Текст книги " Когда Волга текла кровью"

Автор книги: Эдельберт Холль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

JL ^:    ПГ

роты. В стрелковых ротах III батальона всего 21 человек. В нашем батальоне 8 убитых, 14 тяжелораненых, остальные ранены средне и легко. Лейтенант Вайн-гертнер и лейтенант Фукс ранены.

Я был ошеломлен и не мог вымолвить ни слова. Что осталось от нашего полка? Где пополнения? Если придут неопытные и необстрелянные солдаты, что толку от штаба и частей снабжения, а также от частей с тяжелым вооружением? Мы, пехота, входим в тесный контакт с противником. Тяжелые потери дня лишний раз это доказали.

Йохен писал дальше: «Приказ командира полка. Ты вызываешься к нему в 10.00 с рапортом».

Я кивнул, пожал другу руку и пошел за гауптфель-дфебелем. Добравшись до обоза, я поел и дальше хотел только одного – спать, спать...

Штаб LIAK: 22.40 18 октября 1942 г.

LI АК с частями 24-й танковой дивизии выполнил задачу по очистке местности... В овраге 73Ы-3 противник – сжатый на незначительной площади – продолжает удерживать позиции.

Трофеев и пленных на 18.10.:

537 пленных, включая 10 дезертиров, 19 пулеметов, 2 противотанковые пушки, 32 противотанковых ружья, 2 миномета, 10 автоматов.

19 октября 1942 г.

Я проснулся в 07.00. Снаружи было еще темно. На полевой кухне еще шла раздача. Как всегда, солдаты на передовой уже получили еду. Я взял кружку горячего кофе. Господи, как хорошо!

Повара разговаривали между собой. Я радостно отметил, что могу слышать правым ухом. Звуки еще доносились как будто издали, но я уже мог их слышать. С левым ухом все оставалось без изменений, но я был уверен, что со временем слух вернется и к нему. В любом случае я был в этом уверен.

Гауптфельдфебель рассказал мне, кто остался на фронте: Диттнер, Павеллек, Неметц и три старых солдата из роты, а также один из нового пополнения. Кроме того, санитатс-унтерофицер Пауль и украинец Павел. Я спросил о втором «хиви», Петре. Михель сказал:

–    Он был убит по дороге с перевязочного пункта к роте. Павел был так разъярен, что вступил в бой с винтовкой в руках.

Подумав о павших друзьях, я понял, что он чувствовал.

Наш ротный брадобрей Грюнд подстриг и побрил меня. Он также должен был проводить меня на полковой командный пункт. В 10.00 я доложил о прибытии командиру, оберстлейтенанту Мюллеру. Я впервые его видел: он был строен и чуть выше меня. Лицо его было покрыто морщинами. Ему было на вид лет 40. Он серьезно приветствовал меня. Его адъютант, мой друг Руди Крель, не присутствовал.

–    А теперь, мой дорогой Холль, расскажите мне о вчерашнем дне. Крелль уже кое-что о вас рассказал. За последние недели, замещая оберста Гроссе, я кое-что повидал. Вам неоднократно везет. Ничто не действует без удачи.

–    Так точно, герр оберстлейтенант, ничто не действует без удачи.

Он внимательно выслушал мой доклад. Я открыто сказал ему, что боевой состав после вчерашнего боя практически равен нулю и ротам срочно нужно пополнение.

–    Вы правы, Холль. Я послал адъютанта в дивизию. Крель лично изложит генералу Пфайферу ситуацию в полку, чтобы нас вывели из подчинения 24-й танковой дивизии и вернули в 94-ю дивизию. Для боевой готовности нам нужно пополнение и отдых. Я сейчас тоже нехорошо себя чувствую, обострился ревматизм.

В блиндаж вошел связной:

–    Герр оберстлейтенант, обер-лейтенант из штаба 24-й танковой дивизии хочет с вами поговорить.

–    Проводи его.

Вошел обер-лейтенант в форме танкиста, отдал честь и подошел к командиру:

–    Обер-лейтенант Еско фон Путкамер, 02 (офицер связи. – Прим. пер.) 24-й танковой дивизии.

Мой командир представил нас.

