Текст книги "Земля, позабытая временем"

Автор книги: Эдгар Райс Берроуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Берроуз Эдгар
Земля, позабытая временем

Часть первая
Земля, позабытая временем или Дневник Боуэна Тайлера-младшего

«Должно быть, это случилось чуть позже трех часов пополудни 3 июня 1916 года. Кажется невероятным, что все те странные и ужасающие события, пережитые мною, уместились в столь краткий трехмесячный отрезок времени. Только в масштабе космического цикла со всеми его эволюционными изменениями можно измерить все то, что я увидел своими глазами, – за этот период взгляду моему открылись невиданные прежде ни одним смертным картины исчезнувшего мира, мертвого мира, погибшего так давно, что даже в нижних слоях кембрия не сохранилось его следов. Уничтоженный магмой земных глубин, он навсегда ушел за пределы человеческого познания, кроме этого затерянного уголка планеты, куда забросила меня судьба и где предрешена моя гибель. Я останусь здесь навсегда».

Дойдя до этого момента, мое любопытство, и так уже подогретое находкой рукописи, достигло высшей отметки. Но все по порядку.

Я прибыл в Гренландию на лето по совету моего врача и медленно приближался к смерти от скуки, поскольку легкомысленно не позаботился привезти с собой достаточное количество книг для чтения. Так как я был никудышным рыболовом, мой интерес к этому виду спорта вскоре иссяк, однако, из-за отсутствия других развлечений, в этот день я все-таки рыбачил, находясь в явно не подходящей для такого случая лодке близ мыса Прощания на самой южной оконечности Гренландии.

Гренландия! Это название звучит плохой шуткой, но мой рассказ не имеет никакого отношения к ней, как, впрочем, и ко мне.

Итак, моей сомнительной лодке чудом удалось причалить к берегу с помощью аборигенов, по пояс забравшихся в воду. Меня вынесли на сушу, и пока готовился ужин, я принялся расхаживать взад– вперед по каменистому берегу, который представлял собой размытые прибоем гранитные скалы, а может, и не гранитные; не знаю уж, из чего состоят скалы на мысе Прощания. Так вот, расхаживая взад-вперед, я подошел к береговой линии прибоя и увидел ЭТО. Столкнись кто с бенгальским тигром рядом со своим домом, он не был бы так удивлен, как я, когда увидел пляшущий на волнах совершенно целый термос в кварту вместимости. Термос в прибое на мысе Прощания, на самой южной оконечности Гренландии! Я вытащил его, промокнув при этом почти по пояс, сел на песок и открыл термос. Его содержимое составляла аккуратно написанная и плотно свернутая рукопись, которую я и прочитал.

Начало этой рукописи вам уже известно, и если вы такой же впечатлительный идиот, как и я, то непременно захотите прочитать и все остальное, так что предоставляю вам такую возможность.

Глава I

"Я живу, или жил, в Монте-Карло и являюсь, или являлся, младшим партнером в фирме моего отца, которая строила корабли. В последние годы мы специализировались на подводных лодках, изготавливая их для Германии, Англии, Франции и Соединенных Штатов. Я знаю подлодки, как мать знает лицо своего ребенка, и командовал парой десятков субмарин на их ходовых испытаниях. Тем не менее, меня всегда тянуло к авиации. После окончания летных курсов Кертиса отец позволил мне попробовать мои силы в эскадрилье «Лафайет». В качестве первой ступеньки я получил место в американской госпитальной службе и уже находился на пути во Францию. Однако резкий пароходный гудок внезапно изменил все мои жизненные планы.

Я сидел на палубе вместе с ребятами из медслужбы и моим эрделем по имени Принц Ноблер, который спал у моих ног, когда гудок расколол покой судна. С тех пор, как мы вошли в зону действия немецких подлодок, все старались не пропустить появления перископа и, как неразумные дети, досадовали на то, что уже завтра благополучно прибудем во Францию, так и не увидев ни одного из этих ужасных разбойников. Мы были молоды, мы жаждали острых ощущений и, видит Бог, получили их в этот день.

