Текст книги "Искатель. 1969. Выпуск №5"

Автор книги: Эдгар Аллан По

Соавторы: Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов,Борис Поляков,Лев Константинов,Даниэль де Паола
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Старший, я ставлю корабль на модернизацию, будут менять ускоритель, это не меньше месяца…

– Погоди, пилот. С полчаса назад вызывал диспетчер с «Элефантины». Опять ты чего-то набедокурил, похитил практиканта…

– Просто он не сдал зачета, – возразил я, – и пришлось задержать его на неделю.

– Стоит тебе появиться, Улисс, как начинается черт те что, – раздраженно сказал Борг. – Какой-то практикант, какой-то дурацкий чемпионат, несданный зачет… Сгиньте оба с глаз моих долой.

Что было делать? Будь я один, мы бы поладили с ним. Навязался же мне на голову этот настырный практикант…

– До свидания, – сказали мы с Всеволодом почти одновременно и направились к двери, Тут Борг окликнул нас.

– Что с тобой стряслось, Улисс? – сказал он насмешливо. – Тебя гонят, и ты послушненько исчезаешь. Не узнаю.

– Ничего не стряслось. Просто вижу, что тебе не до нас.

– Если тебе так уж хочется проверить линию, то вот лежит тестер. – Он кивком показал. – Надеюсь, практикант и сам доберется до «Элефантины».

* * *

Мой корабль поставили на модернизацию. Делать мне там было в общем-то нечего. Кузьма прекрасно управлялся без меня, и я попросил у начальника «Элефантины» разрешения поработать в зпездолете.

И вот однажды, когда я возился с наладкой координатора, меня вызвал Борг.

– Ты, кажется, неплохо освоился с кораблем, пилот?

– Лишь в той степени, чтобы не заблудиться, – ответил я.

– Вот-вот. Большего пока от тебя и не требуется. Сегодня в шестнадцать прилетят Самарин и Анатолий Греков. Не то инспекция, не то комиссия – ну, все едино. У меня времени нет совершенно. Хочу тебя попросить: ты их встреть и сопровождай. Как-никак Самарин – твое начальство.

Гостям повезло: как раз сегодня включили для испытания искусственную тяжесть, и можно было осматривать корабль, не ощущая неудобств невесомости. Я встретил Самарина и Грекова у шлюза. Мы обменялись приветствиями и рукопожатиями.

Самым любезным тоном, на какой только был способен, я пригласил гостей пройти по кораблю. Самарин, зажмурив один глаз, посмотрел на меня и обратился к Грекову:

– Видал, какие обходительные у меня пилоты? Прямо душа радуется.

– Улисс всегда был образцом доброжелательности, – спокойно ответил Греков, причесывая свои сильно поредевшие волосы. Он сказал это точь-в-точь, как сказал бы Робин. И голоса у них были на редкость похожие. Я вдруг проникся этой самой доброжелательностью к Грекову.

– Образцом своевольничания, – поправил Самарин.

Гости осматривали корабль часа три. Потом Борг пригласил нас в кают-компанию поужинать. Самарин и Греков налили себе по бокалу вина, а я отказался.

– Напрасно, пилот, – сказал Борг. – Это вино не опьяняет, а взбадривает. Посмотри, что написано на наклейке: «…впитало в себя всю щедрость солнца Андалузии».

– Солнце Андалузии, – повторил Самарин. – Сколько хороших мест на Земле…

Я взглянул на него. Лицо старейшего пилота выглядело необычно. На нем словно бы разгладились жесткие складки и все морщины сбежались на лоб. Одна седая бровь поднялась выше другой. О чем он думал? Пилоты моего поколения, да и те, что постарше, вряд ли могут представить себе космофлот без Самарина, Никто никогда не принимал всерьез его воркотню о всяких там островах в Тихом океане – это было так же привычно, как учиняемые им разносы, на которые никто никогда не обижался.

Самарин медленно повернул ко мне седую голову.

– Чего ты на меня уставился? – спросил он сердито. – Не хочешь отведать хорошего вина – дело твое. А я вот выпью. Я человек старомодный и возьму вот сейчас и произнесу тост. – Он поднял бокал до уровня глаз, как бинокль, и сказал: – За этот корабль. За тех, кто его сконструировал и построил.

