Текст книги "Миг - и нет меня"

Автор книги: Эдриан Маккинти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Впрочем, если доброта чего-то стоит, то я был окружен ею в полной мере.

Старая женщина была страшна как смертный грех. Женщина помоложе – ее дочь – тоже не отличалась красотой: как говорится, яблочко от яблони недалеко падает. Обе они, однако, были так добры и так обо мне заботились, что я от всего сердца полюбил обеих. И мужчину я полюбил тоже. Все трое что-то рассказывали о себе, о деревне, в которую я попал, и задавали множество вопросов, но я по-прежнему не понимал ни слова и не мог им ответить. Я сообщил только, что меня зовут Майкл, а они назвали свои имена: мужчину звали Педро, молодую женщину – Марией, а ее мать – Хасинтой.

Скоро ко мне стали пускать и детей, и они научили меня считать – сначала до двадцати, а потом и до ста. Еще мы играли в игру, в ходе которой я называл английское название того или иного предмета, а они – испанское, и мы спорили, какое из них правильнее. Боль все еще беспокоила меня, но каждый раз, когда она становилась невыносимой, Хасинта давала мне выпить какой-то молочно-белый настой или сок, вызывавший онемение членов и приносивший благодатный сон.

Я пролежал в хижине чуть больше недели, когда одним ясным утром Педро вдруг помог мне одеться и встать с кровати. При этом он объяснял мне что-то весьма серьезное и, по-видимому, важное. Я кивал, но понять, о чем идет речь, так и не смог. Мария тем временем перебинтовала мою культяпку и, загнув штанину, закрепила ее булавкой. Надо сказать, что она и ее мать довольно искусно починили мои джинсы, поставив на них множество заплаток из плотной хлопчатобумажной ткани, которую они покрасили в светло-голубой цвет. К концу моего путешествия через джунгли джинсы превратились в форменные лохмотья; во всяком случае, дырок в них было явно больше, чем ткани; теперь, со всеми этими заплатками, они выглядели довольно экстравагантно, и я сказал женщинам, что за такие джины любой распатланный хиппарь из Нью-Йоркского университета, не торгуясь, выложит сотню баксов.

Педро приготовил для меня замечательный костыль – самодельный, но легкий, удобный. Он был даже украшен резьбой – орнаментом из листьев и геометрическим узором, а на верхней перекладине я разглядел три человеческие фигурки. Несомненно, они изображали самого Педро и его семью, и я почувствовал, как у меня перехватило горло.

Потом Педро помог мне выйти из хижины и доковылять до деревенской площади. Вся деревня состояла из дюжины небольших хижин, между которыми бродили козы, дети, женщины и небольшие собаки с бурой шерстью и длинными хвостами. С трех сторон к деревне подступали джунгли; с четвертой – небольшая расчищенная поляна и проселочная дорога.

Педро внимательно наблюдал за тем, как я управляюсь с костылем. Видимо, что-то было не в порядке, поскольку, забрав у меня костыль, он побежал назад, чтобы немного его укоротить, а я остался стоять посреди площади, опираясь на плечи Марии и ее матери. Очевидно, это было прощание, так как у дороги меня дожидался красный «фольксваген-жук» – старенький, но в приличном состоянии. Водитель подошел ко мне, чтобы помочь сесть в машину, но я отрицательно покачал головой. Я чувствовал, что должен что-то сказать. Слегка откашлявшись, я повернулся к небольшой толпе, собравшейся к тому времени на площади.

– Я хочу, – начал я, – поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Вы были очень… добры. Muchas gracias, muchas gracias![41]41
  Большое спасибо (исп.)


[Закрыть]

В ответ послышался негромкий, дружелюбный гул и аплодисменты, а Мария поцеловала меня в щеку. Вернулся Педро с костылем; я попробовал сделать несколько шагов и обнаружил, что он стал еще удобнее.

Я направился к машине, но прежде чем я успел забраться в нее, я заметил какого-то человека, который спешил к нам из джунглей. Высокий, полный, бородатый, одетый в голубую рубашку и белые хлопчатобумажные брюки, он не был похож на индейцев – обитателей деревни. От быстрого бега он запыхался, а его лицо приобрело багровый оттенок. Глядя на него, я догадался, что это, должно быть, тот самый «сердитый мужчина», который сделал мне операцию.

