Текст книги "Последняя реликвия"

Автор книги: Эдуард Борнхёэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Нет, тысячу раз нет!.. – звонким криком вырвалось из уст Агнес.

Мертвенная бледность покрыла ее лицо, девушка пошатнулась и упала: она лишилась чувств. В церкви, набитой до отказа, поднялись шум и встревоженный говор. Случалось нередко, что невесту перед алтарем приходилось упрашивать и уговаривать, прежде чем она произносила заветное «да» (для таких случаев иные женихи даже приберегали дорогие подарки); но такого громкого и решительного отказа – крика, от которого вздрогнули все, – никто еще не слыхал.

«Это что-нибудь да значит, – согласились друг с другом гости, – здесь явно кроется какая-то тайна».

«О, об этом можно будет немало посудачить!» – радовались те, кому наскучило месяц за месяцем томиться в городской тесноте, под защитой неприступных таллинских стен.

Благодаря помощи женщин и находившегося в церкви врача Агнес через несколько минут пришла в себя и встала на ноги. Прежде всего она стала искать взглядом Габриэля, но тот исчез.

– Отвезите меня домой, я больна, – прошептала Агнес отцу.

Рисбитер, разряженный петух, бегал вокруг нее.

– Милая, дорогая Агнес, скажи сперва «да»! – умолял он, по его красному лицу струился пот.

Но Агнес не обращала внимания на его мольбу, она будто вообще не видела юнкера. Можно было подумать, что он для нее перестал существовать.

Унижение, через которое Рисбитеру приходилось сейчас проходить, вызывало в юнкере злобу. И злобу эту ему едва удавалось скрыть. Он даже радовался, что взгляды всех гостей сейчас были устремлены на невесту.

– Агнес, Агнес! – суетился он. – У нас церемония еще не закончена. Все ждут от тебя – «да!» Скажи же, дорогая, то, что от тебя ждут…

– Отец, спаси меня! Уведи меня отсюда, иначе я умру! – простонала Агнес, с ужасом отстраняясь от жениха.

Рыцарь Мённикхузен обнял дочь, дрожавшую как осиновый лист, и сказал грустно:

– Дитя, дитя, что же ты делаешь? Зачем ты навлекаешь позор на мою седую голову?

– Прости, дорогой отец, я не могу иначе, – страстно зашептала Агнес, пряча свое вдруг зардевшееся лицо на груди отца. – Я свой выбор только что сделала. А теперь и ты сделай свой выбор: болтовня досужих, неумных людей, которую ты называешь позором и которая через неделю забудется, или завтрашние похороны молодой жены Ханса фон Рисбитера…

Старый рыцарь вынужден был, пожав плечами и нахмурившись, объявить пастору и гостям, что дочь его внезапно захворала, и венчание сегодня состояться не может. Но гостей он попросил все же не разъезжаться, так как церемония, сегодня прерванная, может быть, продолжится и закончится завтра.

Церковь постепенно опустела, но на улице еще долго стояли толпы людей, оживленно обсуждая происшедшее.

XII. Нищий, больной сердцем

аспар фон Мённикхузен полагал, что его дочь действительно больна, – ничем другим он не мог объяснить ее душевное состояние и безрассудное упорство. Барон отвез Агнес в закрытой карете домой и оставил на попечение врача, подружек и теток, сам же поспешил в дом Гильдии принимать гостей и объясняться с ними. Женщины почти насильно уложили Агнес в постель, хотя девушка и уверяла их с улыбкой, что она уже совсем не больна, а только чувствует усталость и небольшое головокружение. Врач предлагал ей то одно, то другое лекарство и даже доставал склянку с пиявками, уверяя, что пиявки еще ни одной невесте не повредили, но Агнес полупросительно, полунасмешливо отклонила его помощь, так что почтенному господину ничего иного не осталось, как сердито махнуть на строптивую девицу рукой и удалиться. От женщин было несколько труднее отделаться. Напрасно Агнес описывала им в живых красках картины праздничного веселья в зале Гильдии, уверяла, что ее легкое недомогание никому не должно служить помехой, старалась объяснить, что ей нужны только покой и одиночество, – ничто не помогало: все дамы хотели остаться с ней, бодрствовать подле нее, чтобы назавтра свеженькую и здоровую повести под венец. Наконец Агнес, действительно уставшая, закрыла глаза и притворилась спящей. Женщины некоторое время перешептывались между собой, потом начали зевать и вопросительно поглядывать друг на друга. Постепенно из комнаты ушли сначала молодые, потом те, что постарше, говоря «сон лечит хвори»; наконец, ступая на цыпочках, удалились пожилые и… больше не вернулись; все они спустились с Тоомпеа в город. Только одна старая тетка, жившая в доме Мённикхузена, осталась у постели больной. Агнес открыла глаза и начала именем Бога умолять тетю, чтобы та оставила ее одну: она, дескать, не может уснуть, когда в комнате сидят люди; если ей что-либо понадобится, достаточно будет помощи прислуги. Тетка удалилась, потихоньку ворча.

