Текст книги "Искатель. 1969. Выпуск №5"

Автор книги: Эдгар Аллан По

Соавторы: Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов,Борис Поляков,Лев Константинов,Даниэль де Паола
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Поплыли полосы серого тумана – предвестника теплона. Я увидел, как комбайны все разом повернули и помчались на север, как люди в скафандрах спешили к самолетам.

Экран совсем помутнел. Потом возникла черная выжженная равнина под бурым клубящимся небом. Так выглядело плато после теплона. Но таким оно оставалось недолго. Уцелевшие корни растений выбрасывали новые побеги, и уже спустя десять-двенадцать суток снова плескалось, уходя к горизонту, желтое море. Это был слант – воскрешение растительности, венерианское чудо.

Рэй вставил в проектор новую пленку. Теперь я увидел, как надвигается теплон – сперва далекая черная полоска, она быстро росла, разбухала, заливала экран. И вдруг откуда-то снизу в эту плотную стену мрака врезалась белая машина необычных очертаний. На мгновение теплон поглотил ее, будто слизнул, но вот она вынырнула, по ней проносились смутные тени, и теперь машина шла по плавной спирали, шла вместе с теплоном… Наверное, это продолжалось несколько минут, потом машину резко подбросило, она беспомощно закувыркалась… ее заволокло чернотой…

Экран погас.

– Что это? – спросил я изумленно.

– Беспилотная модель, – сказал Рэй. – Наша четвертая модель. Она продержалась в теплоне семь минут.

Он начал объяснять, но я уже понял без него, и меня охватило волнение. Да, это была превосходная идея: самолет не должен быть инородным телом в атмосферных вихрях, телом, тупо сопротивляющимся действию внешних сил. Пусть вихри работают на него, он должен как бы слиться с ними, черпать из них энергию…

Я провел в конструкторском бюро целый день. Рэй терпеливо знакомил меня с расчетами, с аэродинамическими особенностями атмосферных вихрей, с повадками черных теплонов. По правде, я был поражен гигантским объемом исследовательской работы, проделанной конструкторами и метеорологами. Да, тут шла борьба. Настоящая, упорная, захватывающая. Обуздание стихии? Нет, для этого пока еще время не настало. Но приспособление к ней и использование ее.

В одной из комнат стояло кресло с аппаратурой и экраном – кресло, каким пользуются некоторые из главных конструкторов и на Земле.

– Недавно, – сказал Рэй, – по нашей просьбе нам доставили с Земли этот комплекс. Но мы пока что… Очень трудно освоить. Очень.

«Борга бы сюда, – подумал я. – Вот кого здесь не хватает. И не только здесь…»

Я понимал, что Рэй устал от многочасовых разговоров и объяснений. Да и у меня, признаться, от обилия впечатлений трещала голова. Надо было прощаться. И надо было что-то на прощание сказать.

– Рэй, – сказал я, – ты ведь знаешь, что я был пилотом. Просто пилотом дальних линий.

Он выжидательно смотрел на меня сквозь черные очки. Маленький широкоплечий человек с обожженным лицом. Кажется, он послал менто-сигнал, но я не понял.

– Здесь все по-другому… непривычно для меня, – продолжал я с запинкой. – Но если мой опыт пригодится, то…

– В любой день ты можешь начать работу, – сказал Рэй.

* * *

По метеосводке черный теплон проходил сегодня примерно на семьдесят пятом градусе северной широты, и я вылетел ему навстречу.

Рэй Тудор отговаривал меня. Отговаривало все конструкторское бюро. Но я настоял на полете. Пятая модель раз за разом давала неплохие результаты, недаром же мы бились над ней столько времени. Автопилот, может, и надежнее пилота как такового, но самолеты нужны в конечном счете для перевозки людей. Словом, я настоял на испытательном полете.

Я летел на юг. Вот они, ундрелы, необжитая, дикая от века, выжженная теплонами страна. Подо мной простирались равнины и горные цепи, над которыми курился белесый туман. Я отчетливо увидел целое семейство вулканов, все они старательно работали, выплевывая коричневую, расползающуюся по склонам лаву.

Наружные датчики донесли, что машина вошла в область теплона. А потом я увидел его.