Подбежав ко мне, он остановился и вытер лицо огромным носовым платком.

– Я хотеть повидаться с тобой до отъезд, – сказал он.

– Да, – ответил я, – я вас помню.

– Моя английская плохой, я не говорить.

– Да нет, все нормально. Я же вас понимаю, – сказал я.

– Нет, очень плохая английская, – повторил он, глядя мне прямо в глаза.

– Дети научили меня считать по-испански от одного до ста, – сказал я.

Он улыбнулся.

– Я не хотеть не увидеть тебя, – проговорил он. Я кивнул.

– Я хотел поблагодарить вас за все… – начал я, но он перебил:

– Слушать меня, пожалуйста. Я знаю, кто ты. Тот americano… Здесь опасно. Было безопасно, но теперь – нет. Мы отправить тебя другое место. Ближе к границе. Там тебе неопасно. Люди, с которыми ты там жить, – хорошие, но не все умеют держать рот на замок. Поэтому ты не говорить никому, кто ты и откуда. Если кто спросить, говори – у тебя быть неприятности из-за женщина, понимать?

Все это показалось мне немного смешным, но он говорил серьезно, и лицо его тоже было серьезным и торжественным. Я посмотрел на него, глаза у него были старые и очень голубые.

– Вы все – и особенно вы, доктор, – вы спасли мне жизнь, – сказал я, – а я даже не знаю вашего имени.

Он протянул руку, и я пожал ее.

– Принсипе, – сказал он. – Надеюсь, ты понимать, что у нас не быть выбор? Мы знали, что тебя нельзя везти в больницу, потому что ты быть знаменитый беглец-гринго. Известный убийца.

– Значит, они говорят, что я – убийца?

– Убийца, насильник и так далее. Мы слышать много всякое.

– Это неправда.

Принсипе покачал головой с таким видом, что я понял – я мог бы ничего не говорить. Меня разыскивала полиция, и этого было достаточно и для него, и для всех остальных тоже.

– Спасибо, Принсипе, – сказал я.

– Не за что. Поблагодари лучше la Virgen nuestra, nuestra madre, que se echa la culpa de nuestras pecados.[42]42
  Мать нашу, Пресвятую Деву, принявшую на себя бремя наших грехов (исп.)


[Закрыть] А сейчас, мой друг, ты пора идти…

– О'кей.

Он помог мне усесться в машину. Я опустил стекло и еще раз поблагодарил Педро, Марию и ее мать. «Фольксваген» тронулся, и я обернулся, чтобы в последний раз помахать им рукой. Вся деревня махала мне в ответ, и я почувствовал, как на глаза у меня навернулись слезы. Я вытер их кулаком и долго смотрел в заднее стекло, пока деревня не скрылась за поворотом.

Водитель «фольксвагена» со мной не разговаривал, но был настроен достаточно приветливо и даже предложил мне сигарету. Мы курили, слушали по радио ужасную музыку в исполнении марьячос и не менее ужасный мексиканский рок. Маленький «жучок» оказался не в такой уж замечательной форме, как мне казалось: в салоне сильно пахло выхлопными газами, которые просачивались откуда-то со стороны заднего сиденья, а двигатель хрипел и рычал так громко, что мне оставалось только недоумевать, как такому маленькому автомобилю удается производить столько шума. Поначалу дорога была прекрасной, но потом мы свернули на ухабистый проселок, и несчастный «фольксваген» начал сотрясаться и угрожающе громыхать на каждой рытвине. От тряски, а также от скопившихся в салоне выхлопных газов меня мутило, и нам пришлось останавливаться каждые полчаса, чтобы я мог отдышаться. Чтобы отвлечься, я старался сосредоточиться на линии горизонта или глазел на попадавшиеся по сторонам дороги поля и редкие плантации, однако мысли мои раз за разом возвращались к левой ноге. И каждый раз я с ужасом думал о том, что со мной произошло и что могло произойти… По крайней мере, я больше не страдал от боли – Мария дала мне с собой какие-то корешки, которые я должен был жевать; кроме того, они раздобыли в последний момент и сунули мне с полпригоршни каких-то таблеток на крайний случай. Впрочем, корешки помогали, хотя я и не знал, было ли это самовнушением или они действительно обладали какими-то болеутоляющими свойствами.