Через несколько минут Агнес позвонила в колокольчик. Когда вошла служанка, молодая краснощекая эстонка, Агнес легко, словно была невесомой, поднялась с постели и весело воскликнула:

– Скорей, помоги мне одеться… помоги нарядиться, чтобы я стала как можно красивее. Слышишь?

Девушка от удивления широко раскрыла рот и округлила глаза и, запинаясь, спросила:

– Принести подвенечный наряд, который с вас лишь недавно сняли?..

– Нет! – воскликнула Агнес. – Подвенечный наряд неприятен мне сегодня. Принеси лучше праздничное голубое платье, драгоценностей не нужно.

Спустя четверть часа, причесывая Агнес перед зеркалом, девушка робко спросила:

– Значит, барышня уже совсем поправилась?

– А разве я похожа на больную?

– О нет, барышня свежа и красива, как восходящее солнце! И так весела, что я в растерянности… Между тем всего два часа назад барышня почти что умирала.

– Ты хорошо умеешь льстить и, похоже, не пропадешь в этой жизни. Однако мне твоя лесть не нужна. Я проста и люблю простое обхождение.

– Но отчего барышня сегодня в церкви упала в обморок? – осмелилась спросить служанка; это был простой вопрос, который, как видно, полдня мучил ее.

– Этого я не могу тебе сказать, – покачала головой Агнес.

– Наверное, от жары и духоты – ведь церковь была набита битком.

– Ты тоже была там? – Агнес посмотрела на служанку в зеркало.

– Да, я стояла позади, в углу. Пробиться к алтарю не было никаких сил. Вы были так прекрасны в подвенечном наряде! Все любовались вами – невестой…

– Ах, оставь это! – слегка нахмурилась Агнес. – Скажи мне лучше: ты все слышала?..

– Нет, всего я не слышала и не видела, но я отчетливо услышала, как барышня сказала «нет». Потому что сказано это было громко.

– Громко?

– Вы почти прокричали.

– А я этого не помню.

– Вас можно понять: такое волнение.

– Ты очень удивилась моему ответу? – Агнес интересно стало узнать мнение этой простой, необразованной девицы из народа.

– Что мне, глупой, удивляться! Но люди в церкви – бароны и баронессы – и вправду удивлялись, почему барышня не хочет взять себе в мужья юнкера Рисбитера. Он ведь богат.

– А ты хотела бы выйти за него замуж?

– Я?.. – девушка вдруг смутилась, она явно не ожидала такого вопроса; она и в мыслях не смела допустить такого вопроса.

– Да, ты! – настаивала Агнес.

– О Господи Боже мой!..

– Ну, отвечай!

– Как я смею об этом думать? – опустила испуганные глаза служанка.

– Почему же не смеешь? Представь себе, что… – Агнес замолчала на секунду, подыскивая слова, – что в моей власти тебя с ним поженить. Вышла бы ты тогда за юнкера?

– Вам приятно мучить меня, госпожа?

– Отвечай же.

– Ну, он, конечно, не очень-то красивый мужчина… – протянула неуверенно девушка. – Рыжий и веснушчатый… И бесцветные ресницы… И губы тонкие, как лезвие ножа… И великоватые уши…

– Кто же оценивает мужчину по внешности? – назидательным тоном заметила Агнес; она едва удерживала смех, ясно представляя портрет Ханса Рисбитера по краткому, но очень точному описанию девушки из прислуги. – Скажи мне: он все же, по-твоему, человек дельный, честный, щедрый, смелый, к тому же безмерно богатый, как ты сама только что говорила…

– Господи, помилуй!.. – воскликнула девушка смущенно; она уже искала возможности как-то уклониться от прямого ответа. – Простите меня, госпожа, что я по недоумию своему завела этот разговор.

