Текст книги "Дом, который построил Джек"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава 2

А ЭТО ПЕТУХ, ЧТО С УТРА ГОНОШИТСЯ,

ТОРОПИТ СВЯЩЕННИКА СТРИЧЬСЯ И БРИТЬСЯ…

Тело находилось в одном из отделений большого холодильника в морге больницы «Добрый самаритянин». Его привезли на «скорой помощи» с Уиспер-Кей утром тридцатого января и в тот же день произвели вскрытие. Было уже пятое февраля, но взять тело для погребения по-прежнему было некому. Единственный, кто мог бы это сделать, находился в тюрьме, и его-то и обвиняли в убийстве.

– Его умело убили, – сказал Блум. – Точнехонько в сердце – и привет, Чарли. А порезы на ладонях – это при самообороне.

Он, казалось, совсем не замечал той вони, которая шла из трех помещений, где лежали трупы, и еще из одного, забитого химикалиями. Мэтью же просто задыхался, он с трудом подавлял рвотные позывы, ему хотелось зажать нос, но он опасался, что это подорвет его престиж.

– Нож из того комплекта, что лежит там, на кухне, – сказал Блум. – Поварской нож. Длина лезвия двадцать пять сантиметров.

Удобное оружие. Значит, тот не шел в дом, чтобы убить, но случилось что-то, и он нашел в кухне этот нож. Но что случилось? Кто убил и почему?

– На ноже остались отпечатки пальцев обвиняемого, – заметил Блум.

Он сообщал факты совершенно бесстрастно, этот здоровенный мужик со сломанным носом, с лапищами уличного драчуна и нью-йоркскими интонациями. Половину своей жизни он был полицейским. Факты, факты, одни только факты, господа.

– Обвиняемый был весь в крови жертвы, та же группа, никаких сомнений. Положительная реакция на СПИД, тебе это известно?

– Нет, – ответил Мэтью.

– Прокурор штата, отдел шерифа и мы тоже считаем, что утром Ральф Пэрриш все еще злился на брата и на все это нечестивое сборище, вот и заколол его. Ты можешь надеяться только на одно: доказать, что это не было преднамеренным убийством, тогда его квалифицируют как убийство второй степени. А не то – быть твоему клиенту на горячей сковородке.

И никаких эмоций в голосе! Поджарят, мол, твоего клиента, фермера из Индианы, который до этого рокового дня. Бог знает сколько лет, поддерживал своего единственного братца, давал ему возможность жить на широкую ногу здесь, в солнечной Флориде, где сезон дождей умещается в один коротенький месяц февраль. Он же оплатил и этот прекрасный дом на берегу залива в Уиспер-Кей. И мирился с тем, что его братец-гомик, смотрел на это сквозь пальцы до той ночи, когда не смог сдержать отвращения ко всему этому.

– Я любил моего брата, – повторял Ральф Пэрриш, и Мэтью ему верил.

Да, хорошие ребята и плохие ребята.

Детектив Морис Блум был из хороших ребят. Но в этом деле они с Мэтью стояли на противоположных позициях.

– Не за те дела ты берешься, – сказал ему Блум. И он выглядел грустным, ведь Мэтью был его приятелем. – Кроме того, здесь все очевидно.

– Но ты же знаешь о человеке в черном, – сказал Мэтью. – Который сбежал, когда Ральф спускался по лестнице. Он говорил о нем на допросе и…

– Знаю, конечно, и мы уже с ним поговорили, – сказал Блум.

– С Иштаром Кабулом?

– Это его уличная кличка. Он – Мартин Фейн, еврей.

Блум покачал головой, удивляясь, что очаровательный еврейский мальчик стал гомосексуалистом. Там, где рос Блум, таких превращений не было. Некоторые из них могли стать полицейскими, но только рядовыми, – выше уровня капитана полиции в Нью-Йорке поднимались обычно только ирландцы. В последнее время на службу принимались и негры, ну а уж если ты еврей, то лучше пробиваться в раввины, еще вернее – стать каким-нибудь бухгалтером.

– Мэтью, – сказал Блум, – ведь у твоего клиента в руке было оружие убийства и…

– Он вытащил его из раны…

– Тебе не кажется, что это глупо?

– Он думал – брату станет легче от этого.

– Это он сказал, чтобы объяснить, почему он весь в крови.

– Но так и было!

