Текст книги "Девушка из золотого атома (сборник)"

Автор книги: Эдгар Райс Берроуз

Соавторы: Говард Филлипс Лавкрафт,Пол Уильям Андерсон,Эдмонд Мур Гамильтон,Роберт Сильверберг,Мюррей Лейнстер,Кларк Эштон Смит,Стенли Вейнбаум,Артур Ллевелин Мэйчен (Мейчен),Джоанна Расс,Хьюго Гернсбек
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

За ним, справа и слева, ехали двое с мечами, на которых мерцал огонь. Над ним носились какие-то твари, трепеща и хлопая крыльями. Те, что стояли дальше за вождем, среди деревьев, были едва различимы. Но двигались они, словно ртуть, под звуки арф и труб.

– Владыка Луигхейд!.. – Гордость и торжество звучали в голосе Пасущего Туман. – Сам Узнающий…

Никогда Шерринфрду не доводилось испытать столь большой соблазн – нажать пусковую кнопку генератора защитного поля… вместо этого он опустил секцию верхнего купола, чтобы слышать голоса пришельцев. В лицо ему ударил порыв ветра, принесший аромат роз, как из сада. За его спиной в глубине машины Пасущий Туман рвался из веревок, чтобы увидеть наступающих.

– Позови их, – сказал Шерринфорд. – Спроси, хотят ли они говорить со мной.

Непонятные, похожие на флейты слова перелетели туда и обратно.

– Да, – перевел юноша. – Владыка Луигхейд будет говорить. Но я должен сказать, что уйти тебе никогда не позволят. Не сражайся с ними, уступи. Выйди. Ты ведь не знаешь, что значит жить, пока не побываешь в Кархеддине под горами…

Аутлинги приблизились.

Джимми исчез. Сильные руки прижимали Барбро к широкой груди. Казалось, под нею бежит лошадь. Здесь их держали очень немногие, для спорта или из любви. Она ощущала, как ветки хлещут по ее бокам, шелестят, расступаясь, листья, как гулко ударяют о землю копыта; тепло и запах жизни клубились в темноте вокруг нее.

Тот, кто держал ее, мягко сказал:

– Не бойся, дорогая. То было видение. Но он ждет нас, мы едем к нему…

Ей казалось, что она должна чувствовать ужас или отчаяние или что-то похожее на них. Но в памяти это было где-то далеко; сейчас ее охватило ощущение, что ее любят… Покой, покой, дремота в тихом предчувствии радости…

Лес расступился. Они пересекли поляну, где громоздились серые валуны, в лунном свете их тени колебались, отражая переливы Северного сияния. Порхлики танцевали, как крохотные кометы, над растущими у валунов цветами. Впереди маячил пик, вершиной упиравшийся в облака.

Барбро посмотрела вперед. Она увидела голову лошади и со спокойным изумлением подумала: «Боже, да ведь это Самбо, который был у меня в детстве…» Взглянув вверх, она увидела и мужчину. На нем был черный плащ, под капюшоном едва угадывалось лицо. Полушепот, полукрик вырвался у нее: «Тим…»

– Да, Барбро.

– Я похоронила тебя…

Его улыбка была бесконечно нежной.

– Не думай, что мы лишь то, что покоится в земле… Бедное, истерзанное сердечко. Та, что позвала нас, – Целительница Всех. А теперь отдыхай и смотри сны.

– Сны… – сказала она и попыталась повернуться, приподняться. Но это усилие было слишком слабым. Почему ей надо верить древним сказкам об… атомах и энергиях, сказкам, никогда не доходившим до ума… когда Тим и лошадь, подаренная отцом, несут ее к Джимми?.. Ведь тогда все прочие вещи злые выдумки, а это, неужели это ее первое пробуждение?

Как будто прочитав ее мысли, он прошептал:

– В стране Древнего Народа есть песня. Это Песня Мужей:

Парус мира

Невидимый ветер надует.

Поплывет, разрезая свет.

Пробуждение во тьме…

– Мне не понятно, – сказала она.

Он кивнул головой.

– Тебе придется понять многое, дорогая, и мне нельзя будет встретиться с тобой снова, пока ты не поймешь некоторых истин. Но в это время с тобой будет наш сын.