– Отвечай же, – велела Агнес. – На твой взгляд, он завидный жених…

– Я ведь не знаю господина юнкера, – пожала плечами служанка.

– Тебе покажется странным: я тоже не знаю его.

Служанка кивнула:

– Я никогда не возьмусь молодого барона судить. Но его собственные люди говорят, что…

– Что они говорят? – оживилась Агнес.

– Как будто господина юнкера нельзя назвать хорошим человеком.

– Короче говоря, ты не хотела бы взять такого себе в мужья?..

Девушка, краснея, покачала головой. Такое коротенькое слово «нет!», которое недавно прокричала Агнес, из служанки было не вытянуть клещами.

– Вот видишь! – сказала Агнес с улыбкой и с торжеством в глазах. – Если и ты не хочешь выходить за него замуж, как же мне этого хотеть? – Агнес поднялась со стула, прошлась по комнате, заглядывая в зеркало, оценивая свой наряд и с одной, и с другой стороны, потом велела: – А теперь пойди и принеси из сада самую красивую розу, какую найдешь. Я приколю ее себе к волосам. Только никому не говори, что я встала с постели. Я хочу остаться одна.

Когда роза была принесена и приколота к волосам, Агнес отослала девушку вон, заперла дверь на ключ, распахнула окно и стала смотреть вниз из-за занавески. На улице было не холодно, а только по-осеннему свежо. Комната находилась на втором этаже, и из окна были видны двор и единственная узкая улочка, ведущая к дому. И двор, и улица были в этот поздний час безлюдны.

Почему Агнес так жаждала остаться одна? Нужно ли ей было что-то скрыть от чужих глаз? Да, ей, действительно, нужно было кое-что скрыть: неописуемую радость, наполнившую ее сердце, вновь пробудившиеся жизненные силы, упоительное чувство вновь обретенного счастья, какое, казалось, уж было утеряно безвозвратно.

«Габриэль жив, Габриэль здесь!.. И мы опять будем вместе», – звенела в ее сердце ликующая песнь.

Агнес, не отрываясь, смотрела на улицу. Она знала: Гавриил должен появиться с этой стороны!.. Надежда Агнес дважды оказывалась обманутой: это приходили люди, которых барон Мённикхузен присылал из дома Гильдии узнать, как здоровье его дочери. Оба раза им ответили: «Барышня спокойно спит; и нет нужды тревожиться». Посланцы барона спешили с доброй вестью удалиться, и улица снова становилась пустынной.

Когда сгустились сумерки, на улице опять показалась какая-то мужская фигура. Агнес напряженно вглядывалась в полутьму. Может быть, снова ждало ее разочарование?.. Может быть, никак не успокоится сердце у отца, и он прислал за вестями еще какого-то человека?..

Агнес не могла ясно разглядеть черты идущего, но она сразу узнала Габриэля по его богатырскому росту, по его походке, движениям. Это был Габриэль! О, счастье!.. Он вошел во двор и стал пристально смотреть вверх, вглядываться в окна второго этажа. Агнес только теперь заметила, что ее Габриэль одет в рубище нищего, в руках у него палка, а за спиной мешок.

«Подаст ли кто-нибудь милостыню такому нищему?..» – с сомнением подумала Агнес.

Она отодвинула занавеску и выглянула из окна. Их взоры тут встретились. Агнес и Габриэль кивнули друг другу. Большего им сейчас и не нужно было – одним этим взглядом, коротким кивком они все объяснили друг другу, как будто обменялись долгими речами.

Гавриил поднялся по ступеням ко входу в дом быстрее и легче, чем полагалось бы настоящему нищему, изможденному испытаниями жизни бродяги, и постучал в высокую сводчатую дверь.

Через несколько минут за дверью раздался голос служанки:

– Кто там?

– Здесь несчастный нищий. Подайте, Христа ради, кусочек хлеба! – был ответ.

