Текст книги "Князь Гавриил, или Последние дни монастыря Бригитты"

Автор книги: Эдуард Борнхёэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Ну, ну, здесь бы их встретили совсем по-другому, – хвастливо заявил один из слушателей со спесью, свойственной таллинским горожанам. – Но как они могли преследовать вас? Ведь вас послали против нижнего лагеря у Ласнамяги, там до сих пор неприятельской конницы не замечалось, а вы все, насколько мне известно, были на конях. Неужели у русских такие быстрые ноги, что они могут угнаться за лошадьми?

В том-то вся беда – никто и не подозревал, что там есть конница. Всадники выросли у нас перед глазами словно из-под земли и начали задавать нам жару.

Гм, странное дело! Уж не был ли там этот чертов Загорский, о котором люди Иво Шенкенберга рассказывают такие страшные вещи?

Он-то как раз и оказался там, чтоб ему пусто было! – выругался Гавриил.

А ты видел его своими глазами?

Я видел его собственными глазами, а он пощупал меня рукой.

Каков он на вид?

Он не дал мне времени разглядеть его.

Это он и рассек тебе шляпу?

Это – дело рук Гавриила Загорского.

Откуда же ты это знаешь, если ты его даже хорошенько не разглядел?

Когда он напал на нас, люди Иво, указывая на него, закричали в ужасе: «Загорский, Загорский!» – и пустились от него бежать, как от привидения. Я не очень боялся, так как считал его не какой-нибудь диковинной птицей, а обыкновенным человеком; только когда он занес меч над моей головой, я увидел, что у него невероятно безобразное лицо и маленькие, дьявольски хитрые глазки.

Неужели он в самом деле так безобразен? – не доверчиво спросил один из слушателей.

Мне и сейчас еще тошно становится, как вспомню о нем, – подтвердил Гавриил.

Тогда он, наверное, изменил свой облик – ведь люди Иво говорят, что у этого дьявола лицо, как у красивой девушки, и большие черные как уголь глаза. Но он, как известно, колдун и может сегодня выглядеть так, а завтра иначе, может скрыться под землю и появиться там, где его меньше всего ждут; он ведь уже один раз умер, а потом опять воскрес.

Глупое суеверие! – сказал другой горожанин, презрительно скривив губы. – Люди Иво стараются уменьшить свой позор, потому и представляют своего врага колдуном. Но, по правде говоря, и сам Иво, и его люди уже никуда не годятся. Было время, когда их превозносили до небес, а теперь оказывается, что они ничего лучшего не умеют, как только грабить да жечь. С прошлой осени Иво ни одно дело не удалось. Раньше он чуть не лопался от гордости, считал себя великим полководцем, на своих друзей юности и смотреть не хотел, а теперь живет, как крот, зарывшись в землю, и не решается никому на глаза показаться. Не понимаю, почему захват пленных поручили именно ему; ведь можно было заранее предвидеть, что из этого ничего не выйдет.

Из горожан никто не поднял голос в защиту Иво. Трактирщик сказал:

– Люди Иво говорят, что он стал совсем другим человеком с тех пор, как дочь Мённикхузена вырвалась из его когтей.

Сердце Гавриила сильно забилось; он стал напряженно слушать. Трактирщик продолжал:

С тех пор он стал бесноваться, как будто в него вселился сам сатана. Своему родному брату наставил синяков, старуху, всегда бывшую при нем, искалечил сапогом, а стражей избил до полусмерти за то, что те позволили увезти девушку. Прежде он любил шутить,

прощал небольшие провинности, терпел, когда ему дельно возражали, принимал умный совет и сам был мастер на всякие военные хитрости; но с того дня от него никто больше не слышал ни единого шутливого слова, со своими людьми он теперь обходится прямо как дьявол, а против врагов ему уже ничего не удается сделать, хоть его отряд и увеличился. Говорят, он, как услышит имя Загорского, всякий раз бледнеет и дрожит. Одним словом, от сильной злости у него разум помутился.

А что ж его так сильно разозлило? – спросил Гавриил невинным тоном.

Да то, что старик Мённикхузен увез свою дочь, когда самого Иво не было в лагере. Ты об этом еще ничего не знаешь?

Нет, я только недавно приехал в Таллин.