Она попыталась поднять голову, чтобы поцеловать его. Но он удержал ее.

– Не сейчас, – сказал он. – Ты еще не принята в число подданных Владычицы. Мне не следовало приходить за тобой, но она оказалась очень милостивой и не запретила. Лежи, лежи…

Время летело. Лошадь неутомимо мчалась вверх, в горы. Один раз Барбро различила несущееся мимо войско и подумала, что они движутся на битву против… кого? Того, кто там, на западе, лежит, закованный в печаль и железо? Потом она спросила себя, как имя того, кто привел ее в страну Древней Правды?

Наконец меж звезд показались высокие шпили, меж звезд волшебных и неярких, чей шепот утешает нас после смерти. Они въехали во двор замка, где горели свечи, шумели фонтаны и пели птицы. В воздухе стоял густой аромат брока и перикуп, руты и роз, потому что не все, что пришло с человеком, было плохим. Ровно и красиво плыли вверху пааки; мелькали дети; веселье оттеняло легкую грусть музыки.

– Мы приехали… – Голос Тима неожиданно изменился. Барбро так и не поняла, как он спешился, не выпуская ее из рук. Она стояла перед ним и видела, что он шатается от усталости.

Ее охватил страх.

– Как ты?.. – Она взяла его руки в свои. Они были холодными и шершавыми. Куда исчез Самбо? Ее взгляд скользнул под капюшон. Здесь, при более ярком свете, она могла ясно видеть лицо своего мужа. Но оно размывалось, теряло отчетливость, менялось… – Что случилось, что?

Он улыбнулся. Эту ли улыбку она так любила? Невозможно припомнить…

– Я-яя… я должен… идти… – прошептал он так тихо, что она едва расслышала. – Еще не время для нас… – Он высвободился и повернулся к фигуре в плаще, появившейся рядом. Туман закружился над их головами. – Не смотри, как я уйду… – попросил он ее. – Снова в землю… Для тебя это смерть. Когда придет наше время… Вот наш сын!

Упав на колени, она раскрыла объятия. Джимми влетел в них, как теплый, увесистый снарядик. Она ерошила его волосы, она целовала его шейку, она смеялась, плакала и несла глупости; это был не призрак, не украденный у нее кусок памяти. А когда она огляделась, садов уже не было. Но это ничего уже не значило.

– Я по тебе так скучал, мама. Ты не уйдешь?

– Я тебя увезу домой, мой маленький.

– Оставайся. Здесь здорово. Я покажу! Только оставайся.

Песня зазвучала в сумерках. Барбро встала. Джимми вцепился в ее руку. Они были лицом к лицу с Царицей.

В одеждах из северного сияния стояла она, прямая и высокая в сверкающей короне, убранная бледными цветами. Ее облик напомнил Барбро Афродиту Милосскую, чьи репродукции ей часто доводилось видеть; но она была куда прекраснее и величавее, и глаза ее были темно-синими, как ночное небо. Вокруг вставали сады, замок Живущих, тянущиеся к нему шпили.

– Добро пожаловать навсегда, – певуче сказала она. Поборов страх, Барбро сказала:

– Дарящая Луну, позволь нам уйти…

– Это невозможно.

– В наш мир, маленький и любимый, – просила Барбро, – который мы построили для себя и бережем для своих детей…

– В тюремные дни, ночи бессильного гнева, к труду, что крошится в пальцах, к любви, каменеющей, гниющей, уносящейся с водой, утратам, горю и к единственной уверенности в конечном ничто? Нет. Ты, чье имя отныне Стопа Идущая, тоже будешь праздновать день, когда флаги Древнего Племени взовьются над последним из городов и человек станет по-настоящему Живущим. А теперь иди с теми, кто научит тебя.

Царица Воздуха и Тьмы подняла руку в призыве. Но никто не отозвался на ее зов.

Фонтаны и музыку заглушил мрачный гул. Дрогнули огни, грянул гром. Ее духи с визгом разбегались перед стальной тучей, с ревом мчавшейся от гор. Пааки исчезли, подняв крыльями вихрь. Никоры бросались тяжелыми телами на пришельца, пока Царица не приказала им отступить.

