Текст книги "Дом, который построил Джек"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава 3

А ЭТО СВЯЩЕННИК, ПОБРИТЫЙ, ОПРЯТНЫЙ,

КОТОРЫЙ ВЕНЧАЕТ МУЖЧИНУ ПОМЯТОГО…

Уоррен должен был проверить все, что касается Иштара Кабула.

Энни Лоуэлл, женщина восьмидесяти двух лет, жила в роскошном доме на Фэтбэк-Кей. Она не была мерзкой старой каргой, как это обычно предполагается в таком деле. Хэндерсон был ее биржевым маклером, и она сколотила уйму деньжат с помощью его любезных и умелых услуг, так что не видела никаких оснований, почему бы ей не позволить ему время от времени пользоваться ее домиком для гостей, расположенным позади главного дома; какие тут могут быть вопросы?

Она знала, что иногда он принимает в гостевом домике знакомых мужчин, но ее не волновало, что они там делают, если это не пугает лошадей. Энни могла припомнить еще те времена, когда не было телевидения. Она не думала, что занятия Хэндерсона со знакомыми мужчинами в гостевом домике, что бы они там ни делали, могли оказаться еще хуже того, что показывают сейчас по телевизору.

А затем главныйвопрос. Да, она знает мужчину, с которым был Хэндерсон в то утро. Его зовут Мартин Фейн. Это и есть Иштар Кабул. По-арабски – Говард-утенок.

Второй обязанностью Уоррена была Леона. Она уехала на зеленом «ягуаре» из своего дома на Пеони-Драйв вчера в восемь вечера, приехала к дому женщины, оказавшейся миссис Шарли Хоровитц – Уоррен узнал это по письмам из ее почтового ящика, которые он внимательно просмотрел этим утром, – и была там часа два с половиной. После этого она отправилась прямо домой и прибыла на Пеони-Драйв без четверти одиннадцать. Если только у Леоны не было лесбийской связи с миссис Хоровитц – а это было маловероятно, поскольку Уоррен позднее узнал, что той семьдесят один год, она жена отставного гинеколога, Марка Хоровитца, мать двоих детей и бабушка троих внуков, да еще и секретарь флоридской Лиги защиты дикой природы, – то Леона Саммервилл была совершенно чиста.

Все это Уоррен и отрапортовал Мэтью в десять минут одиннадцатого холодным, мрачным и мокрым субботним утром.

В декабре прошлого года, когда Мэтью еще регулярно встречался со своей бывшей женой, Сьюзен, она спросила его, не думает ли он, что Леона Саммервилл изменяет мужу.

– Что-что?

– Я думаю, что она крутит с кем-то любовь.

– Нет.

– Или собирается закрутить.

– Уверен – нет.

– Она одевается как женщина, посылающая такие сигналы.

Болтовня в постели. Бывшие муж и жена, обновляющие взаимные обеты в неумирающей любви и обсуждающие проблему супружеской верности Леоны. В ту ночь шел дождь. И сегодня утром тоже идет дождь. Быть может, в Калузе всегда идет дождь. Вода течет под мост, струится по водосточным желобам, а он так и не видел Сьюзен с прошлого Рождества.

Еще один видеофильм. Внезапный. Шокирующий своей отчетливостью. Впрыгнувший незваным гостем в кинопроектор его сознания. Два или три года назад в Калузе состоялся благотворительный бал. Они со Сьюзен собирались ехать туда вместе с Саммервиллами, и те уже выехали на своем «ягуаре», чтобы захватить их с собой… А он в то время встречался с Дейл О’Брайен? Или это была не Дейл? Неважно. А на Леоне было надето обтягивающее зеленое платье, подходящее к цвету ее автомобиля. Фрэнк в смокинге и при черном галстуке сидит за рулем. Щетки «дворников» мелькают по ветровому стеклу, и покрышки шуршат по мокрому асфальту.

Леона сидела сзади рядом с Мэтью и помогала ему получше завязать галстук, а Фрэнк осторожно вел машину по изгибам и поворотам скользкой дороги. Выглядела Леона потрясающе. Зеленое платье облегало ее тело и отсвечивало потускневшей медью. А волосы своей изящной лепкой напоминали черный античный шлем. И в них какое-то зеленое перышко, прямо над ухом. На глазах зеленые тени, а на ресницах темная тушь. Карие глаза посверкивают в мягком освещении «ягуара» и напряженно смотрят на его черный шелковый галстук, а руки с длинными красными ноготками поправляют его.