Борг усмехнулся, выпил и склонился над тарелкой супа. Железный, непреклонный Борг…

– Когда примерно думаешь закончить работу? – спросил Самарин.

– Зачем же примерно? Есть график, – ответил Борг. – Через семнадцать суток.

– График есть и у меня. – Самарин принялся за второе. – Но, кроме него, есть еще пилоты, которые с ним не в ладах. Вот сидит первый, – он кивнул на меня. – Человек, выходящий из графика.

– Что-то Анатолий помалкивает, – сказал Борг. – Не нравится тебе корабль?

– Нет, корабль хорош, – сказал Греков. – Но я прикинул расход энергии и материалов – страшные цифры.

Самарин сказал:

– Насчет расхода энергии – не знаю, кто расходует больше, чем ты на сеансах космической связи.

– Тут ничего не поделаешь, – возразил Греков. – Расход оправданный.

– Тут тоже.

– Старший, – спросил я Грекова, – помнишь, Сапиена запросила способ добывания огня?..

– Помню ли я? – перебил Греков, повысив голос и в упор взглянув на меня. – Ты спрашиваешь, помню ли я? Да откуда, собственно, ты свалился, Улисс?

– С Юпитера. Я был в рейсе и давно не читал газет. Что-нибудь произошло?

Греков отодвинул тарелку и подпер кулаком тяжелый подбородок. Теперь его голос опять звучал ровно, монотонно, как обычно:

– Около четырех месяцев Сапиена молчала. Потом вдруг посыпались передачи одна за другой. Один и тот же вопрос: можете ли сообщить способ добывания огня? Наш ответ, посланный шесть лет назад, естественно, еще не дошел. Теперь мы несколько раз продублировали его. Что произошло на Сапиене? Хотел бы я знать…

– Их сигналы приходят с опережением? – спросил я.

– Каждый раз все с большим временным сдвигом. Вот если бы и нам удалось создать систему опережения во времени, систему сверхбыстрого прохождения сигналов… Представляете? Диалог с Сапиеной не с промежутками в одиннадцать лет, а практически мгновенный… Ну, об этом разговор впереди. У Феликса в Институте физики времени готовится эксперимент, который либо подтвердит такую перспективу, либо… – Греков замолчал.

– Либо? – спросил я.

– Или не подтвердит.

– Так или иначе надо лететь к Сапиене. Вот на этом самом корабле.

– Я против такого полета, – твердо сказал Греков.

– Почему?

– Прежде всего потому, что он смертельно опасен. Ты сам говорил мне, Ивар, что вероятность опасности была оценена неточно, и Улисс с Робином чудом возвратились из того безумного полета.

– Да, говорил, – согласился Борг. – Но теперь-то в конструкцию двигателя внесена существенная поправка. Опасность мы оцениваем теперь не выше нормы, обычной для любого рейса внутри Системы.

– И тем не менее расчеты могут подвести тебя и на этот раз, – сказал Греков, откинувшись на спинку стула. – Такой полет опасен. Это неоправданный риск.

– Надо выходить в дальний космос, – упрямо повторил я. – Большая цель оправдывает любой риск.

– Нет, Улисс. Выход в дальний космос – слишком серьезная проблема, чтобы не проверить все снова и снова. Ведь до сих пор не было целенаправленного полета. Надо сначала научиться управлять этими кораблями. А может быть, вместо них построить новые, более совершенные и надежные.

Наверное, он был прав. Мы сидели в кают-компании корабля, каких еще не бывало, корабля, готового рвануться сквозь время и пространство в глубины Галактики, но прав был Греков, который проголосует против этого рывка. Этот корабль видится ему как элемент грандиозного лабораторного опыта. Что было на моей стороне? В сущности, одни эмоции.

Вон даже Борг – Борг, создавший этот чудо-корабль, – помалкивает.

Да и кто я, собственно, такой? Просто пилот. Знающий свое дело пилот, только и всего. Человек, выходящий из графика…

Самарин, прищурив глаза, смотрел на меня внимательно.

Он ждал, не скажу ли я что-нибудь еще, но я молчал.

– Ну что ж, – Греков взглянул на Самарина, – не пора ли нам домой?

