Текст книги "«Анна Каренина» Л. Н. Толстого"

Автор книги: Эдуард Бабаев

Соотнесенность «кругов» событий по отношению к «закону» в жизни Анны и Левина придает всему роману несомненное единство. Оно создается многими на первый взгляд незаметными соответствиями идей и положений по всей широте эпического повествования.

В начале романа Анна Каренина изображена «в законе» семейного и общественного быта. Разрыв с Карениным поставил ее вне закона. «Я не знаю законов», – говорит Анна. Но она хорошо знает, что представляет собой Алексей Александрович Каренин: «Ему нужны только ложь и приличие». Покинув семью, Анна теряет права на сына. «Он отнимает сына, – думает она, – и вероятно, по их глупому закону это можно».

Анна не может найти точку опоры. Вронский, охладев к ней, мог поступить по законам «просвещенного времени». Он мог сказать: «Я вас не держу. Вы можете идти куда хотите… Если вам нужны деньги, я дам вам. Сколько нужно вам рублей?» Ничего подобного Вронский Анне никогда не говорил! Он, кажется, всегда ее любил, хотя не всегда понимал. Это «дьявол» нашептывает Анне сомнения.

Но эти сомнения были возможны именно потому, что она оказалась «вне закона», потому, что она не может найти «точку опоры». Толстой и доказывал, что «страсть» никакая не опора, а «обрыв», «провал», «несчастье». Конфликт поэтому в романе получает чрезвычайную психологическую остроту. Анна чувствует, что не может жить «в законе», но понимает, что жизнь «вне закона» грозит ей оскорблениями и гибелью. На этом конфликте построена ее сюжетная линия.

Бунт Анны Карениной был смелым и сильным. Смирение вовсе не характерно для нее. И не только перед людьми или перед законом, но и перед «высшим судией». Когда она говорила: «Боже мой», ни «боже», ни «мой» не имело для нее никакого значения. «Она знала вперед, что помощь религии возможна только под условием отречения от того, что составляло для нее весь смысл жизни».

Анна приходит к отречению от своего привычного образа жизни. «Все ложь, все обман, все зло», – говорит она накануне гибели. Все вопросы были решены отрицательно, и это убивало ее волю к жизни. Она искала нравственную опору и не нашла ее. И все человеческие голоса вокруг нее умолкли, остался лишь нарастающий гул железной дороги.

Если сюжетная линия Анны Карениной разворачивается «в законе» (в семье) и «вне закона» (вне семьи), то сюжетная линия Левина движется от положения «в законе» (в семье) к осознанию незаконности всего общественного развития («мы вне закона»). Круги событий в обоих случаях имеют общий центр. Сужающийся круг Анны ведет ее к эгоистическому, болезненному, почти безумному себялюбию. Расширяющийся круг Левина наполнен альтруистическим стремлением к бесконечному.

Левин не может ограничиться устроением только своего личного счастья. На дворянских выборах в Кашине, в чиновничьем вертепе, в гостиной у графини Боль, в английском клубе он – чужой, а в своем имении, на сенокосе, среди хозяйственных забот – дома, в своей среде. Точкой опоры для Левина было сознание обязанностей по отношению к земле, к семье, по отношению к закону добра, к своей душе.

И он знал всю «силу зла», завладевшего в конце концов душой Анны Карениной. И он спрашивал себя: «Неужели только отрицательно?» И был уже на пороге самоубийства, когда ему открылась иная правда: «Все для других, ничего для себя». Так прояснился в его душе нравственный закон, когда он увидел звездное небо над своей головой.

«Уже совсем стемнело, и на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи стояли с противной стороны. Оттуда вспыхивала молния и слышался дальний гром. Левин прислушивался к равномерно падающим с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его Млечный Путь с его разветвлениями. При каждой вспышке молнии не только Млечный Путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, как будто брошенные какой-то меткой рукой, опять появлялись на тех же местах. «Ну, что же смущает меня?» – сказал себе Левин, вперед чувствуя, что разрешение его сомнений, хотя он не знает еще его, уже готово в его душе».