Свет отбрасывает янтарный отблеск на выпуклые верхушки грудей, которые едва умещаются в глубоком вырезе платья. А пальцы все поправляют галстук. И колени касаются его колен. И над нейлоном идет этакая электрическая эманация.

– Вот так, – говорит она. И колени разом отодвигаются.

И рот как у Карлы Саймон, знаменитой актрисы, и два ряда белоснежных зубов. Губы в движении, она что-то говорит ему, но он не слышит – будто перед ним немое кино.

Щелчок! Часы на приборной доске «гайа» показывали без четверти одиннадцать. Когда Мэтью ехал по подъездной дорожке к церкви Святого Бенедикта на Уиспер-Кей, он вдруг подумал, а не оканчиваются ли, в конечном счете, прелюбодеянием всебраки.

Он вышел из автомобиля, негромко поворчал на дождь и побежал под беснующимся ливнем к домику священника, вверх по усыпанной истоптанным гравием дорожке, мимо большого деревянного креста рядом с пригнувшимися под дождем кустами. Церковь, построенная в духе испанской архитектуры, модной в начале века, глядела на Мексиканский залив и возвышалась над клочком земли, за которым были только серое небо и серое море. Дом Пэрриша стоял не более чем в сотне ярдов к северу от церкви, занимал небольшой участок земли и тоже глядел на море. Мэтью был виден дом с того места, где он стоял под проливным дождем, дергая дверное кольцо плотной деревянной двери домика священника. Мэтью приехал на четверть часа раньше назначенного срока, но надеялся, что отец Эмброуз выйдет на стук прежде, чем он успеет растаять под дождем.

Священник выглядел так, словно он забрел сюда прямиком из «Имени Розы». [2]2
  «Имя Розы» – весьма популярный на Западе роман современного итальянского писателя и философа Умберто Экко, где действие происходит в итальянском монастыре во времена инквизиции. Чрезвычайно популярна и экранизация «Имени Розы».


[Закрыть]На нем были сандалии и коричневая накидка до пят, которая могла бы сойти за сутану, небольшое полированное распятие из дерева и серебра висело на его груди на черном шелковом шнуре. Его бритую голову окаймлял венчик коричневатых волос, которые были под стать его карим глазам. Он как раз только что закончил бриться, когда пошел открывать дверь Мэтью, и его лицо было обклеено перепачканными кровью кусочками туалетной бумаги. На вид ему было лет около пятидесяти, но, возможно, сбивала с толку его бритая голова.

Отец Эмброуз предложил Мэтью чашечку кофе, и он пожалел, что согласился: кофе был таким, словно в него подмешали стрихнин. И вот он сидел в аккуратненьком теплом приходском домике, стены которого были заставлены полками с книгами по теологии в пыльных кожаных переплетах, и огонь ярко горел в маленьком камине, и струи дождя скатывались по цветным стеклам окон, а отец Эмброуз рассказывал ему, что произошло утром тридцатого января.

Шум дождя, капли которого стучали по крыше его домика, разбудил его задолго до рассвета. Лежа на узкой кушетке в тесной спаленке он прислушивался к дождю и думал, что если до утра дождь не кончиться, мало кто придет на воскресную службу. Серый рассвет тускло пробивался сквозь небольшое окно из цветного стекла.

И вдруг он услышал крики. Голоса становились все громче и пронзительнее, и он сначала решил, что они доносятся прямо из-за его окна, или с лужайки, или, может быть, с побережья, где подростки куролесили порой, напившись пива. В полумраке он встал с постели, сунул ноги в сандалии, накинул дождевик прямо на трусы – он всегда спит только в коротких боксерских трусах – и вышел в ту комнату, в которой они сейчас сидят, а потом к входной двери и распахнул ее настежь, в этот завывающий шторм.

Он, прищурившись, посмотрел сквозь хлеставший дождь. На лужайке не было ни души. Но ярость голосов все нарастала, и стало ясно, что доносились они из дома Пэрриша.

