Текст книги "«Анна Каренина» Л. Н. Толстого"

Автор книги: Эдуард Бабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Э. Бабаев
«Анна Каренина» Л. Н. Толстого

Образ времени

Известный московский собиратель картин, П. М. Третьяков, очень хотел, чтобы в его галерее были представлены портреты знаменитых писателей его времени, выполненные кистью русских художников. У него были уже портреты Тургенева, Достоевского, Некрасова, Салтыкова-Щедрина. А Толстого не было. Третьяков просил художника И. Н. Крамского поехать в Ясную Поляну. «Прошу вас, – говорил Третьяков, – сделайте одолжение для меня, употребите все ваше могущество, чтобы добыть этот портрет» [1]1
  Переписка И. Н. Крамского. Крамской и Третьяков. М., «Искусство», 1953, с. 64.


[Закрыть].

И Крамской поехал в Ясную Поляну. Это было осенью 1873 года. Как раз в эти дни Толстой обдумывал и начинал писать «Анну Каренину». Ему ни с кем не хотелось видеться и разговаривать. «Я как запертая мельница» [2]2
  Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90 томах. (Юбилейное издание). М., ГИХЛ, 1928–1964, т. 62, с. 45. В дальнейшем все ссылки на это издание: первая цифра в скобках означает том, вторая – страницу.


[Закрыть], – сказал он о себе в письме к одному из своих знакомых. Крамской не застал Толстого дома. Художнику сказали, что Лев Николаевич куда-то отлучился. И Крамской пошел его разыскивать. Он спросил у работника, рубившего дрова:

– Не знаешь ли, голубчик, где Лев Николаевич?

Работник распрямился, взглянул на него внимательно и ответил:

– А вам он зачем? Это я и есть.

Так произошла встреча Толстого с Крамским.

Сначала Толстой отказался позировать художнику для портрета. Но Крамской «употребил все свое могущество» и все же уговорил его. И начались сеансы в яснополянском доме. Крамской работал сразу на двух холстах. Один портрет предназначался для семьи Толстого, другой – для Третьяковской галереи.

«У нас теперь всякий день бывает художник живописец Крамской, – сообщала С. А. Толстая своей сестре Т. А. Кузминской, – и пишет два Левочкиных портрета масляными красками… Замечательно похоже, смотреть даже страшно» [3]3
  Н. Н. Гусев. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год. М., Изд-во АН СССР, 1963, С. 149.


[Закрыть].

Многое поразило Крамского в облике и образе мыслей Толстого. Перед ним был уже не тот человек, который написал когда-то «Детство», «Казаков» и «Войну и мир». Крамской почувствовал, что в Толстом происходит какая-то важная перемена. И ему удалось схватить выражение и общую атмосферу того времени, когда Толстой начинал работу над своим «романом из современной жизни», как он называл «Анну Каренину». В письме к И. Е. Репину художник рассказывал о своих впечатлениях: «А граф Толстой, которого я писал, интересный человек, даже удивительный. Я провел с ним несколько дней и, признаюсь, был все время в возбужденном состоянии даже. На гения смахивает» [4]4
  И. Н. Крамской. Письма. Статьи, т. 2. М., «Искусство», 1965, с. 238.


[Закрыть].

Что касается Толстого, то для него художник Крамской тоже был находкой. Толстому нравилась его «очень хорошая и художническая натура» (62, 52). Он увлекался беседами с художником во время длительных сеансов. Они говорили об «избрании пути» в жизни и искусстве, о «старых мастерах» и новом отношении к живописи, о правде творчества и просвещении народа.

Два художника – Толстой и Крамской – в равной мере понимали, что в жизни и верованиях современного человека происходит глубокая перемена, которая требует переоценки ценностей. Некоторые из их бесед нашли отражение на страницах романа «Анна Каренина», особенно там, где изображен художник Михайлов.

Крамского поразила цельность натуры Толстого. Он понял, может быть, самую важную особенность эпического замысла автора «Анны Карениной» и его стиля: «Помню удовольствие в первый раз от встречи с человеком, у которого все детальные суждения крепко связаны с общими положениями, как радиусы с центром, – пишет Крамской в письме Толстому. – О чем бы речь ни шла, ваше суждение поражало своеобразностью точки зрения» [5]5
  И. Н. Крамской. Письма. Статьи, т. 2, с. 170.