Утраты Анны Карениной были для Толстого столь же дороги, как открытия Левина. Искания Анны окончились катастрофой. Она отвергла лживые законы и не приняла истинных. Левин открыл «закон добра», который принес ему понимание того, что можно знать, что нужно делать и на что можно надеяться. Толстой считал эти три вопроса сущностью философского разумения жизни. Но ведь эти три вопроса волновали и Анну, которая в самый последний час своей жизни думала о «разуме».

И Анна, как Левин, предчувствовала, что «счастье возможно только при строгом исполнении закона добра». Но закон добра, по мысли Толстого, требует бо̀льших нравственных усилий от каждого, чем нерассуждающая «сила зла». Духовные искания Левина не в меньшей степени, чем нравственные страдания Анны, принадлежат истории души человеческой, которая, по словам Достоевского, была разработана в романе Толстого «со страшной глубиной и силой, с небывалым доселе у нас реализмом художественного изображения» [78]78
  Ф. М. Достоевский. Дневник писателя. М., 1929, с. 210.


[Закрыть].

Анна и Левин близки друг другу как характеры, как личности, способные многим «жертвовать и злобе и любви». И Анне не в меньшей степени, чем Левину, свойственна глубокая внутренняя совестливость. И только от него она не скрывает всей «тяжести своего положения». А главное, собственный характер Толстого отразился в Левине ничуть не меньше, чем в Анне Карениной.

4

Толстой называл «Анну Каренину» «романом широким, свободным». В основе этого определения – старый пушкинский термин: «свободный роман». Этот жанр привлекал Толстого неисчерпаемыми художественными возможностями.

В «Анне Карениной» нет лирических, философских или публицистических отступлений. Но между романом Пушкина и романом Толстого есть несомненная связь, которая проявляется в жанре, в сюжете и в композиции. В романе Толстого так же, как в романе Пушкина, первостепенное значение принадлежит не фабульной завершенности положений, а творческой концепции, которая определяет отбор и выбор материала и открывает простор для развития сюжетных линий.

«Вставляй в просторную вместительную раму // Картины новые, открой нам диораму», – писал Пушкин о новом жанре свободного романа. Широкий и свободный роман возникал на основе преодоления литературных схем и условностей. На фабульной завершенности положений строился сюжет старого романа, например, у Вальтера Скотта или у Диккенса. Именно от этой традиции и отказывался Толстой. «Я никак не могу и не умею, – говорил он, – положить вымышленным мною лицам известные границы – как то женитьба или смерть… Мне невольно представлялось, что смерть одного лица только возбуждала интерес к другим лицам, и брак представлялся большею частью завязкой, а не развязкой интереса» (13, 55).

В известных «Письмах о литературе» Бальзак очень точно определил особенности традиционного европейского романа: «Как бы ни было велико количество аксессуаров и множество образов, современный романист должен, как Вальтер Скотт, Гомер этого жанра, сгруппировать их согласно их значению, подчинить их солнцу своей системы – интриге или герою – и вести их, как сверкающее созвездие, в определенном порядке» [79]79
  См. об этом подробнее в кн.: Б. И. Бурсов. Лев Толстой и русский роман. М. – Л., Изд-во АН СССР, 1963, с. 69.


[Закрыть].

А роман Толстого продолжался после женитьбы Левина и даже после смерти Анны. Солнцем толстовской романической системы является не герой или интрига, а «мысль семейная» и «мысль народная», которая и ведет множество его образов, «как сверкающее созвездие, в определенном порядке».

Творчество Толстого поражало критиков и читателей своей необычностью. В нем видели художника, который может изменить сложившиеся литературные нормы. Мельхиор де Вогюэ в книге «Русский роман» писал: «Вот грядет скиф, настоящий скиф, который переделает все наши интеллектуальные привычки» [80]80
  Ф. И. Булгаков. Граф Л. Н. Толстой и критика его произведений, русская и иностранная. СПб., 1899, с. 48.