До наступления темноты мы успели добраться до предгорий, стало прохладнее, и мы остановились в какой-то деревушке. Водитель помог мне вылезти из машины и отвел в пустующую хижину. Там он знаками показал мне, чтобы я раскатал на полу циновки и ложился. Я так и поступил, а водитель вернулся к машине и уехал. Ночью я так и не сомкнул глаз, и вовсе не из-за того, что хижина кишела клопами. Мое сердце стучало часто-часто, а кровь шумела в ушах, но я знал, что это не болезнь и не приступ лихорадки. Дело было в чем-то другом. Вероятно, я просто нервничал, страшась неизвестности, а может быть, мною овладела паника. Уж не начало ли это нервного срыва? Не знаю. Я постарался, как мог, успокоить себя и все равно пролежал без сна до самого рассвета, напряженно вглядываясь в темноту.

Незадолго до того, как солнце встало над горизонтом, за мной приехали. Их было несколько человек, они смеялись, хлопали меня по плечу и что-то говорили по-испански. Потом они посадили меня в джип и повезли дальше. Мы проехали мимо городка под названием Теносике-де-Пино-Суарес и начали подниматься в горы. Стало по-настоящему холодно, и один из моих спутников дал мне теплую куртку, в которую я тут же закутался.

До лагеря мы добрались только к вечеру. Это был именно лагерь – никак иначе его нельзя было назвать. На поляне возле реки стояло несколько палаток и горели костры. У костров собралось примерно два десятка человек, которых я сначала принял за рудокопов или старателей, но скоро мне стало ясно, что это – такие же, как я, беглецы, скрывающиеся от правосудия преступники и прочие маргинальные элементы. Они не были бандитами, потому что они никого не грабили; они просто жили здесь, собравшись вместе, чтобы легче было помогать друг другу и защищаться от врагов. Высокий, худой мужчина с нелепыми усами а-ля Сапата[43]43
  Сапата, Эмилиано (1877? – 1919) – мексиканский революционер, народный герой


[Закрыть] первым подошел ко мне и, обнажив в улыбке крупные, желтые зубы, сказал что-то по-испански, пожал мне руку, дал кусок жевательного табака и познакомил с еще двумя или тремя молодыми парнями. Я понял, что он здесь босс, и сказал, что очень рад знакомству.

Вероятно, он объяснял, что это за лагерь и кто и почему здесь живет.

– О'кей, приятель, все это очень здорово, только я ни хрена не понял, – кивнул я, улыбнулся и похромал к свободному месту у костра.

Приняли меня на удивление тепло и усадили под брезентовым навесом рядом с небольшой скалистой площадкой, где мне предстояло ночевать. Там уже лежали грубые шерстяные одеяла, а если бы мне понадобилась подушка, я мог набить соломой холщовый мешок. Несколько человек помогли мне очистить площадку от камней. Когда все было готово, я постелил на землю одеяло, лег и сразу заснул.

По утрам мы завтракали бобами, вечером ели те же бобы и вареный рис, иногда – с тортильей. Откуда бралась еда, я не знал; такой же тайной было и на что все они жили, поскольку обитатели лагеря ровным счетом ничего не делали. Некоторые из них немного говорили по-английски, но так неправильно и с таким чудовищным акцентом, что я мало что понимал. Похоже, старина Принсипе, наплел здесь обо мне бог знает что, так по-доброму отнеслись ко мне обитатели лагеря. Впрочем, все мы оказались в одинаковом дерьме, а это сближает. Несомненно было одно: лагерь кто-то финансировал, и впоследствии, когда я взглянул на карту и понял, что он располагался в горах штата Чиапас, мне многое стало ясно. Я побывал там в девяносто втором, а примерно год спустя американские газеты запестрели тревожными сообщениями о росте напряженности в этом самом южном и самом бедном из мексиканских штатов, населенном преимущественно индейцами.