Барбро прикрыла собой Джимми. Башни качались и исчезали, как дым. Горы стояли обнаженными под ледяным светом лун, и их убранством были теперь лишь скалы, утесы, а далеко впереди – ледник, в чьих расселинах свет сияния накапливался как синяя влага. В скале темнело устье пещеры. Туда устремилось все племя, ища спасения под землей. Одни были человеческой крови, другие – гротесками вроде пааков, никоров и урайфов; но больше всего было тонких, чешуйчатых, длиннохвостых и когтистых, не похожих на людей аутлингов.

На мгновение, даже когда Джимми ревел у ее груди – потому, что распадалось волшебство, или потому, что испугался, – Барбро пожалела Царицу, одиноко стоявшую поодаль. Потом скрылась и она, и мир Барбро распался, сотрясаясь.

Пулеметы умолкли; взревев, машина остановилась. Из нее выскочил юноша, кричавший дико: «Тень Сна, где ты?!.. Это я, Пасущий Туман! Иди, иди ко мне!..» Он вспомнил, что язык, на котором взращен, не для людей. Он закричал на нем, и из подлеска вышла девушка. Они посмотрели друг на друга сквозь пыль, дым и лунное сияние. Она бросилась к нему.

Незнакомый голос прогремел из машины:

– Барбро, скорее!

Кристмас-Лэндинг дождался дня, короткого в это время года, но солнечного, с синим небом, белыми облаками, сверкающими водоемами, соленым ветром на шумных улицах и деловым беспорядком в жилище Эрика Шерринфорда.

Он долго пристраивал ноги, растягиваясь в кресле, пыхтел трубкой, словно устанавливая дымовую завесу:

– Вы уверены, что выздоровели? Не стоит рисковать и перенапрягаться.

– Я здорова, – ответила Барбро Каллен, хотя голос ее был вял. – Утомлена – да, без сомнения. Нельзя пройти через такое и вылечиться за неделю. Но я прихожу в себя. Я должна знать, что случилось, что будет дальше, прежде чем я смогу прийти в себя.

– А с другими вы на этот счет беседовали?

– Нет. Визитерам я просто говорила, что слишком устала и мне не до бесед. И не слишком лгала.

Шерринфорд вздохнул с облегчением.

– Умница. Можете себе представить, какая будет сенсация. Власти согласились, что нужно время для изучения фактов, размышлений, дебатов в спокойной атмосфере: выстроить разумную политику, чтобы что-то предложить избирателям, которые поначалу устроят истерику. Далее, вашим с Джимми нервам нужно отдохнуть, прежде чем на вас обрушится журналистский шквал. Как он?

– Отлично. Продолжает изводить меня упреками, что я не осталась поиграть с его друзьями в Чудесной Стране. Но в его годы выздоравливают легко – он забудет.

– Он все равно может встретить их потом.

– Что? Но мы не будем… – Барбро выпрямилась в кресле. Я тоже уже забыла. Не помню почти ничего из последних часов. Вы привезли обратно кого-нибудь из похищенных детей?

– Нет. Потрясение и так было для них слишком сильным. Пасущий Туман, весьма сообразительный юноша, заверил меня, что они приспособятся, хотя бы в том, что касается выживания, пока не состоялись переговоры. – Шерринфорд помолчал. Не уверен, что соглашение будет достигнуто. Да и другие тоже не уверены, особенно сейчас. Но непременно будет включено условие, что люди – особенно те, кто еще малы, – снова должны присоединиться к человеческой расе. Хотя своими в цивилизованном обществе они себя уже не будут чувствовать. Может быть, это и к лучшему. Нам ведь понадобятся те, кто хорошо знает Живущих.

Его рассудительность успокаивала. Барбро спросила:

– Очень я наглупила? Помню, что кричала и билась головой об пол…

– Да нет, не очень… – Он подошел к ней и положил руку на плечо. – Вас заманили и поймали искуснейшей игрой на ваших самых потайных инстинктах. Потом, когда раненый монстр уносил вас, видимо, подключилось другое существо, которое смогло держать вас в поле нейрофизического воздействия. В довершение всего мое вторжение, резкое отключение всех галлюцинаций, все это оказалось сокрушительным. Ничего странного, что вы кричали от боли. Вы очень разумно устроились с Джимми в вездеходе и ни разу не помешали мне.

– Что делали вы?