[Закрыть].

Новаторство Толстого расценивалось как отклонение от нормы. Оно таким и было по существу, но свидетельствовало не о разрушении жанра, а о расширении его законов. Свою излюбленную эпическую форму Толстой называл «романом широкого дыхания». В 1862 году Толстой писал: «Так и тянет теперь к свободной работе de longue haleine [81]81
  «Широкого дыхания» ( франц.).


[Закрыть]– роман или т. п.» (60, 451). И в 1891 году он записывал в дневнике: «Стал думать, как бы хорошо писать роман de longue haleine, освещая его теперешним взглядом на вещи» (52, 5).

Роман «Анна Каренина» – роман в восьми частях, далеко превосходящий по объему все классические русские романы предшествующей эпохи, исключая разве только «Войну и мир». Плодотворным истоком поэтики Толстого была пушкинская форма «свободного романа».

5

В свободном романе есть не только свобода, но и необходимость, не только широта, но и единство. Поэтика этого жанра очень своеобразна. Еще Пушкин указывал на отсутствие «занимательности происшествий» в «Евгении Онегине»: «Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, – говорил Пушкин, публикуя новые главы романа, – могут быть уверены, что в них менее действия, чем во всех предшествовавших» [82]82
  А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. V. М., «Наука», 1964, с. 549.


[Закрыть].

Когда появилась в печати «Анна Каренина», критики тотчас же заметили в новом произведении тот же недостаток. «В так называемом романе «Константин Левин», – говорил А. Станкевич, – нет никакого развивающегося события, происшествия» [83]83
  «Вестник Европы», 1878, № 5, с. 187.


[Закрыть]. Толстой шел к новому пониманию романического сюжета, отбрасывая, по примеру Пушкина, литературную условность вымышленных происшествий и схематически развитую интригу. В романах Пушкина и Толстого есть «высшая занимательность» разумения жизни, постижения ее внутреннего смысла и ее исторических форм.

В «Анне Карениной» все обыденно, вседневно и вместе с тем все значительно. Об этом очень хорошо сказал Фет: «Тут люди служат, выслуживаются, прислуживают, интригуют, выпрашивают, пишут проекты, спорят в заседаниях, чванятся, пускают пыль в глаза, благотворят, проповедуют, словом, делают то, что делали люди всегда или что делают под влиянием новейшей моды. И над всеми этими действиями, как едва заметный утренний туман, сквозит легкая ирония автора, для большинства вовсе незаметная» [84]84
  «Литературное наследство», т. 37/38, с. 234.


[Закрыть].

Такой способ развертывания сюжета характерен не только для Толстого, но и для русского романа вообще. И даже не только для романа, но и для драматургии. «Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни, – говорил Чехов. – Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни» [85]85
  А. П. Чехов. О литературе. М., Гослитиздат, 1955, с. 301.


[Закрыть].

Чтобы убедиться в справедливости этих слов применительно к роману Толстого, достаточно вспомнить сцену московской трапезы Облонского и Левина. С барской широтой расположился Облонский в романе. Один его обед растянулся на две главы. Это был вместе с тем настоящий «пир», «симпозион», где друзья вспоминают Платона и беседуют о двух типах любви – земной и небесной. И за этими разговорами слагается счастье Левина и разбивается жизнь Облонского. Хотя ни тот, ни другой как будто и не чувствуют этого.

Роман Толстого был новаторским явлением в европейской художественной литературе. В 1877 году Толстой прочитал статью Ф. И. Буслаева «О значении современного романа» и заметил в одном из писем: «Статья Буслаева мне очень нравится» (62, 351). В этой статье он мог найти обоснование многих своих новшеств в построении сюжета и композиции «Анны Карениной».