По вечерам двое парней постарше доставали гитары и пели длинные, грустные песни о любви. Тогда я слышал эти песни впервые, но довольно быстро запомнил мелодию и кое-какие слова. Впоследствии я напел их своим испанским друзьям, и выяснилось, что они эти песни хорошо знают. Как-то один из гитаристов начал играть «Ирландский север наш вовек» – старый футбольный гимн, который частенько исполнялся на стадионе в Виндзор-парке. Вернее, это я подумал, будто он играет гимн; на самом деле это оказалась «Гуантанамера», которую знал, наверное, каждый человек на Земле, кроме меня. Заметив, как сильно взволновала меня эта песня, парни стали исполнять ее каждый вечер, и скоро я выучил наизусть все семь куплетов.

Так шли дни за днями, и каждый день был как две капли воды похож на предыдущий. Небо оставалось голубым и безоблачным, и только на горизонте изредка появлялись редкие облачка. До полудня было холодно, потом на несколько часов устанавливалась жара, а к вечеру снова холодало. Вокруг лагеря расстилалась типичная высокогорная пустыня, унылое однообразие которой оживляли лишь мясистые кактусы, несколько низкорослых деревьев и разбросанные там и сям валуны. Однажды, отправившись на прогулку, я заметил лису.

Прожив в горном лагере чуть больше недели, я начал ощущать зуд в ногах (или, если угодно, в ноге). Другие парни распевали песни, играли в шашки или в кости, по вечерам жевали табак из своих скудных запасов, а днем норовили поспать подольше. Они балагурили, мне же даже поговорить было не с кем: я ел чужую еду и не мог добавить в общий котел даже пары забавных историй. Кроме того, мне казалось, что шум, поднявшийся в связи с моим побегом, уже улегся и ничто не мешает мне двигаться дальше. И я хотел двигаться дальше. Пора было пробираться на север. Меня ждал Нью-Йорк.

И вот в воскресенье утром (с полдюжины парней соорудили в лагере нечто вроде церкви) я собрал свою одежду, взял костыль в руки и попытался объяснить (по большей части знаками), что мне нужно уехать. Наш главный понял меня довольно быстро и – при помощи нескольких английских слов и рисунков, нацарапанных на глине, – объяснил, что я должен подождать до завтра. Завтра, добавил он, придет машина, которая подбросит меня до шоссе.

Я стал ждать, и машина действительно пришла. Это была зеленая «тойота-камри» с оторванной передней дверцей. Когда водитель выгрузил из багажника мешок риса и небольшой пакет кофе, наш предводитель что-то ему сказал, и водитель кивнул, словно ему все было ясно. Во всяком случае, когда я сел в машину, он не задал мне ни одного вопроса, а просто отвез меня на равнину. Остановившись на перекрестке двух асфальтированных дорог, он затормозил и протянул мне несколько мексиканских долларов. Я не хотел их брать, но он настоял и к тому же показал, в какую сторону мне следует ехать.

– Гватемала, – сказал он, указывая рукой куда-то вдаль.

– Соединенные Штаты? – спросил я.

– El norte,[44]44
  На север (исп.)


[Закрыть] – ответил водитель и показал на едва видневшуюся на горизонте цепочку голубых горных вершин. Потом он завел мотор и знаками спросил, точно ли я не хочу ехать с ним на восток.

Я покачал головой. Он тоже покачал головой и укатил.

Я немного постоял на перекрестке, потом сел. Незадолго до наступления темноты вдали показалось облако пыли. Это был автомобиль – первый автомобиль за весь сегодняшний день. Опираясь на костыль, я поднялся с земли и выставил палец. Грузовик с открытым пустым кузовом приближался. Водитель увидел меня еще издали и затормозил. Открыв дверцу кабины, он спросил что-то по-испански.

– Не подбросишь? – спросил я.

Он кивнул, и я вскарабкался на сиденье рядом с ним.

– Habla espanol?[45]45
  Вы говорите по-испански? (исп.)


[Закрыть] – спросил водитель. Я покачал головой.

– Bueno,[46]46
  Ладно (исп.)