Самарин сидел в глубокой задумчивости, и Грекову пришлось повторить вопрос.

– Да, пора. – Самарин неторопливо довел «молнию» на куртке до конца и поднялся. – Жаль, что я уже старик, – сказал он, – но все-таки хорошо, что дожил до этого корабля.

* * *

Дорога повернула влево. Мы с Андрой по пыльной травке подошли к кустарнику, у которого стоял Борг. Это была изгородь из кустарника, а за нею в углублении лежал теннисный корт. Вернее, была сетка и правильно расчерченное поле, но вместо обычного проволочного ограждения объем корта обозначали цветные лучи – горизонтальные и вертикальные. На той стороне корта, прямо перед нами, висело табло, по которому плыли светящиеся цифры.

Игрок на поле был один – худощавый, коротко стриженный человек в белом спортивном костюме. В следующий миг я узнал в нем Феликса.

Он взмахнул рукой, как бы отбив воображаемой ракеткой воображаемый мяч, и уставился на табло. Цифры поплыли быстрее, в несколько рядов. Феликс сорвался с места, перебежал на другую половину поля. Не сводя глаз с табло, он потоптался по площадке, пока не нашел нужного места, и опять взмахнул рукой – принял «мяч», который сам же послал с той стороны. И снова воззрился на поток цифр.

– Что за странная игра? – негромко спросил Борг.

Андра пожала плечами.

– Это вовсе не игра. Я слышала, он объяснял ребятам свою новую идею. По-моему, никто не понял. И уж тем более я…

Я смотрел на Феликса со сложным ощущением, разбираться в котором не хотелось. «Добрались-таки до твоей знаменитой шевелюры, – подумал я. – В древней легенде остригли Самсона, и он потерял свою силу. Но ты-то не библейский богатырь с тяжелой палицей. Ты математик XXI века, твоя палица – формулы, отвергающие обычные представления о глубинной сути вещей. Ты пишешь невиданные уравнения на пыльном экране визора. Впрочем, вряд ли теперь у тебя дома пыль и запустение. Теперь там все блистает чистотой, вещи, нужные для быта, лежат на своих местах, а ненужные выброшены, и по вечерам ярко и гостеприимно освещены окна…

Конечно же, так надо. Надо беречь таких, как ты. Потому что, хотя твоя мысль и проникла в недоступные для простых смертных области, оболочка у тебя такая же, как у простых смертных. Те же обычные человеческие потребности и желания. Надо беречь, я понимаю… Я-то сам управлюсь с жизнью, я ведь сильный… Давай, Феликс, скачи резвее по теннисному корту, отбивай мячи, которых не существует…»

Я спохватился, но было поздно: Феликс резко повернулся к нам с недовольной гримасой человека, которому очень помешали. Наши взгляды встретились. Он отступил было назад, на его лице обозначилось выражение растерянности..

– Извини, что помешали, – раздался спокойный голос Борга. – Но рабочий день давно кончился, пора и отдохнуть.

– И поесть, – добавила Андра. – Опять ты не пришел к обеду.

– А который час? – спросил Феликс. Таким же тоном он мог бы спросить, которое столетие.

Он, сутулясь, направился к лестнице, и, как только вышел за пределы следящей системы, цифры на табло погасли.

Поднявшись по ступенькам, он поздоровался с нами. Мы оба избегали смотреть друг на друга. Андра живо извлекла из сумки пакеты с едой.

– Может, пойдем домой? – нерешительно предложил Феликс. – А то здесь как-то…

– Поешь, поешь, – Андра сунула ему в руку закусочный брикет, а в другую стаканчик. – А то, пока дойдешь до дому, тебя кто-нибудь перехватит, и будешь ходить до вечера голодный.

Она налила в стаканчик кофе.

– Кормишь ты его, как погляжу, хорошо, – сказал Борг, усмехаясь. – С чего же он такой худой? Не в коня корм?

– Именно, – подтвердила Андра, озабоченно следя, чтобы кофе не пролился на костюм Феликса. – Осторожно! – воскликнула она.

Коричневое пятно медленно расползалось по белой рубашке Феликса. Андра сокрушенно вздохнула.