С непостижимой быстротой передо мной вырастала черная стена. Гигантскими змеями свивались в дьявольский клубок многоцветные жгуты – от голубоватого до неистово-красного, – я знал, что это были струи газовых смешений, но не мог отделаться от ощущения, что они живые…

Запищал радиовызов. Я коротко ответил Рэю: «Вхожу в теплон».

Приборы показывали движение и фронт теплона, и я направил машину под острым углом к его направлению.

Сильно качнуло, бросило вниз. Я закрыл на миг глаза, представив себе, как бешеные жгуты обвивают машину. Ну, будь что будет…

Самолет выровнялся. Будто плавная морская волна его подхватила, и он пошел на гребне этой волны… А вернее, он шел длинной спиралью, как бы ввинчиваясь в огненную карусель, шел вместе с теплоном, слившись с ним. Да, черт возьми, слившись с теплоном, а не противодействуя ему.

Радиосвязь была прервана. Да, собственно, мне и нечего было докладывать: приборы исправно делали свое дело, записывали информацию…

Все же я выдержал программу до конца, до последней, двадцатой минуты. Я начал выводить машину из потока и убедился, что теплон не намерен ее выпустить. Я прямо-таки чувствовал, как ходят по корпусу самолета волны напряжений под ударами вихрей. Машину трясло и бросало, она проваливалась и крутилась, но все же ей было не так плохо, как мне.

Я чувствовал, что теряю сознание. Одна только мысль осталась: не выпустить поворотный манипулятор, не выпустить, не поддаться, пусть будет что угодно, только не выпустить, и надо выжать полную скорость, тогда, может, удастся вырваться из этого ада.

Не знаю, сколько времени я лежал в кресле и висел на ремнях без сознания. Но когда я очнулся, огненных вихрей на экране не было, по нему плыли спокойные темно-розовые волны. Я с трудом оторвал онемевшую руку от манипулятора, выключил инфракрасный экран. В низком небе клубились бурые облака, обычные, родные…

Вырвался, значит!

Но куда меня занесло? Должно быть, на полной скорости и с рулем, намертво положенным влево, машина описала огромную кривую…

Только теперь я услышал писк радиовызова. В ушах было заложено, голос Рэя не столько звучал, сколько угадывался. «Ну что? Алексей, ну что? Ты вышел?» – «Да, – заговорил я, почти не слыша собственного голоса, – вышел из теплона… Что? Еще не знаю… Сейчас определюсь».

Но определяться особенно не требовалось. Я сразу понял, что подхожу с юго-юго-востока к Плато Сгоревшего Спутника. Уж это плато я знал хорошо. Сказав об этом Рэю, я выключился и стал выбирать место для посадки. Мне было просто необходимо сделать передышку, прийти в себя, почувствовать под ногами твердую, надежную землю.

Я посадил машину на краю желтого разлива кустарника, неподалеку от ползущего комбайна, и вылез из кабины.

* * *

В кустарнике было полутемно – так плотно смыкались над головой густые мохнатые ветви. Я лежал, прислонясь спиной к сплетению желто-серых стволов. Прямо передо мной, пригибая ветку, висели два продолговатых плода – новая мутация венерианской дыни. Хорошо бы сейчас вспороть дыню, вонзить зубы в прохладную сочную мякоть…

Поблизости заурчал мотор комбайна. Заколыхались ветви, кто-то ходил в кустарнике. Не хотелось подавать голос. Напряжение еще не отпустило меня.

Комбайнер, должно быть, прошел к самолету. Обнаружив открытый люк, он, конечно, пойдет искать пилота. Я устало закрыл глаза.

А когда открыл их, то увидел фигуру в скафандре. Комбайнер наклонился надо мной, всмотрелся с беспокойством…

Это была Олив. Ее губы зашевелились, я услышал в шлемофонах ее низкий голос:

– С тобой что-нибудь случилось, Алексей?

– Нет, – сказал я. – Просто немного устал.

– А я всполошилась, вижу, сел самолет, а пилота не видно. Может, позвать врача? Тут недалеко станция.

– Ничего не нужно, Олив. Теперь уже хорошо… Если бы вот кусочек дыни съесть…

– Сейчас. – Она вытащила из ножен у пояса короткий нож и срезала один из плодов.