[Закрыть].

Портрет Толстого, созданный в 1873 году в Ясной Поляне, представляет собой пластическое, художническое выражение целой эпохи в жизни писателя. Перед нами автор «Анны Карениной», вполне сложившийся человек, полный раздумий о современности, об истории, о душе человеческой.

1

Толстой как-то сказал: «Если вы хотите видеть всю комнату хорошо, то должны стать посредине, а не смотреть на нее из-под дивана, стоящего у стены». И чтобы пояснить свою мысль, добавил: «Это все равно, как в шаре есть центр» [6]6
  «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 1, М., Гослитиздат, 1955, с. 411.


[Закрыть]. Пластическое ощущение своего художественного мира, чувство центра и средоточия современных идей в высшей степени характерно для Толстого.

Мировоззрение художника – это не сумма готовых решений, внешним образом определяющая отбор и выбор материала, а присущее ему видение мира и отношение к нему или, как писал Толстой, «единство самобытно-нравственного отношения автора к предмету» (30, 19). Эта формула определяет внутренний закон художественного мира Толстого, и особенно важным является первое слово – «единство».

Роман «Анна Каренина» был задуман и написан в переломную эпоху, в 1873–1878 годах, когда русская жизнь преображалась на глазах. И Толстой как художник и человек был неотделим от этой драматической эпохи, которая и отразилась в его романе очень рельефно и отчетливо. Так что современный роман приобрел черты исторической энциклопедии 70-х годов XIX века.

Это было «пореформенное время». После крестьянской реформы 1861 года, отменившей крепостное право, прошло уже более десяти лет. Толстой ясно видел и сознавал глубокие перемены в характерах, идеалах и образе жизни своих современников. Он стремился понять нравственный и исторический смысл этих перемен. И здесь, как всюду, для него центральной была мысль о судьбе народа.

Деятели освобождения, благородные и мужественные шестидесятники, боровшиеся против крепостного права, верили в возможность и необходимость уничтожения рабства, у них были силы для борьбы и ясное сознание целей. Они не ставили перед собой вопроса о том, как сложатся пореформенные условия, ограничиваясь расчисткой пути для новой эпохи и прогресса.

В 70-е годы положение изменилось. Десять лет, прошедших после реформы, показали, что крепостничество крепко сидит в хозяйстве и уживается с новыми формами буржуазного стяжания. Прежней веры в пути и цели борьбы не было. Появилась новая черта общественного сознания, которую А. Блок метко определил как «семидесятническое недоверие и неверие» [7]7
  А. Блок. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5. М. – Л., Гослитиздат, 1962, с. 236.


[Закрыть].

Устои нового времени оказались непрочными. Разорение, семейные драмы, крахи банков, катастрофы на железных дорогах – все это были «признаки времени», которые поражали воображение человека 70-х годов, определяли его тревожное мироощущение.

«Анна Каренина» отделена от «Войны и мира» десятью годами. Эти годы многое переменили в мироощущении Толстого. «Война и мир» – «апофеоз здоровой, полнозвучной жизни, ее земных радостей и земных чаяний… – пишет Н. К. Гудзий. – Совсем другое видим мы в «Анне Карениной». Здесь господствует настроение напряженной тревоги и глубокого внутреннего смятения» [8]8
  Н. К. Гудзий. Лев Толстой. М., Гослитиздат, 1960, с. 113–114.


[Закрыть].

Толстой уловил в самой эпохе «метания мысли», неустойчивость, шаткость. «Все смешалось» – формула, которой начинается роман, – лаконична и многозначна. Она представляет собой тематическое ядро романа и охватывает и общие закономерности народной жизни, и частные обстоятельства семейного быта.

Есть в романе еще и другая формула: «под угрозой отчаяния». Сочувствие Толстого на стороне тех героев, которые живут в смутной тревоге и беспокойстве, которые ищут смысла событий как смысла жизни. Он и сам тогда жил «под угрозой отчаяния».