По мнению Буслаева, читатель уже не может более довольствоваться несбыточными сказками, какие еще недавно выдавались за романы, «с загадочной завязкой и похождениями невероятных героев в фантастической небывалой обстановке». Зрелый реализм современной литературы требует критического осмысления современности. «Теперь интересует в романе окружающая нас действительность, – пишет Буслаев, – текущая жизнь в семье и в обществе, как она есть, в ее деятельном брожении неустановившихся элементов старого и нового, отживающего и нарождающегося, элементов, взбудораженных великими переворотами и реформами нашего века» [86]86
  Ф. И. Буслаев. Мои досуги, т. II. М., 1886, с. 411.


[Закрыть].

Русский роман как новое и важное явление мировой литературы был замечен и западными критиками. Французский литератор Дельпи пишет в одной из своих статей: «Тогда как французские писатели не покидали чисто литературного пути, в России роман становился политическим и социальным» [87]87
  Ф. И. Булгаков. Граф Л. Н. Толстой и критика его произведений, русская и иностранная, с. 114.


[Закрыть].

Немецкий критик Цапель говорил именно об оригинальности и самобытности русской реалистической школы. Реализм Толстого «не имеет в себе ничего подражательного чужим образцам, а возник совершенно самостоятельно из культурных особенностей русской жизни» [88]88
  Там же, с. 77.


[Закрыть].

В критике с давних пор утвердилось мнение, что в романе «Анна Каренина» параллельно развиваются две самостоятельные сюжетные линии, ничем между собою не связанные. Эта концепция ведет свое начало от статьи А. Станкевича «Каренина и Левин», в которой он доказывал, что Толстой «обещал нам в своем произведении один роман, а дал – два» [89]89
  «Вестник Европы», 1878, № 4, с. 785.


[Закрыть].

Идея параллельности сюжетных линий, если она выдержана до конца, неизбежно приводит к выводу о том, что в романе нет единства, что история Анны Карениной никак не связана с историей Константина Левина, хотя они и являются главными героями одного и того же произведения.

О параллельности сюжетных линий «Анны Карениной» говорят и многие современные авторы. С наибольшей прямотой и логической последовательностью эту мысль высказал проф. В. В. Рождественский: «Обращаясь к сюжету «Анны Карениной», – пишет Б. В. Рождественский, – мы должны прежде всего отметить резко проводимый художником в этой стороне романа принцип децентрализации… В «Анне Карениной» не один, а два ведущих героя: Анна и Левин. Соответственно этому через весь роман проходят две основных сюжетных магистрали… Такое построение романа подало повод одному из критиков – Станкевичу – бросить в адрес автора упрек в том, что «Анна Каренина» лишена внутреннего единства». «Точка зрения Станкевича может, пожалуй, показаться в большей или меньшей мере оправданной», – добавляет проф. Б. В. Рождественский [90]90
  Б. В. Рождественский. О композиции романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина». – «Ученые записки Московского городского пединститута», т. XI, вып. 4. М., 1954, с. 198.


[Закрыть].

Но Толстой как художник дорожил именно тем, что составляет внутреннее единство произведения. В одной из своих статей он говорил: «Люди, мало чуткие к искусству, думают часто, что художественное произведение составляет одно целое, потому что в нем действуют одни и те же лица, потому что все построено на одной завязке или описывается жизнь одного человека. Это несправедливо» (30, 18).

На этой «несправедливости» и была построена статья А. Станкевича, которая дала ряд модификаций в критике о Толстом. Результатом несправедливости по отношению к «Анне Карениной» было, по существу, пренебрежение не только формой этого романа, но и его содержанием.

А целое постигается как система органически связанных друг с другом характеров, положений, обстоятельств, образующих закономерную цепь причин и следствий. «Цемент, который связывает всякое художественное произведение в одно целое и оттого производит иллюзию отражения жизни, есть не единство лиц и положений, а единство самобытно-нравственного отношения автора к предмету» (30, 19).

Ошибочность концепции А. Станкевича нетрудно увидеть, если обратить внимание на общность коллизий, в которых разворачивается действие романа. При всей обособленности содержания эти сюжеты представляют собой своеобразные круги, имеющие общий центр. Роман Толстого – стержневое произведение, обладающее жизненным и художественным единством.