Агнес услышала в ответе любимого нотки ликования.

Скоро дверь с легким скрипом отворилась.

– Ах ты, лентяй этакий!.. – с укоризной сказала служанка. – Ты здоровый и на вид такой сильный мужчина. И не стыдно тебе побираться? Не стыдно тебе тревожить вечерами честных людей?

– Не сердись, прелестная девица, – ласковым голосом произнес Гавриил, – раздражение ангелам не к лицу.

Эти приятные слова, похоже, возымели действие: служанка более не честила «нищего», явившегося за подаянием в столь поздний час.

Между тем Гавриил продолжал свои сладкие речи:

– Пусть недобрая мысль никогда не омрачит этот гладкий белоснежный лобик, пусть холод сердца не угасит луч доброты в этих кротких очах голубки… Я твердо верю, милая девица, что ты настолько же добра, насколько прекрасна…

«Вот хитрец!.. – подумала Агнес, улыбаясь. – Он, верно, вознамерился возбудить во мне ревность?»

– Это все пустая болтовня, – сказала девушка насмешливо и уже гораздо мягче. – Ты, побродяжка, меня на мякине не проведешь!.. Но ладно уж! Подожди здесь, я вынесу тебе чего-нибудь.

– Постой, постой, доброе дитя, – попросил тут Гавриил. – У меня есть еще одна, совсем особенная просьба…

– Что еще? – выказала нетерпение служанка.

– Видишь ли, красавица, насколько я, по-твоему, здоров и силен, на столько же я на самом деле немощен и хвор…

– Вот уж не сказала бы! – хохотнула служанка. – На тебе впору воду возить по таллинским мостовым.

– Скажу тебе по секрету, я болен тяжелой сердечной болезнью. Из-за нее-то мне и приходится просить милостыню. А одна старая знахарка предсказала мне, что я выздоровлю только в том случае, если невинная девица, у которой хватит смелости даже перед алтарем сказать «нет» своему нелюбимому жениху, даст мне поцеловать свою нежную руку.

– Вот как! – по ответу служанки было понятно, как велико ее удивление.

– Я долго искал такую девицу, посетил много ливонских городов: и в Риге был, и в Феллине, и даже обошел весь Эзель. Много повидал свадеб… Но пока все мои старания были напрасны: все девицы перед алтарем охотно говорят «да». Сегодня же я случайно услышал, что в этом доме живет ангел, который может меня исцелить. Может быть, это ты, милое дитя, – моя спасительница?

– Нет, – ответила девушка, смеясь. – Вижу, не такой уж ты и страшненький, как мне показалось в первую минуту, когда ты вышел из тьмы. И я рада бы тебя исцелить. Но это не я тот ангел.

– Жаль! А кто же она?

– Не надейся найти здесь спасение, нищий. Этот ангел, о котором ты говоришь, – не кто иной, как сама наша высокородная барышня.

– Вот как! Тогда скажи мне по секрету, красавица: она злая или заносчивая?

– Сам ты злой и заносчивый! – не на шутку рассердилась девушка. – Наша милостивая барышня – настоящий ангел небесный. Ни одной такой барышни больше в Таллине не сыскать.

– Тогда почему же ей не помочь бедному человеку? Почему не попробовать снять с меня сердечные боли? Ей, наверное, и самой будет интересно.

– Кто же осмелится из-за тебя, оборванца, беспокоить барышню? Меня за это господин наш – барон – и наказать может.

– А ты пусти меня к ней, я сам ее и попрошу! – был неотвязчив Гавриил.

– Нет, нет! Я не могу впустить в дом чужого человека.

– Тогда вызови барышню сюда! – придумал Гавриил. – Я поклонюсь ей на лестнице.

– Еще лучше сказал!.. – воскликнула строго служанка; она, должно быть, уже начала терять терпение. – Бери свой кусок хлеба и иди с миром, нищий!

– Выслушай меня, милое дитя!.. – настойчиво продолжал Гавриил; ему терпения было не занимать. – Сейчас я только жалкий нищий, но, поверь, я знавал и лучшие дни и был не последний среди господ.

– Это видно по твоему лицу, – серьезно заметила девушка.