* * *

Борг, в темно-вишневом халате и домашних туфлях, сидел в кресле и читал газету. Газеты валялись и вокруг кресла. На столике перед ним стояла початая бутылка красного вина и поднос с едой.

– Садись, – сказал он. – Я ждал тебя. Ешь, пей и читай.

Я спросил:

– Ты решил взять отпуск, старший?

– А что? – ответил он вопросом на вопрос. – Халат обязательно ассоциируется с отпуском? – Он отпил из стакана. – Зря пренебрегаешь газетами, пилот. Прочти хотя бы, как комментируют твое выступление на Совете.

Я развернул газету, нашел отчет о вчерашнем заседании Совета.

«Мы привыкли к резкому тону выступлений Улисса Дружинина, – побежали строчки отчета. – Вспомним, как несколько лет назад, после памятного его полета, он яростно упрекал Совет в чрезмерной осторожности и нетерпеливо требовал принять безотложно максимальную программу выхода в Большой космос. Вспомним его статьи на ту же тему. Вчера же перед Советом предстал другой Дружинин. Его речь была на редкость спокойной, правда, с ощутимым налетом горечи…»

Далее шел полный текст моего выступления, уместившийся на половине газетного столбца.

«Скажу в заключение: есть два звездолета и есть добровольцы. Необходима по крайней мере разведка. Здесь говорили о недопустимости возможных жертв. Но разведка есть разведка, она всегда связана с риском. Рано или поздно человечество выйдет в Большой космос».

Я пробежал свою речь. Не знаю, как там с «ощутимым налетом горечи», но свои мысли мне удалось выразить. Никогда в жизни я не произносил лучшей речи. И уж наверное, никогда не произнесу. Часть членов Совета поддержала мое выступление. Но Греков взял слово и разгромил меня в прах. Говорил он все то же: никто и никогда не принимал бесповоротных решений, запрещающих выход далеко за пределы Системы, – просто не настало время для таких прямых связей с другими планетными системами и нет необходимости рисковать людьми; перспективное планирование должно опираться на реальные возможности…

Так-то, пилот Дружинин.

Двумя чашками крепкого кофе я завершил свой завтрак. Несколько осоловев от необычно плотной еды, я сидел в кресле против Борга, и в голове вертелась немудрящая, но почему-то запавшая в память песенка: «И снова гудят корабли у причала: начни все сначала, начни все сначала…»

«Какое прекрасное было начало, – подумал я. – Мы с Робином пронеслись сквозь время, как призраки. Да, черт побери, как призраки. Мы доказали, что прорыв в Большой космос возможен. Как счастлив я был тогда, как молод и счастлив, и уверен, что новая космическая эра настает, вот она, совсем близко, распахни только дверь…»

И все рухнуло. Анатолий Греков на этот раз добился большинства. «Ввиду серьезных сомнений в безопасности полета в хроноквантовом режиме отложить разведывательный выход с экипажем на борту за пределы Системы».

– Старший, – сказал я, – разве недостаточно было опыта нашего полета? Как ты сам теперь оцениваешь вероятность опасности?

Борг посмотрел на меня долгим взглядом.

– Риск, конечно, есть, – ответил он неопределенно.

– Но риск есть и в обычном межпланетном рейсе…

Мне вдруг расхотелось говорить об этом. Что толку? Ясно ведь сказано: «Ввиду серьезных сомнений…»

– Ты куда-то исчез вчера после заключительного заседания, – сказал Борг, – а тебя разыскивал Самарин. Нехорошо это – выключать видео.

– Я смотрел кино, потому и выключил.

– Он вызывал тебя до позднего вечера.

– Я смотрел четыре фильма подряд и вернулся около часа ночи. Сейчас вызову его, мне тоже надо…

– Не трудись. Самарин, наверно, уже подлетает к Луне.

– Жаль, не успел…

Борг отхлебнул из стакана. «Какой-то он странный сегодня, – подумал я, – никуда не торопится, ничего не вертит в руках».

– Он сидел у меня весь вечер, – сказал Борг. – Славно мы с ним поговорили… Между прочим, в ближайшие две недели оба корабля будут испытаны и войдут в строй действующих. Они будут выполнять спецрейсы – разумеется, в пределах Системы и на обычном плазменном ходу. Самарин просил передать, чтобы ты был готов принять один из них.