Толстой как художник и мыслитель ясно видел остроту современных вопросов. «При общем движении современной мысли и он был увлечен задачей: Что делать? Куда идти?» – пишет А. А. Фет о романе Толстого «Анна Каренина» [9]9
  «Литературное наследство», т. 37/38. М., Изд-во АН СССР, 1939, с. 232.


[Закрыть].

В 70-е годы не только Толстой, но и все крупнейшие художники этого времени были захвачены «общим движением современной мысли». В «Отечественных записках» печатался роман Достоевского «Подросток», в «Русском вестнике» – «Анна Каренина», а в «Вестнике Европы» – «Новь» Тургенева. Герои этих произведений были современниками. Поэтому у них много общего и в характерах и в судьбах.

Тургенев пишет о великих спорах, возникших в демократических кругах русской интеллигенции, о революции, о будущем и народе: «Начались разговоры, те ночные, неутомимые русские разговоры, которые в таких размерах и в таком виде едва ли свойственны другому какому народу» [10]10
  И. С. Тургенев. Собр. соч. в 12-ти томах, т. 4. М., «Художественная литература», 1976, с. 263.


[Закрыть].

Достоевский, со своей стороны, свидетельствует о том, что «никогда не замечалось столько беспокойства, столько метания в разные стороны и столько искания чего-нибудь такого, на что можно было бы нравственно опереться, как теперь» [11]11
  Ф. М. Достоевский. Полн. собр. худож. произв. в 12-ти томах, т. 12. М. – Л., Госиздат, 1929, с. 243.


[Закрыть].

И Толстой в своем современном романе искал общую историческую мысль, которая бы определила эпоху в целом. Толстой называл «Анну Каренину» «романом широким, свободным», «в который без напряжения входило» все то, что было понято им «с новой, необычной и полезной людям стороны» (64, 235).

Проблематика «романа широкого дыхания» не есть нечто независимое от его поэтики. Это не просто «приметы времени» и совсем не «иллюстрации» к историческим событиям, а внутренне закономерный и необходимый отбор материала, отвечающий художественной сущности самого произведения. «Анна Каренина» – верное доказательство того, что злоба дня не только не противоречит художественному творчеству, но может стать в руках настоящего мастера источником непреходящих обобщений.

Толстой внес в роман злободневные вопросы, не нарушив поэтической структуры своего произведения. В этом и состоял один из важнейших законов русского романа в его отношении к действительности. Напрасно было бы искать в «Анне Карениной» подробную «летопись» 70-х годов или «хронику текущих событий». Цель Толстого состояла в обобщении в большей степени, чем в фиксировании тех или иных фактов действительности.

В свое время известный ученый, историк литературы Д. Н. Овсянико-Куликовский доказывал, что Толстой хотел дать в «Анне Карениной» картину современной России или по крайней мере современного общества, но будто бы не мог решить эту задачу. Основанием для такого вывода была «ограниченность исторического материала», то есть недостаточная иллюстративность романа по отношению к конкретным событиям общественной и культурной жизни России.

Перечислив отдельные эпизоды, к которым можно было найти реальные исторические аналоги, Овсянико-Куликовский пишет: «Все это слишком эпизодично, и все это только беглые штрихи и мазки, неспособные превратить аристократический роман в широкую картину общества и эпохи, на что, однако, роман претендует» [12]12
  Д. Н. Овсянико-Куликовский. Лев Николаевич Толстой. СПб., 1908, с. 73.


[Закрыть].

Нельзя не вспомнить, что подобного рода упреки высказывались и в адрес Пушкина. И Пушкина упрекали в том, что в его романе «Евгений Онегин» нет «подробных сведений» об эпохе. Но иллюстративность вообще чужда русскому классическому роману, и в этом проявляется его тяготение к философскому осмыслению жизни.

Роман – не летопись, не хроника, не история. Он имеет свои художественные цели. А в смысле полноты материала ни один роман не может быть исчерпывающим. Белинский называл «Евгения Онегина» не «аристократическим», а народным произведением – «энциклопедией русской жизни». У него было глубокое и ясное понимание законов романического мира.

