Текст книги "Проституция в древности"

Автор книги: Эдмонд Дюпуи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Соучастники проституции в Риме

Наряду с официальными сводниками лекарки также были помощницами куртизанок высшего полета и матрон, которым они, в их любовных связях, подавали советы и помощь. Все эти женщины, подававшие медицинскую помощь в любовных делах, известны были под различными именами, medicae, obstetrices, sagae. Самыми корыстолюбивыми соучастниками проституции были главным образом sagae. Всем известно, что оттуда и ведет свое происхождение французское sage femme, название, которое Стерн совершенно основательно рекомендует не смешивать с femme sage (умная женщина).

В одной из эпиграмм, упоминаемых в «La Medicine et les Moeurs de la Rome antique d'apres les poets latins», Марциал говорит об этих medicae, которые лечили истеричку, прекрасную Леду, выданную замуж за немощного старика. При появлении врача, эти женщины немедленно удаляются, говорит поэт. Protinus accedunt medici medicaeque recedunt.

Obstetrices были, собственно говоря, акушерками; в качестве помощниц при них состояли adstetrices. Sagae наравне с medicae и obstetrices присутствовали при родах и лечили от женских болезней. Впрочем, все это были в общем женщины невысокой нравственности, занимались они главным образом контрабандной торговлей, устройством абортов и сводничеством. Из их среды выходили чародейки, волшебницы, колдуньи, парфюмерши, парикмахерши и т. п. На всех этих занятиях лежала печать суеверия, сказывался расчет на кокетливость женщин, их развращенность и легковерие. В них каким-то образом совмещалась сводница, акушерка и продавщица нарядов. При их содействии бесследно исчезали незаконорожденные дети, они с помощью жертвоприношений подготовляли благополучную беременность и удачные роды.

Во время работы они по мере надобности призывали Диану три раза или больше.

На них лежала обязанность купать новорожденного младенца и ходить за роженицей в течение 5 дней. Их призывали, когда новорожденный заболевал, и все лечение в этом случае заключалось в том, что туловище ребенка покрывалось амулетами и на помощь призывалась Юнона, Люцина, Диана и даже Кастор и Поллукс.

У Плиния мы находим описание способов лечения некоторых болезней при помощи свежей или высушенной менструальной крови. При лечении перемежающейся лихорадки и бешенства применялось virus lunare в виде втирания или просто прикладывания к коже, причем для этой цели служило sachet или серебряный медальон. Эта кровь, по мнению римских акушерок, обладала еще одним свойством: женщина в период менструации уничтожала всех гусениц и насекомых в полях, если обходила вокруг них один или несколько раз. С другой стороны растения под влиянием этой крови делались бесплодными, плоды опадали с деревьев, изгонялись пчелы, притуплялось лезвие бритвы и т. д. Частная жизнь этих женщин проходила соответственно их невежеству, они питали слабость к вину, как мы это видим, например в Андриенне, прелестной комедии Теренция, где saga Лесбия, призванная помочь молодому Глицерию, изображается собутыльницей старух рабынь. Эта же Лесбия, но сообщению того же автора, предписала своей пациентке ванну немедленно после родов и велела ей съесть четыре яичных желтка.

В Риме, как и в Афинах, акушерки не только монополизировали производство выкидышей и детоубийство – преступления эти почти допускались законом и общественной моралью, – но и укрывательство и подбрасывание новорожденных.

Они уносили новорожденного, от которого родильницы хотела избавиться, на берег Велабра, к подошве Авентинского холма.

К этому же ужасному месту приходили другие, которым эти дети, обреченные на гибель, нужны были для получения какого-нибудь наследства.

Ювенал в своей превосходной сатире на женщин справедливо замечает: «Я говорю об убийстве детей и о коварстве тех женщин, которые, насмехаясь над обетами и радостью своих мужей, приносят им с берегов гнусного Велабра наследников, отцами которых те себя почитают».