– У меня с прежних времен сохранилась одна дорогая вещица. Вот взгляни-ка!.. Видишь это кольцо?

– Ах, какое красивое! – в восхищении воскликнула девушка.

– Оно из чистого золота, и в нем драгоценный камень. Кольцо это мне дорого как память, но здоровье, на мой взгляд, еще дороже. Я подарю тебе это колечко, если ты позовешь сюда барышню так, чтобы никто об этом не знал.

– Ах, как же мне быть… – в сомнении сказала служанка. – Барышня еще как будто не спит. Иначе зачем ей было наряжаться на ночь глядя…

Девушка все боролась с собой. Агнес, слушая разговор наверху, ждала с нетерпением. Если бы девушка продолжала отказываться, милостивая барышня, может быть, и без просьбы сбежала бы вниз – как бы случайно, как бы не зная о. приходе этого нежданного гостя; и спасла бы нищего от его сердечной болезни… Но нет, служанка не смогла устоять против искушения. Рассмотрев кольцо и взвесив его на ладони, она после короткого размышления спросила как бы вскользь:

– Оно в самом деле золотое?

– Из самого чистого золота, – заверил Гавриил. – А у драгоценного камня есть еще то особенное свойство, что если долго будешь в него вглядываться, увидишь лицо своего суженого.

Девушка засмеялась:

– Ну, так и быть, я возьму кольцо. Подожди немного здесь, а я попытаюсь уговорить барышню сойти вниз.

Она осторожно закрыла дверь, задвинула засов, чтобы нищий не смог войти без разрешения, и поспешила к барышне.

В мгновение ока служанка взлетела по лестнице на второй этаж.

– Добрая барышня, – склонилась она в легком поклоне. – За дверью стоит нищий и просит милостыни.

– Какое мне до этого дело? – холодно ответила Агнес; она сидела перед зеркалом, делая вид, что примеряет украшения. – Если он достоин сострадания, накорми его, и пусть уходит своей дорогой.

– Это я и хотела сделать, – запинаясь, сказала девушка, – но тот, что ожидает внизу, какой-то совсем особенный нищий.

– Что же в нем такого особенного? – недовольно повела плечом Агнес.

– Он ни от кого другого не хочет принять подаяние, как только из рук самой барышни.

– Вот как! Особенный – ты права. Но если он такой наглец, скорее прогони его!

– Милая барышня! – умоляюще сказала девушка, и лицо ее побледнело. – Будьте милосердны к этому бедному человеку. Он говорит, что знавал и лучшие дни, что сам был когда-то господином. И я верю ему. Стоит только взглянуть на него, чтобы в это поверить: высокий, статный… и уверенный взгляд….

– Какие-то сказки ты мне рассказываешь, – недоверчиво улыбнулась Агнес.

– Нет, совсем не сказки, барышня. Сейчас он тяжело болен и уверяет, что не сможет выздороветь, если только какая-то невеста не скажет «нет», – ох, я глупая, что я говорю! – если милостивая барышня не даст ему поцеловать свою благородную руку.

– Что за глупости ты действительно болтаешь! – сердито оборвала ее Агнес, втайне радуясь тому, что внезапный румянец, заливший ее лицо, можно объяснить вспышкой гнева. – Оставь меня в покое и поступай со своим нищим, как хочешь!

– Милая барышня!.. – все не теряла надежды служанка; так уж, видно, не хотелось ей расставаться с кольцом.

– Иди, иди! – Агнес показала на дверь.

Девушка, всхлипывая, вышла из комнаты.

Но Агнес тотчас же ее догнала:

– Почему ты плачешь?

– Ох, дорогая барышня, мне так жалко этого бедного человека. Ему, должно быть, немало тягот пришлось снести.

– Неужели ты плачешь только от жалости к нему? – недоверчиво спросила барышня; Агнес хорошо понимала, что служанка лукавила чуть-чуть.

– Да, мне его жалко. У него такие выразительные – большие, глубокие, черные, как уголь, глаза, что… что…

– Ах вот оно что!.. – засмеялась Агнес. – Ну, если у него такие красивые глаза, тогда мы пойдем и посмотрим. Вели ему подождать минуту…

Агнес взяла со стола листок бумаги, завернула в него золотую монету и вслед за служанкой спустилась вниз.