Я никогда не забуду пепельных лиц пассажиров, ринувшихся к спасательным поясам. Ноб поднялся на ноги, глухо рыча. Я также встал и не более чем в двухстах ярдах от борта судна увидел перископ подводной лодки и ясно различимый пенистый след от торпеды, мчащейся к нашему лайнеру. Мы были на борту американского судна, которое, естественно, было без оружия и абсолютно беззащитно, тем не менее, безо всякого предупреждения на нас напали и торпедировали.

Я стоял застывший, безмолвный, следя за белым следом от торпеды. Она ударила почти в самый центр правого борта. Судно вздыбилось, как будто в море под нами вдруг заработал могучий вулкан. Нас швырнуло на палубу, разбитых и оглушенных, а над кораблем, неся с собой обломки металла, дерева и куски человеческих тел, поднялся столб воды высотой в сотни футов.

Тишина, последовавшая за взрывом торпеды, была почти столь же ужасающа. Длилась она, может быть, пару секунд, а затем раздались крики и стоны раненых, проклятия матросов и хриплые команды офицеров, которые были на высоте – как, впрочем, и вся команда. Никогда прежде не гордился я так своей национальностью, как в этот момент. Среди всего этого хаоса, возникшего после торпедирования лайнера, ни один офицер или другой член команды не потерял голову и не выказал ни малейшей степени страха или паники.

В то время как мы пытались воспользоваться шлюпками, субмарина всплыла и направила на нас свои орудия. С подлодки последовала команда спустить флаг, но наш капитан отказался выполнить этот приказ. Судно страшно накренилось на правый борт, что сделало бесполезными все шлюпки левого борта. Половина шлюпок правого борта была уничтожена взрывом. Субмарина открыла огонь по кораблю, а сгрудившиеся вдоль поручней правого борта пассажиры старались спуститься в те немногие шлюпки, что еще были в нашем распоряжении. Увидев, как один снаряд разорвался в месте скопления детей и женщин, я отвернулся и закрыл глаза руками.

Когда я вновь взглянул на эту сцену, к моему ужасу прибавилось горькое сожаление, поскольку я узнал во всплывшей субмарине создание нашего собственного предприятия. Я знал ее до последней заклепки. Я руководил ее сборкой. Это я сидел в этой самой рубке и командовал изнывавшими от жары внизу матросами, когда ее форштевень впервые разрезал солнечную летнюю гладь Тихого океана; и вот теперь это творение моего мозга и моих рук превратилось во Франкенштейна, жаждущего смерти.

Второй снаряд разорвался на палубе. Одна их шлюпок, сильно перегруженная, свисала со шлюпбалок под опасным углом. Осколок снаряда перебил носовой трос, и я видел, как женщины, дети и мужчины низверглись в морскую пучину, а сама лодка, мгновение еще провисев кормой вверх, оторвалась и, набирая скорость, вонзилась прямо в центр скопления несчастных жертв, барахтавшихся на поверхности воды. Я видел, как люди бросались к борту и прыгали в океан. Палуба уже накренилась до предела. Ноб уперся всеми четырьмя лапами, чтобы не соскользнуть, и глядел мне в лицо, вопросительно ворча. Я нагнулся и погладил его по голове.

– Вперед, парень! – крикнул я и, подбежав к борту, ласточкой нырнул прямо через поручни. Когда я вынырнул, первое, что я увидел, был Ноб, плывущий в нескольких ярдах от меня.

Субмарина удалялась к северу, продолжая одновременно обстреливать три спущенные шлюпки, набитые уцелевшими людьми. К счастью, небольшие и низко сидящие в воде лодки представляли собой плохую мишень, что в сочетании с не слишком меткой стрельбой немцев спасло их пассажиров; к тому же через несколько минут на востоке показался дымок какого-то судна, и подводная лодка, погрузившись, исчезла.