Ну, так слушай: Иво спас дочь Мённикхузена от русских и при этом сам потерял свое сердце. Он берег девушку, как зеницу ока, держал ее взаперти в палатке, никому ее не показывал. Между ними, видно, было что-то серьезное, потому что, когда старый Мённикхузен об этом узнал и насильно увез девушку домой, она совсем рехнулась и перед алтарем громко крикнула «нет», когда ее хотели обвенчать с юнкером Рисбитером. Дома она страшно вопила и чуть не выцарапала отцу глаза. Старый Мённикхузен не знал, что делать с сумасшедшей дочерью, и отправил ее в монастырь Бригитты, надеясь, что благочестивая и святая аббатиса Магдалена своими молитвами изгонит из нее злого духа. Да не тут-то было! Девушка стала еще злее, сыпала мерзкими словами и покушалась на жизнь аббатисы. Монастырские люди рассказывают, что аббатиса проделывала над ней разные штуки, но это ничуть не помогло. Теперь ее держат в темной келье, взаперти, как дикого зверя, и никого к ней не подпускают, чтоб злой дух не перешел из нее в другого человека.

Гавриил встал, расплатился, попросил постеречь его лошадь – ему, мол, нужно еще в городе выполнить кое-какие дела, прежде чем ехать в замок, – и вышел на улицу. У колодца он умылся и отправился бродить по улицам, прилегавшим к городским стенам, пока не обошел весь город. Сердце у него ныло. Он хотел бы тотчас же отправиться в монастырь Бригитты, но… не мог выбраться из города. Все ворота были заперты, стены высоки, внизу повсюду горели сторожевые огни, наверху шагала бдительная стража, вооруженная ружьями. Гавриил понял, что выбраться из города сегодня ночью невозможно. Он был узником, и весь город был его тюрьмой. А что будет, если он завтра случайно столкнется с людьми Иво и те его узнают? Своей чрезмерной смелостью Гавриил навлек на себя большую опасность, но он ни минуты не сожалел о своей смелости – он ведь теперь знал, где находится Агнес. Против опасности надо было пустить в ход хитрость.

Гавриил бродил часа два по пустынным улицам, потом вернулся в трактир. С удивлением заметил трактирщик, что швед, ушедший несколько часов назад с измазанным лицом, но с трезвой головой, возвратился с чистым лицом, но с хмельной головой – он шатался и распевал песни.

Так вот какое дело было у тебя в городе! – ворчал трактирщик. – Не мог ты здесь напиться, что ли? Думал в другом месте лучшее пойло найти?

Не сердись, хозяин! – просил швед заплетающимся языком. – Что сделано, то сделано. Но в таком виде я не могу показаться в замке – комендант с пьяными очень строг, он велит меня избить до полусмерти. Спрячь меня куда-нибудь, чтобы я мог сутки проспать и никто меня не видел бы, а сам никому об этом не заикайся!

Во время этой длинной тирады, которая излилась из уст Гавриила далеко не так гладко, как мы здесь передаем, пьяному шведу удалось сунуть в руку трактирщику блестящий золотой кружочек и тем придать своим словам чудодейственную силу. Трактирщик тотчас же перестал брюзжать, проводил пьяного гостя в свою лучшую комнату, приготовил ему мягкую постель, сам стащил с него сапоги и вежливо пожелал ему спокойной ночи.

Гость проспал половину ночи и весь следующий день, причем сна его не тревожил грохот пушек, раздававшийся в тот день то из города, то из лагеря осаждающих. Вечером трактирщик явился его будить.

Вставай! Может, ты тоже пойдешь бить русских?

Бить русских? – повторил Гавриил, делая вид, будто еще не совсем проснулся, а сам в то же время напряженно слушая.

Конечно! Сегодня ночью выйдут все: немцы, шведы, городские парни, Иво Шенкенберг со своим отрядом, а кроме того и Каспар фон Мённикхузен со своими голодными мызными вояками. Начальником на этот раз будет сам комендант Хинрих Хорн. Они собираются взять штурмом заставу на Тынисмяги, отобрать у русских пушки и повернуть против них же самих. Дует сильный северный ветер, идет снег, и это нашим людям на руку. Если дело пойдет удачно, завтра город будет свободен.

В котором часу будет вылазка? – спросил Гавриил, зевая.