Эти зловредные твари не останавливались ни перед каким преступлением для удовлетворения своего корыстолюбия; они продавали жидкости для возбуждения полового чувства и для подавления его, причем в состав жидкостей, по словам Горация, входила иногда кровь убитого ими младенца. Лекарства Канидия, рецепты Сальпе [77]77
  Сальпе, obstetrix, о которой говорит Плиний (кн.28) прописывала для устранения полового бессилия обмакнуть семь раз в кипящем масле половые органы осла и натирать себе потом этим маслом половые органы.


[Закрыть], гиппомин [78]78
  Жидкость, истекающая из половых органов кобылы после случки.


[Закрыть], Eryngion [79]79
  Eryngion campestre – растение из семейства зонтичных, известное в простонародии под именем левого синеголовника или чертополоха, форма его корня, по словам Плиния (кн.20). напоминает собой половые части мужчины и женщины. (Не смешивать эту Сафо с Сафо Митиленской).


[Закрыть]Сафо – вот какими средствами исчерпывалась их терапия и фармакология.

Было бы бесполезно искать новые материалы у других авторов и заниматься более подробно с этим предметом; для нас теперь ясны функции лекарок в Риме.

Они главным образом занимались производством выкидышей и были соучастницами проституции.

По духу римского закона, изгнание плода каралось очень строго, но закон этот фактически не применялся и власти не препятствовали лекаркам заниматься их прибыльным ремеслом. Текст закона гласил буквально следующее:

«Кто примет плодогонное средство, даже без преступного намерения, ссылается в рудники, если он беден. Богатые ссылаются на остров и часть их имущества конфискуется. Если же результатом выпитого лекарства явится смерть матери или ребенка, то виновный наказуется смертной казнью».

Qui abortitionis poculum dant, et si dolo non faciant, humiliores ad metallum, honestiores iu insurlam, amissa parte honorum, relegantur. Quod si poculo mulier aut homo perierit, summo supplicio afficiuntur.

Тем не менее вытравление плода сделалось обычным для римских нравов и производилось открыто.

Авторы говорят о нем, как об обычае, который терпели законом и к которому высшая знать и патрицианки прибегали из различных соображений.

Ювенал в сатире, направленной против лицемеров, выводит Домициана, который пишет законы против прелюбодеяния, тогда как его племянница Юлия славится своими абортами. Quum tot abortivis foecundam Iulia vulvani. Она извлекала из своего плодоносного чрева еще трепещущие остатки, которые своим сходством с дядей свидетельствовали против него. Solveret, et patruo similes effunderet offas.

Итак, мы видим, что Юлия прибегала к абортам с целью уничтожить доказательство своей связи с дядей Домицианом. И чаще всего женщины прибегали к выкидышам именно по аналогичным соображениям.

Коринна, возлюбленная Овидия, сделала то же с целью уничтожить доказательства своей связи с поэтом. «Коринна, как и многие друга с женщины, увидела, что спокойствие ее жизни будет нарушено появлением на свет свидетеля ее проступка и, подобно многим другим, старалась уничтожить этого ребенка, угрожавшего ее покою и красоте». (Овидий, Amores). Dum ladefacat onus gravidi temeraria ventris, in dubio vita lassa Corinna jacet.

Овидий, который не был соучастником этого преступления, был возмущен поступком своей любовницы, но потом просил все же богов даровать ей прощение; при этом он посылал проклятия женщине, которая впервые подала пример такого злодеяния. «За эту борьбу против природы она заслуживает смерти, говорит он: ей хотелось избежать появления нескольких складок на животе».

Ut careat rugarum crimine venter: «И она рисковала сойти в могилу».

«Женщине зачем вводить в свое чрево смертоносное орудие, зачем давать яд ребенку, который еще не жил?».

Vestra quid effoditis subiectis viscera telis et nondum natis dira venena datis. Заканчивает он свою красноречивую элегию следующими словами:

«Она умирает, погубив свое дитя, и когда ее с разметавшимися волосами укладывают на ложе смерти, все окружающие говорят: «Это справедливо, это разумно, она этого вполне заслужила!».

Saere, suos utero quae negat, ipsa perit. Ipsa perit, ferturque toro resoluta capillos: et clamant, merito! qui nodumque vident.