–    Что привело вас ко мне, герр фон Путкамер?

–    Г ерр оберстлейтенант, поскольку котел у хлебозавода ликвидирован, ваш полк занимает новый сектор. Генерал фон Ленски хотел бы знать, когда ваш полк будет готов выступить.

Я не мог поверить своим ушам. Он сошел с ума или в дивизии не знали, что происходит?

Командир посмотрел на меня, затем обратился к Путкамеру:

–    Лейтенант Холль – один из последних уцелевших ротных командиров. Он вчера принимал участие в боях и наполовину оглох. Послушайте, что он вам расскажет, и передайте своему командиру.

Он обернулся ко мне:

–    Давайте.

_IL

~1Г

Я повторил свой доклад и указал количество бое-готовых солдат (два батальона с 44 пехотинцами). При этом мои мысли были об убитых и раненых. Я закончил со слезами гнева: «И эта горстка тоже должна стать пушечным мясом?»

Фон Путкамер внимательно слушал меня, лицо его было непроницаемо. Затем он сказал: «Да, вижу, здесь ничего не поделать. Я доложу командиру». Он отдал честь и вышел.

Оберстлейтенант Мюллер отпустил меня, пожелав скорейшего выздоровления. Полный горечи, я шел со связным Грюндом обратно в обоз. Так обычно и бывает, когда тебя «одолжат» другой части. Тебя используют до последнего солдата, потом – когда ты послужил своей цели – тебя просто бросают.

Глава 3

НАШ ПОЛК ВОЗВРАЩАЕТСЯ В 94-Ю ПЕХОТНУЮ ДИВИЗИЮ

Действия у рынка и Спартаковки

19    октября 1942 г.

Приехав в расположение обоза, мой гауптфельдфебель сказал, что жалкие остатки нашего батальона все еще в Баррикадах. Поскольку слух ко мне возвращался все больше, я решил на следующее утро, 20 октября, отправиться на фронт в роту. Если со временем мы получим обратно несколько легкораненых, будет разумнее составить изо всех остатков одну часть. Вечером я написал письмо своим любимым. Кроме того, я провел операцию по «полной очистке тела» со сменой белья, ведь никто не знал, когда еще подвернется такая возможность.

20    октября 1942 г.

Святой Петр был к нам добр, день снова был солнечным и ясным. После доброго завтрака я направился в батальон. До него было три километра. Я чувствовал себя в безопасности – до фронта было четыре-пять километров. Я с интересом смотрел на наши самолеты, плывущие над головой в сторону Сталинграда и – как и все эти недели – вываливающие свои бомбы на город. Для них погода тоже была идеальна. Когда, наконец, падет этот проклятый город! Нигде еще не было сопротивление противника столь упорным и яростным, как здесь. Я подумал об Арте-мовске или Кагановиче в районе Донца, или о Ворошиловграде позже: бои тоже были тяжелыми и все же не столь ожесточенными, как здесь. Я был уверен, что причиной тому было то, что город носит имя Сталина. Престиж «красного диктатора» мог упасть, если бы Сталинград пал. А он падет. Я был уверен в этом.

Я был уже на полпути. Со мной были три товарища из батальонного штаба. Вдруг – посреди ясного неба – раздался острый свист – и затем визг шрапнели. Мы бросились на землю. Все повторилось еще четыре раза. Некоторое время мы лежали неподвижно, обнимая землю, на случай повторения сюрприза. Затем как можно быстрее мы рванулись к балке, которая давала возможность скрыться с глаз. Слава богу, это утреннее приветствие не нанесло большого ущерба. Мы переглянулись.

«Герр лейтенант, а что у вас с правой рукой?» Один из моих товарищей показал на дырки в правом рукаве кителя. Я снял его и увидел, что два маленьких осколка вошли мне в руку повыше локтя. Во время огневого налета, бросившись на землю, я ничего не почувствовал. Мной займется батальонный врач, доктор Щепански. Рукой можно было двигать. Штабсарцт (капитан медицинской службы. – Прим. пер.) доктор Щепански уже однажды спас мне жизнь, когда 19 апреля мне прострелили легкое. Он быстро появился рядом и применил все свои умения. Эта легкая рана будет для него детской забавой.