Отец Эмброуз знал, что там живет гомосексуалист. Полуночные вечеринки у него дома не обходились без шума. Однако теперь это было совсем другое, – не шум веселой попойки, а разразившийся скандал. И отца Эмброуза пробрала дрожь. Что там кричали, он не мог расслышать – слова заглушал ветер. Но и без того он ощущал в их силе надвигающийся взрыв и внезапно перекрестился и прошептал: «Боже, спаси нас». Он с неминуемой и пугающей уверенностью знал, что подобная ярость не может разрешиться только словами.

Слова, снова… Неразличимые на ветру, разносимые обрывками звуков под бешеным дождем, несущие в себе угрозу надвигающегося ужаса…

Потом – резкое, отчетливое, единственное различимое слово, которое ножом прорезалось сквозь ветер и дожди.

– Нет!

И – кошмарный вопль.

Огонь вдруг издан треск и шипение. Загорелось новое полено. Отец Эмброуз покачал головой.

Мэтью внимательно наблюдал за ним.

В гостиной домика священника было тихо, если не считать шипения влажных поленьев в камине и непрестанного стука дождя по кедровой дранке крыши.

– Вы расслышали только один вопль за словом «нет»? – спросил Мэтью.

– Да, всего один вопль.

Ральф Пэрриш рассказывал Мэтью, что он проснулся от шума ссорящихся голосов и вопля брата. А потом он услышал, как его брат…

– А вы не слышали, как кто-то кричал: «У меня нетих, я даже не знаю, где они»?

– Единственное слово, которое я мог разобрать, было «нет». А остальные слова…

Он снова покачал головой.

– Отец Эмброуз… вы сказали, что когда голоса разбудили вас…

– Нет, меня разбудил дождь.

– Но позднее вы услышали ссорящиеся голоса… и пошли к двери вашего домика и выглянули на лужайку… А после этого посмотрели на побережье?

– Да.

– Вам его видно от дверей вашего дома?

– Да, конечно.

– И там не было ни души, ни на лужайке, ни на побережье?

– Нет, никого не было.

– А не было ли кого-то на побережье послетого, как вы услышали этот вопль? Не видели ли вы, как кто-то бежит от дома Пэрриша?

– Нет, я больше не смотрел на побережье.

– А что же вы сделали?

– Я закрыл дверь. Шел очень сильный дождь. Я весь вымок.

– Вы закрыли дверь в свой домик. И что потом?

– Я запер ее. Я испугался.

– Вы испугались, но в полицию не позвонили?

– Нет.

– А почему же нет? Вы ведь только что слышали ссору, какой-то вопль, вы испугались… и не позвонили в полицию.

– Я не хотел привлекать внимания к церкви Святого Бенедикта.

– Почему?

– Среди моих прихожан есть гомосексуалисты, мистер Хоуп. Наш хор, весь музыкальный отдел наводнен педиками. Если бы в доме Пэрриша на побережье стряслась беда, то я бы не хотел, чтобы это бросило тень на законопослушных гомосексуалистов из моего прихода.

– Поэтому вы и хранили молчание.

– Да.

– А когда вы пошлив полицию?

– Я не ходил туда.

– Не ходили? А мне вчера сказани, что прокурор штата хочет вызвать вас в качестве свидетеля.

– В четверг ко мне приходил какой-то детектив из управления шерифа. Он проводил опрос в этой местности. И я не мог достаточно убедительно солгать ему в том, что я слышал в то утро.

– А он спрашивал вас подробно о том, что вы тогда слышали?

– Нет, его вопросы были общими. Он хотел знать, не видел ли и не слышан ли я чего-то необычного.

– В утро убийства?

– Да, и в течение предыдущих суток.

– И вы?

– Я рассказан ему о той ссоре и о вопле.

– Я имел в виду – в течение суток перед убийством.

– Нет. Ничего выходящего за рамки обычного.

– А не видели ли вы кого-нибудь в черном поблизости от дома Пэрриша? – спросил Мэтью.

Отец Эмброуз посмотрел на него снизу вверх. Мэтью был знаком этот взгляд. В нем были настороженность и холод.

– Так видели или нет?

– А почему вы об этом спрашиваете?

– Видели ли вы кого-нибудь в черной…

– Нет, – ответил отец Эмброуз.

