный на вид армянин, лет сорока, оттолкнул Зимовца от своей партнерши, выругал его.

– Вы знаете этого посетителя? – спросил следователь Кандыба, молодой, серьезный парень, всего год назад пришедший в райотдел после окончания университета.

– Нет! – быстро, словно он ожидал этого вопроса, сказал Шерстюк.

– А почему вы решили, что он армянин?

– По наружности определил, – отвел глаза официант.

Шерстюк говорил неправду, это было ясно, и Кандыба начал его "прижимать".

– Вы уверены, что не ошиблись?

Но Мандзюк сделал предостерегающий жест: дескать, уходи от этого вопроса. Кандыба недовольно хмыкнул, но упорствовать не стал и спросил свидетеля о другом:

– Раньше вы встречали этих посетителей: мужчину в темно-серой рубашке и девушку в белых джинсах?

– Не встречал, – поднял глаза Шерстюк. – Правду говорю, товарищ следователь: первый раз видел. Мужчину, как я понял, хорошо знает старший инструктор Бортник, а с девушкой вроде бы наша буфетчица Марта Чижевская знакома. Марта на крытой веранде работает, там вечером тоже посетители бывают. Когда на стоянке поднялся шум, Марта выбежала на улицу. И девушка в белых джинсах выбежала из зала. Марта еще удержала ее, потому что девушка чуть было в перепалку не бросилась.

– Вот как! – подал реплику Ляшенко.

– Отчаянная девчонка! – подхватил Шерстюк. – Как заметила на своем кавалере кровь, взъярилась, что твоя тигрица: с земли какую-то железяку подняла и к этому парню рвется, кричит: "Ах ты, подонок!" Хорошо, что Марта ее удержала, а то свободно могла парня железякой рубануть.

– Вы сказали, что Чижевская знает эту девушку.

– Так мне показалось. Когда подъехал милицейский "Москвич", Марта что-то сказала девушке, и та сразу угомонилась: пошла к "Ладе", села за руль, кликнула своего дружка.

– Вы спрашивали Чижевскую об этой девушке?

– Спрашивал, но Марта отмолчалась.

– Чижевскую вызывали? – спросил Валентин у Мандзюка.

– Она в отгуле, в село поехала, – опередил Мандзюка Шерстюк. – У нее в селе родственники живут, а здесь она у кастелянши турбазы квартирует.

– Скажите, Шерстюк, оказывал ли вам сопротивление Зимовец, когда вы выводили его из ресторана?

– Да вроде бы брыкался, – хмыкнул Шерстюк, расправляя саженные плечи.

– Вы били его?

– Что вы, товарищ следователь! Мне драться нельзя – я покалечить ненароком могу...

Старший инструктор турбазы Бортник был в отпуске, который проводил где-то под Одессой, но где именно, никто сказать не мог.

Туристы Сошников (рабочий-литейщик из Жданова, 25 лет) и Попелястый (бухгалтер райпотребсоюза с Тернопольщины, 38 лет) в основном подтвердили показания Шерстюка. Что же касается бежевой "Лады", то и они, к сожалению, не запомнили ее номера.

– Я на машину посмотрел только, когда они уже сели в нее. Но на номер не обратил внимания, – сказал Попелястый.

– Возможно, Лена запомнила номер, – сказал Сошников. – Это наша туристка: мы с ней у ворот базы стояли, когда драка началась. Но она там стояла и до этого. Мы с Попелястым из города возвращались, и когда подошли к базе, Лена уже стояла у ворот. Потом она рассказывала, что видела, как этот мужчина и девушка в белых джинсах подъехали к ресторану. А минут через пять этот самый Зимовец с приятелем на мотоцикле подкатил.

– На мотоцикле, с приятелем? – быстро переспросил Ляшенко.

– Зимовец сидел позади, а мотоцикл вел второй парень. Так рассказывала Лена.

– Вы видели, как началась драка?

– Мужчина в темно-серой рубашке подбежал к Зимовцу, когда тот ногой по кабине "Лады" ударял. Со злости надо думать. "Лада" – новенькая без одной царапинки, а он ее ботинком. Мужчина, понятно, оттолкнул его. Нет, поначалу не бил – оттолкнул. А вот, когда Зимовец схватил его за рубашку и что-то стал выкрикивать, мужчина отступил на шаг и ударил его прямым в челюсть. По всем боксерским правилам врезал! И нокаутировал – парень упал. Но затем поднялся и снова к мужчине, как ошалелый, кинулся, полоснул его ножом.