– Спасибо.

Борг посмотрел на меня, испытующе как-то посмотрел.

– Хроноквантовый двигатель будет отключен от питания и запломбирован.

Несколько секунд мы сидели молча, уставившись друг на Друга.

– Это тоже Самарин просил передать? – спросил я.

– Нет. Это я от себя.

Распломбировать двигатель и подключить питание – дело нехитрое. Надо только хорошо знать, что к чему. Схему я знал хорошо. Недаром столько времени лазал по кораблю.

– Нет. – Я покачал головой. – Нет, старший. Сколько раз в жизни я выходил из графика – весь космофлот знает. Хватит. Я стал взрослым, старший. Я не хочу выходить из графика…

Борг опять потянулся к стакану.

– Н-ну что ж, – сказал он медленно, – Выходить из графика, конечно, не следует.

* * *

Как ни оттягивай решительный разговор, а все равно он настанет, Сразу по прилете на Луну я направился в кабинет Самарина. Разговор с начальником космофлота был долгим и трудным. Он выключил аппараты связи и попросил дежурного диспетчера докладывать лишь сверхсрочную информацию. Он убеждал меня не уходить из космофлота: предстоят интересные спецрейсы, надо доставить на околомарсианскую орбиту крупную гелиостанцию, затевается строительство поселка на Титане, и он, Самарин, предполагает использовать для этих рейсов оба новых корабля – для них это будет отличное задание, – и уже подготовлен приказ о моем назначении командиром одного из них.

– Нет ни одного пилота в Системе, – сказал он, – который не мечтал бы летать на таком корабле.

– Спасибо, старший, – сказал я. – Летать на нем действительно большая честь. Но я вынужден оказаться.

Самарин подпер щеку ладонью и посмотрел на меня, прикрыв один глаз.

– Позволь тебя спросить, Улисс: что ты будешь делать на Венере?

– Жить.

Мы помолчали. Тускло серебрились аппараты связи, занимавшие добрую половину кабинета.

– Ведь я в конце концов примар, старший. Почему бы мне не вернуться в отчий дом?

– Ты прирожденный пилот, Улисс, и твое место в космофлоте. Не тороплю тебя, подумай день, два, неделю, прежде чем решить окончательно.

– Я решил окончательно.

– Ну так. – Самарин выпрямился, положил на стол руки, старые руки с набухшими венами. – Не понимаю, почему я должен тратить время на уговоры. Даже в праздники мне не дают покоя. Я забыл, когда я отмечал праздники, как все люди. Что за разнесчастная у меня должность…

Я терпеливо выслушал его, пока он не выговорился. Очень не хотелось огорчать старика, и я подумал, как трудно мне будет без привычной его воркотни, без стартовых перегрузок, без большого пилотского братства. Я заколебался…

По-видимому, я еще не очень крепко утвердился в принятом решении. Да, я заколебался. Не знаю, чем закончился бы наш разговор, если бы не ужасное событие, от которого я долго потом не мог оправиться…

Раздалась трель инфора, а вслед за ней – взволнованный голос, в котором я не сразу узнал голос Робина:

– Старший! Старший! Скорей на Узел связи! Идет передача… Что? Нет, не Сапиена, я ничего не понимаю… Сигналы из времени, но это не Сапиена, нет! Код обычный… Скорее, старший!

– Пошли, – коротко бросил мне Самарин.

Он шел крупным шагом, почти бежал по коридорам, я не отставал от него.

Робин, бледный, потерянный, стоял посреди аппаратной, уставясь на экран. По строчкам экрана бежали импульсы, и я сразу увидел, что они группируются не в особый код, разработанный для связи с Сапиеной, а в обычные числовые группы, общепринятые в космофлоте.

– Что это? – резко спросил Самарин.