Все это время шлюпки удалялись прочь от опасности, которую представлял тонущий лайнер, так что теперь, хотя я и орал во всю глотку, на шлюпках либо не слышали моего призыва о помощи, либо не осмеливались вернуться. Ноб и я сумели несколько отдалиться от корабля. Когда он перевернулся и затонул, нас лишь на несколько ярдов подтянуло к образовавшейся воронке, но засосать не смогло. Я стал лихорадочно оглядываться вокруг, ища, за что бы ухватиться. Взгляд мой был направлен как раз на то место, где исчез в пучине лайнер. Внезапно из глубины послышался приглушенный раскат взрыва, и почти тут же водяной гейзер, несущий с собой разбитые шлюпки, человеческие тела, пар, уголь, масло и обломки палубы, гигантской колонной поднялся над поверхностью моря, на секунду отметив могилу еще одного корабля на этом величайшем из всех морском кладбище.

Когда взбудораженные воды несколько успокоились и море перестало выбрасывать наверх обломки, я отважился вернуться назад и поискать какой-нибудь достаточно большой предмет, чтобы с его помощью мне и Нобу удержаться на плаву. Я обследовал уже почти весь район кораблекрушения, когда не более чем в полдюжине ярдов от меня носом вверх почти на всю длину корпуса из глубины выскочила спасательная шлюпка и с оглушительным всплеском шлепнулась на воду килем вниз. Ее, должно быть, увлекло на большую глубину и единственный связывающий ее с кораблем трос лопнул под действием огромных нагрузок. Ничем другим я не могу объяснить тот факт, что она так высоко выпрыгнула из воды, – впрочем, этому благоприятному обстоятельству я обязан не только своей, но еще и другой жизнью, несравненно более дорогой для меня. Я говорю: благоприятное обстоятельство, невзирая на то, что судьба, куда более ужасная, чем та, которую мы избежали в тот день, ожидала нас; но именно благодаря этому обстоятельству встретил я ту, кого иначе мог бы никогда и не узнать, встретил и полюбил. По крайней мере, в моей жизни было такое огромное счастье, что все ужасы Каспака не могут перечеркнуть и отнять его. В тысячный раз благодарю я изменчивую судьбу за эту шлюпку, посланную мне прямо из зеленой пучины смерти.

У меня ушло очень мало времени на то, чтобы влезть в шлюпку и втащить в нее Ноба. Оказавшись в сравнительной безопасности, я оглядел окружающую нас страшную сцену. Поверхность океана была усеяна обломками, среди которых плавали трупы, поддерживаемые бесполезными теперь спасательными поясами. Одни были изуродованы, другие безмятежно покачивались на волнах со спокойными и умиротворенными лицами, черты третьих исказил ужас агонии. Близ борта шлюпки плавало тело девушки. Ее лицо было повернуто вверх и обрамлено массой вьющихся волос. Она была очень красива. Никогда прежде не встречал я столь совершенных черт, таких божественных форм, но в то же время таких земных. Лицо ее выражало силу воли и женственность. Это было лицо женщины, созданной для того, чтобы любить и быть любимой. Казалось, щеки ее еще дышали жизнью и здоровьем, и все же она покоилась здесь, на морских волнах, мертвая. У меня даже горло перехватило от этого зрелища, и я поклялся, что выживу и отомщу за ее убийство.

Когда я вновь взглянул на ее лицо, то чуть не выпал за борт. Глаза у мертвой открылись, губы зашевелились, а одна рука была устремлена ко мне в немой мольбе о спасении. Она была жива! Я перегнулся через борт и быстро втащил ее в лодку, ниспосланную мне Богом. Я снял ее спасательный пояс и свою намокшую куртку и соорудил подушку ей под голову. Я растер ее руки и ноги. Я трудился над ней целый час и был наконец вознагражден. Она глубоко вздохнула, ее огромные глаза вновь открылись и встретились с моими.

Я страшно смутился. Никогда не приходилось мне быть дамским угодником; в Лиленд-Стенфорде я был мишенью для насмешек всего класса, поскольку впадал в безнадежный идиотизм в присутствии любой хорошенькой девицы. Я растирал ее руку в тот момент, когда она открыла глаза; так вот, я выпустил эту руку, как если бы это было раскаленное железо. Ее глаза оглядели меня с головы до ног, скользнули по горизонту, ограниченному бортами шлюпки, увидели Ноба и помягчели, а затем вновь вернулись ко мне с вопросительным выражением.