Я засмеялся.

– Как же я буду есть в скафандре?

Олив пристально посмотрела на меня: «А ты не пробовал?» Ее менто было отчетливым, но я усомнился, правильно ли понял. Уж очень странный вопрос…

Она села передо мной. Переключила регулятор давления в скафандре. Подождала – какое-то непонятное, отрешенное спокойствие было в ее глазах. А потом… потом произошло невероятное.

Неторопливо она освободила шейные замки гермошлема… так же неторопливо сняла его, обыкновенным женским движением поправила волосы…

Я оторопел. Да полно, уж не снится ли мне это?..

Шлем лежал рядом, я мог потрогать его. Олив глубоко вздохнула и, медленно выпустив воздух, сразу сделала новый вдох. Затем вырезала из дыни ломтик, впилась крупными белыми зубами в розовую мякоть. Улыбнулась мне. Но я видел, что дышать ей не легко. Она доела ломтик, облизнула губы, покрытые соком. Спокойно надела шлем, защелкнула замки…

Несколько секунд она дышала, раскрывая рот при каждом вдохе. Потом дыхание ее стало ровным, обычным. Должно быть, что-то в моем лице рассмешило Олив, у нее дрогнули губы и подбородок.

– Как это у тебя получается? – спросил я изумленно.

– Здесь, в зарослях, это не так уж трудно, – ответила Олив. – То есть, конечно, трудно, но… дливенно привыкаешь. Я знаю комбайнеров, которые выдерживают гораздо дольше, чем я.

Если бы я не увидел это своими глазами, то ни за что бы не поверил. Конечно, я знал, что здесь, в полярной области, сделано многое. Могучая растительность сильно охлаждает воздух и изменяет его состав. Но неужели до такой степени?..

– Алексей, – услышал я голос Олив, – ты больше не хочешь со мной разговаривать?

Я улыбнулся детской наивности вопроса.

– Нет, Олив, просто я немного задумался… Я хочу с тобой разговаривать, я хочу, чтобы ты научила меня дышать без скафандра.

В ее светло-карих глазах заплескался смех.

– Ты хочешь, чтобы я тебя учила. А я не умею учить. Есть другие люди, которые умеют, обратись к ним.

– Понимаешь, Олив, мне другие люди как-то не очень… ну, они нужны мне не так, как ты…

– Если бы я была тебе действительно нужна, – сказала она, глядя мне прямо в глаза, – ты бы чаще со мной разговаривал. Ты бы чаще прилетал сюда, на плантации. – Она выпрямилась, прислушалась. – Летит самолет. Наверное, за тобой.

Мы поднялись. Стоя по грудь в зарослях, мы увидели, как белый самолет идет на посадку, снижаясь к тому месту, где стояла моя машина.

– До свидания, – Олив пошла к своему комбайну.

– До свидания, – ответил я. – Теперь буду часто прилетать к тебе.

Продираясь сквозь кустарники, я направился к приземлившемуся самолету. Из кабины выпрыгнули двое. Конечно, Рэй. А вторым… я присмотрелся… да, вторым был мой отец.

Я услышал его менто: «Мы тревожились за тебя…»

* * *

Рэй и другие конструкторы из нашего бюро не раз говорили, что у меня сильное воображение. Может, так оно и было, но вот владеть своим воображением оказалось очень не просто. Нужна была длительная тренировка, большая концентрация мышления, чтобы на конструкторском экране возник не многоцветный хаос, проецируемый обычным образным видением, а чертеж.

Сегодня дело шло как будто неплохо. Довольно ясно я представлял себе, как подвижные обтекатели скользят по телу самолета под ударами вихрей, удерживая машину на курсе при выходе из теплона. Я представлял себе форму этих обтекателей, и на экране начала вырисовываться конструкция. Только не спешить! Еще раз…

Я скорее почувствовал, чем услышал, что в комнату кто-то вошел и остановился за моей спиной.

Рэй Тудор сказал:

– Извини, Алексей, но тебя срочно вызывает Олив. Она набрала код моего видео.

Он протянул видеофон. Олив глянула на меня с экранчика широко раскрытыми встревоженными глазами.