Он наблюдал, как автомобиль Мэтью Хоупа съезжает с гравийной дорожки, как он исчезает в завесе дождя. А потом он смотрел только на дождь и размышлял, почему он не рассказал о той парочке, которую обвенчал за день до убийства. «Просто проезжаем мимо», – сказал высокий мужчина. «Такая очаровательная старая церквушка», – сказал рыжий коротышка. «Вполне подходящее местечко, чтобы обвенчаться», – снова подал голос темноволосый мужчина.

Был яркий солнечный день, наверно последний перед сезоном дождей. Они сидели там, на лужайке, позади его домика и болтали о чем-то. Мужчина был с ног до головы одет в черное. Черная куртка и брюки. Темно-синяя тенниска, которую можно принять и за черную. Легкие черные туфли, а носков вообще не было. Рукав куртки был разорван чуть выше правого локтя. Высокий темноволосый мужчина лет сорока с неряшливой трехдневной щетиной на подбородке, он выглядел потрепанным и поизносившимся в пути. И вот он сидел под солнышком и подавал вполне невинные реплики, а позже стал задавать такие же невинные вопросы. Он снял куртку: очень уж жарко было на солнцепеке. А рыжему коротышке, что был с ним, вряд ли было больше двадцати – двадцати одного. Длинные волосы цвета ржавчины, голубые глаза, веснушчатое лицо. На нем выгоревшие голубые джинсы, бледно-голубая тенниска, пояс с серебряными заклепками, сандалии. Оба сильно нервничали.

Но люди ведь всегда нервничают, когда берут на себя обязательство вроде такого, как тут не нервничать! Поэтому они всегда и задают массу вопросов или говорят о погоде или о том, как очаровательна церковь. Так ведь это и в самом деле была красивая церковь, этакая средневековая жемчужина, аккуратненько поставленная на прибрежный песок и глядящая на закаты, в которых она пылает светом, ниспосланным самим Господом. А цветные витражи-стекла в ней в самом делебыли средневековыми. Сработанные мастеровыми XVI века, они были перевезены сюда из маленькой деревушки в Италии в качестве дара от одного прихожанина из Уиспер-Кей, который, вернувшись в родные края, сколотил себе состояние на выпуске алюминия. Церковные скамьи из красного дерева были изготовлены прямо здесь, в Калузе, но за годы, прошедшие со дня постройки храма, их закапали воском и истерли до блеска, на них появился налет, которому, казалось, было несколько веков.

Ну, а эти двое нервничали, потому что решили навсегда связать свои жизни перед взором Господним. В глазах Господа. Люди искали Божьего благословения.

Вопросы, которые они задавали, имели мало отношения к церемонии, о которой они просили. Им хотелось знать о погоде в Калузе, этим людям, просто ехавшим мимо, которые приметили эту на удивление красивую, маленькую, вроде бы средневековую жемчужину-церковь, вросшую вот здесь в песок. Всегда ли так жарко? Или чаще идут дожди? Холодно ли здесь? Ветрено ли? Или всегда так вот мило? А еще им хотелось знать, где они могли насладиться вечерком хорошим праздничным ужином, есть ли здесь в городке романтическое местечко с канделябрами и с вином, где они смогли бы всерьез и в уединении поразмышлять о том важном шаге, который они предприняли, да и выпить за свое будущее, – так есть в городке подобное местечко, а? Отец Эмброуз обычно отсылал парочки в зал орхидей в гостинице «Адлер».

Всегда были такие вопросы и комментарии, эта сумбурная болтовня, чтобы скрыть нервозность. Эта парочка совершала важный шаг. Священную церемонию перед взором Господним.

Он обвенчал их в маленькой часовенке рядом со своим домом в четыре часа дня двадцать девятого января, за день до убийства. Они стояли на коленях перед алтарем. Мужчина в черном и этот рыжий коротышка.