Нищий до земли поклонился барышне и начал взволнованным голосом излагать свою просьбу.

– Я все знаю уже про тебя, нищий, – перебила Агнес и сунула завернутую в бумагу золотую монету в руку Гавриила. – Моя служанка очень просила за тебя. И я не могу ей отказать.

Без дальнейших просьб нищий схватил ласковую, щедрую руку и прижался губами к ее шелковистой, мягкой коже. Это был горячий, долгий, жадный поцелуй и… гордая барышня, к великому изумлению служанки, ему не противилась. Но барышне все же пришлось силой отнять свою руку, так как нищий, казалось, совсем забыл, что ее надо выпустить.

– Ты теперь выздоровел, я надеюсь? – спросила Агнес взволнованно задрожавшим голосом.

Нищий выпрямил свой могучий стан, расправил широкие плечи; на его исхудалом лице и в самом деле как будто заиграл здоровый румянец.

– У меня такое чувство, добрая госпожа, словно я испил из самого источника здоровья, – признался он с воодушевлением. – Знахарка мне правду сказала: чудодейственной силой обладает рука милостивой барышни.

– Я очень сомневаюсь в этой чудодейственной силе, – сказала Агнес с улыбкой. – Думаю, что в этой бумажке скрыта гораздо более могучая волшебная сила.

– Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность милостивой барышне, – склонился в низком поклоне Гавриил. – Да благословит барышню Мённикхузен Бог и да пошлет ей поскорее такого жениха, которому она перед алтарем с радостью скажет «да»!..

– Не благодари меня так горячо и не благословляй, – сказала Агнес с суровой серьезностью, оглядываясь при этом на служанку. – Свою благодарность ты лучше всего выразишь тем, что впредь не будешь лениться и нищенствовать, а постараешься жить честным трудом. Иди с миром!

Нищий еще раз низко поклонился и вышел из дома. За углом он быстро развернул бумажку и прочел: «Садовая калитка с улицы, налево от ворот, в полночь будет открыта. Ночного сторожа угостят свадебным пивом».

Гавриил, обронив счастливую слезу, поцеловал бумажку и золотую монету и, окрыленный, стал поспешно спускаться с Тоомпеа…

Агнес весь вечер не выходила из комнаты. Около девяти часов барон Мённикхузен сам навестил дочь и нашел ее спокойно спящей в постели.

Свет его свечи разбудил Агнес, она открыла глаза и спросила:

– Это ты, отец?

– Да, я, – ответил Мённикхузен. – Как твое здоровье, моя дорогая?

– Я здорова как будто, но все еще чувствую усталость и слабость…

– Завтра встанешь?

– Надеюсь на это.

– И отпразднуем свадьбу?

Агнес печально покачала головой:

– Прости меня, дорогой отец! Я знаю, что тяжко виновата перед тобой. Видит Бог, я не питаю никакого зла к юнкеру Рисбитеру, но стать его женой не могу.

– Подумай о том, что я дал ему слово! Еще не было такого, дочка, чтобы Мённикхузен слова своего не сдержал.

– Я думаю об этом и всем сердцем скорблю, что ты должен из-за меня нарушить свое слово, но… я не могу иначе.

Когда Агнес произносила эти слова, на лице ее отражалась подлинная душевная боль. Но, быть может, вызывалась она тем, что Агнес, всю свою жизнь до глубины души презиравшая уловки и обман, сейчас была принуждена притворяться перед любимым отцом и прибегать к этим самым уловкам и обману.

– Твоя болезнь серьезнее, чем тебе кажется, – пробормотал Мённикхузен полусердито, полусочувственно. – Если бы ты была здорова, то говорила бы разумнее. Ты проявила бы больше заботы о чести рода, Агнес, и не позорила бы мои седины… – тут он тяжело вздохнул. – Я не могу оставить тебя на ночь одну, я пришлю к тебе женщин.

– Не присылай никого!.. – взмолилась Агнес в испуге. – Зачем обрекать теток на бессонную ночь? Мне достаточно служанки. Мне ничего не нужно, кроме полного покоя и отдыха. Если мне дадут спокойно отдохнуть, я завтра наверняка встану здоровой.