– Ты работаешь, знаю, – заговорила она, – но тут тебя дожидается пилот. Он прилетел с Земли. Он был в Дубове у твоих родителей, и они ему сказали, что ты в Венерополисе. Он тебя ждет, Алексей.

Со вздохом сожаления я стянул с головы конструкторский шлем. Не люблю, когда отрывают от работы. Но делать было нечего. Я вскочил на велосипед и поехал домой.

Мой дом – маленький трехкомнатный коттедж – стоял на самой окраине Венерополиса, недалеко от опорной стены купола. В палисаднике, окруженном молочаем и кустами веноля, сидел на скамейке Всеволод. Я сразу узнал его, хоть он и заметно изменился, возмужал, что ли. В уголках его прежде подвижных губ теперь появились незнакомые твердые складки. А вот Всеволод, похоже, не узнал меня. Только когда я приблизился, он вскочил, заулыбался, схватил мою руку.

– Привет, старший! Вот здорово – смотрю на тебя и думаю, Улисс это или не Улисс. Давно не виделись…

– Давно, – сказал я.

Олив стояла на крыльце, глаза у нее были такие же встревоженные, как на экране видеофона. Я попросил ее принести пива и еще что-нибудь.

Мы сели на скамейку.

– У тебя пятна на лице, – сказал Всеволод. – Это ожоги?

Я промолчал.

– Знаю, – продолжая он, – ты испытываешь новые самолеты. Старший, меня переводят первым пилотом на линию к Юпитеру, сегодня я последний раз на Венере – и вот решил прийти попрощаться…

Олив поставила на столик перед нами кувшин с пивом, стаканы и блюдо с разрезанной на длинные ломти дыней. Я отпил пива и подумал, что, пожалуй, стоит найденную утром конструкцию упростить за счет добавления одной степени свободы. Интересно, как увеличится при этом подвижность обтекателей?

– Что? – спохватился я. – Ты что-то сказал?

Всеволод смотрел на меня озадаченно, а может, это только показалось.

– Я говорю… я поздравил тебя с женитьбой, старший.

– Спасибо.

Я бы мог рассказать Всеволоду, какая веселая была у нас свадьба. Столы стояли на центральной площади поселка, и весь поселок пел и плясал, и эти удивительные простодушные танцы захватили меня, я тоже пустился в пляс с моей сестренкой Сабиной на плече, а потом я пробовал петь, и Олив тихо смеялась и затыкала уши. Один из местных поэтов читал под гитару стихи, и, слушая его, я смотрел на Олив, на ее светло-карие глаза, полные жизни, самой что ни на есть простой и прекрасной.

Я бы мог рассказать Всеволоду об этом, но подумал, что вряд ли ему будет интересно.

Мысли мои снова вернулись к обтекателям. Вдруг одно слово, произнесенное Всеволодом, разом выхватило меня из глубины раздумий.

– Что ты сказал?

– Я говорю… умер старик Греков.

– Дед?

Всеволод говорил еще что-то – о переживаниях, связанных с непонятным молчанием Сапиены, о незаконченных мемуарах Деда, о Робине, горько плакавшем на похоронах… Я слушал вполуха. Перед мысленным взглядом был Дед – сухонький, ироничный, в черной академической шапочке. Дед, сидящий в кресле перед экраном космической связи и потрясенно смотрящий, как бегут импульсы сапиенской передачи, обогнавшие время.

Целая эпоха, трудная, переломная, ушла вместе с Дедом…

– Пойду, старший. – Всеволод поднялся.

– Почему ты не выпил пива?

– Не хочется… Пойду… – Вид у Всеволода был какой-то потерянный. – Да, чуть не забыл! – Он вытащил из кармана пилотского комбинезона изящную книжечку в черном переплете. – Это Леон просил тебе передать. Его новая книга.

Стоя у двери палисадника, я смотрел вслед уходящему Всеволоду. Он шел быстро. Дойдя до поворота, оглянулся, неуверенным жестом поднял руку.

Олив убирала со стола.

– Погоди, – сказал я. – Давай выпьем по стакану.

– Знаешь, Алексей, – она прямо посмотрела мне в глаза, – знаешь, я почему-то испугалась. Решила, что он прилетел за тобой… чтобы увезти на Землю.

– Ну что ты, Олив. Никогда я отсюда не уеду.