– Дорогие братья во Христе, – сказал он им. – Вы готовитесь вступить в священный и серьезный союз, который установлен самим Господом. И поскольку творец этого – сам Господь, то брак по своей природе священный институт, требующий от тех, кто вступает в него, полной и неограниченной самоотдачи. Этот союз еще и потому считается таким серьезным, что он пожизненно связывает вас тесными и интимными отношениями, которые глубоко повлияют на все ваше будущее, а оно – со всеми надеждами и разочарованиями, успехами и неудачами, наслаждениями и страданиями, радостями и огорчениями – скрыто от ваших глаз. Вы знаете, что из этого состоит любая жизнь, и все это вам предстоит испытать и в собственной жизни. Не ведая, что ждет вас, вы берете друг друга для лучшего и для худшего, для богатой жизни и для бедной, в здоровье и болезни, до тех пор пока смерть…

Они были в часовне втроем. И не было никого, кто бы мог возразить против этого союза. Последние лучи солнца струились сквозь окна-витражи. Отец Эмброуз посмотрел сверху вниз на мужчину в черном.

– Берете ли вы, Артур Нельсон Хэрли, этого человека себе в супруги, чтобы жить с ним вместе в священном браке, готовы ли вы любить, уважать его и заботиться о нем в здоровье и болезни, в процветании и в несчастье, забыв обо всем другом, пока продлится жизнь вас обоих?

– Беру, – ответил он.

Отец Эмброуз посмотрел на рыжего коротышку.

– Берете ли вы, Уильям Гарольд Уолкер…

Конечно, для этой парочки ему пришлось изменить церемонию и опустить слова, которые могли бы намекнуть, что этот акт официально к чему-либо обязывал. Он также выбросил все слова, подразумевающие пол, хотя некоторые в подобных случаях настаивали, чтобы одного из них именовали «мужем», а другого – «женой», а не называли бесполым словом «супруги».

Впрочем, за столько лет отец Эмброуз выработал некую церемонию, которая, кажется, устраивала участников. Только не надо думать о Риме! Риму неведомо, что он творит в этом отдаленном уголке Флориды, и отец Эмброуз надеялся, что там никогда и не узнают, уж, во всяком случае, от него. Отец Эмброуз смотрел на это так: если двое мужчин хотят пожениться, то Бог мой, почему не обвенчать их! И если это будут две женщины, два крокодила, две змеи, два кабана, два цыпленка, любые две твари, созданные Господом, если уж им захотелось пожениться, отец Эмброуз предложит им утешение священного таинства и Бог с ним, с этим Римом!

Ему нравилось рассказывать гомосексуалистам, которые приходили в церковь Святого Бенедикта, шутку о католическом священнике, а вы разве ее не знаете? Парочка гомосексуалистов хочет пожениться, и они сначала идут к раввину, который отказывается их венчать, потом к протестантскому священнику, снова отказ, и вот в конце концов они приходят к католическому священнику, и он говорит: «Разумеется, я обвенчаю вас, что все онипонимают в настоящей любви?»

Шутка помогала его клиентам расслабиться, а то они очень нервничали, когда приезжали сюда, и, конечно, боялись стать предметом насмешек или презрения. Эта шутка подразумевала, что католический священник и сам был гомосексуалистом. Вероятно, это случается, но в этом отношении отец Эмброуз был кристально чист. Его единственный сексуальный опыт был с одной девушкой. Давно, еще до того, как его мать решила, что у него есть призвание священника. Ему это понравилось, но он был человеком цельным, а его любовь к Господу требовала полной самоотдачи, так что почти никогда он не оглядывался назад со страстным желанием повторить невыразимое блаженство, которое разделил с пятнадцатилетней Молли Пиерсон на крыше чикагского дома много лет назад. Правда, время от времени он думал о том, как сложилась жизнь Молли, вышла ли она замуж.

Не проходило недели, даже когда был не сезон, чтобы кто-то не стучался в дверь приходского домика и не спрашивал отца Эмброуза. Как правило, это была пара мужчин. Женщины бывали редко. Возможно, им вообще не нужно ничьегоблагословения, они чувствуют себя Божьими избранницами и не видят нужды заботиться о том, чтобы еще и подтвердить это.

Стучат и стучат в дверь его домика. «Мы тут как раз проезжали мимо, приметили эту очаровательную церквушку, вот и подумали, а почему бы не обвенчаться». Конечно, они слышали о нем, об этом бритом наголо священнике, который венчает педиков, его имя было известно среди них в большинстве городов США. Он допускал, что рано или поздно в Риме, не приведи Господи, об этом узнают. А до тех пор…

Это блаженство на их лицах, когда он произносит: «Да благословит Господь ваш союз». Эта радость, которую он и сам испытывает, зная, что доставляет им такое удовольствие, и его палец, увлажненный церковным миро, чертит символ креста на одном лбу, а потом и на другом: «Да благословит Господь ваш союз!»