В час ночи.

Гм! – проворчал Гавриил. – Моя бедная голова, правда, еще гудит от вчерашнего тумана, но если все пойдут, то и мне отставать не годится. Сейчас я еще не решаюсь показаться в замке, но когда наступит время вылазки, я украдкой пристроюсь к остальным; если мне случится в бою совершить какое-нибудь геройское дело, никто потом не станет спрашивать, где я сегодня пропадал. А коня еще не украли?

Конь в конюшне, я его кормил чистым овсом. Отличный жеребец, нужно признаться. Откуда ты его взял?

У меня богатые родители, – коротко ответил Гавриил. Он расспросил еще о том о сем и велел подать себе есть, причем в руку трактирщика скользнул второй золотой кружочек.

В час ночи были подняты Харьюские ворота, и шведско-немецкое войско в глубокой тишине выступило из города. Когда все вышли и ворота уже начали опускать, прискакал еще один шведский всадник, догонявший остальных. Он еле-еле успел проскочить под опускавшимися воротами.

Снег перестал. Временами из-за разорванных туч выглядывала луна, освещая побелевшую землю. В русских укреплениях на Тынисмяги огни были потушены. На земляном валу стоял сторожевой и дремал, опершись на длинное ружье. Вдруг он выпрямился и стал прислушиваться. Со стороны города доносился неясный шум. Какая-то черная тень быстро приближалась по белеющей равнине. Воин приложил ружье к щеке и крикнул:

Кто идет?

Князь Загорский! – был ответ.

Не верю. Стой, стрелять буду!

Но прежде чем часовой успел привести в исполнение свою угрозу, всадник оказался на валу. Прогремел выстрел, с головы всадника слетела шведская шляпа. Через миг Гавриил сорвал с воина шлем и надел его себе на голову; шведский мундир он уже сбросил раньше. В то же время он крикнул оторопевшему сторожевому:

– Беги вдоль палаток и кричи изо всех сил, как я:

«Вставайте, русские люди, враг идет!».

И враг действительно был уже близко. Как вихрь, несся большой отряд всадников к земляному валу, а за ними бегом следовали пешие воины. Гавриил один не мог их остановить, ему пришлось, отбиваясь, отступить к заставе. Но большая часть русских уже поднялась на ноги и взялась за оружие. Завязалась жаркая рукопашная схватка. Редко слышались ружейные выстрелы, дрались большею частью мечами, копьями и топорами; в темноте, в ужасающей сумятице боя, то тут, то там русский погибал от руки русского, немец от руки немца.

Гавриил сражался в первом ряду русских, его меч бушевал среди вражеских всадников. Он искал Иво, но нигде его не находил. В одном из немецких рыцарей, который был одет в железный шлем с красными перьями и бился, как лев, впереди немецкого отряда, Гавриил, как ему показалось, узнал Мённикхузена и старался держаться от него в стороне. Но рыцарь как будто преследовал его. Напрасно Гавриил отступил к палаткам – рыцарь пробил себе дорогу между пешими воинами и стремительно обрушился на Гавриила.

Остановись, рыцарь Мённикхузен! – сказал Гавриил по-немецки, защищаясь при этом мечом от ужасного удара. – Я не хочу твоей смерти!

А я не хочу жить! – сказал Мённикхузен, поднимая руку для нового удара.

Беги, рыцарь! – настойчиво продолжал Гавриил. – Ты видишь, что не можешь меня одолеть. Беги и живи на радость своей единственной дочери!

У меня нет дочери! – гневно заскрежетал зубами Мённикхузен. – Я не вижу твоего лица, но ты, на верное, какой-нибудь предатель из наших же. Ты хочешь меня уговорить и этим спасти свою жалкую жизнь, но ты погибнешь от моей руки.

С большим трудом отбивался Гавриил от яростных ударов противника, но сам не отвечал на них. Он решил утомить рыцаря и взять его живым в плен. Но судьба решила иначе. Луна на миг показалась из-за туч. Невдалеке от сражающихся раздался выстрел. Мённикхузен пошатнулся и, словно пораженный молнией, свалился со вставшего на дыбы коня. Тотчас же соскочил с коня и Гавриил, наклонился и приподнял голову упавшего рыцаря. Мённикхузен был еще жив, но не мог произнести ни слова, кровавая пена показалась у него на губах. Ружейная пуля попала ему в грудь. Гавриил призвал двух русских воинов и велел им отнести раненого рыцаря в палатку начальника заставы князя Приемка.