Никто из нас не мог сказать, откуда прилетели снаряды, вероятно, с другого берега Волги.

Мы продолжали идти на командный пункт полка, и больше снаряды рядом с нами не падали. Придя на КП, мы узнали последние новости: вернулся из отпуска командир полка, оберст Гроссе. Оберстлейтенан-та Мюллера с адъютантом Креллем переводят в 267-й гренадерский полк. Майора Вайгерта заменяют из-за желтухи; его сменит гауптман Израэль, командовавший до того 13-й ротой. Вместе с оберстом Гроссе в полк возвращаются лейтенант Вайнгертен и лейтенант Аугст и еще несколько выздоровевших. Обер-лейтенанта Полита из штаба полка – он командовал взводом связи – погребло заживо прямым попаданием бомбы. Все это произошло ночью, никто этого не заметил, и помощь пришла слишком поздно. Всегда приходилось учитывать подобные случайности.

Доктор Щепански, которого я разыскал, обработал мне руку и подтвердил, что с ней не случилось ничего серьезного.

После обеда прошел первый дождь за несколько недель; надеюсь, это ненадолго.

Тем временем пришел приказ перебросить наш батальон в район, лежащий примерно в восьми километрах на северо-запад от Баррикад. Там мы примем пополнения.

21 октября 1942 г.

Утром мы выступили в боевом порядке в новый район. Было еще темно. Нам нужно было до рассвета выйти из поля зрения артиллерийских наблюдателей противника. Иначе будет вероятен огневой налет.

Чем дальше мы уходили от основного места боев в центре города, тем легче мне было. Город походил на прожорливого гиганта Молоха. Через несколько недель непрерывных уличных боев оба батальона сточились до горстки людей. В других стрелковых частях положение было не лучше.

Когда рассвело, мы узнали деревню слева от нас; это было Городище. Наш маршрут дальше лежал на север. Батальон сделал привал у Орловки. Здесь я получил приказ от лейтенанта Шюллера явиться в обоз и доложить командиру полка, оберсту Гроссе. Меня подвез на мотоцикле батальонный делегат связи. Скорее всего, нам должны сказать, что на днях мы встаем на зимние квартиры на северной блокирующей позиции. Долгожданная передышка. Когда солдат на боевых, никто не знает, какое новое назначение придет в следующий момент.

Командир полка двигался с обозом. Там же оказалось около сорока человек, вернувшихся из госпиталей вместе с лейтенантами Аугстом и Вайнгертнером.

Я доложил о прибытии оберсту Гроссе со словами: «Лейтенант Холль по вашему приказанию прибыл!»

Командир поблагодарил меня и сказал с улыбкой:

–    Много же вам потребовалось времени, чтобы вернуться в мой полк.

–    Так точно, герр оберст! Ровно шесть месяцев, включая обход по 134-й дивизии.

–    Я уже слышал об этом, а также о том, какие тяжелые бои полк вел во время моего отсутствия. Потери были особенно тяжелыми. Теперь мы должны дождаться пополнений. До особого распоряжения мы назначены в резерв дивизии. А теперь о вас, Холль. Вы последний старослужащий командир роты в полку. За последний год вы воевали, не жалея сил. Оберст-лейтенант Мюллер представил вас к Значку за ранение в золоте. Вчера вам опять сильно повезло. Я не могу позволить себе потерять последнего опытного командира роты. Вы на несколько дней останетесь здесь, в обозе, а на ближайший месяц-полтора прикомандировываетесь к штабу полка.

Я не был в восторге, приказ мне не понравился. Связь с моей седьмой ротой была слишком сильна, чтобы думать о переводе. Я спросил:

–    Г ерр оберст, вернусь ли я потом в роту?

–    Конечно, вы продолжаете номинально командовать ротой. Пока вас заменит лейтенант Аугст. Вы будете моим офицером для особых поручений при штабе, особенно теперь, когда обер-лейтенант Полит столь трагически погиб.

С облегчением я ответил:

–    Я благодарен вам, герр оберст.