Мённикхузен пожал плечами:

– Пусть будет по-твоему. Спокойной ночи, милая!

– Спокойной ночи, отец.

Мённикхузен вышел, взяв с собой свечу.

Агнес же встала в постели на колени, сложила руки и принялась горячо молиться о прощении только что содеянного греха…

Стояла непроглядно-темная осенняя ночь. Небо было затянуто тучами, сильный ветер раскачивал верхушки деревьев и гудел в вышине, осыпая землю увядшими листьями. Под деревьями было тише – густой кустарник и высокая каменная стена, окружавшая маленький сад, служили защитой от ветра.

На башенных часах Тоомпеа как раз пробило полночь, когда Агнес открыла садовую калитку. В нее проскользнула высокая темная фигура. Уже через минуту Агнес была в горячих объятиях Гавриила.

Они пошли, держась за руки, мимо кустов крыжовника и смородины в конец сада, где под большой липой стояла каменная скамья. Агнес без сопротивления позволила Гавриилу взять ее к себе на руки. Она чувствовала, что тут – на руках у любимого, на коленях у него – ее настоящее место, ее подлинный храм, ее венчальный алтарь; здесь она не говорила «нет», не оставалась холодной и равнодушной, а, напротив, была полна трепета жизни; здесь она снова обрела свой искренний смех и искренние слезы и давала им волю. Когда на самые важные вопросы были даны ответы, когда улегся первый порыв чувств, Гавриил начал рассказывать о своем удивительном спасении. Он говорил тихо, шепотом, но ведь они были так близко друг от друга! Им большего было не надо.

Гавриил рассказал:

– Как ты знаешь, мой сердечный друг, меня со связанными руками увели от Иво Шенкенберга в палатку его брата Христофа и там заковали в цепи по рукам и по ногам. Я обещал тебе, что не буду сопротивляться, и сдержал свое слово. Я был смирнее ягненка, ведомого на заклание. Против ожидания, Христоф Шенкенберг, которого я считал таким же гнусным типом, как его брат, оказался, по сравнению с ним, действительно человеколюбивым. Он все время предлагал мне пищу и питье, но я только тогда стал есть и пить, когда узнал, что твоя рана быстро заживает. Напившись пьяным, Христоф часто сожалел о моей несчастной судьбе и проклинал Иво, который своими злобой и грубостью отравляет жизнь даже близким – родному брату. Сам Иво несколько дней не показывался. Однажды вечером он пришел ко мне один и начал зло издеваться надо мной. Я и без того был раздражен долгим заключением, и насмешки Иво нисколько не улучшили моего состояния духа. Я отвечал ему резко; слово за слово – и дело кончилось тем, что Иво вонзил мне в грудь нож…

– Мне он сказал, что ты пал от его руки в честном поединке, – вставила Агнес, едва сдерживая рыдание.

– Нисколько не сомневаюсь, что Иво мог так сказать; он только забыл прибавить, что в этом поединке я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. К счастью, в палатке было темно, и острие ножа не коснулось сердца, как того, без сомнения, хотел Иво; все же удар был настолько силен, что у меня дыхание замерло, и я лишился чувств. Сколько времени продолжался мой обморок, я не знаю, но очнулся я уже в холодной воде и заметил, что мои руки и ноги свободны от оков. Вероятно, Иво, считая, что я умер от раны, велел бросить меня в реку. Я лег в воде на спину, и волны понесли меня вниз по течению. Когда я оказался уже довольно далеко от лагеря, над которым виднелось зарево от костров, до моего слуха донесся шум большого водопада; я подплыл к берегу, выбрался на сушу и упал в изнеможении. От большой потери крови силы мои совсем иссякли. Я не мог даже шевельнуться и почувствовал, что опять теряю сознание… Что со мной было дальше, не могу сказать. Как я потом узнал, я несколько дней лежал без памяти и бредил.

– Бедный Габриэль! – вздохнула Агнес, нежно гладя его по щеке. – О, если бы я тогда могла быть с тобой! Если бы я могла заботиться о тебе, как ты заботился обо мне!