В «Heroides» Овидия мы находим письмо Канацеи к ее брату Макарею, от которого она забеременела: «Первое предчувствие моей беременности появилось у моей кормилицы; она мне сказала: дочь Эола, ты любишь! Я покраснела и от стыда опустила долу глаза.»

Этот немой язык, это признание были в достаточной мере выразительны.

«Тяжелое бремя уже округляло мое кровосмесительное чрево и все члены моего больного тела изнемогали под тяжестью тайной ноши.

Jamque tumescebant vitiati pondera ventris, aegraque furtivum membra gravabat onus.

Сколько трав и лекарств приносила мне моя кормилица, заставляла принимать их смелой рукой.

Quas mihi non herbas, quae medicamina nutrix aitulit, audei supposuitque manu.

Чтобы избавить мое чрево – это мы скрыли от тебя – от все растущей тяжести! Но ребенок живуч, он устоял против всех ухищрений искусства и был уже вне власти своего тайного врага».

Итак мы видим, что чаще всего изгнание плода вызывалось путем плодогонных средств, по средства эти не всегда оказывались действительными, и ребенок оставался невредимым в чреве матери. Тогда приходилось прибегать к прокалыванию яйца с помощью смертоносного железного стержня, как это сделали с той молодой девушкой, которая «умерла, погубив своего ребенка».

Впрочем, римские женщины прибегали к выкидышам не только с целью уничтожить плод незаконной связи. Иногда, а по словам Овидия – даже большей частью, это делалось с целью избегнуть обезображивания фигуры, рубцов на животе, которые лишали любовника некоторой иллюзии… тех самых рубцов, которые честная женщина должна чтить, как благородные рубцы материнства.

Итак, желание ускользнуть от всех неприятностей беременности, от родовых мук, материнских забот, сохранить все свое очарование, чтобы нравиться любовникам – такова была мораль римской матроны в эпоху упадка. Aulu-Gelle, полный справедливого негодования, обращается к ней со следующими словами:

«Неужели ты думаешь, что природа даровала женщине груди как красивые возвышения, украшающие женщину, а не для того, чтобы она могла кормить своих детей? Так, очевидно, полагает большинство наших прелестниц, prodigiosae mulieres; они стараются осушить и истощить эти священные источники, из которых род людской черпает жизнь, и рискуют испортить молоко или совсем лишиться его, как будто оно портит эти атрибуты красоты. То же безумие гонит их к удалению плода путем различных вредных снадобий, и все это делается для того, чтобы гладкая поверхность их живота не покрылась складками и не опустилась под тяжестью ноши и родовых мук».

Мы уже упомянули о том, что sagae, кроме сводничества и вытравления плода, занимались еще поставкой косметических и парфюмерных средств и медикаментов, вызывающих половое возбуждение. Для приготовления их они употребляли всякие ароматические вещества из Азии и Африки, которые оказывали возбуждающее действие на половые органы. В этом-то чрезмерном употреблении снадобий и следует усмотреть причину непомерной похотливости и половых эксцессов, которые присущи были римлянам. Очевидно, что все разряды проституции так или иначе составляли клиентуру sagae, которые, будь они парфюмерши или волшебницы, акушерки или сводницы, все же в общем были старые куртизанки, состарившиеся на поприще проституции.

В Риме употребление духов было очень распространено: душились все – мужчины, женщины, дети, публичные женщины и педерасты; поэтому ремесло sagae, равно и цирюльников, ревностных пособников педерастии, было очень прибыльным. На восходе и при закате солнца, перед началом пира, после купания римляне натирали все тело благоухающими маслами; одежда и волосы пропитывались благовонными эссенциями, в комнатах сжигался ароматический порошок, его же употребляли в пище, в напитках, в воде, предназначенной для обмывания и для мебели, им посыпали одеяла на постелях. Вследствие резкого запаха благовоний вся нервная система находилась в состоянии непрерывного возбуждения и раздражения. Само собой разумеется, главными потребителями являлись кутилы и куртизанки, которые пользовались ими в большом количестве. «Все эти благовония, говорит Дюфур, приходили на помощь сладострастию, особенно перед началом палестры Венеры, paloestra Venerea, как говорили древние. Все тело обоих любовников натиралось спиртными благовониями, причем предварительно оно омывалось ароматной водой; фимиам курился в комнате, как перед жертвоприношением; постель была украшена гирляндами цветов и усеяна лепестками роз, вся мебель осыпалась дождем народа и кинамона. Ароматические воды часто сменялись в течение долгих часов любви, в атмосфере более благоуханной, чем на самом Олимпе».