– Я... я... – произнес я, запинаясь, и споткнулся о лодочную банку. Прекрасное создание слабо улыбнулось.

– Так точно, сэр, – еле слышно ответила она; веки ее вновь опустились, длинные ресницы отчетливо выделялись на фоне упругой светлой кожи лица.

– Надеюсь, вы себя чувствуете лучше? – ухитрился наконец вымолвить я.

– Вы знаете, – сказала она, чуть помедлив, – я уже давно в сознании! Но не осмеливаюсь открыть глаза. Я думала, что умерла, боялась взглянуть из страха, что не увижу вокруг ничего, кроме тьмы. Я боюсь умереть! Расскажите мне, что случилось после того, как корабль затонул. Я помню все предыдущее – ох, как бы мне хотелось позабыть это. – Голос ее прервался рыданием. – Звери... продолжила она после паузы. – И подумать только, что я собиралась выйти замуж за одного из них – лейтенанта германского флота.

– Когда погружалась в эту пучину, – говорила она, – то думала, что уже никогда не остановлюсь. Я не испытывала никаких особо неприятных ощущений, пока неожиданно не устремилась вверх со все возрастающей скоростью; легкие мои готовы были разорваться, я, должно быть, потеряла сознание, потому что больше ничего не помню до того момента, как открыла глаза. Так расскажите же мне, пожалуйста, обо всем, что произошло.

Я рассказал ей о том, как подводная лодка стреляла по шлюпкам и обо всем остальном.

Наше чудесное спасение показалось ей ниспосланным Провидением. Хотя у меня на языке вертелся соответствующий ответ, мне не хватило решимости высказать свои мысли по этому поводу. Ноб подлез к ней и сунул свой нос ей в ладонь. Она принялась гладить его некрасивую морду, а потом прижалась своей щекой к его лбу. Я всегда восхищался Нобом, но тут мне впервые в жизни пришла в голову мысль о том, что неплохо бы мне побывать разочек в его шкуре. Я еще удивился его поведению, поскольку он не больше моего жалует женское общество. А вот с ней – пожалуйста, чувствует себя как рыба в воде. Видимо, решил стать вместо меня дамским угодником, пусть и в собачьем облике. Этот старый прохвост зажмурил глаза, принял самое умильное выражение, на которое был способен, всем своим видом выражая, что это ему приятно. Я возревновал.

– Вам, похоже, нравятся собаки, – сказал я.

– Мне нравится эта собака, – ответила она.

Был ли в ее ответе намек на какую-то личную симпатию ко мне или нет, я не знаю, но воспринял я ее слова именно так и сразу почувствовал себя намного лучше.

Одиноко дрейфуя посреди безбрежной глади, мы как-то быстро привыкли друг к другу. Мы постоянно обшаривали глазами горизонт в поисках дыма от кораблей, оценивали наши шансы на спасение; но вот стемнело, и окутавшая нас ночь скрыла все предметы вокруг.

Мы были голодны, страдали от жажды, холода и неудобств. Наша промокшая одежда почти не просохла, и я знал, что девушке грозит серьезная опасность простудиться холодной ночью в открытой лодке. Пригоршнями я вычерпал из лодки почти всю воду, остатки же удалил посредством своего носового платка процедура весьма длительная и утомительная, особенно для спины. В лодке стало сравнительно сухо, и девушка смогла лечь на дно шлюпки, а высокие борта защищали ее от ночного ветра. Я накрыл ее сверху своей еще влажной курткой. Но все было напрасно. При свете луны, освещавшем изящные контуры ее тела, я увидел, что она вся дрожит.

– Что же мне еще сделать? – спросил

– Вы же не выдержите всю ночь на таком холоде. Вы можете что-нибудь предложить?