Следующие полчаса я провел, отвечая на вопросы

командира. В основном это были вопросы о боях, которые мы вели в разных районах города. Я ничего не упустил, поскольку не думал, что стоит умалчивать о чем-то. Не было смысла скрывать правду. Иначе у командования будет искаженная картина происходящего.

Когда объявили, что из полка прибыл мотоцикл с коляской, меня отпустили. Я смотрел, как уезжает мотоцикл. Оберст Гроссе был замечательной личностью. Судя по его виду, отпуск пошел ему на пользу. Бледно-голубые глаза смотрели с гладкого лица. Его редеющие волосы почти полностью поседели. Тело его было пропорционально сложено. Я решил, что ему 55-60 лет. Голос у него был тихий, размеренный и не обидный, когда ему приходилось кого-то распекать. Я считал, что он хорошо разбирается в людях.

Но теперь – к моим людям. Первым делом я встретился с казначеем, унтер-офицером Хольмом. Тихий и убедительный человек, он служил в роте с самого дня формирования. Его дружеское приветствие было теплым и искренним. Вскоре пришел фуражир Гре-гулетц, за ним ефрейтор Фишер, возница фургона на конной тяге, то есть транспорта, принадлежащего помощнику оружейника и всем обозным. У каждого было свое назначение – как у гайки в машине, – и без них мы не могли действовать. И так со всеми частями, будь они на лошадиной тяге или моторизованные, сухопутные, воздушные или военно-морские.

Я задал множество вопросов, но и много о чем поговорил сам. Грегулетц отвел меня к лошадям. Несколько четвероногих ветеранов еще оставались с нами, включая моего коня Мумпица. Все они видели лучшие дни, и сейчас они стояли на краю очередной суровой зимы. Конюхи делали все от них зависящее – уверен в этом, – но они не могли совершить чуда. Если продлится хорошая погода, завтра или послезавтра прокачусь на Мумпице. Я уже ждал этого и хотел посмотреть, поймет ли он, что снова несет своего старого наездника.

Штаб U АК: 22.10 21 октября 1942 г.

276-й пехотный полк возвращен в 94-ю пехотную дивизию...

25 октября 1942 г.

Уже четыре дня как я в обозе. В холода сильнее чувствуется разница между сравнительно спокойной жизнью в десяти километрах от фронта и боевыми действиями во фронтовых частях, когда ты непрерывно в деле.

22 октября мы видели, как шесть бомбардировщиков летят через нас на Сталинград. Чуть позже до обоза донеслись звуки разрывов.

Вчера я смог пообщаться с батальонным казначеем, оберцальмейстером Кноппом. Он уезжал на несколько дней и привез припасы, патроны и почту, в которой были письма от жены от 3 и 15 октября.

В обед я прокатился на Мумпице. После такого долгого перерыва было чудесно снова сидеть на лошади, в солнечный день оглядывая мир сверху. На миг я забыл, где я, забыл о серьезности момента и вспомнил

о счастливых днях в Оберлаузице, где я первый раз проехал на этом крепко сбитом белом мерине. Мы скоро подружились, и в августе 1941-го, когда я принял роту, в которой был командиром взвода, Мумпиц стал моей ездовой лошадью. Он сполна заслуживал свою кличку. Даже теперь я должен был приглядывать за ним и показать, что я здесь хозяин. Мы вернулись через час. Счастливый час закончился. Если хорошая погода продлится, завтра я снова на нем покатаюсь.

28 октября 1942 г.

Слава богу, дни безделья позади. Вчера вечером я получил приказ доложиться сегодня на полковом КП. Я собирался поехать к командиру на Мумпице, прихватив конюха. Затем пришло сообщение, что командир сам приедет на машине, у него какие-то дела в обозе.

Я был рад, что последние два дня имел возможность покататься. Мой четвероногий друг тоже развеялся. Он явно повеселел и взбодрился. Кто знает, когда я еще раз на нем проедусь?

Оберст Гроссе приехал в полдень. Через полчаса – торопливо поев у полевой кухни – мы ехали на полковой командный пункт, который находился в небольшом дубовом лесу у Спартаковки.