Всякие приспособления для разврата, все предметы, которые давали проституции средства для искусственного возбуждения чувственности – все это служило предметом тайной торговли sagae. Мы не станем описывать всех этих орудий разврата и растления, к помощи которых прибегал культ противоестественной любви.

Все эти чудовищные утонченности вырождающегося потомства первых римлян заклеймены словами апостола Павла [80]80
  I. Послание к римлянам.


[Закрыть]: «Сам Бог, говорит он, отдал их в жертву позорным страстям, потому что женщины заменили природный способ сношений с мужчиной другим, который противен природе; равным образом и мужчины, отказавшись от естественного способа сношений с женщиной, воспылали порочной страстью друг к другу; теперь же они получают воздеяние за свои прегрешения».

Это воздаяние, как мы увидим дальше, выражалось в различных болезнях половых органов: истечение жидкости, язвы и кондиломы заднего прохода. Да и могло ли быть иначе при наличности гнусных способов онанизма и мужеложества, когда женщинам нужны были искусственные Phallus'ы, так как естественные половые отношения уже не удовлетворяли их пресыщенную чувственность? Мужчины для возбуждения полового чувства прибегали к раздражающим суппозиториям, к противоестественным средствам; особенно злоупотребляли ими развратники, расслабленные всевозможными утонченными приемами проституции. Они называли все эти приспособления общим именем «Fascina». Это выражение мы находим у Петрония в описании таинств, «которые возвращают нервам их мощь». Таинства эти заключаются в следующем: «Simulque profert Aenothea scorteum fascinum, quod ut oleo et minuto pipere atque urticae trito circumdedit semine, paulatim coepit inserere ano meo… Viridis urticae fascem comprehendit, omniaque infra urabilicum coepit lenta manu coedere» [81]81
  Петроний. Сатирикон. Гл. CXXXVIII.


[Закрыть]. В переводе это означает: «При этих словах, Энофея приносит кожаный фаллус, посыпает его перцем и истолченным семенем крапивы, растворенным в масле, и вводит его мне постепенно в задний проход. Потом, взяв в руку пучок свежей крапивы, хлещет им по низу живота». Энофея, как понимает читатель, была старая чародейка, жрица, которая как все sagae в Риме занималась терапией полового бессилия.

В числе соучастников проституции следует еще упомянуть о прислужниках в общественных банях, так как, само собой разумеется, лупанарии и другие места легальной проституции не исчерпывали собой всего разврата Рима. К числу их принадлежали термы, о которых Петроний совершенно справедливо замечает:

Balnea, vina, Venus, corrumpunt corpora sana; et vitam faciunt balnea, vina, Venus. Ванны, вино, любовь, разрушают телесное здоровье и в то же время вся прелесть жизни в ваннах, вине и любви.

Около грех часов пополудни звон колокола оповещал об открытии этих учреждений. Одни из них предназначались для аристократии, другие – для черни. Плата за вход в эти последние была очень невысокая, в некоторых же вход был даже даровой, так как они устроены были и содержались за счет богатых людей, как средство для избирательной агитации. В общих чертах, термы были устроены так, что в залах царил полумрак, и для каждого пола было свое отделение. Но впоследствии освещение было усилено, а бани сделаны общими. Это смешение и привело, конечно, к величайшей порче нравов. В банях были бассейны, в которых могло поместиться до 1000 человек. Мужчины, женщины и дети плескались совершенно нагие в воде. Эти обширные водяные лупанарии представляли обширное же поле действия для развития проституции. И она процветала с самым откровенным цинизмом на глазах эдилов. В них не только назначали свидание друг другу, не только разыгрывали совершенно публично сцены разврата, но здесь совершали самые чудовищные гнусности.

