Текст книги "Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений"
Автор книги: Эдмунд Фелпс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
Согласно одной из теорий, пытающихся объяснить это бурное развитие, законодатели ввели столь масштабные социальные выплаты потому, что полагали, будто экономика «перерастет» их прежде, чем дефицитное финансирование станет слишком обременительным, но эту посылку, поскольку конца Великому замедлению не видно, теперь можно считать большой ошибкой. Ричард Рэвитч, сторонник активных политических реформ как в городском управлении, так и в правительствах штатов, сказал:
Политика в США всегда сводилась к тому, что люди избирались на посты, обещая избирателям новые выплаты. Но вдруг случилось так, что мы больше не можем позволить себе выплачивать <...> все те пособия, которые у нас теперь есть <...> хотя мы сами обязали себя платить их180180
Цит. по: Jacob Gershman, «Gotham’s Savior, Beaten by Albany», Wall Street Journal, December 11-12, 2010, p. A13.
[Закрыть].
Однако большинство социальных выплат было просчитано. Даже в последние 10 лет были введены новые пособия, затраты на которые могли покрываться позднее или начинаться с небольших сумм, так что необходимости в увеличении налогов не было. Росту колосса способствовало то, что он пользовался поддержкой обеих партий от Никсона до Буша. Закон 2003 года, подписанный президентом Бушем-младшим, расширял действие Medicare с больничных счетов на лекарства, что означало моментальное увеличение текущей стоимости выплачиваемых социальных пособий на несколько триллионов долларов, и он получил поддержку как демократов, так и республиканцев. Многие республиканские законодатели, понимавшие, что в рейгановские годы к партии присоединился рабочий класс, вынуждены были скрывать свое отвращение к социальным программам. Демократическая партия, среди членов которой много людей из среднего класса, желающих по возможности перенять европейскую социальную модель, не сопротивлялась социальным пособиям.
Традиционные ценности оказали более значительное влияние на политику как республиканцев, так и демократов. Хорошо известно, что республиканцы не любят ис– 16 пользовать государственные полномочия в области налогообложения для перераспределения средств – от граждан страны иностранцам, от прибыли к заработной плате и даже от людей, получающих высокие доходы, к малоимущим. Согласно их представлениям доходы должны идти на удовлетворение интересов всего общества. Однако с 1970-х годов республиканцы, начиная с Ричарда Никсона и заканчивая Джорджем Бушем-младшим, интерпретировали различные государственные пособия – в том числе социальные программы страхования, субсидированные ипотечные кредиты и образовательные кредиты для среднего класса – так, словно они отвечали интересам общества в целом.
Согласно другой теории, рост социальных расходов естественным образом вытекал из роста доходов людей («закон Вагнера»). Но в 1973-2007 годы рост доходов был медленнее, чем в предшествующие послевоенные десятилетия. Другая теория рассматривает возникновение этой надстройки социальных программ и появление гигантских корпораций в качестве нормального явления, присущего развитию организаций. Последние ищут ресурсы, благодаря которым достигают своих целей, а затем вырастают еще больше, чтобы иметь возможность максимально продлить срок своего существования. Когда традиционные ограничения государственной деятельности были сняты, рост государственных служб стал неизбежным.
Этот колосс имел важные следствия, которые не ограничивались забвением альтернативных государственных программ, в частности тех, что касались инфраструктуры страны или рабочих мест и заработной платы работающих бедняков. Влияние связанных с потреблением выплат (и государственного потребления в целом) на участие населения в экономике давным-давно описано классической экономической теорией государственных финансов. Логика такова: более высокая ставка налога, которым облагается доход и который необходим для оплаты пособий, создает отрицательные стимулы к труду. (Экономия на том, что государство предоставляет какие-то вещи бесплатно, позволяет компенсировать налог, но, если работать немного меньше, можно снизить причитающийся налог, продолжая получать выплаты в прежнем объеме.)