В «Анне Карениной», в отличие от «Войны и мира», Толстой пользовался материалом обыденной жизни. Здесь нет ни одного мирового события, ни одной исторической личности. Недаром новый роман Толстого после исторической эпопеи поразил читателей «вседневностью содержания». Но вседневность – это тоже история.

В своей последней книге о Толстом, в которой содержатся удивительно меткие наблюдения над поэтической природой творчества Толстого, Б. М. Эйхенбаум, между прочим, пишет: «Шум времени не проникает за ворота яснополянской усадьбы» [13]13
  Б. М. Эйхенбаум. Лев Толстой. Семидесятые годы, с. 207.


[Закрыть]. Это суждение невозможно признать справедливым. Роман Толстого весь проникнут веяниями времени. «Этот роман действительно изображает нашу современность», – писал Страхов [14]14
  Н. Н. Страхов. Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом. СПб., 1887, с. 453.


[Закрыть].

И дело вовсе не в количестве «примет времени», а в том, что Толстой определил основную идею своей эпохи. Шум времени до пределов наполнял Ясную Поляну. Поэтому Толстому и удалось написать свой современный роман.

2

Толстой видел, как изменяется весь строй жизни. «Наша цивилизация, – говорил он с тревогой, – также идет к своему упадку, как и древняя цивилизация…» [15]15
  Н. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым, с. 183.


[Закрыть]Ощущение приближающихся перемен в жизни дворянского общества переполняет книгу Толстого, определяет и главную мысль романа, и судьбу его героев.

Между тем как «злой черт голод» (61, 82) делал свое дело, новые хозяева жизни – дельцы, банкиры, предприниматели, железнодорожные короли требовали «зрелищ», и в столицах процветали оперетки, шато-де-флеры, гремел канкан, заглушая крики отчаяния и выстрелы самоубийц. Такова была современная жизнь, как она отразилась и на страницах «Анны Карениной».

«Самоубийцы и восклицания: «Хлеба и зрелищ!» – пишет один из самых крупных публицистов 70-х годов, – навели меня на мысль, которой я несколько конфужусь и которую все-таки выскажу. Это мысль – сопоставить наше время со временем упадка Рима» [16]16
  Н. К. Михайловский. Записки профана. – «Отечественные записки», 1875, № 3, с. 114.


[Закрыть]. И роман Толстого «Анна Каренина» содержит достаточно оснований для такого исторического сопоставления.

Из разрозненных подробностей и брошенных как бы вскользь реплик в романе «Анна Каренина» складывается цельная картина «современного Рима эпохи упадка». В этом смысле роман Толстого был глубоко публицистическим произведением.

Красносельские скачки Каренин называет «жестоким зрелищем» [17]17
  Л. Н. Толстой. Анна Каренина. М., «Наука» (серия «Литературные памятники»), 1970. В дальнейшем все цитаты из романа «Анна Каренина» даются по тексту этого издания без дополнительных ссылок.


[Закрыть]. Один из офицеров «упал на голову и разбился замертво» – «шорох ужаса пронесся по всей публике». «Все громко выражали свое неодобрение», все повторяли сказанную кем-то фразу: «Недостает только цирка с львами».

Участники «жестокого зрелища» похожи на гладиаторов. В черновиках романа о скачках было сказано: «Это – гладиаторство» (20, 40). И сам Вронский изображен, как один из последних «гладиаторов» современного Рима. Кстати, и конь Махотина, которому Вронский проигрывает скачку, назван «Гладиатором».

Светская толпа, наполняющая Красное Село, жаждет зрелищ. Одна из зрительниц обмолвилась знаменательными словами: «Если бы я была римлянка, я бы не пропустила ни одного цирка».

Скачки в романе Толстого наполнены огромным не только психологическим, но и сюжетным, историческим содержанием, потому что это было зрелище в духе времени, красочное, острое и трагическое.

Жестокое зрелище, напоминавшее о ристалищах и цирках, было устроено специально для развлечения двора. «Большой барьер, – пишет Толстой, – стоял перед самой царскою беседкой. Государь, и весь двор, и толпы народа – все смотрели на них…»

К той же исторической метафоре упадка Рима относятся и упоминание о Сафо, светской львице, в кружке которой проводит свои вечера Анна, и «афинские вечера», которые посещает Вронский. Грубое и безвкусное подражание «эллинам» тоже было признаком времени.