6

«В области знания существует центр, – говорил Толстой, – и от него бесчисленное количество радиусов. Вся задача в том, чтобы определить длину этих радиусов и расстояние их друг от друга» [91]91
  Н. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым. М., «Художественная литература», 1973, с. 248.


[Закрыть]. Это высказывание, если применить его к сюжету «Анны Карениной», к понятию «закона», положенного в его основу, объясняет принцип концентричности расположения больших и малых кругов в романе.

Здесь следует заметить, что самое понятие «одноцентренности» было у Толстого важным определением самых существенных идей его философии. «Есть разные степени знания, – рассуждал Толстой. – Полное знание есть то, которое освещает весь предмет со всех сторон. Уяснение сознания совершается концентрическими кругами» (53, 45).

Композиция «Анны Карениной» может служить идеальной моделью этой формулы Толстого, которая предполагает наличие в романе некой однородной структуры характеров. В этой однородности характеров тоже сказывается самобытный, в данном случае, нравственный взгляд автора на жизнь.

История Анны разворачивается преимущественно в сфере семейных отношений. Ее порыв к свободе не увенчался успехом. Ей кажется, что вся жизнь подчинена тем жестоким законам, которые ей объяснял однажды игрок Яшвин, человек не только без правил, но и с безнравственными правилами. «Яшвин говорит: он хочет меня оставить без рубашки, а я его! Вот это правда!» – думает Анна.

В словах Яшвина выражен закон, который управляет жизнью, основанной на разъединении и вражде. Это и есть та «сила зла», с которой боролся Левин и от которой страдала Анна. «Разве все мы не брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и потому мучать себя и других?» – вот ее вопрос, в котором сильнее всего прозвучало ее отчаяние.

Анна Каренина появляется в романе чуть ли не как символ или олицетворение любви. А уходит она из жизни со страшной тоской и уверенностью в том, что все люди брошены на свет только затем, чтобы ненавидеть друг друга. Какое удивительное превращение чувств, целая феноменология страстей, переходящих в свою противоположность!

Анна мечтала избавиться от того, что мучительно беспокоило ее. Она избрала путь добровольной жертвы. И Левин мечтал прекратить «зависимость от зла». Но то, что казалось Анне «правдой», было для него «мучительной неправдой». Он не мог остановиться на том, что сила зла владеет всеми. Ему необходим был «несомненный смысл добра», который может изменить жизнь, дать ей нравственное оправдание.

Это была одна из важнейших идей романа, составляющих его «центр». И для того чтобы придать ей большую силу, Толстой сделал круг Левина более широким, чем круг Анны. История Левина начинается раньше, чем история Анны, и завершается после ее гибели. Роман заканчивается не гибелью Анны (VII часть), а моральными исканиями Левина и его попытками создать «положительную программу» частной и общественной жизни (VIII часть).

Концентричность кругов вообще характерна для романа Толстого. Сквозь круг отношений Анны и Вронского просвечивает роман баронессы Шильтон и Петрицкого. История Ивана Парменова и его жены становится для Левина идеальным воплощением мира и счастья. Обе эти истории так же концентричны, или, как любил говорить Толстой, одноцентренны, как большие круги Анны и Левина.

«Закон» и в историческом, и в социальном, и в нравственном смысле был для Толстого не каким-то отвлеченным понятием, которое он прилагает к роману, а его собственным, самобытным взглядом на жизнь. Поэтому, изучая роман, мы так или иначе вникаем в образ мыслей самого Толстого.

У него было и свое оригинальное представление о художественной природе романического мышления. «Цельность художественного произведения, – настаивал и повторял Толстой, – заключается не в единстве замысла, не в обработке действующих лиц и т. п., а в ясности и определенности того отношения самого автора к жизни, которое пропитывает все его произведение» [92]92
  «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 2, с. 60.