Спартаковка и Рынок были двумя деревушками к северу от Сталинграда, отделенные от города ручьем Орловка. Дубы в так называемом «лесу» были очень молоды, всего метров пять в высоту. Они уже почти облетели. Тем не менее блиндажи были хорошо скрыты. Весь район занимал 100 на 400 метров и по форме напоминал зубную щетку. На КП сидел единственный офицер, лейтенант доктор Хорст Хоффман. По профессии он был судьей в городе Плауэн, в Фогтланде, а до перевода в полковой штаб командовал взводом в 13-й стрелковой роте. Полковой адъютант, обер-лейтенант Кельц, был еще в отпуску, но со дня на день ожидался обратно. До тех пор крепость удерживал лейтенант Хоффман. Я должен был ему помогать.

Мы с Хоффманом должны были спать в одном трехметровом блиндаже. Я быстро разбросал по местам немногие вещи, которые носил каждый пехотинец. Я собирался найти тихий момент и прочесть почту, которую я забрал перед отбытием из обоза, но лейтенант Хоффман вошел в комнату и попросил меня пойти к командиру. Последний уже ждал меня, и, после того как я доложил о прибытии, он посмотрел на меня и сказал: «Мой представитель, оберстлейтенант Мюллер, наградил вас Значком за ранение в золоте за вашу седьмую рану и травмы, нанесенные вражеским огнем. Он хотел бы лично вручить эту награду. В полку не было золотых значков за ранение, пришлось запрашивать в дивизии. Вчера мы его получили, так что теперь я могу приколоть его вам на мундир. Желаю вам, Холль, солдатской удачи и в дальнейшем – и всего самого лучшего».

Я искренне ответил на рукопожатие. Я был убежден, что моя судьба лежит в руках высшего существа, без которого мы все ничто. Не было смысла воображать, что можно избежать ответственности за то и это. Когда Господь назначает последний твой миг, бесполезно умолять или молиться, так что нужно быть готовым. Присяга, которую я принес фюреру, народу и Фатерлянду, всегда останется священной, особенно с тех пор, как я добровольно принес ее в 18 лет.

В тот вечер я ответил на письмо из дома. Ночью снова слышался звук моторов «швейных машинок».

Штаб XIV танкового корпуса: 17.45 28 октября 1942 г.

Штурмовые группы 276-го гренадерского полка еще имеют связь с северным крылом штурмовых полков, обезопасили северный фланг и очистили изрытую снарядами территорию вдоль железной дороги в районе северо-западного угла квадрата 54...

29 октября 1942 г.

29 октября обещало быть ясным днем. Солнце появилось на востоке, и, несмотря на то что ночи были уже холодные, можно было – насколько возможно – согреться в его лучах. Я часто обращался мыслями к своей роте.

На прогулке у блиндажа я увидел лежащие там и сям небольшие мины. Они были круглыми, примерно

_IL

~1Г

десять сантиметров в диаметре, и из них выступали проволочные стержни. Задень эти стрежни – и мина взорвется. Я доложил об увиденном командиру, который распорядился искать эти опасные сюрпризы.

Когда я с должной осторожностью осматривал эти штуки, обер-ефрейтор из штаба полка спросил меня:

–    Герр лейтенант, что это?

–    Это небольшие мины, которые Иван сбросил прошлой ночью со «швейной машинки» (не понятно, что это было. В СССР не производилось ничего подобного, устанавливать мины с самолета придумали как раз немцы – бомбы SD-2 можно было установить на подрыв в воздухе, при падении или когда на нее наступит солдат противника. Да и взрыватель с проволочными усиками скорее похож на немецкий Z-35, от мины-лягушки. – Прим. пер.).

–    Они опасны? С виду ничего страшного.

–    Еще как опасны! Обходи их подальше! Все, что мы не знаем и что исходит от Ивана, – опасно.

–    Ну, вряд ли они столь опасны.

–    Предупреждаю: держи лапы подальше от них.

Он ушел, но явно не был убежден моим предупреждением.

В полдень пришел и доложил полковнику об отбытии в «особый отпуск» первый кавалер Рыцарского креста в полку, капитан третьего батальона гауптман Артур Риттнер. Риттнер особо отличился в боях за Южный Сталинград. Мы были рады за него. Гауптман Риттнер был «двенадцатником» (солдатом, подписавшим 12-летний контракт) и прошел подготовку в рейхсвере.