Подобное восприятие современности было характерно не только для Толстого, но и для многих публицистов его эпохи. «Трудно подойти к истории древней Римской империи без неотвязчивой мысли о возможности найти в этой истории общие черты с европейской современностью, – говорилось в 1878 году в журнале «Вестник Европы». – Эта мысль пугает вас ввиду тех ужасающих образов, в которых олицетворялось для вас грубое нравственное падение древнего мира» [18]18
  «Вестник Европы», 1876, № 1, с. 374–375.


[Закрыть].

Николай Левин сравнивает революцию с духовным движением, ознаменовавшим конец Рима. В разговоре со своим братом Константином он прямо указывает на близость этих исторических явлений: «Разумно и имеет будущность, как христианство в первые века». Такого рода идеи также были весьма характерны для революционеров-народников 70-х годов XIX века.

Острая социальная критика принимала формы проповеди в духе «христианства первых веков», решительного отрицания «языческого строя жизни». Все это было очень близким и понятным Толстому. «Пусть каждый поклянется в сердце своем, – писал один из активных деятелей той поры, – проповедовать братьям своим всю правду, как апостолы проповедовали» [19]19
  С. М. Степняк-Кравчинский. Соч. в 2-х томах, т. 2. М., Гослитиздат, 1958, с. 229.


[Закрыть].

Стремление «проповедовать братьям своим всю правду» было и становилось все более характерным и для самого Толстого. Семидесятники, как отмечал другой писатель той же поры, были «похожи на тех исповедников, которые в первые времена христианства выходили возвещать добрую весть и так горячо верили, что умирали за свою веру» [20]20
  «Семидесятники». М., Гослитиздат, 1935, с. 252.


[Закрыть].

Убежденное «исповедничество» было в натуре Толстого как человека 70-х годов. И это наложило свой отпечаток на его роман «Анна Каренина». Толстой с большим вниманием относился к веяниям времени. И он, как его герой Левин, задумывается над тем, что ему говорит эпоха.

«Разговор брата о коммунизме, к которому тогда он так легко отнесся, теперь заставил его задуматься, – пишет Толстой. – Он считал переделку экономических условий вздором, но всегда чувствовал несправедливость своего избытка в сравнении с бедностью народа». Историческая метафора «конца Рима» и возникновения «новой цивилизации», скрытая в глубине романа «Анна Каренина», свидетельствовала о цельности художественного замысла Толстого.

3

В «Анне Карениной» Толстому, прежде всего, была дорога ее «главная мысль». «В «Анне Карениной», – сказал он однажды, – я люблю мысль семейную…» [21]21
  «Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1860–1891», М., изд. М. и С. Сабашниковых, 1928, с. 37.


[Закрыть]Мысль, которую любил автор, является как бы мощным источником света, определяющим расположение теней в его живописи и глубину изображения.

Все важнейшие общественные перемены начинаются или завершаются в семейном кругу, в личном мире современников, в их повседневной жизни. Такова была общая мысль Толстого, как она раскрывается в его романе. Значение социальных перемен измеряется, в конечном счете, степенью их влияния на семейные распорядки века.

Это Толстой знал и постигал по опыту собственной жизни. Он видел, как в 70-е годы стала постепенно изменяться и общая жизнь России, и атмосфера в яснополянском доме. Да и сам он изменялся вместе с историей и чувствовал неотвратимость перемен.

Толстой принадлежал к тому высшему типу русских писателей, которые всегда понимали «общее» как «личное». Его творчество не только «отражало» исторический процесс, но и было одним из мощных факторов его развития.

Переоценка ценностей, захватившая все русское общество в 70-е годы, стала источником «духовного кризиса» Толстого и привела к перелому в его миросозерцании. Вслед за «Анной Карениной» Толстой написал свою «Исповедь», первое философское сочинение из целого ряда публицистических работ, созданных им в позднейшие годы.

