Текст книги "Билли Батгейт"

Автор книги: Эдгар Лоуренс Доктороу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Да хранит вас Бог! – пожелал он на прощание, помахивая рукой со ступеней.

Лулу открыл нам дверь в машину, мы забрались внутрь. Микки завел машину и мы тронулись. И только после этого мистер Шульц раздраженно спросил: «Ну и какого дьявола все это значило?», перегнулся через колени мисс Дрю и выхватил из моих рук Библию.

В машине стояла тишина, прерываемая шелестом страниц. Я смотрел в окно. Машина ехала вдоль главной улицы городка, спускаясь по холму вниз, мимо каких-то странных продуктовых магазинчиков. Я сидел бедро к бедру с прекрасной мисс Дрю в персональной машине человека, который еще несколько недель назад присутствовал в моей жизни недосягаемой мечтой, а сейчас я чувствовал, что более несчастливого и неудачливого парня чем я, на свете не существует. Весь путь в провинцию я держал окно машины открытым, чтобы не задохнуться от сигарного дыма – сейчас у меня не было сомнений, вот-вот наступит самое ужасное.

– Эй, Микки! – сказал мистер Шульц.

Глаза Микки, голубые с поволокой, обратились через зеркало заднего обзора на шефа.

– Останови у церкви, вон шпиль, видишь? – сказал мистер Шульц. Он зафыркал от смеха. – Вот о чем мы совершенно не подумали, – сказал он, положив руку на колени мисс Дрю, – Могу я присоединиться к похвалам в адрес вон того мальчишки, что сидит за вами?

– Не гляди, босс, на меня, – ответила она, – я тут совершенно ни при чем!

Мистер Шульц склонился немного вперед, чтобы видеть меня. Он широко улыбался, показывая все зубы, что у него были, превосходные зубы, кстати.

– Ну что? Я прав? Сам дотукал?

Я так и не смог ответить.

– Знаешь, – сказал он, обращаясь к мисс Дрю, – когда я говорю, я знаю какие слова мне употреблять. Этот малыш – действительно не протеже, а самый натуральный гений!

Вот таким образом я оказался записан в воскресную школу Онондагской церкви Святого Духа, в то нескончаемое благословенное лето 1935 года. Изучать всхлипы и вскрики вожаков банд, бродивших в пустынях Ближнего Востока, их проблемы с Законом, их суету и суетность, их проблемы взаимоотношений друг с другом, грандиозные их цели и задачи, установленные ими самими – вот была отныне моя священная обязанность в холодных классах церкви, под аккомпанемент влаги, стекающей с каменных стен, и сопливое сморканье моих одноклассников в костюмах или платьях с цветочками, как правило, на размер больше чем надо, под шмыганье ног по полу, обутых или голых, каждое проклятое воскресенье. Да, пройдя такой путь, какой я прошел, увидев, что я увидел, я мог бы с тем же успехом очутиться и в приюте Макса и Доры Даймонд.

Но воскресенье было лишь худшим из дрянного. Всю неделю мы только и делали что делали хорошее. Посещали больницу и несли с собой журналы и конфеты для инвалидов. Если попадался магазин с хоть каким-то товаром, на запчасти от тракторов у нас все-таки не хватало духа, мы заходили и покупали. В миле от городка лежало запущенное поле для гольфа, вместе с Микки и Лулу мы несколько раз ездили туда и гоняли шар через маленькие деревянные ворота в лунку. Я даже выиграл несколько долларов, было чудесно, но я больше не хотел ездить туда, после одного случая, когда Лулу в порыве спортивных переживаний от неудач сломал о колено свою клюшку. Лишь только моя нога ступала за дверь, вся босоногая молодежь городка окружала меня и не давала без них ступить и шага. Они следовали за мной везде и я покупал им конфетки, надувные шарики и мороженое, а в это самое время мистер Шульц под эгидой Американского Легиона занимался их папами и мамами, устраивал для них собрания, тянул всех в церковь на благотворительные службы, покупал домашние торты и приглашал всех откушать эти торты у него на приеме. Из всех нас, он, казалось, был единственным получающим истинное наслаждение от этого скучнейшего времяпровождения. Мисс Дрю нашла конюшню и каждое утро брала босса на верховую прогулку – я видел с шестого этажа, как они уносились в поля Онондаги и как она учила его правильности посадки. Почта работала каждый день на износ, получая товары из Бостона для мисс Дрю, начиная от твидовых пиджаков и перчаток, кожаных налокотников, хлыстов, шелковых шарфов и темно-зеленых шляп с перышками, до специальных ездовых ботинок, мягких, как губы лошади, и специальных штанов, блестевших особым кавалерийским цветом на том месте где происходило соединение задницы с седлом. Форма сидела на мисс Дрю как влитая, на мистере же Шульце – все выглядело смешно, его мощность фигуры терялась и контуры выступали угловато, даже мистер Берман захотел сказать ему об этом.