* * *

Шли годы.

Ничем не омраченные быстрые венерианские годы.

У нас подрастал сын. Мне доставляло огромное удовольствие возиться с малышом – крепким, ясноглазым, похожим на Олив. Я учил его плавать и обращаться с рацией и скафандром. В шесть лет (или четыре по земному счету) он уже бегло читал.

Иногда мы увозили его на плантации, и я с радостью, к которой, однако, примешивалась тревога, наблюдал, как Олив, тщательно отрегулировав давление в скафандре, на одну-две минуты снимала с Роберта гермошлем. Конечно, малыш не сознавал значительности этих минут, но вид у него тем не менее был торжественный. Он старательно дышал, выпучив глаза и выпрямившись, как натянутая струна. «Я могу еще!» – кричал он, когда Олив надевала шлем на его русую голову.

Отлучаться мне приходилось довольно часто. Началось проникновение в Страну Радости – так мы назвали мрачную, изборожденную глубокими карстовыми трещинами равнину, лежавшую к юго-востоку от гряды Вулканических гор. Мы считали ее перспективной: здесь была область стабильно пониженного атмосферного давления, – и я верил, что равнина оправдает в будущем свое название. Мы увлеченно исследовали эту страну, вечно затянутую белесым паром, рвущимся из разломов грунта, страну, в которой вечно грохотали электрические тайфуны. Мы брали с бою каждый квадратный метр. Устанавливали радиомаяки и мачты грозоотводов, перекидывали мосты через трещины. Много раз, когда налетали черные теплоны, нам приходилось бросать все и бежать к самолетам. Наши новые машины не боялись теплона, они научились выходить из него. И мы возвращались снова и снова.

В тот день я вылетел в Страну Радости с флотилией из двух десятков самолетов. Я шел на головной машине, держа курс по радиомаяку и поглядывая на просветы в клубящемся над равниной паре. Флотилия приземлилась в заданном районе. Спустив из люков транспортеры, мы выгрузили землеройные и мостовые автоматы, сеялки, аппараты связи и службы погоды, энергаторную установку – словом, технику проникновения.

Мы с отцом и двумя другими агротехниками осмотрели участки, где прошлый раз был высажен веноль – новая мутация венерианского кустарника, необычайно устойчивая, с мощной корневой системой и крупной лопатообразной листвой. Этот веноль был, можно сказать, делом жизни отца.

Теплон, пронесшийся на прошлой неделе, дотла выжег посевы. Но корни уцелели, они уже кое-где выбросили новые побеги – начинался слант. Мы разметили площадку, простиравшуюся до огромной трещины. Затем пошли землеройки, оставляя за собой глубокие борозды и вывороченный грунт. Следом двинулись сеялки, выбрасывая в борозды саженцы веноля.

Я постоял на краю трещины. Клубы пара валили из нее, но не беспрерывно, а толчками, более или менее равномерными. Наружные стереофонические микрофоны, вделанные в шлем, доносили до моего слуха глухое клокотание. Хотел бы я знать, что за адская фабрика работает в многокилометровой глубине этих разломов…

Донесся гул моторов. Вскользь я подумал, что это кто-нибудь из наших летчиков улетел в разведку, а может, прилетел самолет из Венерополиса, и снова погрузился в свои мысли.

Я знал, какие газы и в каком примерно объеме выбрасываются из разломов Страны Радости, и теперь мне пришло в голову… Никто не знал, как зарождаются черные теплоны. Существовали разные гипотезы, и все они в общем сводились к тому, что теплоны завариваются в чудовищном котле недоступной для человека экваториальной области. Может, так оно и было. Но какие есть основания считать, что процессы на экваторе обособлены и не имеют причинно-следственной связи с физико-химическими процессами в других областях планеты, хотя бы вот здесь, в Стране Радости? Масштаб, вероятно, иной, но в сущности… Надо бы заглянуть на дно разломов… разработать технику… Использовать энергию локальных теплонов…

Я вздрогнул оттого, что меня потрясли за плечо. Круто обернувшись, я увидел перед собой Леона Травинского – если только не обознался. Откуда бы ему взяться здесь, в дальних ундрелах? Но это был, несомненно, Леон. Губы его шевелились за пластиком шлема, и я услышал его напряженный голос:

– Улисс! Улисс, неужели ты меня не слышишь?