Она покачала головой. – Будем переносить трудности с улыбкой, – ответила она, помедлив секунду. Ноблер примостился рядом со мной на сиденье, спиной прижавшись к моей ноге. Я же с болью в сердце смотрел на девушку, понимая в глубине души, что она может не дожить до утра; да что говорить, потрясение, холод, пережитой ужас вполне способны убить практически любую женщину. И пока я смотрел на нее, такую маленькую, хрупкую, беспомощную, в груди моей медленно зарождалось какое-то новое чувство, которого прежде я никогда не испытывал. Я чуть с ума не сошел, пытаясь придумать способ согреть девушку, вернуть тепло остывающей крови в ее жилах. Я и сам замерз, хотя и позабыл об этом, пока Ноб не отодвинулся от меня. Нога моя, к которой он прижимался, стала замерзать, и я вдруг сообразил, что в этом месте мне было тепло. И сразу же меня озарило, как согреть девушку. Я наклонился было к ней, чтобы претворить мою идею в жизнь, но внезапно почувствовал себя очень неловко. Позволит ли она мне такие действия? Но тут я заметил, как все сильнее и сильнее дрожит ее тело, реагируя на быстро понижающуюся температуру, и, преодолев свою стыдливость, улегся рядом с ней, обнял и прижал ее тело вплотную к своему.

С внезапным криком испуга она отстранилась от меня и попыталась оттолкнуть.

– Простите меня, – ухитрился проговорить я. – Это единственный способ. Вы умрете от холода, если не согреетесь, а Ноб и я – единственные источники тепла в наших условиях.

Прижав ее к себе крепко-крепко, я позвал Ноба и велел ему прижаться к спине девушки. Она больше не сопротивлялась, когда осознала мои намерения; два-три раза судорожно вздохнула, потом принялась тихо плакать, уткнувшись лицом мне в плечо, и, наконец, уснула.

Глава II

Ближе к утру я, должно быть, задремал после мучительного бодрствования, которое, казалось, измерялось днями, а не часами. Когда я наконец открыл глаза, был уже день, волосы девушки покрывали мое лицо, дыхание ее было ровным. Во сне она изменила свое положение, так что теперь я видел ее лицо чуть ли не в дюйме от себя, а губы наши почти соприкасались.

Разбудил ее Ноб. Он приподнялся, потянулся, покрутился и улегся снова, а девушка открыла глаза и встретилась со мной взглядом. В первый момент она удивилась, но постепенно припомнила происшедшее и улыбнулась.

– Вы были так добры ко мне, – промолвила она, пока я помогал ей подняться, хотя, сказать правду, я и сам не меньше нуждался в помощи – весь мой левый бок страшно затек и казался парализованным. "Вы были так добры ко мне", – вот и все слова ее благодарности, хотя я прекрасно понимал, что только сдержанность не позволила ей в полной мере выразить свою признательность за спасение в сложившейся щекотливой, хотя и неизбежной, ситуации.

Вскоре на горизонте мы заметили дым, а через некоторое время начали различать приземистые очертания приближающегося в направлении нашей лодки буксира – одного из тех бесстрашных примеров господства Англии на море, предназначенного для буксирования в английские и французские порты морских судов. Я вскочил на сиденье и стал размахивать своей мокрой курткой над головой. На другое сиденье прыгнул Ноб и принялся лаять. Девушка сидела у моих ног, пытаясь разглядеть палубу приближающегося судна.

– Они нас видят, – сообщила она наконец. – Там какой-то человек отвечает на ваш сигнал.

Она была права. У меня перехватило горло от радости. Еще одну ночь в Ла-Манше она бы не пережила, а может, и не дотянула бы до нее.