«Со мной случился переворот, – признавался Толстой, – который давно готовился во мне и задатки которого всегда были во мне. Со мной случилось то, что жизнь нашего круга – богатых, ученых – не только опротивела мне, но и потеряла всякий смысл» (23, 40). О том, как готовился этот переворот, совершившийся в 1881–1885 годах, когда Толстой писал «Исповедь», можно судить по роману «Анна Каренина».

В истории Левина и Кити воплощены не только ранние, поэтичные воспоминания Толстого о начальной поре его семейной жизни, но и некоторые черты более поздних, осложнившихся отношений. Уже в 1871 году Софья Андреевна Толстая записывала в своем дневнике: «Что-то пробежало между нами, какая-то тень, которая разъединила нас… С прошлой зимы, когда и Левочка и я – мы были оба так больны, что-то переломилось в нашей жизни. Я знаю, что во мне переломилась та твердая вера в счастье и в жизнь, которая была» [22]22
  «Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1860–1891», с. 101.


[Закрыть].

Тень разлада скользит по всей книге Толстого. Она особенно заметна именно в узком, домашнем кругу и принимает различные формы в доме Каренина, в семействе Облонского, в имении Левина, но остается «тенью», которая разъединяет близких людей. «Мысль семейная» приобретала особенную остроту, становилась тревожным фактором времени, потому что разлад выходил за пределы семейного круга и захватывал важные области общественного быта.

«Началось с той поры, – вспоминал Толстой в 1884 году, – 14 лет как лопнула струна, и я сознал свое одиночество» (49, 97–98). Значит, это произошло именно в те годы, когда он задумывал «Анну Каренину». Толстой по-прежнему хотел жить в согласии «с собой, с семьей», но у него возникали новые философские и жизненные побуждения, которые приходили в противоречие с установившимся жизненным укладом барской усадьбы. То же тревожное ощущение было и у Левина. И этим он очень близок Толстому.

В Покровском варят варенье, пьют чай на террасе, наслаждаются солнцем, тенью и тишиной. А Левин по дороге из усадьбы в деревню думает: «Им там все праздник, а тут дела непраздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя». Некоторые мысли Левина похожи на дневниковые записи Толстого: «Давно уже ему хозяйственные дела не казались так важны, как нынче».

Задатки этого беспокойства были у Толстого и раньше. Еще в 1865 году он в письме к Фету говорил: «Я своими делами доволен, но общий ход дел, т. е. предстоящее народное бедствие голода, с каждым днем мучает меня больше и больше. Так странно и даже хорошо и страшно. У нас за столом редиска розовая, желтое масло, подрумяненный мягкий хлеб на чистой скатерти, в саду зелень, молодые наши дамы в кисейных платьях рады, что жарко и тень, а там этот злой черт голод делает уже свое дело, покрывает поля лебедой, разводит трещины по высохнувшей земле и обдирает мозольные пятки мужиков и баб и трескает копыта скотины и всех их приберет и расшевелит, пожалуй, так, что и нам под тенистыми липами в кисейных платьях и с желтым сливочным маслом на расписном блюде – достанется» (61, 82).

Это письмо целиком относится к миру «Анны Карениной». Через десять лет после того, как оно было написано, Толстой лишь сильнее почувствовал свое одиночество и отчаяние от бессилия разрешить мучившие его вопросы. Свою веру в законность и справедливость усадебного уклада он уже утратил, а жить по механическим правилам налаженного быта больше не мог.

Разрушались не только бытовые семейные привычные представления, но и все философские и религиозные верования. Переоценка ценностей была мучительным процессом, и Толстой ощущал свою опустошенность. «Я всеми силами стремился прочь от жизни, – пишет он в «Исповеди». – Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни» (23, 12).

Вот почему в романе «Анна Каренина» эта тема заняла такое большое место. Толстой признавался, что должен был «употребить против себя хитрости», чтобы вдруг не привести мысль о самоубийстве в исполнение. То же беспокойство испытывает и Левин. «И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, – пишет Толстой, – что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться». Такова была жизнь «под угрозой отчаяния».