[Закрыть]. Это его признание также относится к художественной природе романа «Анна Каренина».

7

Своеобразие широкого и свободного романа заключается в том, что фабула теряет здесь свое организующее влияние на материал. Сцена на станции железной дороги завершает трагическую историю Анны Карениной. Отказавшись печатать восьмую часть «Анны Карениной», Катков уведомил читателей, что «со смертью героини, собственно, роман кончился» [93]93
  «Русский вестник», 1877, т. 129, с. 472.


[Закрыть]. Но роман продолжался.

Смерть героя – конец романа. Фабульная завершенность произведения была привычным признаком жанра. Так построены, например, произведения Тургенева. Но Толстой стремился снять ограничения замкнутого развития сюжета в рамках условно завершенной фабулы.

Критика несколько раз ошибалась, предсказывая, чем кончится «Анна Каренина». Считали, например, что последней будет сцена примирения Каренина и Вронского у постели умирающей Анны. Такое предположение свидетельствовало о том, что об «Анне Карениной» судили по знакомым образцам семейного романа. Подобный финал был бы вполне в духе «Полиньки Сакс» А. В. Дружинина, которая, кстати сказать, в свое время производила на Толстого сильное впечатление.

В полном виде книга Толстого стала доступна читателям лишь через три года после начала публикации. За это время было высказано множество предположений о возможности развития сюжета. Известный в свое время критик А. М. Скабичевский в одном из своих фельетонов сообщил, что ему в голову пришла «блистательная идея: предложить Толстому никогда не кончать роман» [94]94
  В. Зелинский. Русская критическая литература о произведениях Л. Н. Толстого, ч. VIII. М., 1902, с. 230.


[Закрыть].

В романе искали фабулу и не находили ее. В «Анне Карениной» сюжет и фабула не совпадают, «то есть после завершения фабульных положений роман продолжался» [95]95
  В. Шкловский. Материал и стиль в романе Льва Толстого «Война и мир». М., Изд-во «Федерация», 1928, с. 223.


[Закрыть].

Толстой с «Анной Карениной» попал точно в такое же положение, в каком был Пушкин, печатавший «Евгения Онегина» отдельными выпусками, а главное, отважившийся предложить читателям нечто совершенно новое. В наброске 1835 года Пушкин писал:

 
В мои осенние досуги,
В те дни, как любо мне писать,
Вы мне советуете, други,
Рассказ забытый продолжать.
Вы говорите справедливо,
Что странно, даже неучтиво
Роман не конча прерывать,
Отдав уже его в печать,
Что должно своего героя
Как бы то ни было женить,
По крайней мере уморить,
И лица прочие пристроя,
Отдав им дружеский поклон,
Из лабиринта вывесть вон…
 

И Толстой мог бы теперь повторить эти старые стихи поэта.

Только в начале VII части он познакомил главных героев романа – Анну и Левина. Но эта встреча, важная в сюжетном отношении, не изменила фабульного течения событий. Он вообще пытался отбросить понятие фабулы: «Связь постройки сделана не на фабуле, и не на отношениях (знакомстве) лиц, а на внутренней связи» (62, 377).

Принцип внефабульного построения сюжета весьма характерен для русской литературы. Чехов, между прочим, говорил о современной драме: «Сюжет должен быть нов, а фабула может отсутствовать» [96]96
  А. П. Чехов. О литературе. М., Гослитиздат, 1955, с. 124.


[Закрыть].

Концентричность, одноцентренность кругов событий в романе свидетельствует о художественном единстве эпического замысла Толстого, о единстве его романической мысли. В его романе важным было не то, что Анна и Левин встретились, а то, что они не могли не встретиться. Без Левина не было бы и романа как целого.

8

Построение романа Толстого было в высшей степени своеобразным. Некоторым критикам казалось, что в «Анне Карениной» нет определенного «плана».