[Закрыть] – сказал он и завел мотор.

Мы ехали всю ночь. Незаметно я заснул, а когда поздним утром водитель растолкал меня, мы как раз подъезжали к какому-то небольшому городку. Я понял, что это конечная остановка, и спросил водителя, в какой стороне север. Он показал мне направление. Я выбрался из кабины и поблагодарил его, как умел, а он ответил в том смысле, что, мол, не стоит благодарности или что-то вроде того.

В городке было очень многолюдно, должно быть, я попал сюда в базарный день. На одну из банкнот я купил воды, фиников, апельсинов и лепешек и получил еще целую пригоршню сдачи. Тут же, на рыночной площади, у стены маленькой церквушки я с аппетитом поел. С помощью уже привычного языка жестов мне удалось узнать, что за церковью есть водоразборная колонка и что там можно мыться. Отправившись туда, я разделся до трусов и как следует вымылся, доставив немало удовольствия стайке ребятишек, игравших поблизости в мяч (если бы не дети, я бы сполоснул и интимные части тела). Обсохнув на солнышке, я натянул свои заплатанные джинсы и просторную хлопчатобумажную рубаху, которую мне дали в лагере. На здоровой ноге у меня была сандалия, а на больной – бинт, который к этому времени превратился просто в грязную тряпку, но я прикрыл его, заново загнув штанину и заколов ее английской булавкой, так что обе мои ноги имели вполне приличный вид.

Приведя себя таким образом в порядок, я вернулся на рыночную площадь и обнаружил на ней автобусную станцию. Призвав на помощь нескольких прохожих, я кое-как втолковал кассиру, что мне нужно в Соединенные Штаты. Это оказалось непросто. Как я понял, прямого автобусного маршрута до границы не существовало. Мне следовало либо отправиться в Мехико, либо сесть на автобус, идущий на север вдоль побережья. Если бы я остановился на этом последнем варианте, я бы сумел доехать почти до самой границы, но затратил бы намного больше времени, однако меня это устраивало: в Мехико я бы в любом случае не поехал из боязни попасть в лапы полиции.

Вскоре подошел и автобус местного сообщения. Я сел на него, но мне пришлось ждать почти три часа, пока он наполнился пассажирами. Наконец мы тронулись. Сидевшая рядом со мной внушительных габаритов сеньора тут же открыла огромный саквояж с необходимыми в дороге мелочами и предложила мне какой-то напиток, отдаленно напоминающий шербет. Сама она тоже выпила бутылочку, потом достала из саквояжа банку джема и бисквит «мадера» с лимонной цедрой. Ловко орудуя складным ножом, она отрезала мне кусок бисквита и щедро намазала его джемом. По такому же куску получили и другие пассажиры, так что самой хозяйке достались лишь какие-то жалкие крошки. Нимало не смущаясь тем, что я ее совершенно не понимал, она принялась развлекать меня рассказом о себе и о своих детях.

В целом поездка на автобусе оказалась приятной – особенно потому, что мое место было на теневой стороне. Довольно продолжительное время мы ехали по поросшей низкорослым кустарником пустыне, миновав по дороге несколько небольших городков и хвойную рощу. Никаких признаков близости моря я не видел и уже начал волноваться, что каким-то образом умудрился все перепутать и сесть не на тот маршрут. Так или иначе, ехали мы уже семь или восемь часов; большинство пассажиров, включая мою соседку, успели сойти по пути, и их место заняли другие. Наконец автобус прибыл на конечную остановку – в небольшой городок, как две капли воды похожий на тот, из которого я выехал, но за одним исключением: это действительно был приморский город, стоявший на берегу удобно расположенной естественной гавани. Назывался он Пуэрто-Аррахо.

И все же я, видимо, что-то перепутал. Как вскоре выяснилось, из Пуэрто-Аррахо в северном направлении никакие автобусы не ходили. Напрасно я возмущался, доказывая служащему автобусной станции, что мне непременно нужно попасть к границе; с не меньшим раздражением он объяснял, что мне нужно вернуться в Вера-Крус и ехать на север оттуда.