Время, действительно принадлежавшее мне и я от него был в восторге – только раннее утро. Я вставал раньше всех, заимев привычку покупать местную газетенку «Онондага-Сигнал» в киоске за углом. Эту газету я читал за завтраком в одном кафе, которое я нашел на соседней улице. Женщина-хозяйка пекла замечательные булочки, но я не открывал этих секретов никому. Кроме меня орган онондагской общественной жизни никто не читал, газета была слишком тупа со своими новостями с ферм, житейскими советами на каждый день и прописными мудростями, но они вставляли колонку комиксов про любимого мной «Фантома» и это давало мне хоть какую-то связь с реальной жизнью. Однажды утром я прочитал передовую статью о покупке мистером Шульцем одной разорившейся фермы и бесплатной отдаче ее в руки бывших хозяев. Вернувшись к отелю я увидел, что количество потрепанных автомобилей в округе прибавилось на порядок, окружая вход, сидели на корточках мужчины в комбинезонах и женщины в халатах. Время от времени из толпы, внутрь отеля или поверх его, устремлялась пара внимательных глаз. Иногда несколько пар одновременно. Я заметил, что эти люди если были худы, то были очень худы, а если толсты – то очень толсты. Мистер Шульц был дружелюбен с ними, он выходил на ступени и обычно подзывал кого-нибудь, садился с ним за угловым столом в ресторане отеля, будто это был его офис, слушал внимательно и задавал вопросы. Не знаю, сколько еще закладных он выкупил, наверняка больше ни одной, но что-то они от него получали. Или месячную сумму выкупа, или, что больше похоже на правду, пару долларов «чтобы волк у самой двери не сидел», как он выразился. Работала такая механика следующим образом: босс все выслушивал, приглашал страждущего на следующий день, а потом уже Аббадабба Берман в своем маленьком офисе на шестом этаже вручал коричневый конверт с деньгами. Мистер Шульц не хотел походить на Господа Бога наяву, в этом он проявлял величайший такт.

Мне до сих пор непонятно, как такая красивая местность могла быть такой ощутимо бедной? Я путешествовал по округе, спускался вниз по речке, переходил мост, бродил по полям, каждый раз забредая все дальше и дальше, и обнаружил, что никакого вреда от неба, от цветов и деревьев мне не будет. Я встречал иногда дома, сараи, даже коров, но и от них исходило спокойствие умиротворенности. Посещали философские мысли о бренности всего земного, о том, что жизнь каждого города когда-нибудь заканчивается и возникает потребность в хорошей дороге. Телеграфные столбы вдоль свежего асфальта, со звенящими от пробегающего в проводах электричества, звали, белая краска, разграничивающая середину дороги, виднелась на каждом мало-мальски опасном повороте или спуске, светилась рачительным отношением к пути. Я привык к соломенному запаху полей и неожиданно-острым волнам аромата навоза, изредка кучками появлявшимся на дороге. То, что я раньше слушал как тишину, на деле оказалось наполненным звуками природы: ветром, шорохом, гуканьем, скрипами, всем, что было невидимо. Я ощутил, после нескольких таких экскурсий, как надо слышать жизнь и чувствовать ее, перед тем, как ты научишься видеть ее, будто зрение самое нелепое из способностей человека воспринимать мир. А поучиться у развернувшегося передо мной таинственного ландшафта было чему; к примеру, не возникало дискомфорта между простотой земли и огромной бездонностью неба, общее впечатление портил только безыскусный вид человеческих жилищных времянок, их вставленность в природу. Поэтому я начал сворачивать в леса, от дорог подальше, залезал в такие уголки, где, казалось, не могло быть никого, кроме меня. И однажды, на каменистой тропе, в стороне от цивилизации, я услышал неземной гул, который по приближении становился все явственнее, все слышнее, и стал напоминать гудение танковой армии. Я поднялся на взгорок и увидел облако пыли, вздымающееся с далеких полей. Опустив глаза вниз, увидел, что подо мной стоят, у края леса, черные трактора и грузовики бедняков-фермеров. Вся округа шевелилась, трактора ели землю, вытряхивая пыль в воздух, шла уборка томатов, за тракторами шли грузовики, принимая с лент помидоры в свои кузова, за ними шли люди, наклонялись к земле и поднимали оставшиеся овощи и складывали их в заплечные мешки, которые они, впрочем, волочили за собой, некоторые даже тащились на четвереньках: мужчины, женщины, дети. В нескольких я признал учеников воскресной школы.