Робин не ответил. Мы все трое знали код наизусть, нам не нужно было ждать, пока автомат раскодирует сигналы и выдаст ленту с текстом. Импульсы бежали по экрану, и мы читали каждый про себя:

«…гарантируют безопасность… повторяю… корабль СВП… разведывательном полете… не вышел из хроноквантового режима… нет выхода из времени… нет выхода… ошибка расчета совмещения… необходимо… поймите точно… поймите точно… необходимо смещение оси… системы А12… на 7 миллиметросекунд… из расчета 98 запятая 3 килохрон… эти условия гарантируют безопасность второго корабля… уверенный выход из режима… простите самовольный уход… прощайте навсегда… Борг».

Я окаменел. По строчкам экрана текли световые импульсы, снова и снова повторяя эту отчаянную радиограмму, они слепили глаза, нет, это невозможно, невозможно, невозможно… Борг! Только теперь я понял скрытый смысл его слов: «Хроноквантовый двигатель будет запломбирован». Это я, я должен был его распломбировать и лететь. Я должен был сделать это, а не Борг, он нужен людям, как же теперь без него…

Оглушенный, я тупо смотрел на всплески импульсов, текст повторялся снова и снова, он был, как видно, задан автомату, – и вдруг экран погас.

Самарин сидел, низко наклонив седую голову и обхватив ее ладонями. Робин замер у печатающего аппарата в ожидании ленты с раскодированным текстом. Что-то шелестело и постукивало за панелью аппарата, мигали цветные лампы. Мне хотелось куда-то бежать, что-то сделать, звать на помощь. Мелькнуло в голове: «Может, ошибка или… или, черт побери, мистификация… Уж очень мало времени прошло с момента отлета Борга на «Элефантину». Ведь ему надо было еще добраться до орбиточной стоянки корабля, и стартовать на нормальном ионном ходу, и долго разгоняться: перейти на хроноквантовый режим можно только вдали от планетных масс… Вздор! Вздор! Этот приемник настроен не на обычные радиосигналы, а на идущие с опережением. Радиограмма Борга обогнала время, а сам он… сам он, не нашедший у меня понимания, не пожелавший смириться и ждать, – один в корабле-призраке, который никогда не выйдет из жуткой пропасти безвременья…»

– Ивар, Ивар, что ты наделал? – чуть слышно простонал Самарин.

* * *

Я бесцельно слонялся по коридорам Селеногорска. Бегали какие-то незнакомые люди, тревожно гудели голоса, откуда-то донесся женский плач. Отчаяние душило меня.

Наверное, ноги сами привели меня привычной дорогой в диспетчерскую. Тут только, увидев световое табло с указанием ближайших рейсов этого дня, я немного пришел в себя. «Венера – 22.30, корабль номер такой-то, командир Рокотов».

Я отправился на Узел связи к Робину.

– Давай прощаться, – сказал я. – Улетаю на Венеру.

– Надолго? – спросил он.

– Навсегда.

У Робина расширились глаза.

– Ты с ума сошел, Улисс!

Мне ничего не хотелось объяснять. Не такие были у нас отношения, чтобы пускаться в длинные и в общем-то ненужные объяснения. Робин был первейшим моим другом, мы вместе прошли немалый кусок жизни, мы первыми из землян увидели созвездия в новом, необычном ракурсе. Что бы там ни было дальше со мной, это я сохраню навсегда.

Никто не знал и никогда не узнает, какого напряжения мне стоило пройти последние метры, отделяющие вездеход, остановившийся на кромке лунного космодрома, от рейсового корабля.

Никто – кроме Робина. Он стоял в скафандре, делающем его похожим на любого человека в скафандре, стоял подле вездехода и смотрел на меня.

Надеюсь, он все понял.

Заканчивалась погрузка химической аппаратуры для какого-то нового венерианского завода. Захлопнулись грузовые люки. Командир пригласил меня вместе с группой химиков-монтажников войти в лифт.

Я последний раз оглянулся на Робина и помахал ему рукой.

Он медленно поднял в ответ свою.

* * *

Отец сидел в кресле-качалке со своей любимой огромной кружкой в руке. Над его головой, над жесткими темными кудрями без единой седой нити висело цветное фото: две фигуры в скафандрах, по пояс в буйном разливе плантации, на фоне яркого полярного сияния. Я знал, это они с матерью сфотографировались в день своей свадьбы, их улыбающиеся лица были хорошо видны за стеклами шлемов.