Тем временем буксир подошел совсем близко, палубный матрос бросил нам веревку, а дружеские руки помогли взобраться на борт. Моряки окружили девушку поистине материнской заботой. Забрасывая нас обоих вопросами, они отвели меня в машинное отделение, а ее в капитанскую каюту. Ей велели снять с себя всю мокрую одежду, выложить ее за дверь для просушки, а затем залезть в капитанскую койку и согреться. Ну а мне и говорить ничего не требовалось. Очутившись в тепле котельной, я в мгновение ока сбросил свое одеяние, развесил на горячие трубы и с блаженством стал впитывать всеми порами своего тела живительное тепло душного и влажного отсека. Принесли горячий суп и кофе. Потом все, свободные от вахты, собравшись вокруг меня, дружно помогали мне проклинать кайзера Вильгельма и все его отродье.

Как только одежда высохла, я поспешил облачиться в нее, поскольку в этих водах риск встречи с неприятелем был очень велик, что я уже испытал на собственной шкуре. Тепло и чувство безопасности, уверенность в том, что пища и отдых помогут девушке быстро забыть переживания последних ужасных часов, убаюкали меня и позволили расслабиться впервые с того момента, как пароходный гудок разрушил мирное течение моей жизни.

Но с августа 1914 года мир и покой стали величиной непостоянной. Доказательство последовало этим же утром. Едва я успел

облачиться в свое высохшее платье и отнести вещи девушки в капитанскую каюту, в машинное отделение поступил приказ "полный вперед", а секундой позже послышался звук орудийного выстрела. Мгновение спустя я был уже на палубе и в двух сотнях ярдов от борта увидел вражескую субмарину. С нее передали сигнал "стоп", но капитан буксира не подчинился. Теперь же ее орудие было наведено на нас, и второй снаряд поцарапал рубку, предупреждая несговорчивого шкипера, что с ним не шутят и надо повиноваться. В машинное отделение был отдан приказ, и буксир замедлил ход. С подводной лодки передали приказ повернуть и приблизиться. По инерции мы обогнали вражеский корабль, но буксир уже разворачивался по дуге, которая должна привести его прямо к борту подлодки. Наблюдая за этим маневром и задавая себе вопрос, что же с нами будет, я вдруг почувствовал чье-то прикосновение и, обернувшись, увидел девушку, стоявшую рядом со мной. Устремленный на меня взор был полон печали.

– Похоже, они задались целью уничтожить нас, а еще похоже, что это та же самая подлодка, которая потопила нас вчера, – сказала она.

– Это она и есть, – ответил я. – Я хорошо ее знаю. Я принимал участие в ее конструировании и сам проводил ходовые испытания.

Девушка отпрянула от меня с возгласом ТОЛ удивления и разочарования.

– А я – то думала, что вы американец. Я и не подозревала, что вы... что вы...

– Вы ошибаетесь, – ответил я. – Мы, американцы, много лет строили подводные лодки для всех стран. Хотя сейчас мне хотелось бы, чтобы мы с отцом обанкротились еще до постройки этого железного Франкенштейна.

Тем временем мы на малом ходу приближались к подводной лодке, и я уже различал лица ее команды на палубе. Один из моряков буксира приблизился ко мне, и я почувствовал что-то твердое и холодное в своей руке – это был тяжелый армейский пистолет.

– Держи и не зевай, – вот и все, что он сказал.

Нос буксира был направлен в тот момент прямо на подлодку, и когда раздалась команда "полный вперед", я мгновенно осознал неслыханную дерзость английского толстяка капитана, решившегося протаранить пятисоттонную субмарину с ее нацеленным на нас орудием. Я едва удержался от одобрительного возгласа. Поначалу боши не поняли наших намерений. Они отнесли наш маневр на счет неумения и принялись подавать сигналы к уменьшению скорости и правому повороту.

Мы были уже в пятидесяти футах, когда до них наконец дошла мысль о грозящей опасности. Орудийный расчет, застигнутый врасплох, успел послать один снаряд, пролетевший над нашими головами. Ноб бесновался и лаял.

– Ну а теперь, пали! – скомандовал капитан, и в тоже мгновение ружья и револьверы осыпали градом пуль вражескую субмарину. Двое из орудийной команды упали, а остальные принялись наводить орудие на ватерлинию приближающегося буксира. Другие члены экипажа подлодки стали обстреливать нас из ручного оружия, стараясь в первую очередь поразить рулевого.