Автобус на юг отходил только завтра. Между тем наступил вечер, и я поужинал в крошечном, грязноватом ресторанчике, где подавали тортильи и жирное свиное рагу, которое показалось мне самым вкусным блюдом, какое я только пробовал за всю мою жизнь. Ночь я провел на верхнем этаже какого-то недостроенного дома. Наутро я поднялся рано и позавтракал в какой-то забегаловке яичницей-болтуньей. Автобусная станция открывалась в одиннадцать, поэтому я несколько часов бродил по городу (надо сказать, что к этому времени я научился довольно ловко управляться со своим костылем), посетил загаженную общественную уборную, а потом спустился к пляжу. Я решил было искупаться, но от соленой воды мою культяпку зверски защипало, и я поспешил вернуться на берег.

Ровно в одиннадцать я был на автобусной станции. И опять неприятность. Очевидно, накануне я неправильно понял, что говорил мне кассир, так как автобус до Вера-Крус отправлялся не сегодня, а завтра.

Сначала я разозлился до чертиков, но потом взял себя в руки. Что тут поделаешь! Я побрел на окраину города и, встав на перекрестке, снова стал «голосовать».

Вскоре появился какой-то грузовик. Заметив меня, водитель остановился и распахнул дверцу, а я поднялся в кабину, даже не спросив, куда мы едем. Весь день и большую часть вечера водитель болтал о всякой ерунде, очевидно обретя во мне благодарного слушателя. Незаметно я задремал, а когда проснулся, то увидел восходящее солнце. Вот только всходило оно почему-то не с той стороны, и я сообразил, что это не восход, а закат и что едем мы совсем не в том направлении, какое мне было нужно. Водитель объяснил, что мы подъезжаем к пригородам Мехико, и я заснул снова.

Когда я проснулся во второй раз, мне сразу захотелось, чтобы как можно скорее наступила ночь. В воздухе было синё от дизельных выхлопов; повсюду летали хлопья жирной сажи, и даже небо казалось грязновато-бурым, как брюшко саранчи. Мы находились на довольно большой высоте над уровнем моря, и сквозь завесу смога я различал внизу трущобные кварталы, бидонвили и районы муниципальных жилых домов, спроектированные каким-то безумным архитектором.

В книге о завоевании Мексики, которую я читал, Мехико предстает совсем другим. Бернал Диас описывает город, выстроенный на озере. Парят в лазури небес чайки, небольшие барки скользят по воде между храмами и деревянными домами на сваях… Нарисованная им картина очень напоминает Венецию, но увы – она не имеет ничего общего с действительностью. Не знаю, куда подевалось озеро, но ко времени моего прибытия город представлял собой настоящий кошмар: сгусток стали и бетона, сумасшедшего уличного движения и отравленного воздуха.

На то, чтобы проехать город транзитом, у нас ушел не один час. Объезжая «пробку» на одной из центральных магистралей, мы случайно заехали в относительно приличный район, и, посмотрев в окно, я вдруг увидел двух американцев, которые сидели в уличном кафе у стены высокого готического храма.

Это были мужчина и женщина. Одетые в шорты и бейсболки, они читали «Интернэшнл геральд трибьюн». Настоящие американцы. Английские слова в газете… Мне отчаянно захотелось опустить стекло и окликнуть их. Пообщаться. Снова почувствовать себя одним из них. Но я сдержался, а в следующую же минуту сменился сигнал светофора, и мы проехали мимо.

В местности под названием Эль-Оро водитель остановился у швейной фабрики. Порасспросив других водителей, он вскоре нашел машину, которая шла на север.

Водителем этой машины был рослый парень, заядлый курильщик, немного говоривший по-английски. Он был не против того, чтобы взять попутчика. Звали его Габриэль. Когда я сказал, что меня зовут Майкл, он засмеялся и сказал, что мы – два архангела и что это хороший знак.

На протяжении двух дней я делил с ним его еду и спал на его крошечной койке за сиденьем. Мы жевали черствые лепешки и говорили о футболе и женщинах. Габриэль рассказывал мне длинные и запутанные анекдоты, которые я никак не мог понять, что, впрочем, не мешало мне смеяться и нахваливать его чувство юмора. К сожалению, корешки, которые дала мне с собой Мария, давно закончились, и нога болела нестерпимо. Сжалившись надо мной, Габриэль угостил меня каким-то термоядерным пойлом домашнего изготовления, от которого у меня буквально глаза на лоб полезли, а в желудке еще долго полыхал лесной пожар.