Однако два других примера связи между социальными выплатами и занятостью работают независимо от налоговых ставок. Вспомним, что возрастающее богатство приводит к «эффекту богатства», то есть снижает долю работающих и, соответственно, предложение рабочей силы, а потому уменьшает занятость; конечно, прирост в заработной плате после уплаты налогов (или в «чистой заработной плате»), предлагаемой работодателями, может привести и к противоположному эффекту, привлекая людей в экономику и, следовательно, увеличивая занятость. Значение (во многих моделях) имеет отношение чистой заработной платы к богатству, поскольку одинаковые в процентном выражении прирост заработной платы и увеличение богатства уравновешивают друг друга. Это отношение резко взмыло вверх в период с начала 1950-х годов по 1965-1975 годы в результате возобновления быстрого роста производительности труда в 1950-е и 1960-е годы, чем в основном и объясняются максимальные уровни занятости, достигнутые в 1960-х годах (см. рис. 10.2). Отношение снизилось после того, как Великое замедление производительности привело к замедлению роста заработной платы, что в какой-то мере объясняет относительно низкую занятость на протяжении почти всего периода с 1979 по 2008 год (1995-1996 годы с нормальной занятостью полностью соответствуют нормальному уровню отношения заработной платы к богатству; сильные колебания в конце 1990-х годов и в середине 2000-х годов объясняются интернет-бумом и строительным бумом). Но если мы добавим в отношение заработной платы и богатства еще и социальное «богатство», значительно увеличив знаменатель, мы сможем объяснить примерно половину различия между высокими уровнями занятости в послекризисные 2011-2012 годы, когда бум уже завершился, и уровнем в1995-1996годы.
Другой пример связи между социальными выплатами и занятостью касается спроса на труд. Если правительство финансирует будущий взрывной рост социальных выплат в основном за счет увеличения государственного долга и последующего увеличения налогов для обслуживания этого долга (именно так работают государственные финансы), результатом будет ожидание роста процентных ставок в будущем и даже в настоящем, а также, возможно, увеличение в какой-то момент ставок налогов для бизнеса. Даже сегодня, когда обладатели сбережений готовы ссужать средства по низким процентным ставкам, поскольку они уже не ждут резкого прироста потребления в будущем, эти ожидания могут сказываться на биржевых котировках
и оценке деловых активов, которую должны производить компании,– оценке заводов, сотрудников и иностранных потребителей 181181
Эдмунд Фелпс и Гилфи Зоега (Edmund Phelps and Gylfi Zoega, «Portents of a Darkening Outlook: Falling Equities and a Weaker Dollar Herald Economic Slowdown,» Financial Times, July 31, 2002), утверждают, что «силы, вызывающие значительные колебания в экономической активности страны <...> являются базовыми неденежными факторами», и на одном из первых мест в списке этих факторов находятся «богатство рабочих и социальные выплаты». В статье Фелпса «То, как мы живем сегодня» (Phelps, «The Way We Live Now», Wall Street Journal, December 28, 2004) основное внимание уделяется будущим социальным расходам. В ней демонстрируются последствия демографической бомбы замедленного действия, которая сработает, когда через 15-20 лет фондовый рынок будет наводнен государственными долговыми обязательствами для покрытия расходов разбухших программ социального обеспечения (Social Security) и медицинской помощи пожилым (Medicare). В обеих статьях подчеркивается то, что ожидаемые в будущем социальные расходы сокращают актуальную занятость, понижая биржевые котировки и реальный обменный курс.
[Закрыть].
Это влияние на занятость, оказываемое новыми социальными выплатами, зависит от того, что можно с равным успехом назвать как «греческой», так и «американской болезнью». «Здравый» ответ со стороны налогово-бюджетной политики заключался бы в объявлении периода увеличения поступлений, который ведет к сокращению государственного долга, уменьшающему частное богатство людей на ту величину, на которую новые социальные выплаты увеличивают их социальное богатство. Таким образом, правительство могло бы «нейтрализовать» влияние богатства на занятость, что впервые было предложено в работе Фелпса «Налоговая нейтральность по отношению к экономическому росту». Однако при президенте Джордже Буше-младшем правительство, согласившись в 2001 и 2003 году провести снижение налогов, двинулось в другом направлении. В своей колонке «Неубедительные аргументы в пользу снижения налогов», вышедшей в феврале 2001 года, автор этих строк высказал возражение:
Снижение налогов будет иметь тяжелые последствия – либо в виде сокращения государственных услуг, либо в виде еще большего увеличения государственного долга <...> Поэтому идея снижения налогов уязвима для критики. Так, хотя сокращение налогов, проведенное Бушем, будет постоянным, его эффективность [в увеличении предложения рабочей силы] – постоянной не будет. Со временем стимулирующее влияние будет постепенно ослабевать, а структурное повышение занятости исчезнет, когда рабочие и менеджеры станут богаче благодаря более высокой заработной плате после уплаты налогов <...> Если не произойдет сокращения государственных услуг, ставки налогов рано или поздно придется увеличить, чтобы справиться с возросшим государственным долгом. [И], насколько нам известно, ситуация в стране в будущем может с равной степенью вероятности измениться как в лучшую, так и в худшую сторону <...> Экономическая политика Буша поворачивается спиной к традиционному для американцев желанию передать следующему поколению страну в состоянии, лучшем, чем то, в котором они ее получили. В [1950-х годах и] 1960-х годах это стремление к улучшению выражалось в политике достаточно высоких налоговых ставок, позволяющих оплачивать государственный долг и готовить <...> возможность резкого сокращения налоговых ставок в будущем. Крен Вашингтона в сторону значительного сокращения налогов и даже к большому увеличению расходов выглядит глубинным и достаточно тревожным сдвигом в экономической философии.