Когда Гавриил возвратился оттуда и снова поспешил в бой, большая часть немцев и шведов была уже вытеснена из заставы и обращена в бегство. Последними отступали Иво Шенкенберг и четыре-пять человек из его отряда. Иво сражался храбро, с меча его текла кровь, но отступил лишь тогда, когда убедился, что исчезла последняя надежда на победу. Ружейные пули при лунном свете все чаще и чаще стали свистеть над его головой. Далеко объезжая русских, преследующих бегущего неприятеля, он по освещенной равнине поскакал к своим.

Стой, Иво! – прогремел за его спиной голос, заставивший задрожать храбреца. Он пришпорил коня.

Остановись, трус! – кричал Гавриил, гонясь за ним. – Тебе не уйти от меня, мой конь резвее твоего. Я всажу тебе меч в шею, если ты не остановишься.

Иво резко повернул коня и остановился.

– Что тебе от меня надо? – произнес он сквозь зубы.

Я принес тебе привет с того света – там сегодня ждут одного из нас, – ответил Гавриил. – Готовься в дорогу, черед может оказаться за тобой, так же, как и за мной.

Я не хочу с тобой сражаться, ты не человек, ты – призрак.

Ты еще помнишь, как я стал призраком? – мрачно усмехнулся Гавриил. – Как было дело? Бежал я или пал от твоей руки в честном поединке, как ты сказал Агнес фон Мённикхузен?

Откуда ты это знаешь?

Это ведь право призраков – проникать повсюду. От имени Агнес я должен еще поблагодарить тебя за искусную ложь, которой ты развлекал ее, и за все твои постыдные проделки, которые ты называл своею любовью.

Жалкий предатель! – крикнул вдруг Иво, бросаясь на Гавриила. – Сейчас я увижу, бессмертен ли ты!

Борьба продолжалась недолго. Страшным ударом Иво рассек железный шлем Гавриила и с ликующим криком поднял руку для смертельного удара, но в этот миг меч Гавриила пронзил его шею и свалил его на снег мертвым.

– Прощай, Ганнибал Эстонии! – тихо проговорил Гавриил, смотря на лежащего. – Жаль, что такой сильный и хитроумный человек был лишен благородства души!

15 Святая женщина

В ту лее ночь в ворота монастыря Бригитты кто-то сильно постучал. Только долгое время спустя, после того как стук повторился несколько раз, из узкого окошечка высунулась голова привратника и сердитый голос спросил:

Кто там стучит?

Гонец от рыцаря Мённикхузена, – отвечал незнакомый голос. За воротами стояла лошадь с санями и виднелась высокая мужская фигура; но все это с трудом можно было различить, так как небо снова покрылось тучами и пошел густой снег.

Пусть рыцарь Мённикхузен присылает своих гонцов днем, ночью сюда никого не впускают, – проворчал сторож;, и голова его скрылась в окне. Он хотел захлопнуть ставню, но стоявший на улице человек просунул в окно свой кнут и настойчиво потребовал:

Впустите меня немедленно! Я должен сейчас же переговорить с аббатисой.

Приходи днем, тогда я увижу, что ты за птица.

Это невозможно. Ты знаешь, что город осажден русскими. Мне удалось выбраться из города через Морские ворота, в то время как на другой стороне шел горячий бой; я примчался сюда по льду через залив и должен спешить обратно, пока еще валит снег и не наступил рассвет, иначе меня могут схватить на дороге.

Какой же приказ ты привез?

Это я могу сказать только самой аббатисе и прошу сейчас же ее разбудить.

Еще лучше! – пробурчал сторож. – Если ты даже не хочешь сказать, что тебе надо, то убирайся прочь!

Не навлекай беду на свою голову, старик! – воскликнул пришелец, теряя терпение. – Я начну стучать в ворота и подниму такой шум, что аббатиса сама проснется и тогда – береги свою шкуру!

И гонец тут же стал приводить в исполнение свою угрозу.

– Да подожди ты, бешеный! – выругался привратник и с шумом захлопнул окно.