Римские Лесбианки предлагали свои порочные ласки и обучали своему искусству рабов и детей. Эти последние известны были под именем fellatores, женщины назывались fellatrices. И все эти отвратительные страсти разыгрывались среди белого дня. Прочитайте Ювенала, сатирические стихи Марциала, комедии Плавта и Теренция. Матроны отдавались профессиональным массажистам: Unctor sciebat dominam suam hujus modi titillatione et contretatione gaudere. Ювенал говорит о том же в одном из своих знаменитых стихотворений. Таким образом, термы были местом публичной проституции, разврата и всякого рода излишеств, так как в них часто ели, пили, играли, предавались позорному сладострастию, несмотря на указы некоторых императоров, например, Марка Аврелия, Александра Севера, невзирая на протесты честных граждан, предвидевших угрожавшие стране несчастья.

Далее, проституция находила себе приют в тавернах, гостиницах и кабачках. В таверне или popina, в темной сводчатой комнате нижнего этажа, среди бочек и аморф можно было видеть мужчин и девушек, сидевших у столиков. Здесь они пили, ели, играли и предавались всяческому разврату. В гостиницах, cauponae, имелись комнаты, которые сдавались в наймы посетителям. Что же касается diversoria, то это были ничто иное как меблированные гостиницы, где проводили ночи.

Эдилы обязаны были наблюдать за этими учреждениями и притонами, где скрывались большей частью преступники, и не зарегистрированные проститутки, которые хотели избавиться от уплаты налога на занятие проституцией. Владельцы гостиниц отвечали за все преступления, которые у них совершались; эдил налагал многочисленные штрафы, которые уплачивались на месте; в противном случае виновник coram populo наказывался определенным числом ударов розог.

Подвальные этажи булочных, где помещались мельницы для помола зерна, также служили приютом для бродячих проституток и их спутников. Эдилы собирали здесь хорошую жатву и не препятствовали гнусному торгу, который шел здесь день и ночь.

Наконец, говоря о местах, где процветала проституция, следует упоминать о темных уголках, которые находились под лестницами цирка, между колоннами и cavae, где заключены были гладиаторы и звери. В дни общественных игр все куртизанки низшего ранга предавались разврату в сырых подземельях арены. Находясь внутри здания, они делали знаки зрителям и уходили с ними через vomitaria.

Это длилось в течение всего представления; они сновали взад и вперед в сопровождении глашатаев, которые были их сутенерами, по лестницам cunei, в proecinctiones, круглых коридорах, расположенных между podium, где заседал император, весталки, сенаторы и всадники, и каменными лестницами, popularia, предназначенными для народа. Эдилы допускали эти постыдные оргии, которые в сущности очень мало оскорбляли общественную нравственность; от владельцев же гостиниц, содержателей меблированных комнат, булочников, глашатаев и сутенеров они требовали только точной уплаты таксы, meretricium.

Регламентация проституции в Риме

Институт брака, введенный в интересах государства, строгими законами Ромула и его преемников, создал ту строгость женских нравов, которая впоследствии составляла основную черту Рима. Законы Ромула (числом четыре) были необходимы для обуздания бурных страстей полудиких людей того времени, необходимы для того, чтобы под нарождающееся государство заложить прочный фундамент. Впрочем, постановления о браке, начертанные на медных таблицах в Капитолии, касались только римских граждан, вольноотпущенники же и плебеи продолжали свободно предаваться конкубинату и проституции. Эта свобода была крупной политической ошибкой, и она неминуемо должна была создать тот очаг разврата, который впоследствии, во времена Империи, после больших войн с азиатскими народами, распространился на все классы общества и постепенно привел к упадку Рима.

Брак в древнем Риме, в зависимости от условий брачного договора, давал вступающим в него более или менее значительные гражданские права и преимущества. Брачный обряд в виде принесения в жертву panis farreus, т. е. того самого хлеба, который ели супруги во время свадебного обряда, считался наиболее приличным; эта форма брака представляла женщине больше прав и знаков уважения, чем другие. Другая форма, usucapio, пользовалась меньшим почетом и получила даже название полубрака; эта последняя являлась следствием простого сожительства в течение одного года, при условии, если за то время не было перерыва больше, чем на три дня подряд. Распущенность нравов способствовала тому, что usucapio сделалась наиболее употребительной формой. В наложничестве не видели ничего постыдного: оно было как бы третьей формой брака, и даже закон называет его дозволенным обычаем.