В Чиуауа Габриэль неожиданно сказал, что здесь наши пути расходятся. Он вез партию рубашек в Калифорнию и должен был сворачивать на запад. Я же направлялся в Нью-Йорк, а от Чиуауа до техасской границы было, по его словам, чуть больше двухсот километров. От Техаса до Нью-Йорка гораздо ближе, чем из Калифорнии, рассудительно добавил Габриэль.

Я понимал, что он прав, но мне не хотелось расставаться со своим говорливым коллегой-архангелом. В кабине его грузовика, где было вдоволь черствого хлеба и кукурузного виски, я чувствовал себя уютно и безопасно, но меня ждал Нью-Йорк. И я должен был туда вернуться. Мне предстояло сыграть заглавную роль в пьесе со стрельбой, где будет и боль, и ужас, и дрожащие коленки, но еще не сейчас, не скоро…

– Я поеду с тобой до границы с Калифорнией, – сказал я.

Габриэль не возражал, и мы вместе отправились на запад, к Тихуане.

Как известно, Тихуана порядочная дыра, а тогда, в девяносто втором, городишко этот был еще хуже. И тем не менее у него имелось преимущество перед другими мексиканскими городами и поселками, в которых я успел побывать: достаточно было только зайти в первый попавшийся бар и напустить на себя таинственный вид, и спустя некоторое время к тебе подходил человек с предложением помочь переправиться через границу.

Вид у меня был достаточно таинственный, но вот беда – у меня не было денег, поэтому мне пришлось «подоить» двух американских студентов, разъезжавших в микроавтобусе марки «фольксваген». Они обследовали побережье, покатались на доске, и, разумеется, у них накопилось немало вопросов. Студенты угостили меня пивом, а я рассказал им наскоро состряпанную историю о том, как я несколько лет путешествовал автостопом по обеим Америкам, работал, бродяжил и многое повидал. Они решили, что для инвалида это было круто, – в моих словах они даже не усомнились. Моя выдумка увлекла и меня самого, и я упомянул о Колумбии, Эквадоре и вечных снегах на вершинах Мачу-Пикчу.

Потом я объяснил им, что собираюсь нелегально пересечь границу Соединенных Штатов, так как несколько месяцев назад потерял свой паспорт. Это они тоже сочли достаточно крутым и предложили спрятать меня в своем автобусе, но я отказался, сказав, что так дела не делаются и что на самом деле мне нужны только деньги.

Они дали мне пятьдесят долларов. Я поблагодарил и проводил взглядом их автобус, катившийся к массивному зданию таможни на пропускном пункте через границу.

Деньги и мое очевидное нетерпение помогли мне убедить двух подростков, что я не шпик и не агент иммиграционной службы США, и переход был назначен на ближайшую ночь.

Нас было двенадцать человек. Мы встретились у бара неподалеку от главной улицы, в тихом месте. Ждать пришлось довольно долго, и я уже начал думать, что меня элементарно надули, однако в конце концов долгожданный фургон все же появился. Мы погрузились в него и некоторое время ехали, забираясь все дальше в пустыню.

Потом мне пришлось карабкаться через забор из колючей проволоки, что в моем состоянии было хоть и не просто, но все же возможно. Следующим препятствием оказался сплошной забор из гофрированного металла, преодолеть который было раз плюнуть: желобки металлических листов образовывали удобнейшие ступени, как будто специально предназначенные для одноногих нелегалов.

Границу я перешел где-то к юго-востоку от Сан-Диего. Со мной было еще около десятка человек всех возрастов. Некоторое время мы брели по нейтральной полосе, потом в темноте впереди замигал фонарик – это был либо парень, с которым мы должны были встретиться, либо сотрудники службы иммиграции и натурализации.