– Скажите, Сошников, когда Зимовец первый раз к мужчине подступил, был у него в руке нож? – спросил Кандыба.

– Боюсь утверждать: мужчина к нам спиной стоял, а Зимовец к нему лицом, так что правую руку Зимовца нам не было видно.

– Вы видели, как Зимовец упал после удара?

– Видел. Навзничь упал. Полминуты, не меньше, лежал. Оно и понятно: с одной стороны – нокаут, а с другой – водка.

– Почему вы решили, что он пьян?

– Запах спиртного от него исходил, это, во-первых. Машину ногой бил, во-вторых. Разве трезвый будет автомобиль лягать?

– Куда делся товарищ Зимовца, который привез его на мотоцикле? спросил следователь.

– Мотоциклиста мы с Попелястым уже не застали. Я о нем со слов Лены знаю.

– Фамилия Лены?

– Точно не скажу. Она из Ровно, студентка. В 32-й туристической группе была.

Ляшенко сделал знак Мандзюку, и они вышли в соседнюю комнату.

– Елена Волкова, 1958 года рождения, студентка Ровенского института водного хозяйства, – предупреждая вопрос, сказал Мандзюк. – Вчера у нее окончилась путевка, но она задержалась в городе у знакомых. Собирается уезжать сегодня в 21:45. Билет на поезд заказывала через турбазу. Так что номер вагона известен. Я сам поеду на вокзал. Прихвачу с собой Сошникова и поеду.

– Надо искать мотоциклиста. Исходи из того, что он товарищ Зимовца: себе за спину первого встречного не сажают.

– Уже дал задание участковому. Он знает Зимовца и его приятелей.

– Это тот участковый, который на Зимовца протоколы составлял?

– Тот, старший лейтенант Вох!

– Эх, Алексей, Алексей! – укоризненно покачал головой Ляшенко. – Если бы вчера проявил такую оперативность. Всего две минуты разговора со старшим инструктором Бортником избавили бы нас от изрядного куска работы. Ты уверен, что он уехал в Одессу?

– Вчера рейсом в 16:00 улетел.

– А с Зимовцем говорил?

– Врачи не разрешают с ним разговаривать: он то и дело теряет сознание.

– А сразу после задержания?

– Я считал, что он пьяный и потому не стал беседовать.

Ляшенко взволнованно заходил по комнате.

– Понимаешь, что ты наделал?

– Понимаю. Дай мне сутки, и я найду этого сукина сына.

– Сутки – много! Сейчас каждая минута промедления отдаляет нас от цели на часы, а то и дни. Упущен оперативный момент. Практически ты начал действовать только сегодня – на третий день после задержания Зимовца – и до сих пор не можешь сказать, кто его травмировал. А парню все хуже и хуже. Вот и представь, что сейчас думают его родные, близкие.

– Его сестра уже высказала мне, что думает, – нахмурился Мандзюк. – В милиции его, видите ли, избили.

– Вот-вот! – подхватил Ляшенко. – Сегодня она так думает, а завтра полгорода так думать будет.

– К утру я найду этого сукина сына, – буркнул Мандзюк. – Ночь спать не буду и своим ребятам спать не дам, но найду.

– Не имеешь права ночью людей тревожить, – уже мягче сказал Ляшенко. – Я не твоих ребят имею в виду. До темноты еще два часа. Будем искать вместе.

– Зачем же тебе... – начал было Мандзюк, но Валентин перебил его:

– А затем, что завтра я вместе с тобой буду стоять на ковре у шефа и докладывать это дело.

– Билякевич вернулся?

– Завтра должен вернуться. Так что я не из одного дружеского расположения к тебе, напрашиваюсь в помощники – мне достанется не меньше... Вызывай дежурную машину и сержанта Бессараба.

– Куда поедешь?

– Вместе поедем, Лешенька. Вместе! Поедем беседовать с солидным на вид армянином лет сорока, которого ты и официант Шерстюк оберегаете от такого пассажа, как вызов в милицию. Кстати, кто он такой?

– Акопян Стюарт Суренович, директор автотранспортного предприятия, смутился Мандзюк.

– Надеюсь, тебе известен его адрес?