– Ну, я помчался как можно быстрее. Через некоторое время появилась возможность связаться с Портлондоном и настоять на срочном авиарейсе. Теперь враги не могли остановить нас. Они даже не пытались…

– Я догадалась, что все так и было. – Барбро поймала его взгляд. – Нет, я хотела узнать, как вы разыскали нас в глубине страны?

– Меня вел мой пленник. Не думаю, что я убил кого-то из Живущих, нападавших на меня. Надеюсь, что нет. Машина просто промчалась сквозь них, дав два предупредительных выстрела. Сталь и бензин против плоти – неравные силы… Только у входа в пещеру мне пришлось пристрелить нескольких этих… троллей. Но я не слишком этим горжусь.

Он замолчал, затем сказал:

– Но ведь вас захватили. Я не был уверен, что вас пощадят. Я не хочу больше насилия.

– Как вам удалось… с юношей… склонить его?

Шерринфорд отошел к окну, где стал вглядываться в океан.

– Я отключил экранирование, – сказал он. – Я дал возможность их отряду подойти вплотную во всем своем блеске миража. Затем снова включил поле, и мы увидели их истинное обличье. Когда мы мчались на север, я объяснил Пасущему Туман, что он и его род были обмануты и принуждены жить в мире, которого на самом деле никогда не было. Я спросил его, хочет ли он и кто-либо из близких ему жить, как домашние животные, до самой смерти? Да, конечно, свободно бегая по горам, но всегда возвращаясь в конуру грез… – Его трубка задымила. Да не увижу я больше такого горя… Ведь его научили верить, что он свободен.

Все затихало. Шарлеман клонился к закату, восток уже начал темнеть.

Наконец Барбро спросила:

– Вы узнали, почему?..

– Почему детей уводят и растят такими? Отчасти потому, что это стереотип, по которому созданы Живущие; отчасти, чтобы изучать и экспериментировать на людях – на умах, не на телах; отчасти потому, что у людей есть особые свойства, которые полезны, – к примеру, способность переносить полный дневной свет.

– Но в чем конечная цель всего этого?..

Шерринфорд ходил взад и вперед по комнате.

– Ну, – сказал он, – разумеется, истинные мотивы аборигенов не ясны. Можно только догадываться, как они мыслят, не говоря о том, как они чувствуют… Но наши идеи все же вписываются в факты. Почему они прячутся от людей? Подозреваю, что они или скорее их предки – они ведь не эльфы, теперь мы знаем – поначалу были просто осторожнее земных туземцев, хотя, без сомнения, и они тоже медленно привыкали к чужим. Наблюдение, подслушивание мыслей. Живущие Роланда, должно быть, поняли, насколько люди отличны от них и насколько они могущественнее, они поняли, что корабли будут все прибывать и приносить новых колонистов. Им не пришло в голову, что они сохранят свои земли. Возможно, они еще яростнее привержены своим родным местам, чем мы. Они решили сражаться, но на свой лад. Смею думать, что как только мы начнем проникать в это мышление, наша психология переживет шок гигантского открытия.

Энтузиазм захватил его:

– Однако это не единственное, что мы узнаем, – продолжал он. – У них должна быть своя наука, наука негуманоидов, рожденная не на Земле… Ведь они изучили нас так глубоко, как едва ли мы сами себя: они создали план, для завершения которого понадобился бы век или больше. Ну а что еще они знают? Как им удается поддерживать свою цивилизацию без видимой агрокультуры, наземных сооружений, шахт и прочего? Как им удается создавать новые разумные расы и распоряжаться ими? Миллионы вопросов – и десятки миллионов ответов!

– Сможем ли мы узнать все это от них? – тихо спросила Барбро. – Или просто сломим их страхом?

Шерринфорд помедлил, опершись на камин, вынул изо рта трубку и сказал.

– Надеюсь, что мы проявим больше великодушия, чем полагается, к разбитому врагу. Они были врагами. Они пытались покорить нас и проиграли, и теперь в каком-то смысле они обязаны покориться нам, если не найдут способ заключить мир с машинной цивилизацией, не дожидаясь, пока она проржавеет и распадется, как они хотели бы. Но ведь они не причинили нам такого жестокого ущерба, какой наносили мы своим же собратьям в прошлом. И еще раз повторю: они могут научить нас чему-то, как только они перестанут быть нетерпимыми к другим формам жизни.