Это оказался наш парень – молодой, низкорослый, в черных джинсах, черной хлопчатобумажной куртке и черном «стетсоне». Он громко окликнул нас, хотя мы и так прекрасно его видели, и я, не сдержавшись, проворчал, что этого идиота слышала, наверное, добрая половина штата Калифорния.

Когда мы подошли, то увидели фургон с погашенными фарами и работающим на холостом ходу двигателем. Каждый из нелегалов отдавал водителю деньги и садился в кузов. У меня никаких денег уже не осталось, но мне все равно разрешили ехать вместе со всеми. Компания, кстати говоря, подобралась хорошая. Большинство нелегалов были сезонными сельскохозяйственными рабочими и ходили через границу каждый год. Правда, сезон сбора фруктов уже закончился, зато в Лас-Вегасе начинался новый строительный бум.

Мы ехали всю ночь и половину следующего дня и остановились в промышленной зоне к югу от Лас-Вегаса. Здесь требовались руки, чтобы разрушать старые отели и строить новые, и я невольно подумал, что с моим опытом я мог бы многого добиться на этом поприще. Если бы не моя нога, я мог бы заработать целое состояние. Увы, в моем положении думать о работе иной, чем в кофейном баре, не приходилось, поэтому я просто поблагодарил парней за приятную поездку и отправился на шоссе, чтобы двигаться дальше автостопом.

Я простоял на обочине полтора часа, когда меня заметил сотрудник шерифской службы. Остановив машину, он сказал, что передвигаться на попутках в этих местах запрещено законом. Я честно ответил, что слышу об этом впервые. К счастью, помощник шерифа узнал мой акцент и спросил, из какой части Ирландии я родом. Я ответил – из Белфаста и он сказал, что его бабушка по отцовской линии тоже была ирландкой и тоже из Белфаста.

Я никогда не питал особых симпатий к легавым и прочим служителям закона, но помощник шерифа Флинн оказался действительно славным малым. Крупный, рыжеватый, с очень светлой кожей, он едва не заплакал, слушая мою печальную историю. Я рассказал ему, что приехал в Вегас, надеясь подзаработать на строительстве, но сорвавшееся корыто с раствором раздробило мне ногу, а поскольку я был нелегалом, я не мог обратиться к властям и получить соответствующую компенсацию за увечье. Теперь, объяснил я, мне необходимо как-то добраться до Нью-Йорка – у меня, мол, есть адрес одного дальнего родственника, проживающего в Бруклине, который может одолжить мне денег на обратный билет на родину, куда мне предстоит вернуться пережившим крушение всех надежд и вконец отчаявшимся инвалидом.

– Что ж, Шеймас, – начал Флинн (ибо в этой маленькой вселенной меня звали Шеймасом Мак-Брайдом), – история твоя – хуже не придумаешь. Пожалуй, я дам тебе немного денег, чтобы ты мог ехать на «грейхаунде».[47]47
  «Грейхаунд оф Америка» – национальная автобусная компания, обслуживающая пассажирские междугородные, в том числе трансконтинентальные маршруты


[Закрыть] Нет, не возражай, пожалуйста! Я знаю, вы, ирландцы, гордые парни, но в данном случае я абсолютно настаиваю. Ты меня очень обидишь, если не возьмешь денег.

Но я, конечно, не хотел брать у него деньги, сказав, что коли я сам вляпался в это дерьмо, сам должен и выпутываться, а не полагаться на благотворительность, пусть она и продиктована самыми добрыми чувствами.

Но Флинн недаром был на четверть ирландцем, и переспорить его было непросто. В ответ на мои возражения он объяснил, что никакая это не благотворительность, что он предлагает мне деньги в долг и что потом я должен буду их вернуть. С моей стороны было бы глупостью не взять у друга несколько долларов в долг; в конце концов, разве не то же самое я собирался проделать, добравшись до мифического родственника в Бруклине? Коль скоро Флинн поставил вопрос таким образом, отказываться и дальше мне было не с руки, поэтому я поблагодарил и записал его имя и адрес (и я действительно вернул ему деньги примерно месяц спустя, когда по невероятному стечению обстоятельств попал на работу к Району и начал носить тысячедолларовые костюмы и ублюдочный «узи» под мышкой).