Впрочем, законность этого третьего брачного союза основалась исключительно на доброй воле лиц, в него вступающих. Прочность такого брака определялась только личным желанием его членов, ex sola animi destinatione, по выражению законодателя. Он получил название сожительства, не пользующегося защитою права, injustae nuptiae. Наложница не считалась супругой; она лишь заменяла последнюю, отличаясь от нее одеждой. Дети ее не были членами семьи ее мужа; общение с согражданами допускалось законом; они не имели прав на наследство.

На наложниц стали смотреть особенно презрительно с той поры, как закон разрешил брать наложниц только из числа рабов, женщин низкого происхождения, или, наконец, женщин знатных, но опустившихся до занятия проституцией или другим ремеслом, столь же низким и презренным. Наложниц почти не отличали от проституток. Всеобщая развращенность не возмущала нравов, а напротив, стала составной частью их [82]82
  Sabatier, Legislation romaine. Terasson, Histoire de la jurisprudence romaine.


[Закрыть].

Из сочинений римских историков известно, какое отвращение к прелюбодеянию питали римляне республиканского периода и каким ужасным наказаниям подвергались женщины, виновные в этом преступлении. Их публично сажали в позорные тиски, запрягали как животных в колесницу палача и, наконец, предавали публичному поруганию.

В то время как римская матрона, mater familias, пользовалась всеобщим уважением и пометом, в то время как весталки постоянно поддерживали на алтарях священный огонь целомудрия – много женщин и девушек из народа предавались худшему виду рабства: проституции.

Великий юрист Домиций Ульниан, автор Liber singularis regularum, труды которого по римскому праву почти целиком вошли в Пандекты, сообщает в своем сочинении De ritu nuptiarum, как римский закон определял проституцию.

Вот его слова:

Женщина публично занимается проституцией не только в том случае, когда она торгует своим телом в местах разврата, но и тогда, когда она не бережет своей чести в питейных домах и иных местах, которые она посещает.

Под публичным развратом разумеется поведение женщины, отдающейся без разбора всякому мужчине. Это понятие не обнимает, однако, ни замужних женщин, виновных в прелюбодеянии, ни обольщенных девиц.

Понятие публичного разврата не распространяется на женщин, отдающихся за деньги одному или двум лицам.

Октавиан справедливо причисляет к женщинам, занимающимся публичным развратом, тех, которые делают это не за деньги.

Публичные женщины не вносились в цензы (списки населения); они были зарегистрированы в особых списках, составлявшихся эдилами; последние выдавали им разрешение заниматься развратом, называвшееся licentia sturpi – т. е. нечто, аналогичное современным cartes de perfectures (билеты).

Разрешения эти долгое время выдавались только женщинам плебейского происхождения; но в эпоху империи, когда развращенность достигла высшего предела, и патрицианки добились своего занесения в списки [83]83
  Жены сенаторов и всадников добились того, что их стали регистрировать в списках эдилов в качестве meretrices; это избавляло их от позора семьи и суровых наказаний и в то же время позволяло им вести нравившуюся им распутную жизнь. Вот что говорит по этому поводу Тацит, Анналы, lib.II, Cap.XXXV: «В этом году сенат принял решительные меры против распутства женщин. Занятие проституцией было воспрещено женщинам, которые имели деда, отца или мужа из сословия всадников; мера эта была вызвана тем, что Вестилия, принадлежащая к преторской семье, записалась у эдилов в списки публичных женщин. (Tam Vestilia praetoria familia genita, licentiam sturpi apud aediles vulgaverat); у предков наших был обычай, по которому женщина считалась достаточно наказанной уже тем, что ее позор объявлялся во всеобщее сведение. (More inter veteres recepto, qui satis poenarum adversum impudicas in ipsa professione flagitii credebant).


[Закрыть].