– Наверно, мы сможем отвести им резервацию, – сказала она и не поняла, почему он ответил так резко:

– Оставьте им то, что они заслужили! Они сражались, отстаивая мир, который отличался от нашего. – Он указал на город за окном. – Возможно, и нам самим стоит от него держаться подальше…

Однако думаю, что победи нас Древний Народ, люди на Роланде в конце концов мирно и даже счастливо исчезли бы.

Барбро покачала головой:

– Боюсь, что не понимаю вас.

– Что? – удивленно оглянулся он, позабыв всю свою меланхолию. Затем расхохотался. – Я сглупил, знаете, объясняя это Бог знает какому количеству политиков, ученых, послов и еще неизвестно кому, я позабыл, что вам-то я ничего не объяснил. Эта весьма сырая идея возникла у меня во время нашего путешествия, а я не люблю преждевременных выводов. Теперь, когда мы видели аутлингов и знаем, как они действуют, я тверже в ней уверен.

Он набил трубку.

– В известной мере, – сказал он, – я и пользовался архитипами в своей профессиональной деятельности. Детектив-рационалист. Явление не такое уж необычное. Мы часто встречаем людей, в разной степени напоминающих Иисуса, Будду, Мать-Землю или, скажем, в менее строгом смысле, Гамлета, Д'Артаньяна. Исторически, в воображении или в мифах такие фигуры кристаллизуют основные черты строения души человека, и, когда мы встречаем их в реальной жизни, наша реакция глубже идущей от сознания.

Он снова помрачнел.

– Человек тоже создает архитипы, которые не ограничены индивидуальностью. Душа, Тень – и вот, кажется, Внешний Мир. Мир магии, очарования, происходящих от волшебных чар, насылаемых полугума. йоидами. Кто-то был Ариэлем, кто-то Калибаном, но каждый был свободен от печалей и хрупкости смертных и, может быть, чуть жесток в своей беззаботности, чуть более коварен; обитатели туманов и лунного света не боги, а подданные правителей, у которых достаточно могущества, чтобы быть загадочными. Да, наша Царица Воздуха и Тьмы отлично знала, что показывать людям, какие грезы насылать на них время от времени, какие песни и легенды создавать… Интересно, что она и ее помощники извлекли из земного фольклора, что досочинили, а что люди сами пересоздали заново, когда ощутили, что значит жить на краю мира…

Тени потянулись по комнате. Стало прохладнее, стих шум транспорта. Барбро спросила еле слышно:

– И что же это давало?

– Во многих смыслах, – ответил Шерринфорд, – отселенец живет в средневековье. У него мало соседей, мало новостей из-за горизонта, приспособлеий для выживания на земле, которую он понимает лишь отчасти, которая в любую ночь может наслать на него невообразимые беды. Машинная цивилизация, приведшая сюда его предков, оказывается тут хрупкой. Он теряет ее, как народы средних веков потеряли Грецию и Рим. И вот над ним работают – долго, мощно, утонченно, с помощью архитипов Внешнего Мира, пока в его плоть не войдет вера в то, что могущество Царицы больше, чем сила машин: сначала будет вера, а за ней последуют и дела. О, это будет не скоро. В идеале это будет до незаметности медленным, особенно для самодовольных горожан… Но когда в конце концов вернувшиеся к древней вере отвернутся от них, как они смогут выжить?.. Барбро вздохнула:

– Она сказала мне, что когда их флаги взовьются над последним из наших городов, мы объединимся…

– Думаю, что и вправду к тому времени… – согласился Шерринфорд. – Тем не менее я верю, что каждый выбирает судьбу сам.

Он встряхнул плечами, словно сбрасывая давивший его груз. Вытряхнул пепел из трубки и потянулся, расправляя мышцы.

– Да, – сказал он, – но еще не настало время…

Она посмотрела ему в глаза.

– Благодаря вам…

Краска смущения появилась на его щеках.

– Со временем все равно кто-нибудь… Куда важнее то, что мы будем делать дальше. Это слишком важное решение, чтобы доверить его индивидууму или даже целому поколению.

Она встала: – Если бы я могла помочь вам…

– Я надеялся, что мы еще увидимся.

– Конечно, Эрик!