Но эти двое… они оставили странное ощущение тревоги. Возможно, они вообщене были гомосексуалистами и весь этот ритуал был какой-то насмешкой. Но чего ради, с какой целью?

Он вспоминал вопросы, которые они задавали, сидя на лужайке. Еще до всей этой церемонии. Вопросы были целенаправленными, правда, не с самого начала. Сперва они просто интересовались недвижимой собственностью на побережье здесь, в Калузе. «Теперь, когда мы готовимся сделать этот серьезный шаг, пора подумать о том, чтобы по-настоящему обосноваться где-нибудь. А в этой Калузе вроде бы миленькое общество».

Это говорил тот, в черном. «А как вы думаете, может быть, здесь еще осталась какая-нибудь собственность на побережье?» Это спросил рыжий коротышка, посверкивающий глазками и красный от смущения. А потом они перешли к дому Пэрриша. А как, мол, насчет того дома по соседству? Как вы думаете, его не продают? А кто его владелец? Может быть, он захочет его продать? А вы не знаете, как зовут владельца? Как, вы говорите, пишется его фамилия? А звать его, говорите, Джонатаном, да? Джонатан Пэрриш, так? А живет он один?

Все это спрашивал тот, в черном. Теперь отец Эмброуз пытался припомнить все, что он им рассказывая о Джонатане Пэррише и в какой момент они потеряли интерес к этому и перестали задавать вопросы.

Скорее бы прекратился этот дождь! Эти мысли и этот дождь были странно, болезненно связаны: они пугали.

Двое мужчин, сидевших в баре с Уорреном Чамберсом, были полицейскими. Уоррен понимал, что мысль получать приказы от черномазого отнюдь им не улыбается и это их соблазнила оплата, которая была уж больно хороша. Они могли бы сойти за близнецов, если бы не глаза: голубые у одного и карие у другого. Массивные плечи и грудь, широкие запястья и огромные ручищи, а лица – прямо как у полковника Оливера Норта: [3]3
  Оливер Норт – герой популярного американского «полицейского» телесериала.


[Закрыть]высокомерные, угрюмые, самодовольные… Уоррен предпочел бы работать с парочкой крокодилов, но в этих краях непросто было найти умелую помощь по слежке. Всего-то четверо полицейских на суточных дежурствах, – шестичасовыми сменами. Чарли в это утро работал от шести до полудня. А Ник только что отработал смену от полудня до шести вечера.

Они сидели в баре под названием «Кэрли», рядом с шоссе номер 41, близ автострады, ведущей в южные штаты. Уоррен был единственный негр в этой забегаловке. Это было не так уж необычно для флоридского городка Калузы, однако он думал, что Чарли с Ником чувствуют себя не слишком уютно, сидя и распивая спиртное с черномазым, даже если учесть, что именно он эту выпивку оплачивает.

– Мы думаем, что кто-то наметил этот дом для налета, – сказал Чарли.

– К этому заключению мы пришли по отдельности, – добавил Ник.

Они даже разговаривали,как близнецы.

– А вы побеседовали с остальными двумя? – спросил Уоррен.

– Да, сегодня. Они не заметили ничего подозрительного.

– Эта машина проезжала мимо, в ней сидели двое мужчин.

– Водитель одет во все черное.

– А другой рыжий.

– Когда это было?

– В мою смену, – ответил Чарли, – где-то около десяти.

– Какой марки машина?

– Голубая «хонда-сивик».

– Номера флоридские?

– Да.

– Взята напрокат?

– Нет. Вы все время опережаете меня, Чамберс. Вы хотите слышать то, за что вы платите, или хотите отвечать вместо меня?

«Вышибить бы все твои проклятые нахальные зубы», – подумал Уоррен. А вслух сказал:

– Хорошо, продолжайте.

– Они проехали мимо этого дома, потом въехали на дорожку к церкви, там развернулись и еще раз прокатились мимо дома. Но на этот раз медленнее, рассматривая там все, приглядываясь.