Часть моих учителей тоже прошли подготовку в рейхсвере – например, мой первый командир роты.

Без рейхсверовских кадровых солдат наши вожди не смогли бы создать вермахт за такое короткое время.

Когда гауптман Риттнер убыл в отпуск, он забрал с собой письма на родину, которые он отошлет из Бреслау. Мы решили, что это ускорит письмам дорогу до адресатов. Были и другие счастливые новости. Мой старый заслуженный командир, майор доктор Циммерман, получил Германский крест в золоте. Он все еще был в отпуску по болезни.

30 октября 1942 г.

30 октября мы приняли делегацию из соседнего полка 16-й танковой дивизии. Она состояла из командира 79-го панцергренадерского полка, оберста Рай-ниша, с адъютантом, обер-лейтенантом Брендгеном. С ними было еще несколько человек. 79-й полк тоже участвовал в тяжелых боях и – как и мы – понес серьезные потери. Теперь они подпирали нас слева. За вычетом двух полковников, они были моими земляками из долины Рейна и Вестфалии. Знакомый говор звучал в ушах, как музыка. Главной темой разговора полковников было положение в секторах обоих полков и как тяжело в этих условиях удерживать позиции на направлении от Рынка и Спартаковки к Волге. Оберст Райниш считал, что этот сектор можно назвать «маленьким Верденом» – там вряд ли найдется квадратный метр, не изрытый бомбами и снарядами. Кроме того, этот факт не давал использовать там танки. Вражеское сопротивление в этом районе все еще не было сломлено.

Было интересно увидеть обоих командиров полков. Оберст Райниш был родом из Штайермарка и имел

предупредительные манеры. Мой командир, оберст Гроссе, немногим от него отличался. Для меня они были «кавалеристами старой школы», у которых я мог только учиться. Гости пригласили нас нанести ответный визит, признавая, что общая ситуация это позволяет. Оберст Гроссе сказал, что он будет рад. Позже он сказал нам: «Всегда хорошо лично знакомиться с товарищами из других частей. Это важно для последующих боевых действий». Я мог с ним только согласиться.

31 октября 1942 г.

Октябрь подошел к концу. А бои в городе продолжались. Не было почти никакого продвижения вперед. Мы были слишком малочисленны, чтобы снова двигать нас в бой. Нас хватало только на то, чтобы держать позиции в тихом секторе.

Полтора месяца назад у устья Царицы, когда мы почти непрерывно наступали, я писал жене: «...еще несколько дней, и мы возьмем Сталинград».

Теперь надвигалась зима. Чтобы взять оставшуюся часть города, нужно было вводить в бой свежие силы. Боевой дух у солдат был высок, и мы полностью доверяли нашему командованию.    ■

Звонком из дивизии нас предупредили о визите генерала Пфайфера. Он командовал дивизией со времени печального происшествия с нашим первым командиром, генералом от инфантерии Фолькманом. Мне приказали сделать доклад командиру. Оберст Гроссе ответил на мои поздравления и сказал с улыбкой:

– Полк должен назначить офицера для курсов командиров рот в Берлин-Дёберице. Курсы проходят с 6 декабря 1942 г. по 16 января 1943 г. С 22 декабря по 2 января курсанты получают рождественский отпуск. Полк направил ваше имя. Это в знак признания ваших заслуг. Я знаю, что осенью 1940-го вы прошли подобные курсы в дивизии в Оберлаузице. Однако новые курсы патронируются ОКХ и будут полезны для вашего личного роста. Кроме того, если вы во время курсов прочитаете три лекции, то вам дается пять дополнительных дней особого отпуска.

Я не очень вдумывался в то, что слышу, и даже был ошеломлен, что позабавило командира. Лейтенант Хоффман был уже в курсе и поздравил меня с откомандированием.

Появился связной и, задыхаясь, доложил: «В лесу– метрах в ста отсюда – обер-ейрейтора Корнека миной разорвало на куски!» Опасаясь худшего, я поспешил на место. Мои опасения подтвердились: это был тот самый парень, который позавчера так интересовался этими проклятыми минами, хотя я настойчиво указывал на их опасность. Об этом происшествии нужно сообщить во все части! Людям на фронте просто необходимо проявлять осторожность.