Только на этом холме мне стала ясна стратегия и замысел мистера Шульца. Я удивился, почему они так легко дают себя одурачить, ведь он даже не скрывает того что делает, он не пытается кого-либо обмануть, ему этого и не надо, для всех здешних людей не важно, что в Нью-Йорке он – гангстер первой величины, для здешних, Нью-Йорк – клоака, а то, что он здесь сидит, так пусть сидит, раз у него есть дела, зла он никому не делает. Им было даже наплевать на то, что они знали, почему он делал так или иначе, даже на то, что он, не скрывая ничего и ни от кого, все равно делал так, как делал. Разумеется, его цель была ясна всем, но так ведут себя все, кому в той или иной степени нужно доверие народа, все строят дутые замки, чтобы их было видно на всю округу.

Однажды за ужином он сказал:

– Знаешь, Отто, я платил судье ровно столько, сколько у меня уходит здесь на все про все! И судьи такого здесь не сыщешь, только – дешевле. – сказал он, улыбаясь своей мысли, – Я прав, Отто? Мы работаем напрямую, без околичностей, свежие яйца прямо с фермы!

Он расхохотался, все в Онондаге шло так, как он и задумал.

Но, судя по виду Аббадаббы Бермана, тот себя чувствовал не в таком сангвинистическом настроении. «Судьей» именовался мистер Хайнс, человек из комиссии по делам, связанным с организованной преступностью. До того, как федеральная служба налогов смешала все карты, мистер Хайнс отправлял тех полицейских, кто подходил очень близко к делам Шульца, на повышение на Стэйтен-Айленд, ближе к общегородским делам, а ночных и сменных судей всех судов района, тех, кто не понимал ситуации, увольнял на пенсию, ну и, как сливку с пирога, он просто купил выборы на место районного судьи – в итоге стал самым добросердечным и мягким районным судьей за всю историю города Нью-Йорка. Вести бизнес стало просто. Но «федералы» запутали все и каждый начал выворачиваться, как может. Если к этому добавить тот факт, что банда все-таки не входила естественным элементом в систему и крайне нуждалась в легитимизации, то на нее нельзя было естественным образом и рассчитывать, только обычным, бандитским. Третья проблема была мисс Дрю. Мистер Берман не знал, что она за фрукт и каков ее статус в банде. Да, она была высококлассной дамой, знала, как правильно делать благотворительность, знала, как правильно держать вилки и ложки, знала все «можно» в той или иной ситуации и все «нельзя». Она еще добавляла стиль к образу Голландца, людям было трудновато поверить очевидности того, что он – простой гангстер. Но она, в его понимании мира, была величиной X. Мистер Берман объяснил мне, что в математике, когда ты не знаешь, что значит та или иная величина, не знаешь, плюс она или минус, ты ее называешь Х. Вместо числа ты присваиваешь ей букву. У мистера Бермана нет уважения к буквам. Вот и сейчас он глядит на нее, как на неизвестное. Мисс Дрю, со смехом, правой рукой берет салатницу, а левой – лезет мистеру Шульцу в ширинку, как бы это незаметно всем остальным, но мистер Шульц приподнимается и проливает бокал вина на себя, кашляет в салфетку, краснеет и говорит ей, что она допрыгается, сучка хренова.

На другом столе, вовсе не осчастливленные пребыванием в отеле, сидят Ирвинг, Лулу и Микки. Они молчат. Когда мистер Шульц повышает голос, Лулу, не видя в чем дело, автоматически встает и сует руку к пистолету, но удерживается Ирвингом. Мисс Дрю разбила общность и цельность банды, в банде теперь – иерархия, четыре главных члена сидят на одном столе, а три не очень главных – на другом. Требования специфической Онондагской жизни заставляют босса проводить почти все время с мисс Дрю и со мной, больше с мисс Дрю без меня, даже я чувствую, как меня используют и мне это не нравится, поэтому я могу представить, что чувствуют Лулу, Ирвинг и Микки. А мистер Берман должен всем этим еще и как-то управлять.