Именно эта угроза и довела до гибели Анну Каренину. И заставила Вронского искать насильственной развязки. «Он не слыхал звука выстрела, но сильный удар в грудь сбил его с ног. Он хотел удержаться за край стола, уронил револьвер…» Толстой говорил, что уже написал главу о состоянии Вронского после объяснения с Карениным, а потом, когда стал поправлять ее, «совершенно для меня неожиданно, но несомненно Вронский стал стреляться»: «для дальнейшего это было органически необходимо» (62, 269).

Герои Толстого проходят через последние пределы отчаяния, как проходил через них и сам Толстой. В каждом из них есть нечто от его мироощущения, от его сознания мучительности самого процесса переоценки ценностей. Но дело не только в личном мироощущении Толстого и не в особенностях характера его героев.

Газеты 70-х годов были наполнены сообщениями о необыкновенных происшествиях в городах и на железных дорогах. «В последние годы, – писал Г. Успенский, – мания самоубийства черной тучей пронеслась над всем русским обществом» [23]23
  «Отечественные записки», 1877, № 6, с. 575.


[Закрыть]. Именно эта туча и отбрасывает свою грозную тень на страницы современного романа Толстого. От «жестоких зрелищ» в Красном Селе до гибели на глухой станции Обираловка – один шаг. Личное мироощущение Толстого было неотделимо от общего веяния его времени.

4

Толстой в своей «Исповеди» сказал: «Я жил дурно». Этим он хотел сказать, что, живя «как все», не думая об «общем благе», заботился об «улучшении своей жизни», был погружен в привычный мир помещичьего усадебного быта. И вдруг ему открылась историческая и нравственная несправедливость этой жизни. Несправедливость «избытка» в сравнении с «бедностью народа».

И тогда у него возникло желание избавиться от жизни «в исключительных условиях эпикурейства», «удовлетворения похоти и страстям». Именно в этих условиях и живут герои его романа – Анна, ее родной брат Стива Облонский, Вронский, у которых не было достаточных сил, чтобы повторить слова Толстого: «Я жил дурно».

Каждый из этих характеров нарисован вполне объективно, однако нельзя не видеть, что в каждом из них есть часть души самого Толстого. И Анне Карениной, так же как Левину, он отдал многие из своих страданий и размышлений о жизни. Различие между ними только в том, что Анна называет себя «рабой» («какая раба может быть до такой степени рабой, как я, в моем положении»), а Левин стремится стать «свободным человеком» («Надо было избавиться от этой силы… Надо было прекратить эту зависимость от зла»). Но и они часто меняются ролями, когда Анна оказывается духовно свободной, а Левин невольно подчиняется внешним обстоятельствам. И тот и другой характер Толстой постигал как тайну современности.

Левин, зная все соблазны эпикурейства, в том числе и соблазн «праздного умствования», усомнился в правильности своей жизни. И он мог повторить вслед за Толстым: «Это и спасло меня… благодаря природной любви к простым людям… и я спасся от самоубийства, – пишет Толстой в «Исповеди». – Постепенно, незаметно возвратилась ко мне эта сила жизни… Я вернулся во всем к самому прежнему, детскому и юношескому» (23, 46).

В последней части романа Толстой рассказывает о встрече Левина с простым крестьянином Федором во время уборки урожая. «Было самое спешное рабочее время, когда во всем народе проявляется такое необыкновенное напряжение самопожертвования в труде, какое не проявляется ни в каких других условиях жизни и которое высоко ценимо бы было, если бы люди, проявляющие эти качества, сами ценили бы их, если бы оно не повторялось каждый год и если бы последствия этого напряжения не были так просты».

«Необыкновенное напряжение самопожертвования», которое Левин увидел и почувствовал в народе, совершенно изменило образ его мыслей. Ни в каких других условиях жизни он не мог бы так близко подойти к самому смыслу жизни, как именно в это «спешное рабочее время». Его собственные затруднения, рационально построенные доводы вдруг разлетелись, как «паутина» под напором свежего ветра. И новые, «значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом».

Это был разрыв с тем условным и привычным миром, в котором оставались до конца и Стива Облонский, и Анна Каренина, к которому принадлежал и Левин. «Мы слишком чопорны здесь», – говорит Анна. И все попытки найти освобождение от мучительного разлада оканчивались неудачей для Левина, пока он оставался в этом кругу. «Он был в положении человека, отыскивающего пищу в игрушечных и оружейных лавках».