– Это было в десять десять – десять пятнадцать?

– Да, где-то так.

– Машина не останавливалась?

– Нет. Просто медленно проехала мимо, и оба они смотрели во все глаза.

– А где находились вы?

– Внутри дома.

Чарли заметил недовольное выражение лица Уоррена.

– Что-нибудь не так?

– Да нет, если это вас не беспокоит.

– Примерно тогда и я подключился, – сказал Ник. – В своюсмену.

– Замечательно.

– Если бы кто-то нас застукал, мы показали бы свои удостоверения и сказали, что нам дало задание калузское управление полиции.

– У меня никаких претензий нет, – сказал Уоррен.

– Но вас вроде бы это немного беспокоит, – сказан Чарли.

– Нет-нет.

– Я имею в виду вот что: раз вы хотите, чтобы мы увидели, как кто-то войдет в дом, то лучше всего наблюдать изнутри дома, разве не так?

– Да, этот способ лучше всего, – сказал Уоррен и подумал: «Сломать бы твой проклятый деревенский нос местах в шести».

– Итак, – сказал он вслух, – это было примерно в десять, в десять пятнадцать, когда машина проехала там во второй раз.

– Да, так, – ответил Чарли.

– В какой вы были комнате?

– В спальне на втором этаже. Оттуда отлично видно дорогу и побережье тоже, если переходить от окна к окну. Единственное неудобство в том, что там нет кондиционера, а наверху все чертовски прогревается и очень душно.

– Даже при таком проклятом дожде, – добавил Ник.

Уоррен давно заметил, что законопослушные полицейские из простонародья редко откровенно нарушают правила. Они могут пристрелить вас за один неприязненный взгляд, но они всегда осторожны и вежливы в выражениях и почти не допускают бранных слов.

– И когда в следующий раз эта машина проехала мимо? – спросил Уоррен.

– Что-то около одиннадцати двадцати, – ответил Чарли. – Не только проехала мимо,но и припарковалась на другой стороне улицы.

– И сколько они там просидели?

– Почти весь день и еще ночь – до пяти утра, – сказал Ник.

– Так-так, – пробурчал Уоррен.

– Я все время следил и все видел из окна верхнего этажа. Мы же не любители какие-нибудь, – сказал Чарли, глядя в его нахмуренное лицо.

– Надеюсь, что нет. Хотя выглядит это как раз по-любительски: двое стерегут дом, попеременно глазея из окна и маяча перед входными дверями.

– Никто меня не видел в окне, – сказал Чарли.

– А я проехал мимо вроде как по своим делам.

– А они так и продолжали сидеть?

– Да они там весь день просидели, – сказал Чарли. – Я же говорил, – и потом до утра.

– И вы говорите, что они не знали, что вы в доме?

– Да, я говорю, что никто меня не заметил.

– И что же высделали, Ник? Разъезжали взад-вперед, пока они наконец не заметили вашу машину?

– Я же вам говорю, что меня никто не видел, – сердито сказал Чарли.

– И меня тоже, – сказал Ник. – Я только один раз проехал мимодома и припарковался у Пеликанового рифа, прошел вверх по побережью, вошел в дом с черного хода и сменил Чарли, где-то без двадцати час.

– А «хонда» все еще была припаркована там?

– И в котором часу она уехала?

– После пяти утра.

– И они сидели, наблюдая за домом, все это время, так?

– Да, наблюдали, – сказал Ник.

– Рассматривали карты, очень долго и подробно, – сказал Чарли, – но за домом наблюдали.

– А почему же, как вы думаете, они наблюдали за домом такое продолжительное время? – спросил Уоррен.

– Только не потому, что засекликого-то из нас, – ответил Чарли, – если вы так предполагаете.

– А я думаю, что они заметили там какое-то движение, – сказал Ник. – Пытались увидеть, кто входит в дом и в какое время выходит. А дом выглядел пустым, и они не получили никаких сведений.

– Если только не заметили, как вы входили туда со стороны побережья.