Я поспешно втолкнул девушку в проход, ведущий к машинному отделению, а сам сделал первый в своей жизни выстрел по бошам. Последующие секунды были так наполнены событиями, что воспоминания о них сливаются в моем мозгу. Я видел, как рулевой, падая, развернул штурвал и как буксир резко изменил курс; припоминаю горькое осознание тщетности всех наших усилий из-за того только, что из всего экипажа именно рулевому было суждено пасть от вражеской пули. Я увидел, как поредевший расчет субмарины все-таки успел произвести выстрел, почувствовал сотрясение от попадания в борт и услышал грохот разорвавшегося внутри носовой части буксира снаряда.

В те мгновения, когда происходили все эти события, я бросился в рулевую рубку и, стоя над телом убитого рулевого, изо всех сил принялся вращать штурвал, пытаясь вернуть буксир на прежний курс, но для выполнения замысла нашего капитана время было упущено. Буксир сумел лишь слегка задеть борт субмарины. В ту же минуту прозвучал новый приказ в машинное отделение, судно задрожало и резко замедлило ход. Теперь мне стал ясен новый замысел этого сумасшедшего шкипера, которого постигла неудача с тараном.

Громко отдавая приказы, он первым прыгнул на скользкую палубу подводной лодки, а за ним и вся его команда. Я оставил штурвал и прыгнул следом, не желая находиться в стороне от схватки с бошами. Из машинного отделения выскочили механик и кочегары, и все вместе мы бросились на помощь экипажу, ведущему рукопашный бой на покрывшейся кровью палубе субмарины. Ноб был рядом. Теперь он уже не лаял. Из люка подлодки лезли немцы, чтобы помочь своим. Первое время громкие команды капитана и помощника еще прерывались пистолетными выстрелами, но вскоре все так смешалось, что стрелять стало опасно, и тогда схватка, как я уже сказал, перешла в рукопашный бой.

Целью каждого из нас было скинуть своего противника за борт. Я никогда не забуду дьявольской ухмылки на лице огромного прусака, с которым мне пришлось сражаться. Он нагнул голову и, ревя как бык, бросился на меня. Поднырнув под его распахнутые ручищи, я быстро отступил в сторону, а когда он снова развернулся ко мне, нанес ему удар в челюсть, от которого он покатился к самой кромке палубы. Я видел его отчаянные попытки сохранить равновесие. Мгновение он еще удерживался на краю, затем с диким воплем сорвался и плюхнулся в воду. В ту же секунду пара сильных рук обхватила меня сзади и оторвала от палубы. Как я ни сопротивлялся, я не мог ни повернуться к своему противнику, ни освободиться от его железных объятий. Неумолимо я приближался к кромке палубы и к смерти. Помочь мне было некому – все мои товарищи сражались каждый со своим соперником, а то и с двумя-тремя сразу. Я не на шутку испугался за свою жизнь, в ту же секунду это чувство сменилось страхом за жизнь другого человека.

Мой бош тащил меня к тому борту, о который все время терся наш буксир. То, что мне грозило быть раздавленным между двумя бортами, начисто вылетело у меня из головы, когда я увидел девушку на палубе буксира, уже ушедшего носом в воду и вот-вот готового затонуть. А я ничего не мог поделать, чтобы спасти от смерти ту, которую, как я осознал, полюбил.

Мне оставалось жить несколько секунд, когда сзади послышалось рычание, смешавшееся с криком боли и гнева тащившего меня гиганта. Падая на спину, он инстинктивно разжал руки и освободил меня. Я свалился на него сверху, но тут же вскочил на ноги. Единственного взгляда на моего соперника было достаточно, чтобы убедиться, что он уже больше не будет угрожать ни мне, ни кому-либо другому. Челюсти Ноба мертвой хваткой сомкнулись у него на горле. Я тут же бросился к тонущему буксиру.