Левин как бы повторяет путь Толстого. «Спасло меня только то, что я успел вырваться из своей исключительности и увидеть жизнь настоящую простого рабочего народа, – пишет Толстой в «Исповеди», – и понять, что это только есть настоящая жизнь» (23, 43).

Чувствуя свое «отпадение» (слово из «Исповеди») от верований, традиций, условий жизни «своего круга», Левин хотел понять жизнь тех, кто «делает жизнь», и «тот смысл, который он придает ей». «Простой трудовой народ вокруг меня, – продолжает Толстой, – был русский народ, и я обратился к нему и к тому смыслу, который он придает жизни» (23, 47). Только так он мог спастись от угрозы отчаяния.

«Жизнь моя теперь, – думает Левин, – вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее – не только не бессмысленна, какою была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее».

«Анна Каренина» так же связана с «Исповедью», как сам Толстой «связан» с Левиным. Герой романа был зачинателем той истории духовных исканий, завершителем которой явился Толстой в своих философских и религиозных трудах поздних лет, когда он почувствовал себя «адвокатом стомиллионного земледельческого народа».

Однако сближения «Анны Карениной» с «Исповедью» все же имеют свои пределы. В 1883 году Г. А. Русанов спросил Толстого: «Когда вы писали «Анну Каренину», вы уже пришли к нынешним своим воззрениям?» И Толстой ответил: «Нет еще» [24]24
  Г. А. Русанов, А. Г. Русанов. Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом. Воронеж, 1972, с. 33.


[Закрыть].

«Острая ломка всех «старых устоев» деревенской России, – пишет В. И. Ленин, – обострила его внимание, углубила его интерес к происходящему вокруг него, привела к перелому всего его миросозерцания. По рождению и воспитанию Толстой принадлежал к высшей помещичьей знати в России, – он порвал со всеми привычными взглядами этой среды…» [25]25
  В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 39.


[Закрыть]

Так, двумя кругами, – сжимающимся и ведущим к отчаянию кругом жизни «исключений» и расширяющимся кругом полноты бытия и «настоящей жизни», – очерчен мир современного романа Толстого. В нем есть неотвратимая логика исторического развития, которая как бы предопределяет развязку и разрешение конфликта, и соотношение всех частей, в которых нет ничего лишнего, – признак классической ясности и простоты в искусстве.

5

Один из ранних набросков романа назывался «Два брака». Название впоследствии Толстой переменил, но тема двух браков осталась в романе. Это прежде всего семейная история Каренина и Левина. Кажется, что они построены по контрасту, что Левин как тип счастливого человека противопоставлен несчастному Каренину. Но это не совсем так. У каждого из них был свой «мильон терзаний».

Один из первых рецензентов романа говорил: «Тонко подметил автор те признаки переходного состояния наших общественных воззрений на семью, которые кладут печать нерешительности и колебаний на семейные распорядки большинства нашего цивилизованного общества» [26]26
  В. Зелинский. Русская критическая литература о произведениях Л. Н. Толстого, ч. VIII. М., 1912, с. 33.


[Закрыть].

Каренин – человек старой формации. Для него семья – это «нерасторжимая крепость», замкнутый мир со своими неизменными началами. Разрушение этих начал было для него совершенно неожиданным и катастрофичным. Человек рациональный, умный и по-своему добрый, он не мог понять той стихии, которая нарушила однажды налаженный ход жизни каким-то непостижимым молодым взрывом страстей.

Левин также принадлежит к тем, кто считает брак нерасторжимым. Для него «обязанности к земле, к семье» составляют нечто целое. Но и он чувствует какую-то смутную тревогу, сознавая, что налаженный ход жизни нарушен.

«Одна из самых важных задач в этом текущем, для меня, например, – отмечал Достоевский, – молодое поколение, и вместе с тем современная русская семья, которая, как я предчувствую это, далеко не такова, как всего еще двадцать лет назад» [27]27
  Х. Д. Алчевская. Передуманное и пережитое. М., 1912, с. 65.


[Закрыть]. Эту задачу хорошо понимал и Толстой.