– Слышу, – ответил я растерянно.

– Уже десять минут, даже больше, как я увидел тебя, иду и кричу. Просто ору. У тебя была выключена рация?

– Нет…

– Так в чем же дело? Почему ты не отвечал?

Я и сам не знал, как могло получиться такое. Но я действительно не слышал его. Что это? Неужели и вправду возможно такое самоуглубление?.. Я уже многое знал и о многом догадывался. Содружество примаров было не просто содружеством в обычном смысле этого слова. Радость одного – радость для всех, горе одного – общее горе, да, разумеется, и на Земле так, но такого определения содружества было бы недостаточно. Мне приходило в голову, что многих примаров в силу характера их работы объединяет… трудно это выразить на обычном интерлинге… ну, я бы сказал, некое психологическое поле. Некая общность, невозможная для Земли с пестротой ее населения и разнородностью интересов и устремлений. И не потому ли так развилась у примаров менто-система, не потому ли хуже стали иногда доходить до них… до нас обращения землян?

– Как ты сюда попал? – спросил я тихо.

– Целая эпопея! – воскликнул Леон. – Я прилетел на рейсовом и кинулся разыскивать тебя. В Дубове твоя сестра сказала, что в доме никого нет, что ты улетел в Страну Радости – кстати, замечательное название… Ну вот. Потом я целый день убеждал Рэя Тудора – правильно я выговариваю? – убеждал, что тебе срочно надо вылететь на Луну. Наконец он сжалился надо мною и дал самолет. И вот я здесь. – Леон огляделся. – Ох, и мрачная же страна, такой и во сне не увидишь… Твой отец проводил меня сюда.

– Погоди, – остановил я его. – Почему это я должен срочно лететь на Луну?

– Ты что же – не получил наших радиограмм?

– Нет.

– Странно. Странно, Улисс! Не могли же они не дойти… – Леон изумленно смотрел на меня. – А газеты? Газет ты тоже не читаешь?

– Нет, Леон. Я очень занят последнее время…

– Поразительно! – Леон всплеснул руками. – Больше трех месяцев газеты шумят, а он, видите ли…

– Ты можешь толком сказать, что случилось?

– Пришел сигнал с Сапиены, и он расшифрован как сигнал бедствия – вот что случилось! Принято решение послать к Сапиене «Борга».

– Борга?

– Ну, второй звездолет, он же назван именем Борга – неужели и этого не знаешь? Полным ходом идет подготовка, дорабатывают и регулируют в соответствии с последней радиограммой Борга хроноквантовый двигатель, там такое творится! Старт назначен на двадцатое августа.

– Двадцатое августа?

– Ах да, ты отвык от земного календаря… Если мы вылетим сегодня этим рейсом, то ты успеешь к старту.

– О каких радиограммах ты говорил?

– Когда решено было послать звездолет, сразу вспомнили о тебе. Кому, как не тебе, было возглавить экспедицию, Улисс? Правда, кое-кто говорил, что ты… ну, что ли, слишком отдалился за эти годы от космоплавания, что лучше тебя не тревожить… Но мы настояли, чтобы тебе послали приглашение стать во главе экспедиции. Как же ты не получил? Ничего не понимаю… Что же ты молчишь, Улисс?

– Кто поведет корабль? – спросил я.

– Всеволод Оплетин. Прекрасный пилот, да ты его знаешь. Он победил на конкурсе. Отправляется большая экспедиция – двадцать три человека. А начальником экспедиции… поскольку от тебя не было ответа, начальником утвержден Робин. Ты слышишь меня? – спросил он встревоженно.

– Слышу.

– А то мне показалось, ты опять… Никто лучше Робина не знает всех обстоятельств, связанных с Сапиеной, понимаешь? И он настоял…

Мощный грозовой разряд заглушил его слова. Из трещины повалил пар. Леон невольно шагнул назад, подальше от разлома. Он посмотрел на часы.

– Улисс, надо торопиться. У нас мало времени.