Начни нью-йоркская пресса писать о том, что здесь делает пресловутый Голландец – наша позиция бы поменялась в мгновение ока, но я не мог бы об этом узнать. А пока все шло, как шло, странно и вольготно, с привкусом ненастоящести для меня, якобы мистер Шульц и мисс Дрю были мои отец и мать. Так я подумал, даже не подумал, а ощутил однажды на мессе в католическом соборе Сент-Барнабас. Она состоялась так рано в воскресенье, что, даже после нее, мне пришлось тащиться в воскресную протестантскую школу. Он снял на мессе шляпу, она обернула голову белой льняной шалью, мы сидели на скамье, торжественные и скорбные, слушали орган, его звучание я просто не перевариваю, орган, как очень правильный во всем речитатив, вдалбливал в тебя правильность и еще раз правильность, святой отец в шелковом облачении качал нечто дымящееся под рисованным Христом распятым на кресте. Нет, я не так переживал о жизни о своей преступной, были вещи еще хуже. Самые плохие, что я мог представить – уходя из собора, мистер Шульц поставил свечку за упокой души Бо Уайнберга и ругнулся про себя.

После службы святой отец вышел поговорить с нами, я не видел до этого святых отцов на улице, вне службы, он выглядел немного по-земному в своей рясе. Но священники тоже люди, они тоже все видят, видел и он нас. Его звали отец Монтень, он говорил с акцентом, он поздоровался со всеми, пожал мне сердечно руку и затем они с мисс Лолой мисс Дрю начали говорить по-французски. Он был француз из Канады, на голове немного жестковатых, тщательно причесанных, вьющихся волос – из-за этого лысым он не выглядел. Слушая их перепевы, я ощутил себя немым, безъязыким идиотом, толстым от булочек, потребляемых мной ежеутренне, и огромных кусков мяса, потребляемых мной в остальное время, очки мои, с простыми стеклами, запотели, я вспомнил, что я еще хожу в воскресную школу, причесываюсь и ношу вещи, которые мне заказывает мисс Дрю из Бостона (она перешла ко мне в заботах), я каждый день моюсь, живу за некий счет, который оплачивает босс, мисс Дрю сделала из меня своего действительного протеже, она заботится обо мне, будто отвечает за меня, все так странно. Потом она обернулась ко мне и внимательно взглянула на меня. Но в ее глазах я не уловил той ощутимой внимательности, она, казалось, могла позволить себе не ставить задачу отличать реальность от мечтательности и могла думать и о том и о другом одновременно, а может она была настолько богатой, что могла позволить себе думать всегда только о том, что она считает действительным в данный момент, т.е. обо мне… Я уже ничего не понимал, выжатый мысленно как лимон, я чувствовал себя не ответственным за себя, я слишком часто улыбался, говорил как сосунок и меня оттеснило течение жизни к практике быть лживым и неестественным, я стал делать вещи, о которых и помыслить не мог, разгуливая в куртке с надписью «Шадоуз» по Бронксу, я стал подслушивать чужие разговоры, как полицейский, пытаясь выяснить, что же все-таки вокруг происходит?

Однажды ночью я почувствовал запах сигары и услышал голоса. Я встал и пошел в коридор, откуда через полу-прикрытую дверь номера мистера Бермана, из той комнаты, где у него установился офис, доносился разговор. Мистер Шульц был в халате и шлепанцах, было поздно и они говорили не очень громко, и поймав бы меня на подслушивании было ясно, что они сделают. Но мне было по большому счету уже наплевать, я был членом банды, я веду их образ жизни, да и какого черта жить на одном этаже с мистером Шульцем и не попробовать узнать, о чем он иногда говорит. Мои способности слышать не улетучились по сравнению с прежней жизнью и я встал рядом и послушал.

– Артур, – говорил мистер Берман, – ты знаешь – ребята за тебя на смерть пойдут.

– Им не надо идти за меня на смерть. Им сейчас надо ничего не делать. Только держать глаза открытыми, шаркать ножками перед леди и не щипать горничных за задницы. Это так невыполнимо? Я платил и плачу им, так? У нас у всех оплаченный отпуск. Какого дьявола им еще нужно?

– Никто не проронил и слова. Но я тебе скажу то, что они не скажут. Это трудно объяснить. Все эти манеры и прочая мишура – это удар по их самоуважению. В двадцати милях по дороге есть стрельбище. Может отпустишь их выпустить пар, пусть постреляют в свое удовольствие?

– Ты что спятил? А если они устроят потасовку там, из-за какой-нибудь шлюшки перестреляют всю деревенщину? Нам только этого не хватает – начать выяснять отношения с фермерами!

– Ирвинг этого не допустит.

– Извини, Отто, мы говорим о моем будущем.

– Правильно.

Они помолчали с минуту. Затем мистер Шульц продолжил:

– Понятно. Мисс Дрю?

– Я до сих пор так и не услышал ее полное имя.