– Нет, Мэтью, не так. Если и можно найти такого глупца, то разве что на Марсе, где ни кино, ни телепередач. На самом деле твой клиент поссорился с братом накануне ночью, у нас есть двенадцать свидетелей, которые готовы поклясться, что уже тогда дело едва не дошло до тумаков. А утром ссора вспыхнула с новой силой.

– И один из этих свидетелей – Иштар Кабул, а остальные…

– Ты считаешь это загадочной историей, – сказал Блум. – Нет тут никакой загадки, Мэтью, и никаких незнакомцев, убегающих по побережью в клубящиеся туманы, никаких…

– Но ведь был же он!

– По словам Пэрриша. Он – единственный, кто видел загадочного человека в черном.

– Но Кабул-то был на вечеринке в черном.

– И одновременно в постели с одной дамой… – оборвал его Блум и добавил: – У него алиби, Мэтью. Это может подтвердить и прокурор штата, спроси у него. Кабул чист, поверь мне. Его дама поклялась всеми святыми, что они были вместе тогда, в семь часов утра.

– Значит, ты говоришь, дама?

– Дама… А ты что, никогда не слышал о бисексуалах?

– И зовут ее Кристи Хьюз?

Блум прищурился.

– Так ты уже знаешь? Тебе рассказал прокурор штата?

– Нет, он мне не рассказывал.

«Я БЫЛ В ПОСТЕЛИ С ДАМОЙ ПО ИМЕНИ КРИСТИ ХЬЮЗ».

Таково было первоначальное алиби, высказанное Кабулом Уоррену накануне вечером. Соврал, выходит, полиции и Уоррену тоже пытался соврать. Единственным отличием было то, что полиция была готова принять эту ложь, поскольку они уже получили своего убийцу. Уоррен же не был готов принимать на веру НИЧЕГО: ведь он-то трудился над тем, чтобы доказать, что Ральф Пэрриш не совершал убийства.

– Я думаю, у вас есть заявление от мисс Хьюз, – сказал Мэтью.

– Да, с клятвенной присягой.

– И получается, что Кабул чист, – сказал Мэтью.

– Разумеется. А здесь лежит педик, который вел роскошную жизнь на денежки брата. Этакий гомик-петушок, отнюдь не паинька. В прошлом сентябре он обвинил одного из своих любовников в организации драки на сборище гомиков, наш дорогой Джонатан Пэрриш.

– Расскажи-ка об этой драке, – попросил Мэтью.

– Нет проблем.

Это было седьмого сентября прошлого года, ночью в уик-энд перед Днем труда. Звонок с жалобой на это сборище раздался без четверти одиннадцать. Управление полиции Калузы отреагировало не спеша, только в одиннадцать двадцать четыре. Дело было в «Скандале», в баре для гомиков, над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз.

Приехавший туда по вызову полицейский в форме – в Калузе носят такой голубой костюмчик – поставил свою машину за углом. Он сразу понял, кто был причиной вызова: высокий блондин удерживал за руку этакую знойного вида бабенку в пурпурном платье и туфлях на высоком каблуке и с ремешками на лодыжках, с пурпурной кожаной сумочкой на плече и в светлом парике с завитками. У блондина текла кровь из пореза над левым глазом, а женщина старалась вырваться от него, но он крепко ее держал. Та ночь выдалась жаркой и влажной. Платье на женщине было в беспорядке. Вокруг подмышек и на груди расплывались большие пятна пота. Офицер полиции записал, что температура была девяносто шесть градусов по Фаренгейту, о чем можно было судить без всякого термометра – по одному виду этой дамы.

Блондин представился Джонатаном Пэрришем и сказал, что это он позвонил в полицию, потому что у него пропал бумажник и стянуть его было некому, кроме этой темпераментной дамы. Он трепался с ней в баре… сказал он, их разговор внезапно перешел на секс. Дама сказала ему, что занимается этим и берет по сотне баксов за сеанс. Он вытащил бумажник и положил его на стойку бара, а потом она извинилась и ушла в сортир, а его бумажник-то тю-тю, исчез! Она скоро вернулась и на его слова о пропавшем бумажнике заявила, что знать о нем ничего не знает. Тогда он и вызвал полицию. И теперь он хотел, чтобы полицейский обыскал женщину и туалет, потому что если бумажник не отыщется в ее сумочке, лифчике или трусах, то тогда он может оказаться и в туалетном бачке.