В 1878 году профессор С. А. Рачинский писал Толстому об «Анне Карениной»: «Последняя часть произвела впечатление охлаждающее, не потому, чтобы она была слабее других (напротив, она исполнена глубины и тонкости), но по коренному недостатку в построении всего романа. В нем нет архитектуры» [97]97
  «Письма Толстого и к Толстому». М., ГИЗ, 1928, с. 223.


[Закрыть].

Нет архитектуры! Вряд ли можно было сказать что-либо более безнадежное мастеру, придпринявшему циклопический труд. Между тем Рачинский настаивал на своей оценке и развивал свою мысль как некое доказательство: «В нем (т. е. в романе) развиваются рядом и развиваются великолепно две темы, ничем между собою не связанные. Как обрадовался я знакомству Левина с Анной Карениной. Согласитесь, что это один из лучших эпизодов романа. Тут представлялся случай связать все нити рассказа и обеспечить за ними целостный финал. Вы не захотели – бог с вами. «Анна Каренина» – все-таки остается лучшим из современных романов, а вы первым из современных писателей» [98]98
  Там же, с. 224.


[Закрыть].

Ответ Толстого на письмо Рачинского был очень важным документом в полемике о художественной природе толстовского романа.

«Я горжусь, напротив, архитектурой, – говорил Толстой, – своды сведены так, что нельзя и заметить, где замок. И об этом я более всего старался» (62, 377). «Нет архитектуры», – сказал критик. «Горжусь архитектурой», – ответил Толстой.

Если в романе «развиваются рядом» «две темы, ничем между собою не связанные», – значит, в романе нет единства. В этом и состоит суть критики Рачинского. А это было, по мнению Толстого, равнозначным отрицанию художественной ценности романа. «Боюсь, что пробежав роман, – пишет он Рачинскому, – вы не заметили его внутреннего содержания…»

Таким образом, для Толстого все сводилось к внутреннему содержанию, которое определяет и своеобразие самой формы романа. «Если уж вы хотите говорить о недостатке связи, то я не могу не сказать – верно, вы ее не там ищете, или мы иначе понимаем связь; но то, что я разумею под связью – то самое, что делало это дело значительным, – эта связь там есть – посмотрите – вы найдете» (62, 377).

В письме Толстого есть один специальный термин – «замок свода». В архитектуре «замком свода» называют особую конструктивную деталь – остроугольный элемент, на который опираются полукружия арки. Обычно он бывает или декоративно выделен, или тщательно скрыт так, что самая высота и стройность свода остается загадочной для зрителя.

Таким «замком свода» может быть, конечно, и сюжетный поворот темы, например, «встреча» и «знакомство» героев или событийная развязка конфликта, как это обычно и бывало в традиционной романистике. Своеобразие романа Толстого состоит в том, что у него не встреча Анны и Левина и не какое-либо другое событие являются «связью», а сама авторская мысль, которая просвечивает из глубины его создания и сводит своды, как по лекалу.

Но суть дела даже не в этом. Толстой разрабатывал не прямолинейную структуру, а замкнутую систему, где каждая точка, собственно говоря, является «центром», «началом», и «концом» художественной ткани. Он сам именно так и понимал свою творческую задачу. Не только в искусстве, но и в науке, например, в философии.

А так как «Анна Каренина» есть философский роман, то здесь его общая мысль об органической форме мышления нашла свое естественное воплощение. «Всякое (и мое поэтому) философское воззрение есть круг или шар, – объяснял Толстой, – у которого нет конца, середины и начала, самого главного и неглавного, а все начало, все середина, все одинаково важно или нужно, и… убедительность и правда этого воззрения зависит от его внутреннего согласия и гармоничности» (62, 225).

Но было бы глубоким заблуждением считать, что Толстой приближался к бессюжетной или описательной прозе или даже к прозе чеховского склада. Его роман построен как панорама остросюжетных эпизодов с неожиданными и резкими поворотами. Парадоксальное мышление Толстого не могло не быть сюжетным.