– Знаешь, давай позвони Куни, пусть привезет проектор, холостяцкие фильмы и пусть ребята оторвутся!

– Артур, выслушай меня теперь. Она – серьезные взрослые мужчины, они не такие мыслители, но думать они могут и они могут так же беспокоиться о своих судьбах, как и ты – о своей.

Я услышал как мистер Шульц начал ходить. Затем он остановился.

– Господи! – вскрикнул он.

– И тем не менее! – ответил мистер Берман.

– Отто, да у нее даже денег больше, чем у меня, о чем мы говорим? Она – просто другая. Да, она – сучка испорченная, они все такие, но я тебе обещаю, придет время, я ей сожму кое-что кое-где и все встанет на свои места!

– Они помнят Бо.

– Ну и что ты имеешь в виду? Я тоже помню, я тоже расстроен, я больше их расстроен. Я просто помалкиваю об этом.

– Не влюбляйся, Артур. – сказал мистер Берман.

Я быстро вернулся в свою комнату и лег в кровать. Дрю Престон – красива, стройна и двигается с неуловимым изяществом женщины. Когда она не думает о себе, так было, когда мы пошли с ней на природу, она становится волшебницей из старой-старой сказки потрепанных книжек приюта, наверно, еще прошлого века, она становится доброй, плоть от плоти доброй хозяйкой всех зверюшек леса, ее лицо меняется, она не знает, кто она и откуда пришла и с кем сейчас, и этот изогнутый овал рта и зеленые, с чарующей глубиной, глаза, которые могут быть злыми и прятать решимость под длинными ресницами – такой она волнует всех. Все мы в той или иной степени подпали под ее влияние, даже философски настроенный мистер Берман, самый старший среди всех, и может даже с явным мужским дисбалансом, с существованием которого он давно смирился, и которое напомнило о себе лишь в присутствие этой тонконогой особы. Но все это делало ее очень опасной, она не уравновешивала команду, она оцветила наше существование на какой-то момент, сумев влезть в роль, предложенную нашим окружением, но одновременно ослабила наши имена. Как, к примеру, тогда, когда пастор спросил при приеме в воскресную школу мое имя, я ответил

– Билли Батгейт, и наблюдая, как он записывает это имя в книгу, я понял, что я крестился в банду, потому что отныне у меня есть такое имя, которым я могу пользоваться, когда чувствую, что оно мне подходит. Так Артур Флегенхаймер мог изменить себя на Голландца Шульца, а Отто Берман – в некоторых кругах на Аббадаббу. Так наши имена будто номерные знаки на машине, существуют с машиной, но освещаются только при определенных обстоятельствах, на опознавание. А мисс Лола на борту лодки и мисс Дрю в отеле «Савой», в Онондаге стала мисс Престон – она тоже, как и мы, стала меняющейся в зависимости от жизни. Хотя я должен признать, что возможно в отеле «Савой» у меня сложилось о ней неправильное впечатление, ведь клерк приветствовал ее как мисс Дрю, но, наверно, не потому что это ее девичья фамилия, а просто может он так давно ее знал, еще с детства, что предпочитал не называть ее по-новому. Наверно, не надо мне было так все жестко расставлять по полочкам, даже по кличкам, может это была моя собственная проблема, что мне надо было знать вещи четко – ведь я ожидал, что они не будут меняться. Но сам-то я менялся, кто я был, где я сейчас? Каждое утро – надеваю очки с ничего не увеличивающим стеклом, каждый вечер – снимаю их, будто только без них могу спать. Я поступил в ученики на гангстера, а обучался святой Библии. Я был уличный пацан из Бронкса, а жил в провинции как Лорд Фонтлерой. Сравнивая то и это – получалась бессмыслица, но я везде оказывался на своем месте. А если ситуация изменится, изменюсь ли я? Да, ответ был – да. Подобные размышления привели меня к мысли, что может вся идентификация людей и имен тоже явление временное, потому что ты идешь по жизни временных ситуаций. Такая мысль очень успокоила меня. Я назвал ее про себя «теорией номерных знаков». Как чистую теорию ее можно применить к кому угодно, сумасшедшему или нормальному, не только ко мне. Я почему-то перестал волноваться за мисс Лолу мисс Дрю мисс Престон так, как за нее волновался мистер Отто Аббадабба Берман. Надену новый халат, дождусь, пока мистер Артур Флегенхаймер Шульц уйдет спать, постучусь в дверь к Аббадаббе и скажу ему, что значит Х. А помнить мне надо обо всем этом, о том, что привело меня к таким выводам, по совсем другим причинам – и вот этого никому не открывать. Помнить надо о своей исключительности. И это не изменится.