Конечно, нет ничего удивительного в том, что законодатели позволяют налогам отставать от социальных выплат. Если бы при введении нового социального пособия им пришлось слишком сильно повысить налоги, такое пособие, вероятно, не получило бы достаточного числа голосов и просто не было бы принято. Снижая налоги, они как будто показывают, что, по мнению экспертов, будущее увеличение налогов не является чем-то необходимым: так может объясняться низкое налогообложение.
Здесь, наконец, в игру вступают инновации. Мы уже отмечали то, что колосс социальных расходов уменьшает роль рынка, ослабляя стимулы людей к тому, чтобы больше зарабатывать; это происходит вследствие более высоких ставок налогов (без увеличения богатства) либо создания большего богатства (с небольшим увеличением налога или без оного). Это, в свою очередь, ослабляет стимулы рыночных предприятий к инновационной деятельности. Как сказал бы Смит, уровень инноваций ограничивается размером рынка. Если, например, каждый работает 30 часов в неделю, а не 40, запас инноваций будет расти медленнее, так же, как и основной капитал.
Побочным результатом значительного увеличения деятельности и размера государственного сектора в Америке стала потребность в более высоких налогах. Похоже, был заключен политический договор, согласно которому верхняя половина получателей дохода предлагает бедным следующее: «мы возьмем на себя вашу часть налогов, если вы согласитесь с тем, что мы будем решать за вас, какое именно образование вы будете получать, какова будет ваша доля в государственных программах и т. д.». Результатом является неприятие государственных расходов на образование и инфраструктуру: с какой стати семья налогоплательщиков будет поддерживать детское музыкальное образование, если налогоплательщикам надо платить за своих двух детей и детей семьи, которая не платит налоги? В действительности, нижняя половина соглашается с урезанным государственным сектором в обмен на сокращение, пусть и иллюзорное, неравенства в полученных доходах.
Учитывая эти негативные изменения в институтах, ценностях и экономической политике, нет ничего удивительного в том, что Америка демонстрирует признаки серьезного снижения экономического динамизма, а потому – большую часть времени – и итоговых инноваций. Хотя уровень инноваций колеблется, с начала 1970-х годов почти во всем деловом секторе он почти всегда снижался. В условиях возрождения антимодернистских ценностей и программ не вызывает удивления и то, что нижние сегменты работающего населения, у которых современные ценности были развиты слабо, а отставание было значительным, серьезно пострадали от весьма болезненного (в сравнении с другими) снижения различных видов вознаграждения и замедления вертикальной мобильности.
Вторая трансформацияТеперь, когда мы подошли к завершению нашего повествования и к кульминации всей книги, полезно напомнить основные наблюдения и полученные нами выводы.