– Нет, они же сидели в машине,когда Ник пришел меня сменить, – сказал Чарли. – Вы начинаете раздражать меня, Чамберс. Если вы полагаете, что мы не способны сделать эту проклятую работу, доступную даже для маменькиных сынков, то наймите себе кого-нибудь другого. Никто из моих знакомых не согласился бы торчать целый день в пустом доме за какие-то дерьмовые десять баксов в час.

– Значит, десять баксов дерьмовые? – спросил Уоррен.

– Я получаю по пятнадцать, когда слежу за посетителями в загородном клубе, – сказал Чарли. – Когда они там танцуют.

– И сколько раз в неделю вы этим занимаетесь?

– Ну…

– Черт подери, вы меня уже достали, – сказал Уоррен. – Вы здесь получаете по шестьдесят баксов в день и работаете каждый день, что означает, по-моему, четыреста двадцать баксов в неделю, а это побольше, чем вы имеете в полиции. Работа по совместительству никогда не оплачивается так высоко, и вы это знаете.

– Может быть, это и верно, – сказал Чарли. – Только это не означает, что мы обязаны выслушивать, что нас, мол, засекли два каких-то засранца хиппи в «хонде». Мы не любители, Чамберс. Если вы полагали, что мы любители, то на хрена было нанимать нас. И гоните наши баксы. Мы ведь работу-то делаем, мужик.

Последовало довольно долгое молчание.

– А может быть, еще пивка? – спросил Чарли.

Уоррен подал знак официантке, темноволосой девушке в очень короткой мини-юбке, чтобы она принесла им еще по порции. Когда спустя пять минут официантка подала пиво и отошла от стола, Чарли сказал:

– Ну, ребята, я вроде попробовал чуть-чуть этого самого, там, у нее под юбочкой.

– А по моей руке скользнула ножкой, – сказан Ник.

– Да, там у нее под юбочкой, – повторил Чарли, словно заезженная граммофонная пластинка.

– Да, там найдется что-то в самом деле сладенькое, под этой юбочкой, – сказал Ник и облизнул губы.

– А почему вы назвали их хиппи? – спросил Уоррен.

– Мы говорим об этой кошечке, а он о хиппи, – сказал Чарли и покачал головой. – Что-то у тебя не в порядке, парень.

Уоррен подумал, что они, должно быть, признали его своим. Деревенские мужики не стали бы обсуждать белую кошечку с негром, если бы не считали его старым добрым другом. Возможно и другое: его отповедь по поводу почасовой оплаты подзавела их. Ведь он же прямо сказал им: я плачу вам хорошие баксы и ожидаю от вас за это работы. И затронул их самолюбие. В конце концов, может быть, они и не любители.

– Так почему же хиппи? – снова спросил он.

– Один был одет во все черное и выглядел так, словно он проспал в этой одежде целый месяц, – сказал Чарли. – В левом ухе у него сережка. Длинные волосы черного цвета. На вид лет сорок, и в общем со всех сторон засранец хиппи.

– Это и в двадцать-то лет слишком поздно, – сказан Ник и покачал головой.

– И другой тоже под стать, – сказал Чарли. – Длинные рыжие волосы, одет в барахло, из какой-то мусорной корзины.

– Настоящая парочка проклятых хиппи-взломщиков, – сказал Ник.

– Вы говорите, что они там засекли движение… Когда же они сделают попытку?

– Эй, он спрашивает у нас совета, – сказал Чарли.

– Черт меня подери, – подыграл ему Ник, – это у любителей-то совета.

Но оба уже улыбались.

– Если они просидели там с половины двенадцатого…

– С одиннадцати сорока, – уточнил Чарли.

– Так, с одиннадцати сорока и до пяти утра…

– Было чуть-чуть больше пяти.

– Есть вероятность, что именно тогда они и планируют совершить налет? Между полуночью и пятью утра?

– Может быть и так, – сказал Чарли.

– Значит, завтра, между полуночью и пятью утра, так? – Уоррен хотел подтверждения.

– Может быть, – ответил Ник.

Он тоже улыбался.

– А что тут забавного-то? – спросил Уоррен.

– Мы ведь прикинули…

– Это было, когда я вошел с заднего хода, чтобы сменить Чарли, и мы оба стали наблюдать за этой «хондой» из верхнего окна…

– И никто при этом нас не засек,Чамберс, потому что мы использовали старый трюк, спрятавшись в тени…