– Я знаю, где он живет. Но может не надо к нему домой ехать? У него в семье не все ладно. А тем вечером в ресторане он с женщиной был. Я разговаривал с ним по телефону: он сам мне позвонил, рассказал, что видел.

– Предупредил события! – усмехнулся Ляшенко. – Испугался, что милицейский патруль записал номер его машины.

– Он – автомобилист и, естественно, не исключал такой возможности. Но поверь, я его давно знаю, он порядочный человек. Погоди, не иронизируй. У него такая катавасия с женой – никому не пожелаешь: с психикой у нее не все в порядке. И оставить ее не может, и жизни, как говорится, нет... А что тебе даст разговор с ним? Этого мужчину и девицу в белых джинсах он не знает.

– А его дама?

– Как-то неудобно было спрашивать.

– Деликатность украшает человека. Но украшениями надо пользоваться умеренно. Тем более, работникам милиции. Поехали! Вызовешь его на улицу, поговорим в машине.

...Акопян уступил не сразу.

– Не могу ее назвать. Поймите меня правильно, товарищи... Нет, не замужем – разведена. Но она занимает определенное положение, и я не вправе компрометировать ее. Скажу больше: она просила меня сделать все возможное, чтобы ее не вызывали в милицию, не впутывали в эту историю.

– В какую историю, Стюарт Суренович? У нас нет претензий к вашей знакомой, но мне необходимо поговорить с ней.

– Видите ли, – замялся Акопян. – Дело в том... В общем Инна Антоновна не любит и не умеет лгать, а, как я понял, она знакома с этой девушкой, но почему-то не хочет, чтобы ее расспрашивали о ней.

– Координаты Инны Антоновны! – сразу изменил тон Валентин. – Я все понимаю, Стюарт Суренович, но поймите и вы: когда речь идет о преступлении, нельзя ссылаться на соображения нравственного порядка. Да и не может быть нравственным укрывательство преступника, при любых обстоятельствах!

– Хорошо, я позвоню ей, – после довольно продолжительного раздумья сказал Акопян. – Пусть ваш водитель проедет метров двести вперед, там есть телефон-автомат.

Переговорив по телефону со своей приятельницей, Акопян вернулся к машине, протянул Ляшенко вырванный из блокнота листок.

– Это ее адрес. Она будет ждать вас в воскресенье после семнадцати часов.

– Мне надо поговорить с ней безотлагательно, – настаивал Ляшенко.

– Это невозможно, – развел руками Акопян. – Мой звонок застал ее на пороге: она собиралась уходить сейчас, верно, уже ушла на встречу со своими австрийскими коллегами. А завтра она принимает экзамены в институте.

Ляшенко ничего не оставалось, как только спросить:

– В каком институте?

– В медицинском...

На Рогатке Мандзюк остановил "Волгу" ГАИ, пересел в нее – ему надо было вернуться в райотдел за Сошниковым и вместе с ним поехать на вокзал к отходящему в 21:45 поезду. Ляшенко остался в "Москвиче", велел Бессарабу ехать на Окружную дорогу.

– Тем же маршрутом, которым вы следовали вечером 28 июня.

Миновав квартал новостройки, металлобазу и заправочную станцию, Бессараб вывел машину на высокую призму Окружной дороги, влился в поток автомобилей, идущих в сторону Киевского шоссе. Ляшенко опустил боковое стекло – в кабине было душно. Встречный ветерок приятно освежил лицо. Промелькнули поворот к Лесному озеру, автобусная остановка, на которой толпились люди с пляжными сумками, рюкзаками.

– С озера, – заметил Бессараб. – Сегодня к воде было не подступиться: суббота!

– На озере есть павильоны, буфеты? – спросил Ляшенко.

– Есть продовольственные киоски. Но спиртное там не продают, сообразив, куда клонит капитан, сказал Бессараб и тут же предположил: Они, должно быть, с собой имели. Я имею в виду Зимовца и его приятеля. Знаете, как бывает, когда на озере собираются: кто плавки берет, а кто бутылку. Мы с лейтенантом Кленовым тоже считали, что они к той паре на озере пристали. Выпившие были, вот и прицепились.

Версия была не хуже любой другой...

До ресторана "Сосновый бор" было уже недалеко. Не прошло и трех минут, как Бессараб сделал правый поворот, и "Москвич" скатился на бугристую неровность боковой дороги, что углублялась в поредевший лес.