В широком романическом смысле сюжетным было уже и то, что Анна, с ее очарованием и красотой, стала олицетворением «раздора», «невольного зла» и «трагической вины», а Каренин с его «машинальностью», «злой волей» и «черствостью» вдруг оказывался доступным самым высоким порывам добра и прощения.

Толстой избирал такие сюжетные положения, где человек остается наедине с человеком и, поверх всех различий, сословных, исторических и общественных, прорывается настоящее слово и настоящее чувство, перед которым все равны. Так, в «Войне и мире» доезжачий, крепостной мужик, кричал на барина за то, что тот «упустил» волка. Так, в «Анне Карениной» Левин слушает рассказ мужика Федора о Платоне Фоканыче, забывая самого себя и всю бездну, отделяющую его от жизни этих людей, сознавая, что они такие же люди, как и он сам.

Источник сюжетного строения и движения в романе заключался не в изобретении каких-то особенных положений и ситуаций, а в самом мышлении Толстого, который всюду видел парадоксальное несовпадение целей и усилий, идеала и реальности, открывая в этом несовпадении причины драматических столкновений характеров.

9

Поэтика толстовского романа основана на том, что здесь господствует «сплошная значительность ситуаций». В строгом смысле слова в «Анне Карениной» нет экспозиции. Афоризм «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» представляет собой философское вступление к роману. Второе (событийное) вступление заключено в одну-единственную фразу: «Все смешалось в доме Облонских». И, наконец, следующая фраза содержит завязку и определяет конфликт. Случайность, открывшая неверность Облонского, влечет за собой цепь необходимых следствий, составляющих фабульную линию семейной драмы.

В первой части завязываются конфликты в жизни Облонских (главы I–V), Левина (главы VI–IX), Щербацких (главы XII–XVI). Развитие действия определяется приездом Анны Карениной в Москву (главы XVII–XXIII), решением Левина ехать в деревню (главы XXIV–XXVIII) и возвращением Анны в Петербург, куда за ней последовал Вронский.

Эти циклы, следуя один за другим, постепенно расширяют сферу действия и образуют сложное сплетение случайностей, из которых складывается закономерная и необходимая картина в целом. У Толстого каждая часть романа метафорически углублена и имеет строгую внутреннюю систему соответствий и условных знаков. Так что действие концентрируется и не выходит за пределы положенной в основу повествования общей идеи.

В первой части романа все судьбы героев складываются под знаком «путаницы». Если до приезда Анны в Москву Долли была несчастна, а сама Анна спокойна и Кити счастлива, то после ее приезда все смешалось. Стало возможным примирение Облонских, но совершился разрыв Кити с Вронским, и Анна утратила свое спокойствие…

Путаница понятий господствует не только в семейной, но и в общественной жизни. Николай Левин видит повсюду – и в земстве, и в деревне, и в жизни фабричных рабочих – «хитрую механику зла». И ему хочется «уйти из всей мерзости, путаницы и чужой и своей». «Боже мой! – восклицает он. – Что за бессмыслица на свете!»

И Константина Левина одолевает путаница и недовольство собой. И лишь вернувшись в деревню он «почувствовал, что понемногу путаница разъясняется и стыд и недовольство собой проходят».

Незадачливым героем жизни, где все смешалось, был Облонский. Никакая путаница не может вывести его из равновесия. Посреди величайших неурядиц он чувствует себя легко. «Все разнообразие, вся прелесть, вся красота жизни слагается из тени и света», – говорит Облонский.

Беспечность Облонского лишь оттеняет тревогу Анны и Левина, которые раньше и сильнее других почувствовали, что путаница страшна своей цепкостью особенно там, где уже и так «все смешалось». Метель является как бы пластическим решением главной темы первой части. Уже Анна забывает «вперед едет вагон или назад».

Первая часть по внутреннему настроению тесно связана со второй, которая является ее прямым продолжением и развитием. Эпизоды сменяются быстрее. Действие переносится из Москвы в Петербург, из Покровского – в Красное Село и Петергоф, из России на немецкие воды.