Айоук сидел на Холме Воланда. Волны Северного сияния почти закрыли ущербные луны. Опадали цветы огневки; некоторые еще горели кое-где. Пахло дымом. Воздух был теплым, хотя на небе уже не было солнца.

– Прощайте, счастливого странствия! – закричал паак. Пасущий Туман и Тень Сна оглянулись. Они уходили все дальше, к человеческому лагерю, огни которого сверкали, словно новая, режущая глаз звезда на южном небе.

Джордж Аллан Энгланд

Мрак и рассвет

Пробуждение

Точно так же, как проясняется утреннее небо, долгое время подернутое дымкой тумана, на безжизненном лице девушки стали появляться признаки сознания. Она лежала навзничь на пыльном полу, закрыв лицо ладонями. С ее губ сорвался легкий вздох.

Вновь слабое дыхание всколыхнуло ее роскошную грудь, куда медленно возвращалось тело жизни.

Жизнь… жизнь возвращалась! Чудо из чудес становилось реальностью.

Сейчас девушка тихо дышала, ее сердце начало робко биться. Она повернулась, застонала, еще не в силах отогнать от себя демона, погрузившего ее в этот фантастический сон без сновидений.

Пошевелила руками. Длинные точеные пальцы сплелись с роскошными волосами. Веки ее дрогнули. Через некоторое время Беатрис Кендрик сидела, ошеломленная и растерянная, увидев вокруг себя самую странную картину, когда-либо виденную живым существом со времени сотворения мира. И она была выше ее понимания.

От той комнаты, которую она знала до того, как ее глаза охватила внезапная непреодолимая дремота (Боже, как это было давно!), остались лишь стены, потолок и пол из ржавой стали и потрескавшегося цемента.

Вся штукатурка исчезла как по волшебству. Тут и там видны были кучки белесой пыли, покрывавшей какие-то обломки.

Исчезли все картины, карты и планы, которые всего какой-то час назад, как ей казалось, украшали кабинет Аллана Штерна, инженера-консультанта, на сорок восьмом этаже Метрополитен Тауэр.

Не осталось никакой мебели. Толстый слой паутины мешал свету пробиться сквозь уцелевшие кое-где оконные стекла, заменяя таким образом прежние шторы.

Беатрис протерла глаза.

– Что? – прошептала она. – Я сплю? Как все необычно! Только бы мне не забыть это, проснувшись. Из всех моих снов этот самый странный. Но такой реальный и живой! Я могла бы поклясться, что проснулась, но все же…

Вдруг тень беспокойства пробежала по ее лицу, глаза округлились, и дикий страх охватил Беатрис, страх, рожденный полным непониманием окружающего.

Что-то подсказывало ей, что все это не сон, а ужасная действительность. Слабо вскрикнув, она поднялась.

В следующее мгновение Беатрис испустила вопль ужаса, увидев скорпиона с поднятым хвостом, готового ужалить и тут же исчезнувшего в зияющей пустоте коридора через проем, где еще недавно была дверь.

– О! – воскликнула она. – Где я? Что случилось?

Ошеломленная, не в силах вымолвить больше ни слова, в оцепенении придерживая руками лохмотья одежды, Беатрис смотрела вокруг себя. Ей казалось, что за спиной у нее происходит что-то чудовищное и отвратительное. Она хотела закричать, но не смогла.

Беатрис сделала несколько робких шагов к двери, и платье, если так можно сказать об этих лохмотьях, упало на пол. Это привело ее в бешенство. Она попыталась найти что-нибудь и прикрыть свою наготу. Но ничего не нашла.

– Но… где же мой стул и где мое бюро? – воскликнула Беатрис, подходя нерешительными шагами к окну, где когда-то была мебель. Ее голые ноги бесшумно ступали, утопая в толстом слое пыли, которая покрывала все. – А моя пишущая машинка? Это невозможно? Господи! Но что же случилось? Может быть, я сошла с ума?

Везде были видны следы ржавчины, валялись стружки и опилки, одна или две матрицы. Резиновые элементы на последних еще можно было разглядеть, а вот буквы уже почти стерлись.