Понятие проститутки связано было с позором, что в свою очередь влекло гражданскую смерть в юридическом смысле. То же самое ожидало (и притом вполне заслуженно) и лиц, занимавшихся сводничеством, lenocinium [84]84
  De ritu nupliarum, Lib.XXII, tit.2


[Закрыть]. Неизгладимая печать позора ложилась на всех агентов проституции: публичных женщин и их содержателей, сводников и сводниц (leno и lena), кабатчиков, содержателей гостиниц, булочников, парфюмеров и других торговцев, объединенных общим именем meretrices (блудников) – т. е., на всех тех, которые спекулировали постыдной торговлей человеческим телом. Исключительно посреднический характер этих занятий, как гласил закон, не избавлял их от позора. Все эти meretrices, хотя и лишены были гражданских прав, тем не менее обязаны были платить определенный налог в пользу города, что противоречило духу закона. Этот налог называется vectigal или meretricium.

У Калигулы возникла мысль обложить налогом публичный разврат, не отдавая его на откуп, как это было в Греции. Александр Север, которому не нравился такой вид обложения, сохранил его все же под названием налога на содержание общественных зданий. Феодосий и Валентиниан совершенно уничтожили его, но их преемники восстановили этот налог, не усматривая в нем ничего постыдного. Наконец, Анастасий упразднил его навсегда.

Существовал далее закон о проституции, запрещавший гражданам вступать в брак с рабами, отпущенными на волю lenon'ами (посредниками); этот же закон запрещал публичным женщинам выходить замуж и сенаторам жениться на дочерях lenon'ов.

Проститутки обязаны были, по полицейским правилам, носить особое платье. Вместо стыдливой столы – одежды римской матроны, доходившей до пяток, проститутки должны были иметь короткую тунику и тогу с разрезом спереди; эта одежда утвердила за ними прозвище togatae. Одно время они позаимствовали у азиатских куртизанок их платье из прозрачного шелка, sericae vestes, через которое видно было все тело. В эпоху империи матроны также усвоили эту моду и в свою очередь приняли тот позорный вид, который так возмущал Сенеку. «За большие деньги – говорит он – мы выписывали эту материю из отдаленнейших стран, и все это лишь для того, чтобы нашим женам нечего было скрывать от своих любовников».

Проституткам не разрешалось носить белых лент (vittae tenes), которыми поддерживали прическу молодые девушки и порядочные женщины. Они должны были носить светлый парик или окрашивать волосы в желтый цвет, а на улице носить капюшон (pelliolum). Для цирка, театра и общественных собраний полагалась особая прическа, а именно: митра, нимбо или тиара, – по желанию – с цветочными, иногда золотыми украшениями или с драгоценными камнями. Митра была менее заострённой, чем у наших прелатов и так же, как у последних украшена двумя подвесками, спускавшимися на щеки… Наконец, обуты они были в сандалии, матроны же носили полусапожки.

По постановлению Домициана им было запрещено гулять по улицам на носилках [85]85
  Приказ о проститутках Домициана, как и приказы Августа и Тиберия, были ничем иным, как актами лицемерия. Эти коронованные чудовища, вступая на трон, старались принять наружно добродетельный вид, и казалось, исключительно были заняты наблюдением за чистотой нравов. В то же время сами они являли пример самых грязных проявлений чувственности… По этому поводу Сабатье говорит: «Какое влияние могут оказать законы на улучшение нравов, когда эти нравы явно оскорбляются теми самыми, кто создает законы?


[Закрыть]. Дело в том, что этот род передвижения, первоначально предоставленный беременным матронам, скоро сделался чем-то вроде переносного алькова для богатых куртизанок; альков этот несли восемь рабов. Гуляя таким образом, женщины впускали к себе в альков своих случайных любовников, и, задернув занавеси, отдавались им; когда на общественных прогулках куртизанки были одни, in patente sella, они принимали горизонтальное положение, раскинувшись на подушках, стараясь привлечь на себя взгляды мужчин и возбудить в них желания. По смерти Домициана они снова стали употреблять носилки, а замужние женщины последовали их примеру; последнее обстоятельство заставило Сенеку сказать: «Тогда римские матроны возлежали в своих колясках, как будто желая продать себя с публичного торга».