– И ты специально прилетел сюда, чтобы…

– Да. Понимаешь, я оказался самым незанятым из твоих… твоих друзей, – закончил он с запинкой. – Я прилетел за тобой. Улисс, послушай, ты потратил большой кусок жизни, чтобы добиться этого. Теперь это наступило, наступило! Корабль уйдет к другой планетной системе. Начинается новая эра, Улисс!

Как все было ясно, как просто и прямо развертывалась жизнь, пока он не прилетел…

– Спасибо тебе, Леон, – сказал я, – но теперь уже поздно. Я не полечу на Луну. У меня много дел, и я не хочу…

– Не верю тебе! – взорвался Леон. – Не каменный же ты! Безумно жаль, что не ты пойдешь к Сапиене, тут уж ничего не поделаешь, но ты хотя бы… Улисс! Свершилось дело твоей жизни, и ты просто не имеешь права не быть при старте!

– Дело моей жизни – здесь. – Изо всех сил я старался держать себя в руках. – Передай самые добрые пожелания Робину… И Всеволоду… Всем членам экспедиции.

У Леона как-то сморщилось лицо.

– Ну что ж, – сказал он, отвернувшись. – А я-то мчался сюда… Самарин специально направил внерейсовый, чтобы ты поспел к старту… Прощай, Улисс.

Он медленно пошел к самолету сквозь белесое колыхание пара.

Я отвел глаза в сторону. Никогда не было мне так тягостно и душно. На лбу и щеках выступила испарина.

А ведь сейчас он заберется в самолет, скажет пилоту – лети… и все будет кончено, кончено навсегда, бесповоротно, я не увижу, как уйдет корабль в звездный рейс, все будет без меня…

– Стой, Леон! – крикнул я и побежал за ним так быстро, как только позволял громоздкий скафандр. – Постой! Постой же!..

* * *

В коридорах Селеногорска – сплошной человеческий поток. Было похоже, что чуть ли не все население Земли слетелось сюда, чтобы проводить звездолет.

Леон куда-то запропастился в этой сутолоке. Я пробирался коридорами к Узлу космической связи, то и дело прижимаясь к стене, уступая дорогу спешащим, занятым, оживленно переговаривающимся людям. На меня не обращали внимания, разве кто мельком взглянет на мой потертый, необычного вида костюм. Ведь я прямо из ундрел, не было времени даже заехать домой, чтобы переодеться.

И хорошо, что не обращали внимания.

Навстречу шли трое в пилотских комбинезонах, со значками пилотов первого класса. Ладно они шли, в ногу, плечом к плечу, гулко вбивая шаг в упругий пластик пола: бух-бух-бух. Крайним слева был Всеволод. Правильно, первый пилот всегда слева. Да, это уже не желторотый юнец-практикант – твердые губы плотно сжаты, плечи вольно расправлены, глаза с кошачьей зоркостью смотрят вперед.

Я вжался в стенку, пропуская пилотов. Бух-бух… Вдруг стройный ритм нарушился. Всеволод очутился передо мной, схватил за руку.

– Привет, старший! – гаркнул он на весь Селеногорск. – Вот здорово!

Он тряс мою руку, чуть не оторвал. Второй и третий стояли рядом с ним, плечом к плечу, и смотрели на меня, улыбаясь и не совсем понимая, что происходит. Оба они были из нового поколения пилотов, я их не знал.

– Здорово, что ты приехал! – Всеволод бросил своему экипажу: – Это Улисс Дружинин.

Я убедился, что управление звездолетом будет в крепких руках, очень крепких. У меня даже слиплись пальцы.

– Пойдем с нами, старший, – сказал Всеволод. – Сейчас на корабле начнется последний инструктаж. Потом – генеральный осмотр и проверка механизмов. В семнадцать ноль-ноль – старт.

– Мне надо на Узел связи, – сказал я.

– К Робину? Его там нет. Говорю же тебе – весь штаб на корабле. Пойдем.

Я покачал головой. Как писали в старинных романах – неведомая сила? Неведомая сила влекла меня на Узел космической связи. Ничего я не мог с собой поделать: мне нужно было постоять перед большим экраном, возле кресла, в котором сиживал Дед, – как-никак все началось именно в этой аппаратной…

Даже лучше, если там никого нет.

– Тогда сделаем так, – сказал Всеволод. – Если уж тебе непременно надо на Узел, то загляни туда, а потом приходи в шлюз. Грегори подождет тебя в шлюзе и привезет на корабль.