– Да, жаль, что тебя не было, но обо мне все же хорошо позаботились. Слушай дальше, любимая Агнес… Придя в себя, я с удивлением увидел, что нахожусь в некой жалкой лачуге, на убогой постели. Подле меня сидел бедно одетый старик и чинил сети. Когда я заговорил, старик повернулся ко мне и дружески улыбнулся. Я сразу узнал его: это был… мой отец.

– Твой отец! – воскликнула Агнес в радостном изумлении.

– Тише, тише, Агнес!.. – удержал ее Гавриил, с опаской указывая на дом. – Ты выражаешь свое удивление почти так же громко, как я тогда. Следствием моего радостного возбуждения было то, что кровь хлынула у меня из носа и рта, и я чуть было опять не потерял сознание. Когда эта опасность, к счастью, миновала и я снова несколько оправился, отец рассказал, как он меня нашел… Он долго жил в Швеции, терпя сильную нужду. Потом шведы стали требовать, чтобы он помогал им в войне против его родины; отец не согласился и вынужден был бежать. После долгих скитаний он прошлой весной вернулся в те места, к которым влекли его дорогие воспоминания. От хутора Ору давно уже не осталось и следа, тесть и жена умерли, сын исчез, вся местность была превращена в пустыню. Отец тяготился уже жизнью – этой жизнью, полной лишений; он решил остаться здесь и ждать смерти. Он построил себе на берегу реки хижину и жил рыбной ловлей. От людей Иво Шенкенберга он скрывался в лесу. В ту ночь, когда меня бросили в реку, отец отправился посмотреть издали, находится ли еще лагерь на прежнем месте; он знал, что Шенкенберг собирался перебраться ближе к Таллину, и удивлялся, что лагерь ополченцев еще на месте. Проходя по берегу, он натолкнулся на человека, лежавшего без сознания в луже крови. Убедившись, что тело еще теплое, отец из жалости взвалил раненого себе на спину и отнес в свою лачугу. Он еще не знал, кого спас от смерти, но когда снял с меня одежду, то нашел кинжал и кольцо. Он стал пристально всматриваться в мое лицо и убедился, что случайно спас жизнь собственному сыну. Благодаря его нежному уходу я, прохворав несколько недель, оправился-таки от тяжкой болезни. Можешь себе представить, сколько за это время мы должны были рассказать друг другу!.. Узнав, что царь Иван обещал его помиловать, отец был настолько растроган, что громко разрыдался. Он потерял уже последнюю надежду когда-нибудь увидеть свою Родину, увидеть Москву. От радости старый боярин чуть не сошел с ума.

– И теперь… теперь вы оба отправитесь в Россию? – спросила Агнес еле слышно и с грустью.

– Теперь мы поедем в Россию. Я не успокоюсь, пока честь отца не будет полностью восстановлена. Я совершенно уверен, что государь сдержит свое слово.

– Жаль! – вздохнула Агнес.

– Как так – жаль? – удивился Гавриил.

– В Москве, говорят, много красивых княжон…

– Тем лучше, – негромко, но от всей души рассмеялся Гавриил. – Тем легче мне будет пережить тяжелое время разлуки с тобой.

– Габриэль! Зачем ты так шутишь?..

Глаза Агнес блеснули в темноте, но Гавриил не знал, что тому причиной – оскорбленная гордость и обида или внезапно набежавшие слезы.

– Ну, ну, ничего! – произнес он успокоительно, прижимая к себе дрожащую девушку. – Подумай о том, что я, как только смог держаться на ногах, сразу же поспешил в Таллин разыскивать своего потерянного спутника, хотя мне это и грозило виселицей. Разве это ничего не значит? Прежде чем какая-нибудь княжна станет тебе опасной соперницей, ты, может быть, уже сама сто раз меня забудешь.

– Не говори так, Габриэль! Мне больно это слушать, – сказала Агнес.

– А если я должен буду прожить вдали от тебя несколько месяцев, может быть, целый год, останешься ли ты мне верна? – спросил Гавриил с тревогой в голосе. – Так, наверное, нелегко выстоять слабой девушке перед нажимом отца, других родственников…

– Неужели ты можешь во мне сомневаться? Неужели я еще не доказала тебе?..

– Ведь ты совсем недавно чуть не вышла замуж за другого, – он так крепко ее обнимал в эту минуту, будто думал, что если выпустит из рук, то потеряет навсегда.