– Вчера я был там, – отец отхлебнул из кружки пива. – Слант уже начался. Через неделю, если не нагрянет новый теплон, можно будет посылать комбайны.

Рзй Тудор, маленький человек в черных очках, с коричневыми пятнами ожогов на лбу и щеках, покивал головой. Он сидел на табурете и аккуратно разрезал дыню на крупные янтарные ломти. Когда-то, в детстве, мы с Рэем были друзьями, и наши отцы тоже. Потом наши дороги разошлись – настолько, что теперь было совсем не просто сойтись снова. Однажды я спросил Рэя, часто бывавшего у нас дома, как поживает его отец, Симон Тудор. «Он попал в черный теплон и погиб», – коротко ответил Рэй.

– Слишком частые там теплоны, – говорил Рэй Тудор. – Но все равно надо продвигаться в ундрелы.

– Надо, – подтвердил отец.

Мы сидели втроем и потягивали пиво, и отец с Рэем мирно беседовали о своих делах, время от времени умолкая и, видимо, переходя на менто-обмен.

Рэй придвинул ко мне тарелку с ломтями дыни, Я молча взялся за еду. С наслаждением раскусил упругую мякоть, ощущение свежести переполнило рот и ноздри.

– Машины с Земли решительно не годятся, – сказал Рэй. – С такими машинами в ундрелы не проникнешь.

– Не проникнешь, – согласился отец. – А как последняя модель? Ты говорил, что она…

– Не выдержала.

Я знал, о чем они говорят. За восемнадцать условных суток, что я был дома, я не раз слышал о неудачах с испытаниями новых самолетов. Черные теплоны, почти непрерывно бушующие в ундрелах – низких широтах, – разбивали модель за моделью.

Мне казалось, что неспроста отец при мне затеял этот разговор с Рэем Тудором, ведь Рэй был тут, на Венере, ведущим конструктором.

Послышались быстрые шаги, и в кухню вбежала Сабина, на ходу отстегивая ранец.

– Добрый полдень, – прощебетала она.

Мы с ней очень подружились.

Первые дни, правда, Сабина дичилась, не отвечала на мои вопросы. С отцом и матерью она во многих случаях обходилась с помощью менто. Взрослые же переходили на чисто звуковую речь, когда разговор заходил о сложных вещах, абстрактных понятиях – тут менто-система «не вытягивала». Понемногу, однако, сестренка привыкла к моей слабой восприимчивости к менто-обмену и все чаще заговаривала со мной, иногда она смешно запиналась, путаясь в словах, я ее поправлял, и ей это нравилось, это была для нее игра.

* * *

Ранним утром я вышел из дому в рассеянный голубой свет купола, так умело имитирующий солнечный. Сабина спала. Обычно по утрам мы вместе ходили в бассейн, я учил ее плавать. Сегодня пришлось идти одному.

Народу в бассейне почти не было в этот ранний час. Я залез на верхнюю площадку трамплина. Высоко подпрыгнул, согнулся, выпрямился в полете и вошел в воду под прямым углом. Зашумело в ушах. Я коснулся пальцами дна, оттолкнулся. Чья-то нога скользнула по моему плечу, когда я выныривал на поверхность. Я увидел широко расставленные светло-карие глаза, вздернутый нос, мимолетную улыбку. Это была девушка из соседнего дома – я уже видел ее раз или два. Должно быть, она послала мне менто, извинилась. Сильно выбрасывая руки, поплыла в сторону.

Потом я увидел ее, сидящую на краю бассейна. Ее волосы, распущенные по плечам, отливали тусклым золотом. Никогда я не видел таких длинных волос.

Я поднялся по лесенке и сел рядом с ней. Девушка посмотрела на меня спокойным, ясным взглядом.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Олив, – ответила она низким медленным голосом.

Я молчал, не зная, что еще сказать. Девушка, склонив голову, принялась заплетать косу. Ловко она это делала, сильные пальцы так и мелькали в струящемся золоте волос.

– А тебе твое имя не нравится? – спросила вдруг она.

– С чего ты взяла?

– «С чего ты взяла», – медленно повторила Олив, как бы вслушиваясь в эти обыкновенные, на мой взгляд, слова. – Тебя зовут Алексей, но ты называешь себя Улисс…

– Послушай, Олив, научи меня вашей менто-системе.