Прошло почти полчаса, прежде чем звякнул засов и отворилась узенькая калитка. Двое монастырских слуг с алебардами в руках стали по обе стороны гонца и провели его через двор, вверх по лестнице, затем по длинному темному коридору в монастырскую трапезную, освещенную восковыми свечами. Там на высоком стуле восседала аббатиса. Магдалена, величественная и суровая; вокруг стояло несколько монахинь. Слуги почтительно остановились у дверей, а гонец с низким поклоном предстал перед настоятельницей монастыря. Монахини не без удовольствия заметили, что гонец, одетый в простое платье мызного слуги, – молодой, красивый человек, с гордым тонким лицом и болыними черными как уголь глазами. Аббатиса зорко оглядела его и спросила:

Ты слуга моего зятя?

Я состою на службе у рыцаря фон Мённикхузена, – ответил с поклоном гонец.

Какие вести ты привез?

Гонец ответил не сразу, а посмотрел, как бы о чем-то сожалея, в сторону монахинь. Аббатиса движением руки велела им отойти в сторону. Тогда гонец начал тихим голосом:

Я привез печальную весть. Рыцарь фон Мённикхузен тяжело ранен и всеми покинут. Фрейлейн Агнес – единственное сокровище, оставшееся на этом свете у моего милостивого и несчастного господина. Это сокровище он жаждет получить обратно и приказал мне увезти отсюда дочь. На дворе стоит лошадь с санями; я надеюсь под покровом темноты и снегопада благополучно пробраться в город, где нас будут ждать у Морских ворот.

Есть ли у тебя какое-нибудь доказательство того, что ты действительно послан моим зятем? – спросила аббатиса.

Гонец сунул руку за пазуху, вынул перстень с печатью, украшенный гербом Мённикхузенов, и сказал, подавая его аббатисе:

Это кольцо дал мне милостивый рыцарь как доказательство.

А какого-нибудь письменного доказательства у тебя нет? – спросила аббатиса, внимательно разглядывая кольцо.

Ведь рыцарь фон Мённикхузен тяжело ранен, он не смог ничего написать, – ответил гонец, слегка краснея.

Когда же он был ранен?

Во время вчерашней вылазки.

Кольцо это мне незнакомо, – холодно сказала аббатиса. – Если у тебя нет лучшего доказательства, то я не могу доверить тебе мою племянницу.

Высокочтимая аббатиса да будет милосердна! – настойчиво просил гонец. – Было бы тяжким не счастьем, если бы я предстал перед моим господином с пустыми руками. Когда я сказал, что рыцарь фон Мённикхузен ранен, я открыл не всю правду, так как не хотел слишком волновать высокочтимую аббатису. Рыцарь не только тяжело ранен – он борется со смертью. Он намеренно искал смерти, после его тяжких бедствий жизнь ему опостылела. Быть может, он уже не увидит свет грядущего дня. Высокочтимую аббатису справедливо считают святой женщиной, как же она, в своем великом милосердии, может запретить дочери поспешить к смертному одру отца?

Пока гонец говорил, острый, пристальный взгляд аббатисы был прикован к его лицу.

Ты принимаешь такое близкое участие в этом деле? – спросила она подозрительно.

Как же мне не принимать в нем участия, если мой бедный господин при смерти и жаждет в последний раз увидеть свое любимое дитя? Да не медлит высокочтимая аббатиса, иначе будет поздно и тогда никакие сожаления не смогут помочь делу. Если высокочтимая аббатиса не знает этого кольца и не доверяет мне, пусть покажет его фрейлейн Агнес. Она наверное узнает кольцо и без сопротивления последует за мной.

Ты так думаешь? – спросила аббатиса со странной, еле уловимой улыбкой. – Ты так хорошо знаешь фрейлейн Агнес?

Пока гонец, несколько смущенный, искал ответа, аббатиса знаком подозвала к себе одну из монахинь и что-то шепнула ей на ухо, после чего та вместе с другой монахиней вышла из зала. Посланец хотел еще что-то сказать, но аббатиса повелительным движением руки велела ему молчать. Монахини вскоре вернулись. Между ними шла Агнес фон Мённикхузен. На ней было длинное одеяние кающейся грешницы; лицо ее, со впалыми щеками и мутным взглядом, поражало своей бледностью. Свет, которого она была лишена долгое время, слепил ей глаза. При виде ее из груди гонца вырвался болезненный, гневный стон. Агнес задрожала. Взгляд ее, словно застыв, остановился на высокой фигуре гонца, кровь бросилась ей в лицо, она громко вскрикнула, пошатнулась и упала бы, если бы ее не поддержали монахини.