Командир дивизии прибыл сразу после 13.00. Его сопровождал наш полковой адъютант, только что вернувшийся из отпуска. После рапорта нашего полкового командира генералу оба – с адъютантами – вошли внутрь командного пункта. Лейтенанта Хоффмана и меня пригласили зайти. Текущую ситуацию обсуждали у карты. Генерал сказал, что в каждом полку боевой состав рот растет за счет выздоровевших, непрерывно поступающих из госпиталей. Однако он также считал, что их слишком мало и что ожидается свежее пополнение с родины.

Перед тем как генерал забрался в «кюбельваген» (командирский легковой автомобиль с брезентовым верхом. – Прим. пер.), он подозвал меня:

– Холль, вы скоро уезжаете на курсы в Дёберице. Пока вы не уехали, зайдите ко мне. Моя семья живет в Потсдаме, и я хотел бы, чтобы вы лично поехали туда и отдали им мое письмо.

Я пробулькал: «Так точно, герр генерал!»

Я не мог поверить: через пять недель я буду в Берлине, а через семь недель – со своими родными дома. Было трудно поверить!

Лейтенант Хоффман сообщил, что следом за майором Вайгертом его адъютант, мой друг Иоахим Шюллер, тоже оказался в госпитале. Надеюсь, ничего серьезного.

1 ноября 1942 г.

Ноябрь начался с хорошей погоды. Ночи становятся холоднее, но в течение дня солнечно и ясно.

За счет пополнений последних дней оба батальона имеют теперь боевой состав стрелковой роты каждый. Конечно, этого еще слишком мало, но мы были рады каждому вернувшемуся из госпиталя. Среди офицеров, вернувшихся в полк, были берлинец лейтенант Пильц и баварец лейтенант Бауман. Среди прибывших было много знакомых лиц. Они были в основном уроженцами Верхней и Нижней Силезии, все еще составлявшими костяк полка, несмотря на приход в эту чисто силезскую часть уроженцев других регионов Фатерлянда. Все понимали серьезность момента. Каждому хотелось оказаться дома, в дружеском кругу, но они продолжали нести службу самым образцовым образом. Многие были больны желтухой и должны были отправляться в госпиталь. Доктор Щепански считал это следствием однообразного рациона с самой переправы через Дон. Наша армия снабжалась по единственной дороге на Калач, что создавало проблемы с доставкой различных продуктов. Вследствие этого возникали все более частые случаи желтухи – болезни, которая раньше наблюдалась в войсках очень редко.

2 ноября 1942 г.

Сегодня, 2 ноября, еще одним ясным днем, мы нанесли ответный визит своему левому соседу. Наш командир и мы – адъютант обер-лейтенант Кельц и я – подъехали к командному пункту 79-го панцергрена-дерского полка. Нас тепло встретили герр оберст Рай-ниш и работники его штаба. Мы остались до обеда, и нас пригласили поесть. Даже здесь не было колбасы на добавку, но если ты голоден, то суп из сушеных овощей – которые солдаты звали «проволочным заграждением» – оказывается очень кстати. Основными темами разговора опять были общая ситуация в Сталинграде и наши заботы, особенно то, что противник продолжал занимать деревни Рынок и Спартаковка. Оберст Рай-ниш также рассказал нам, что танки 16-й танковой дивизии постоянно работали «пожарной бригадой».

Я воспользовался возможностью пообщаться с дальним родственником, командовавшим в первом батальоне взводом связи. Мы ни разу не видели друг друга, но решили встретиться как можно скорее.

Было уже темно, когда мы в 15.00 вернулись на свой КП. Весь день на фронте было тихо.

3 и 4 ноября ничего особенного не произошло. Но насколько, оказывается, тесен мир. Вскоре после того, как стемнело, в штабе появился репортер из роты пропаганды с целью снять сцены из фронтовой жизни и написать соответствующие репортажи. Ничего не скажешь, хорошие снимки получаются в темноте. Репортер представился как Герман. Позже, сидя в блиндаже, я завел с ним разговор. По акценту можно было сказать, что он из долины Рейна.