Перемены, произошедшие в 1970-2000 годах в работе американской экономики, а еще раньше – в большинстве других крупных анклавов современного капитализма, то есть в Британии, Франции и Германии, имеют судьбоносное значение. Это преобразование американской экономики представляет собой Вторую трансформацию, наступившую через полтора века после Великой трансформации 1820-1930 годов, создавшей современный капитализм. Первая инкарнация современного капитализма не требовала полного невмешательства со стороны государства. Она могла действовать – и на самом деле действовала – вместе с активными правительствами, которые принимали решение о покупке новых земель или о капитальном строительстве (на средства потребителей или независимо от них), а также определяли, позволят ли налоги повысить поступления, необходимые для работы государства. Эта современная версия капитализма смогла ввести субсидии для работников с низкой заработной платой, чтобы компании смогли привлекать их в больших количествах, не ослабляя при этом модернистский дух. Но хотя в политической сфере правительство принимало основные политические решения, существовала и частная сфера, в которой окончательные решения принимались частными лицами. Обладатели состояний – капиталисты – судили о том, как лучше инвестировать свое богатство, опираясь на новые идеи бизнесменов с богатым воображением и на плоды трудов изобретательных предпринимателей. Современный капитализм одержал победу, когда в 1800 году он приобрел впечатляющие способности к эндогенным инновациям, свойственные только ему. Те немногие общества, которые хотели и могли внедрить эту современную капиталистическую систему, достигли небывалого процветания, значительной удовлетворенности трудом, производительности, ставшей настоящим чудом света, а также впервые в истории человечества смогли положить конец массовым лишениям.
Вторая трансформация внедрила в американскую экономику корпоративизм – в его скрытой, но при этом вполне четкой форме. Современный капитализм был обнесен кордоном (так, здравоохранение и образование являются сегодня в определенной мере закрытыми зонами), и там, где он еще сохраняется, на него наложены ограничения. Эта система не такая примитивная и топорная, как у Бисмарка или Муссолини. Но ее политическая природа похожа: в ней не проводится граница между государством и рынком, в результате чего возникает параллельная экономика, которая конкурирует с рыночной экономикой и является дополнительным источником риска, отпугивающим инновации. Менеджериальное корпоративистское государство взяло на себя ответственность за множество вещей, начиная с доходов среднего класса или, скажем, прибыльности крупных предприятий и заканчивая промышленным прогрессом. Сторонники корпоративизма, как и коммунисты до них, решили, что всех их желанных целей можно достичь, ничего за это не заплатив.
Экономические показатели стран, которые еще недавно считались образцами современного капитализма, в последнее время были катастрофическими. Однако виноваты в этом не неизбежные недостатки современного капитализма, какую бы форму он не принимал – хорошо отлаженную или никем не регулируемую. Вина лежит на новом корпоративизме:
Новый корпоративизм душит динамизм, который является залогом наличия захватывающей работы, большего экономического роста, больших возможностей и вовлеченности в экономику. Корпоративизм поддерживает давно впавшие в спячку, неэкономные, непроизводительные, но при этом обладающие хорошими связями фирмы, нанося ущерб динамичным новичкам и аутсайдерам; преследует такие цели, как потребление, социальное страхование и спасение компаний и отраслей, пренебрегая возможностями поиска, творчества и исследования. Сегодня авиакомпании, автопроизводители, сельскохозяйственные компании, средства массовой информации, инвестиционные банки и многие другие в какой-то момент были признаны слишком важными, чтобы предоставить свободному рынку решать их судьбу, а потому они стали получать помощь, прикрывающуюся соображениями «общего блага».
Издержки корпоративизма мы видим повсюду: дисфункциональные корпорации, которые выживают, несмотря на то что, как правило, не могут удовлетворить своих клиентов; упадочные экономики с низким ростом производства; дефицит увлекательного труда; редкие возможности для молодежи; банкротство правительств, вызванное их попытками как-то сгладить эти проблемы; и все большая концентрация богатства в руках тех, чьи связи позволяют им всегда оставаться в выигрыше от корпоративистской сделки182182
Ammous and Phelps, «Blaming Capitalism for the Ills of Corporatism», Project Syndicate, 31 January, 2012.
[Закрыть].
Трагедия в том, что во многих частях света, особенно в Северной Африке, эту систему называют капитализмом, поскольку капитал в ней находится в основном в частной собственности, хотя система в целом управляется политической властью – союзом руководителей государства и лидеров поддерживаемых государством корпораций, которые обычно являются выходцами из одних и тех же элитарных кругов, а не частным капиталом в смысле безличных и недружественных капиталистов, занятых жестокой конкуренцией и старающихся получить прибыль раньше других, то есть «капиталом» в смысле Маркса. С немалым цинизмом выгодополучатели и защитники корпоративистской системы в Америке, Британии и континентальных странах Западной Европы возлагают вину за все недавние провалы на «безответственность» и «недостаточное регулирование», предполагая, что «будущее капитализма» зависит от большего надзора и регулирования, то есть от еще большего корпоративизма.