– Отведите ее обратно в келью, я все видела! – сказала аббатиса, не спускавшая глаз с Агнесс и гонца.

Остановитесь! – закричал гонец, преградив дорогу монахиням. – Что вы сделали с фрейлейн Агнес?

В этом я не обязана давать отчет слуге, – надменно и сурово заявила аббатиса. – Уведите ее!

Но гонец не давал монахиням двинуться с места.

– Раньше я должен добиться полной ясности! – крикнул он громовым голосом. – Агнес фон Мённикхузен, я спрашиваю именем вашего отца, почему на вас эти позорные одежды, почему вас держат здесь в заточении?

Прежде чем Агнес успела что-либо сказать, аббатиса громко ударила в ладоши. Дверь залы распахнулась, вошли шесть монастырских слуг, вооруженных длинными алебардами, и окружили гонца, который их даже едва ли заметил. Но тем яснее видела все это Агнес; в лице ее опять не было ни кровинки. Она с мольбой смотрела на посланца, и ее взгляд говорил: «Беги, Гавриил! Зачем ты губишь и себя, и меня?»

Я жду ответа, – сказал Гавриил спокойно. – Кто разрешил держать вас здесь в заточении, как преступницу, фрейлейн Агнес? Неужели таково желание вашего отца?

Я не знаю, – печально ответила Агнес. – Мой отец, видно, совсем меня покинул.

Это неправда, он зовет вас к себе. Согласны ли вы ехать со мной к отцу? На дворе нас ждет лошадь с санями.

В глазах Агнес сверкнул, как молния, радостный блеск и тотчас же угас.

Я с радостью поеду, если аббатиса разрешит, – сказала они тихо.

Вы слышите, аббатиса? – воскликнул Гавриил. – Фрейлейн Агнес доверяет мне, хочет со мной ехать. Почему же вы ей запрещаете? Помните, что времени у нас мало.

Кто ты такой, что осмеливаешься так нагло разговаривать со мною? – спросила аббатиса, сдвинув брови. – Я не верю, чтобы рыцарь фон Мённикхузен мог терпеть у себя на службе таких дерзких слуг. Как твое имя, молодой повеса?

Мое имя тут ни при чем, – сказал Гавриил резко, так как его терпение истощилось. – Вы видите, что фрейлейн Агнес меня знает и доверяет мне. Я в последний раз спрашиваю: согласны ли вы добром отпустить ее со мною?

– А если я не согласна, тогда что? – насмешливо спросила аббатиса.

Глаза Гавриила сверкнули гневом.

Тогда вы сами ответите за последствия вашего произвола. Я предупреждаю вас, аббатиса: не навлекайте страшную беду на себя и на эту тихую обитель!

Ты осмеливаешься еще угрожать мне, наглец! – побледнев от злобы, прошипела аббатиса. – Слуги, вяжите его!

Гавриил вдруг наклонился к дрожащей Агнес, шепнул ей на ухо: «Мужайся, я скоро вернусь!» – сильным ударом оттолкнул слугу, схватившего его за локоть, вырвал у него из рук алебарду и, размахивая ею над головой, закричал:

– Вы, негодяи, хотите схватить воина?

Не успели оцепеневшие от изумления слуги прийти в себя, как Гавриил исчез за дверью. Не оглядываясь, он промчался по длинному коридору, взобрался с верхней ступеньки лестницы на стену, спрыгнул оттуда с двухсаженной высоты вниз, вскочил в сани и исчез в темноте, так что высланные за ним в погоню слуги не смогли даже увидеть его.

Агнес, которую отвели обратно в келью, без сна ворочалась на своем жестком ложе. Тревога и отчаяние терзали ее сердце: она еще не знала, спасся Гавриил от своих преследователей или попал в их руки.