Окутанная роскошной мантией блестящих волос, девушка присела, чтобы лучше разглядеть этот странный и непонятный феномен. Она хотела было поднять одну маленькую литеру, но та рассыпалась в ее пальцах, превратившись в мелкую белую, почти неосязаемую пыль. Вскрикнув дрожащим голосом, Беатрис отпрянула, охваченная ужасом.

– Боже мой! – прошептала она, – что все это значит?

Несколько мгновений девушка стояла ошеломленная, не в состоянии шевелиться и о чем-либо думать. Почти не дыша, в изумлении созерцала она спектакль в этом театре смерти.

Беатрис бросилась к двери. В коридоре посмотрела направо и налево, повернула голову к обвалившейся лестнице, покрытой, как и все вокруг, пылью и паутиной. Громко крикнула:

– Эй! На помощь! На помощь!

Ответа не было.

Только эхо глухо отозвалось, что еще больше укрепило ее в сознании полного и жуткого одиночества.

Как? Ни единого живого звука? Даже самого маленького? Ничего!

С когда-то шумных и оживленных улиц города сейчас не доносилось ни малейшего звука.

Только свинцовая тишина, из которой, казалось, была слеплена эта удушающая атмосфера. Тишина, окутывавшая Беатрис саваном смерти.

Ошеломленная, пораженная всеобщим хаосом, дрожащая, вбежала она в кабинет. Вдруг ее нога задела какой-то твердый предмет, погруженный в пыль.

Беатрис нагнулась, подняла его, осмотрела.

– Моя стеклянная чернильница! Как? Только такие предметы еще и сохранились?

Это был не сон, а реальность. Она начала, наконец, понимать, что случилась какая-то огромная, немыслимая катастрофа, что трагическое бедствие обрушилось из космоса на Землю.

– А моя мама! – воскликнула Беатрис, – моя мать… мертва, сейчас мертва? Но как давно?

Беатрис не плакала, а лишь застыла в ужасе. Вскоре она начала дрожать от холода, ее зубы стучали.

Девушка стояла опустошенная, не зная, что делать и куда идти. Случайно ее блуждающий взгляд упал на дверь, ведущую в кабинет Штерна, его лабораторию и комнату для консультаций. От двери осталось лишь несколько гнилых досок, свисающих на ржавых петлях.

Шатаясь, Беатрис направилась туда. Роскошные развевающиеся волосы делали ее похожей на средневековую леди Годива. Горячие слезы обжигали лицо. С трудом передвигаясь, она крикнула сдавленным от страха голосом:

– Мистер Штерн! Эй, мистер Штерн! Вы тоже умерли? Это невозможно! Это более чем ужасно!

Нерешительно, боясь увидеть новые ужасы, Беатрис попыталась разглядеть что-либо, несмотря на слепящую пыль. Страшное предчувствие тисками сжало ее сердце при мысли о том, что она может увидеть, но еще больший страх испытывала она перед тем опустошением, что царило позади нее.

На мгновение она остановилась на развалившемся пороге, опираясь левой рукой на сгнившую дверную раму. Затем с криком устремилась вперед, и в этом крике страх уже уступил место радости, а отчаяние – надежде.

Беатрис забыла, что была совсем голая, если не принимать во внимание мантию распущенных волос. Она забыла про разрушение и хаос.

– Слава Богу!

Там, в кабинете, среди различных обломков, которые почти превратились в прах, ее удивленные глаза различили мужской силуэт – тело Аллана Штерна.

Он был жив!

Штерн пристально вглядывался в нее, но не видел; потом неуверенно протянул руку.

Он жив!

Она была не одна среди этих руин.

Разговор

Пока Беатрис смотрела на него, радость в ее глазах погасла. Он ли это?

Да, это он. Она узнала его, несмотря на жуткие лохмотья, на длинную рыжую, покрытую пылью бороду и фантастические усы, несмотря на неподвижный бессознательный взгляд.

Но какая немыслимая метаморфоза! В памяти всплыл совершенно иной облик этого человека, бывшего когда-то ее шефом: чисто выбритого, уверенного в себе, элегантного и остроумного, способного одновременно решать тысячу сложнейших вопросов и руководить многочисленными работами.

Теперь этот человек был неподвижен и совершенно беспомощен. Но, услышав голос Беатрис, он вдруг пробудился и протянул к ней дрожащие руки. Затем замер и пристально посмотрел на девушку.