Они все решили за меня, оставалось только согласиться. Я свернул в боковой коридор, здесь было почти безлюдно, еще поворот – и вот он, Узел связи. Толкни дверь и входи…

Была освещена только та часть холла, где стояла вычислительная машина. Она работала, горели индикаторные лампы. А перед машиной сидел на корточках человек с узкой, худой спиной и – как мне показалось в первый миг – огромным птичьим гнездом на голове. Пол вокруг него был густо исписан формулами, и он продолжал что-то быстро писать красным карандашом.

Я смотрел на Феликса со смутным тревожным ощущением – будто меня схватили за шиворот, больно сдавив горло, и перенесли на дюжину лет назад, в нашу молодость, в пережитое, отшумевшее, отболевшее…

Феликс не видел меня. Он передвинулся вправо вслед за невообразимо длинным уравнением, которое выписывал. Потом уселся на пол, запустил пальцы в свои заросли. Только теперь я заметил, что в его рыжеватые волосы густо вплелась седина. Даже человек, расслоивший время, подвластен времени.

Из пасти вычислителя поползла пленка, но Феликс этого не замечал.

Я сказал негромко:

– Машина выдала ответ.

Феликс вздрогнул и вскочил на ноги.

– Улисс?.. А я не слышал, как ты вошел…

Он смотрел все тем же странным своим взглядом – рассеянным и беззащитным. Он был плохо выбрит и одет в мятый-перемятый костюм не по росту, с оттопыренными набитыми карманами и оторванной от куртки застежкой.

– Что-то в тебе переменилось, – сказал Феликс.

Он вытянул пленку из вычислителя, посмотрел и бросил на пол – просто выпустил пленку из рук.

– Не то, что нужно? – спросил я.

– Еще один вариант тупика. Если бы я знал, как сформулировать… – Он замолчал.

– Та же проблема? Расслоение времени?

– Что? Нет, это другое… Расслоение времени – частный случай асимметрии. Я иду дальше и… прихожу к таким чудовищным парадоксам… – Феликс опустил голову и нервно потер лоб. – Года два назад мне казалось, что я близок к математическому выражению механизма всеобщего взаимодействия материи. Но это оказалось иллюзией. Возникла такая невероятная картина, что… я чувствую, что бессилен… Ладно, оставим это…

Мне стало жаль Феликса, но я не знал, как его утешить. Да и не в утешении было дело.

– Улисс, – сказал он вдруг, тряхнув головой с какой-то отчаянной решимостью. – Я рад, что ты здесь… Все эти годы я вел с тобой нескончаемый разговор – мысленно, разумеется. И надо, наконец…

– Не надо, Феликс, – быстро сказал я. – Все прошло, и не надо больше ни о чем.

– Хорошо. Запоздалые объяснения действительно ни к чему. Но видишь ли, Улисс, я не очень приспособлен к так называемой практической жизни… всегда кому-то приходилось решать за меня. Так было и тогда…

– Знаю. Она сама сделала выбор, и хватит об этом.

– Она сама сделала выбор, – повторил он, – но ты должен был ее удержать, Улисс. Ты мог это сделать, потому что…

– Я ни о чем не жалею, Феликс.

– Ты мог удержать Андру, я знаю это максимально точно. По-видимому, природа создала меня анахоретом, я просто не умею жить иначе, и когда Андра взялась налаживать мой быт… весь этот распорядок в доме… и постоянные гости по вечерам… я чувствовал, что перестаю быть самим собой. Так продолжалось несколько лет, а потом я сделал – впервые в жизни – решительный шаг.

Я слушал его с напряженным интересом.

– Мы не расстались, Улисс, нет. Но я предложил, чтобы каждый из нас жил собственной жизнью, без этого окаянного распорядка. Андра вернулась к своей лингвистике, опять надолго уехала в Африку, ну, а я… как видишь… – Он развел руками и улыбнулся улыбкой ребенка. – И вот, – продолжал он, – все эти годы меня мучит вопрос: для чего же были нужны жертвы… такие тяжкие жертвы?.. Ты должен был ее удержать, Улисс.

Я отвернулся, чтобы не видеть его беззащитных глаз.