Спустя примерно час загремел замок в дверях кельи. Дверь отворилась, и вошла аббатиса, держа в левой руке подсвечник с горящей восковой свечой и плеть из нескольких бечевок. По лицу аббатисы было видно, что и она не сомкнула глаз. Она плотно прикрыла за собой дверь, поставила подсвечник в нишу стены и сказала Агнес, в удивлении поднявшейся с постели:

– Так это и есть твой возлюбленный?

Вся девичья гордость, все прежнее упрямство вдруг проснулись в сердце Агнес от этого издевательства.

– Это мой жених, я с ним помолвлена, – произнесла она спокойно.

– Прекрасный жених, нельзя не признаться, – с насмешкой сказала аббатиса. – И уже помолвлены? Разумеется, с согласия и благословения твоего отца?

Агнес не отвечала.

– Может быть, твой отец еще и не знает, что ему выпало такое счастье – стать тестем своего слуги или крепостного? Как он будет благодарить бога за то, что единственная дочь доставила ему такую радость! Здоровый, румяный молодчик – этот будущий зять Мённикхузена! И какой смелый, хитрый плут! Ведь он хотел просто выкрасть тебя из моих рук!

С уст аббатисы сорвался короткий, хриплый смешок.

– Быть может, ты теперь назовешь славное имя своего жениха?

Агнес продолжала молчать.

Я с горестью вижу, что ты все еще упрямишься, – сказала с достоинством аббатиса, качая головой. – Чем ты гордишься, девушка? Все еще надеешься на отца, который своей сумасшедшей нежностью слишком избаловал тебя, вырастил себе на беду? Так слушай же: твой отец теперь жалкий нищий, которого я впредь должна буду кормить из милости. Он проклинает и бранит тебя, ибо своим непослушанием ты повергла в бедствия и себя, и его. Если бы ты согласилась выйти замуж; за Рисбитера, твоему бедному отцу не пришлось бы теперь носить нищенскую суму. Несчастье и твои грехи помрачили его разум, он, может быть, даже простил бы тебя, если бы ты подошла к нему со своими хитрыми кошачьими ласками. Но это не должно случиться, иначе не стало бы никакой справедливости в мире. Каждый из вас должен в одиночку нести кару за свои грехи. Его уже наказал бог, а тебя…

буду карать я. Ты теперь в полной моей власти, никакая сила не сможет вырвать тебя из моих рук.

Что ты хочешь со мной сделать? – холодно спросила Агнес.

Я хочу сломить твое страшное упорство, истерзать твое тело, очистить твою душу мучительным огнем покаяния. Сними с себя эту одежду!

Кровь бросилась в голову Агнес.

– Вспомни о том, что я не крепостная, я дочь Каспара фон Мённикхузена! – воскликнула она, сверкая глазами.

Тем хуже, если дочь рыцаря заслуживает наказания рабыни.

Я не позволю бить себя плетью!

Против этого есть средство. За дверью стоят двое слуг. Если ты будешь сопротивляться, я позову их сюда.

Агнес прижала ладони к глазам.

– Ради тебя, мой единственный Гавриил, я перенесу этот позор, – прошептала она неслышно. Затем она исполнила приказание.

– Стой на месте! – воскликнула аббатиса, ликуя.

Плеть просвистела в воздухе. Сперва аббатиса била медленно, смакуя каждый удар, с тайным злорадством разглядывая каждую ранку на белой, мягкой как шелк коже, жадным взором впиваясь в каждую каплю крови, – потом все быстрее и быстрее, словно ее возбуждала и опьяняла страстная жажда пыток и крови.[8]8
  Читатель не должен думать, что здесь искажается история. Избиение кнутом было весьма распространенным наказанием в средневековых монастырях. Вообще истязание плоти считалось необходимым для спасения души. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Агнес ни разу не вскрикнула, хотя ее нежное тело горело как в огне; но со лба у нее катился холодный пот, губы дрожали и в уголках рта показалась легкая пена. Наконец аббатиса выбилась из сил.

За что ты меня истязаешь? – глухо спросила Агнес.

За то, что ты разгневала святую женщину, – прохрипела аббатиса, задыхаясь.

Агнес тихо покачала головой.