Он еще не успел привести в порядок свои мысли, овладеть собой.

Беатрис увидела страх в его покрасневших моргающих глазах.

Но вскоре инженер сумел взять себя в руки. Под взглядом едва переводящей дух молодой женщины, стоящей на пороге, он прогнал свой страх. Она вновь увидела его столь же смелым, как и прежде.

Беатрис видела состояние души мужчины по его лицу и почувствовала себя увереннее.

За то долгое время, когда мужчина и женщина разглядывали друг друга, как дети, очутившиеся на страшном и темном чердаке, когда ни одно слово не сорвалось с их уст, между ними установилось безмолвное понимание.

Подчиняясь внутреннему инстинкту, девушка подбежала к Штерну. Позабыв о приличиях и своей наготе, она схватила инженера за руку и спросила дрожащим, прерывающимся голосом:

– Что это? Что все это может означать? Скажите мне!

Она просто вцепилась в него.

– Скажите мне правду и спасите меня! Это действительность?

Глядя на нее, Штерн грустно улыбнулся. Затем он осмотрелся. Губы его дернулись, но он не вымолвил ни слова. Штерн сделал очередное усилие и заговорил хриплым голосом, будто многолетняя пыль мешала ему нормально выговаривать слова:

– Там, там… Не бойтесь. Должно быть что-то произошло, пока мы… пока мы спали. Я узнаю это. Нет причин для беспокойства.

– Но… Но посмотрите!

В отчаянии она показала на окружающий их хаос.

– Да, я вижу. Но это неважно. Вы живы, я тоже жив. Нас как минимум двое. Может быть, где-то есть еще люди. Вскоре мы это узнаем. И что бы ни случилось, мы все преодолеем.

Он повернулся и, придерживая истлевшие лохмотья того, что еще недавно было строгим городским костюмом, пробрался через обломки к окну.

Если вам когда-либо приходилось видеть старое огородное пугало, согнувшееся под порывами ветра, у вас будет полное представление о внешнем виде инженера Штерна. Ни один бродяга не мог бы представлять собой столь потрясающее зрелище.

Спутанные, покрытые толстым слоем пыли волосы спадали ему на плечи, а всклокоченная борода доходила до пояса. Даже его брови, обычно редкие, были похожи на небольшие пучки соломы.

Однако внешний вид мало беспокоил Штерна. Быстрым движением инженер разорвал толстую сеть паутины с запутавшимися в ней мертвыми насекомыми, густо оплетавшей зияющий проем окна.

Он посмотрел вдаль.

– Боже мой! – воскликнул мужчина, машинально отступив от окна.

Она подбежала к нему и спросила:

– Что там такое?

– Я… Я еще не знаю. Но это нечто необычное. Жуткое! Это… Нет, нет, лучше не смотрите туда. Пока…

– Я все должна знать! Дайте мне взглянуть!

Она стояла сейчас рядом с ним и тоже видела огромный мегаполис, раскинувшийся под лучами жаркого солнца. Воцарилась тишина. Слышалось лишь жужжание попавшей в паутину обезумевшей мухи и дыхание людей.

– Все… разрушено? – выдохнула наконец Беатрис. – Но… как же…

– Разрушено? Да, кажется именно так, – ответил инженер, сумевший невероятным усилием воли побороть волнение. – Будем откровенны, лучше всего приготовиться к самому худшему. Ничего другого нам и не остается.

– К худшему? Вы хотите сказать…

– Я говорю лишь о том, что находится перед нами. Вы должны были бы понять это и сами.

Вновь воцарилась тишина. Молодые люди стояли, терзаемые чувствами, которые невозможно выразить словами. Инстинктивно инженер положил свою руку на плечо девушки и притянул ее к себе.

– Последнее, что я помню, – пробормотала та, – это то, что сразу после того… сразу после того, как вы перестали мне диктовать отчет о Тонтонском мосте, я вдруг почувствовала себя… а, мне вдруг захотелось спать! Я захотела на минутку прикрыть глаза, чтобы передохнуть, и затем… затем…

– Это?

Она кивнула головой.

– Со мной было то же самое. Кто же мог сделать подобное с нами? С нами и со всем миром? Вы говорите о ваших проблемах! Счастье еще, что вы живы и здоровы и… и…