Я спросил его:

–    Герр Герман, я слышу, что вы с Рейна. Из какого вы города?

–    Из Дуйсбурга.

–    Я тоже! Строго говоря, я из Дуйсбург-Лаара и знал там Германа Германа. Мальчиком он серьезно разбился на велосипеде.

–    Я его знаю, он мой брат!

–    А тогда почему я вас не знаю?

–    Герр Холль, я на двенадцать лет старше моего брата, и дома меня не было более десяти лет. Я теперь берлинец.

Мы долго разговаривали о родном городе и общих знакомых. В нашем секторе было тихо, и мой земляк отснял несколько кадров на следующее утро перед отъездом.

6 ноября 1942 г.

С шести часов я на ногах вместе с оберстом Гроссе. Мы посетили самые передовые позиции. Там была и моя седьмая. Лейтенант Аугст все организовал четко и по порядку. Я был счастлив, когда мои верхнесилезцы спрашивали меня: «Герр лейтенант, когда вы вернетесь в роту?» Мой командир слышал это и ухмылялся. Погода была туманной, шел мелкий дождь. Когда мы к 14.30 вернулись, оба были вымотаны.

Ночью было холодно. Хорошая погода, кажется, кончилась. Лучше уж холодно и сухо, чем сыро. Если мы должны дождаться здесь зимы, будут проблемы с топливом. Полку отчаянно нужно получить в дивизии зимнее обмундирование, а также белый камуфляж. Скоро начнутся первые снегопады; к тому времени по крайней мере передовые части должны получить белый камуфляж. Сейчас у наших частей обычная экипировка (2 пары белья; 2 пары носков; 2 пары портянок; 1 свитер; брюки; китель; кепи; 1 пара перчаток; стальной шлем; шинель; брезентовая рабочая форма, плащ-палатка; сухарная сумка с фляжкой и принадлежностями для готовки; 1 пара укороченных кожаных сапог, известных также как «стаканчики для костей»). Да, для ледяной русской зимы, с ее жестоким безжалостным морозом, даже этого набора не хватало. Зимняя форма состояла из пары стеганых хлопчатобумажных штанов и такой же куртки. Оба предмета одежды были двусторонними, и их можно было носить поверх другой формы, так что зимой – с ее снегом – белая сторона была снаружи, а когда снег таял, форму выворачивали на сторону с камуфляжной раскраской. Кроме того, были также войлочные сапоги (автор имеет в виду советские валенки или бурки, широко применявшиеся и в вермахте, или зимние сапоги с войлочными голенищами. – Прим. пер.).

Зимняя одежда не была для русских чем-то новым. Благодаря ей они часто имели перед нами преимущество. Наша камуфляжная форма для снега была самоделкой. Она включала белую простыню с дыркой для головы и двумя прорезями для рук. Их придумали, чтобы войска были не так легко заметны на снегу.

Погода начала меняться. Было холодно и ветрено. Вчера шел дождь, и на улице теперь гололед. Это осложнило жизнь водителям машин снабжения, подвозящих продукты. Осложнилась и жизнь на переднем крае. Весь штаб полка прилагал огромные усилия по обеспечению зимним обмундированием солдат на передовой.

15 ноября 1942 г.

Я слышал, что американцы и англичане высадились в Северной Африке, но не было времени на более общие вопросы; теперь были другие неотложные дела. Появился гауптфельдфебель Михель и доложил, что отбывает в отпуск. Он честно его заслужил, потому что, как неженатый, раз за разом отказывался от отпуска в пользу женатых солдат. Он почти полтора года не был дома. Я пожелал ему всего наилучшего и спокойно вернуться в часть. Его заменит фельдфебель Купал. Он из Южной Германии и уже служил в чешской армии.

Почта из дома принесла печальные вести: несколько друзей и знакомых из детства погибли или пропали без вести, когда потопили их подводную лодку, идущую в боевом дозоре.

Командир сказал, что, для того чтобы успеть на курсы, я должен выехать 25 ноября. Осталось десять дней.