– Ты не святая, тетя, потому что ты ненавидишь меня. Я знаю также, за что ты меня ненавидишь. Когда ты была еще молодой девушкой, ты любила моего отца. Ты никогда не могла простить своей сестре, что отец любил ее больше, чем тебя. Поэтому ты пошла в монастырь – не для того, чтобы посвятить себя богу, а чтобы утешить свое раненое сердце. Ты ненавидишь меня потому, что я похожа на свою мать. Нет, тетя, ты не святая, ты грешный человек; ты не наказывала меня, а утоляла свою злобу. Да отпустит тебе бог этот грех!

Лицо аббатисы позеленело; широко раскрыв глаза и рот, она смотрела на Агнес. Ее пересохшие губы двигались, но она долго не могла произнести ни слова.

– Да, я ненавижу тебя! – прошипела она наконец, как обозленная змея. – Я буду мучить тебя каждый день, я изуродую тебя, я медленно превращу тебя в прах. Пусть я не святая, но с тобой я буду настоящим дьяволом, так же, как твоя мать была дьяволом, разрушившим счастье моей жизни!

Сверкая глазами, с пеной у рта, скрежеща зубами, аббатиса еще раз взмахнула плетью над Агнес, в которой эта бешеная ненависть вызывала больше омерзение и жалость, чем страх. Резко повернувшись к двери, аббатиса внезапно остановилась и затряслась всем телом. В коридоре послышался сильный шум и топот быстро приближающихся тяжелых шагов. Сквозь отверстие в стене проник отблеск яркого света. Дверь кельи распахнулась, и на пороге появился Гавриил с горящим факелом в руке. Ему было довольно одного взгляда, чтобы понять, что тут произошло. В порыве гнева схватил он аббатису за тощую руку, вытащил ее в коридор и ногой захлопнул дверь кельи. В коридоре толпились воины, между ними, дрожа от страха, стояли несколько обитателей монастыря.

Проклятая старуха, что ты сделала с этим ангелом? – прогремел Гавриил, злобно тряся аббатису.

Пощади, будь милосерден! – простонала аббатиса, в испуге падая на колени.

А ты к ней была милосердна? – гневно вскричал Гавриил. – Я предупреждал тебя: не накликай беду на себя и монастырь! Ты пренебрегла этим, ты яростно жаждала крови, ты стала ночью терзать свою жертву. Кайся теперь! Твоей власти конец, для монастыря Бригитты настал последний день!

Аббатиса быстро поднялась. К ней вернулась ее прежняя самоуверенность. Лицо ее было бледно, но в глазах отражалась непреклонная гордость древнего рыцарского рода.

– Кто ты, раб, что осмеливаешься так говорить с властвующей аббатисой монастыря Бригитты? – воскликнула она торжественно.

– Мое имя Гавриил Загорский.

Аббатиса еще больше побледнела и сказала, понизив голос:

Подумайте, князь, о том, что место, где вы находитесь, – священно! Берегитесь осквернить его!

Не может быть священным место, где властвует дьявол, – горько усмехнулся Гавриил. – Богу не угодны богатства этого монастыря, добытые обманом, накопленные потом и кровью рабов. Пусть же его сокровища достанутся храбрым воинам!

И, обращаясь к своим людям, он добавил:.

– Этого дикого зверя и всех обитателей монастыря возьмите с собой в лагерь, но не посягайте на их жизнь! А это разбойничье гнездо можете разгромить до основания.

Аббатиса с мольбой простерла руки к воинам, но те, не мешкая, схватили ее и повели вместе со всем монастырским людом во двор. Гавриил остался в коридоре один. Когда все вышли, он тихонько через отверстие в стене спросил:

– Ты готова, Агнес?

И впервые через это окошко из уст Агнес долетел радостный ответ:

– Да!

Агнес больше не противилась, о нет! Гавриил распахнул дверь кельи – и Агнес зарыдала на его груди.

Бедное дитя, бедное дитя! – говорил Гавриил, нежно гладя волосы девушки.

Люби меня, Гавриил, я вынесла многое ради тебя, – прошептала Агнес, тяжело дыша.

Гавриил взял ее, как ребенка, на руки, отнес в сани, закутал в теплую шубу, сел рядом и взял в руки вожжи. Они быстро понеслись к лагерю.

За их спиной слышались вопли монастырских людей, под ударами топоров трещали сундуки и шкафы, и вскоре зарево огромного пожара слилось с лучами встающей зари…