– Прыгай! – закричал я. – Прыгай! – и протянул навстречу девушке свои руки. С беззаветной верой в мою способность спасти ее, девушка прыгнула прямо на скользкую мокрую палубу подлодки. В тот же момент корма буксира задралась вертикально вверх, и он скрылся под волнами. На долю дюйма моя рука не дотянулась до руки девушки и я увидел, как она соскользнула с палубы в воду; но до того, как ее ноги коснулись поверхности воды, я уже был рядом и успел схватить ее. Тонущий буксир увлек нас за собой, и мы вместе ушли в пучину и вместе поднялись на поверхность в нескольких ярдах от борта подлодки. Первое, что я услышал, был яростный лай Ноба, он, видимо, потерял меня из вида и теперь разыскивал. Взгляд, брошенный на палубу, дал мне возможность убедиться, что сражение окончено в нашу пользу. Горстка врагов стояла под прицелами английских моряков, а остатки находившейся внизу команды по одному поднимались наверх и присоединялись к пленным. Пока мы с девушкой плыли к субмарине, настойчивый лай Ноба привлек внимание моряков, нас заметили и помогли забраться на палубу. Я спросил девушку, не пострадала ли она, и она заверила меня, что с ней все в порядке, если не считать мокрой одежды. Позже мне пришлось убедиться, что это стройное и с виду нежное создание обладает сердцем и мужеством воина.

Мы присоединились к своим как раз в тот момент, когда старпом подсчитывал потери. Нас осталось десять человек, не считая девушки. Отважный капитан буксира погиб вместе с еще восемью моряками. Мы же уничтожили шестнадцать немцев и девятерых взяли в плен, включая командира. Его помощник был убит.

– Неплохая работа, – сказал старпом Брэдли, закончив подсчет. – Вот только плохо, что шкипера потеряли, – добавил он. – Прекрасный был человек, просто замечательный.

Ольсон, механик буксира, стоял рядом с Брэдли и со мной.

– Да, – согласился он, – работа – лом, а вот куда мы дальше пойдем со всем этим добром?

– Отведем субмарину в ближайший английский порт, – ответил Брэдли, – а потом сойдем на берег и получим по ордену Виктории, – закончил он, смеясь.

– А как же ты править будешь? – спросил Ольсон. – Нельзя же доверять этим бошам.

Брэдли почесал голову.

– Пожалуй, что ты прав, – признался он. – Да и я ни хрена не разбираюсь в подводных лодках.

– Зато я разбираюсь, – заверил его я. – Об этой субмарине я знаю больше ее капитана.

Оба изумленно поглядели на меня, и мне пришлось вновь все объяснить им, как до этого девушке. Брэдли и Ольсон были страшно довольны. Меня тут же произвели в капитаны, и первое, что я сделал, это спустился вместе с Ольсоном вниз проверить, все ли в порядке с машинами и нет ли где спрятавшихся бошей. Немцев внизу не оказалось, что же касается механизмов, все было в рабочем состоянии. Я приказал всем спуститься вниз, оставив одного наблюдателя. Допросив пленных, я обнаружил, что все они, кроме командира, были согласны вернуться на свои посты и помочь довести судно до английского порта. Я склонен подозревать, что их вполне устраивала перспектива провести остаток войны в английском лагере для военнопленных и не подвергаться более опасностям и невзгодам, которые они уже успели испытать. Капитан же бошей твердо заявил, что не собирается сотрудничать с нами.

Таким образом, нам не оставалось ничего другого, как посадить его под замок. Мы уже собирались осуществить это решение, когда вниз спустилась девушка. Со времени нашего абордажа ни она, ни офицер еще не видели друг друга. Я поддерживал девушку во время спуска по трапу и продолжал держать ее руки, хотя в этом уже не было необходимости, когда она повернулась и в упор посмотрела на немца. Оба издали возгласы удивления и разочарования.

– Лиз! – вскричал он и шагнул к ней.

Глаза девушки расширились, в них появилось выражение ужаса, и она отшатнулась. Вслед за тем она гордо выпрямилась, вскинула голову и без единого слова повернулась к нему спиной.

– Уведите его, – приказал я двоим конвоирам, – и заприте.