На ее лице отразилось недоумение.

– Как можно этому научить? Разве ты не здесь родился?

– Да, но… видишь ли, я много лет провел на Земле.

– Знаю, – сказала она. И, помолчав, задумчиво добавила, – Если хочешь, будем просто разговаривать, и, может быть, ты сам научишься… дливенно…

«Дливенно» – это что же, «постепенно» на местном диалекте интерлинга?» – подумал я.

– Хорошо, – сказал я, – будем каждый день разговаривать.

Олив кончила заплетать косу, движением головы откинула ее за спину. Ладони ее теперь лежали на краю бассейна. Она поболтала крепкими ногами.

– На Плато Спутника начинается слант, – сказала она, – и я уеду туда.

– Ты работаешь на комбайне?

– Да.

– И долго ты пробудешь на Плато Спутника?

– Долго… если не налетит новый теплон.

– А ты не боишься черных теплонов?

Олив пожала плечами. Кажется, ее удивил мой вопрос. Она стремительно поднялась.

– Пойду, – сказала она. Однако постояла еще немного. – Если хочешь, я буду называть тебя Улисс.

– Не надо, Олив. Мое имя Алексей.

– Алексей, – повторила она. – Твоя мать говорила, что ты, наверное, скоро опять улетишь туда.

– Нет, – сказал я, поднимаясь. – Нет, Олив, никуда я больше не улечу.

* * *

Авиаконструкторское бюро занимало целый дом на главной улице Венерополиса. Рэй Тудор встретил меня приветливо.

Он водил меня по комнатам, в которых работали конструкторы, а также автоматы-вычислители и деталировщики обычного типа. Длинный, ярко освещенный зал был уставлен вдоль стен моделями самолетов. Это было понятное мне дело, я осматривал модели и внимательно слушал краткие пояснения Рэя, иногда переспрашивая незнакомое слово.

Постепенно, или, как говорили здесь, дливенно, вырисовывалась передо мной такая картина, Для Венеры с ее бешеной атмосферой транспортная авиация намного важнее, чем для Земли. Тут вечно стоит задача: как можно скорее попасть из любой точки в любую другую. Ну, это я и сам знал.

Самолеты земного типа не очень подходили для местных условий. Здесь был нужен особый самолет – скоростной и в то же время необычайно прочный, способный выдержать неожиданное нападение дикой стихии. Ведь вихри на Венере возникают с такой стремительностью, что метеослужба не всегда успевает их предусмотреть и уж тем более предупредить летчиков.

С Земли доставляли самолеты для Венеры в разобранном виде. Здесь шли сборка, испытания, облеты. Это были реактивки с конверторными подвесками двигателей – чтобы машина могла взлетать и садиться по вертикали и зависать в воздухе. Их делали из лучших материалов с прочностной анизотропией, ориентированной по полям наибольших напряжений. Я покачал головой, разглядывая последние модели. Крепления продольные, крепления поперечные, диагональные – сплошные крепления. Для полезного груза в них почти не оставалось места.

– Крепления мы добавляем сами, – говорил Рэй. – В ундрелах иначе летать невозможно.

И это было понятно. Полярная область сравнительно спокойна, хотя и ее иногда обжигает яростное дыхание теплонов. Но чем дальше проникали поселенцы в низкие широты, тем больше сталкивались с преградой, казавшейся непреодолимой. Не выразить словами чудовищной силы черного теплона. Он сжигает все на своем пути. И даже если самолет проходит на почтительном расстоянии от его фронта, теплон делает все, чтобы разъесть корпус, размагнитить приборы, знакопеременной вибрацией истомить металл и одновременно смять психику летчика, застлать ему глаза тьмой и ужасом, разрушить единство человека с машиной…

– Сядь сюда, – сказал Рэй. – Сейчас я покажу, что мы делаем.

Он включил проектор. На экране возникло снятое сверху всхолмленное плато, окаймленное с севера грядой невысоких гор. Это было Плато Сгоревшего Спутника, желтое море кустарника заливало его, уходило к горизонту. Я знал, что почва там необычайно плодородна и столь же необычайно перспективны опыты с мутациями растений, начатые там агротехниками.