Все имеющиеся количественные данные, показывающие расширение связей между правительством и обществом, то есть между государством и индивидом, не позволяют установить, насколько корпорации, банки и отдельные лица являются двигателями новой системы и в какой мере импульс исходит от политиков. В документальном фильме «Грабеж: кто украл американскую мечту?» корпорации и банки преподносятся в качестве единственных инициаторов этого процесса:
В 1978 году судья Верховного суда Льюис Пауэлл <...> навязал американским корпорациям более значительную роль в определении политики и законов <...> Одновременно он успешно отстаивал в Верховном суде право корпораций финансировать политические партии. С 1994 года действовало Северо-Американское соглашение о свободной торговле [NAFTA], которое подталкивало к аутсорсингу дешевой рабочей силы; в 1999 году были отменены отдельные положения закона Гласса-Стиголла, согласно которому коммерческие банки не могли заниматься инвестиционной деятельностью; в 2000 году был принят Закон о модернизации товарных фьючерсов, который дерегулировал внебиржевые деривативы,– всем этим финансовым институтам предоставлялась полная свобода действий. Безумие дерегулирования было поддержано обеими основными партиями 183183
19. Это резюме фильма приводится в рецензии Стивена Холдена: Stephen Holden, «Tracing the Great Recession to a Memo 40 Years Ago», New York Times,
[Закрыть].
Эти обвинения оторваны от контекста. Ничего не говорится, например, о том, что Верховный суд просто распространил на корпорации те права, которые давно уже – 184184
March, 2012.
[Закрыть] вполне в духе корпоративизма – были предоставлены профсоюзам, и никто на это не жаловался. NAFTA было шагом к свободной торговле, получившим поддержку многих американцев и европейцев. Также не упоминается, что при легализации внебиржевых деривативов Америка просто пыталась угнаться за структурированными финансовыми продуктами, изобретенными в Италии и проанализированными французскими математиками. Не говорится и о том, что именно американское правительство затянуло банки в субстандартную недвижимость, вместо того чтобы сосредоточиться на инновациях и финансировании государственного дефицита; именно государство увлекло людей идеями потребления и досуга, которые были им не по карману.
Но все это вряд ли имеет значение. Даже если акционеры, кредиторы и собственники состояний в целом обладают сегодня большей политической властью, чем в гэлбрейтовскую эпоху 1950-1960-х годов, взрывной рост корпоративного протекционизма, регулирования и дерегулирования, а также море социального страхования – все это зависело от желания или готовности чиновников и законодателей защищать близкие им интересы, потворствуя отдельным заинтересованным группам в обмен на электоральную и финансовую поддержку. Это система взаимосвязанных частей: корпоративистская система, переходящая от трипартизма, включающего правительство, организованный бизнес и организованную рабочую силу, к бипартизму, в котором рабочий класс лишается части своих связей. Однако систему в конечном счете движет экономико-политическая культура самодовольства и закулисных сделок. Иногда рабочий класс выигрывает, а бизнес проигрывает, а иногда наоборот.
Успех современной экономики в период с середины XIX века по начало 1970-х годов привел к такому воодушевлению, которого не знали предшествующие тысячелетия. Это был триумф современной морали и духа витализма, к которому примешивался античный материализм. Но со временем политики начали пытаться подчинить себе современную экономику, ее культура стала разлагаться, а управленцы попросту ее предали. Хотя миром, как говорил Кейнс, «правят идеи», современный капитализм был новой идеей, которую пока еще мало кто понимал: его этические основания и моральный фундамент не были в достаточной мере развиты. Корпоративизм же был старой идеей, более удобной для многих. Поэтому конкуренция идей в этом столетии не обязательно завершится так же, как и в прошлом. Нам следовало бы знать, что после поразительного развития, длившегося более 100 лет, современный капитализм может ослабеть и оказаться в опасности.
Если мы намерены начать реформу, нам следует на этот раз четко и ясно изложить наши ценности и цели – объяснить, какие карьеры и какая экономическая жизнь наиболее привлекательны, какой тип экономики способен поддерживать хорошую жизнь и как он может обеспечить всеобщую справедливость.