Полицейский Рэндольф Хэсти не знал, как ему быть. Он не мог обыскивать даму, не имея на то веских причин, а заявление Пэрриша было явно недостаточно весомо. Поэтому был уверен, что окажется по уши в дерьме, если он, мужчина-полицейский, станет искать в трусах и лифчике этой красотки. Он даже не был убежден, что имеет право входить в женский туалет без ордера на обыск. Подумав обо всем этом, он в своем рапорте ограничился такими осторожными словами: «В начальный момент улики на месте происшествия были неясны, согласно 901.151». Это был шифр из флоридского кодекса о задержании и обыске. Но уже в следующие десять минут Хэсти еще больше запутался. Красотка в парике и с большими грудями стала казаться ему неестественной. Слишком много помады было у нее на губах, и косметики вокруг глаз. И голос какой-то сипловатый. Может, это вовсе и не женщина? Но в таком случае он ИМЕЕТ ПРАВО обыскать ее, то есть его. Если, конечно, в самом деле был совершен уголовный проступок.

Тут Пэрриш сказал ему, что эта дама ударила его в глаз своей сумочкой и нанесла кровоточащий порез, что было несомненно уликой оскорбления действием, то есть преступлением первой степени. Если, конечно, Пэрриш говорил правду.

– Так вы обвиняете этого человека в оскорблении действием? – спросил его Хэсти.

– Да, обвиняю, – ответил Пэрриш.

– Мисс, – сказал Хэсти, – вы не мужчина?

Знойная блондинка в пурпурном платье ничего не ответила.

– Если это лицо – мужчина, – сказал Хэсти Пэрришу, – то, полагаю, я могу обыскать его.

– Да, это мужчина, – сказал Пэрриш.

– Как вас зовут, мисс? – спросил Хэсти.

Блондинка по-прежнему молчала.

– Его зовут Марк Делассандро, – сказал Пэрриш.

– Очень хорошо, мисс. – И Хэсти приступил к обыску.

С явным смущением он обнаружил под лифчиком Делассандро парочку грудей из губчатой резины, а в трусах – нашлепки из такого же материала для увеличения ягодиц. Однако бумажника Пэрриша там не было. Как и в женском туалете, куда он вошел, деликатно постучав в дверь и отрывисто рявкнув: «Офицер полиции идет!»

– Я не нашел свидетельств совершения преступления, – сказал он Пэрришу.

– А разве это не преступление, что он ударил меня своей сумочкой?

– Вы готовы это заявить под присягой? – спросил Хэсти.

– Да, готов.

В полицейском участке, который назывался в благопристойной Калузе Управлением общественной безопасности, Блум поговорил с Марком Делассандро и выяснил, что они с Пэрришем живут вместе как любовники с середины июля. В тот вечер они отправились в «Скандал» – причем на Делассандро были платье, парик, туфли и все эти резиновые подкладочки, купленные для него Пэрришем в калузском дамском магазинчике под названием «Разная ерунда», и этот порез над глазом появился в результате скоротечной ссоры, которая началась у них где-то в половине одиннадцатого.

Из слов Делассандро он понял, что ссора произошла из-за того, что Пэрриш принялся флиртовать с каким-то здоровенным двадцатилетним сукиным сыном, в голубой морской тельняшке и драконом-татуировкой на груди. После пары рюмок мартини этот педик стал хвастаться, что он-де единственный во всем Нью-Йорке может напрягать любой орган своего тела посильнее тех, кто выступает в мюзик-холле. Он сидел такой сексуальный и хитрющий и весь этак извивался и хвастал, словно Мистер Америка, а Пэрриш, глядя на него с обожанием, моргал ресничками. Делассандро почувствовал себя не в своей тарелке, ревновал и ощущал нечто похожее на женскую беспомощность. Тогда он взял сумочку, размахнулся и от души врезал ею по голове Пэрриша, рассчитывая выбить ему глаз, но, к сожалению, дело ограничилось лишь небольшим порезом.

Делассандро утверждал, что вся эта история с бумажником выдумана. Пэрриш вообще никогда не носил при себе бумажника, потому что бугор нарушил бы линию его сшитых на заказ брюк да к тому же исказил бы ту естественную выпуклость, которой он любил щеголять. Что касается сексуального приставания к мужчине, то они с Пэрришем часто разыгрывали на публике этакое представление, забавы ради, что-то вроде игры, которая их обоих волновала. Однако он почувствовал, что уязвлен, и ударил Пэрриша сумкой, пытаясь выбить ему глаз.

«Стало быть, наверняка оскорбление действием, – подумал Мэтью. – А вторым обвинением может быть попытка оскорбления действием с отягчающими обстоятельствами».

– В чем же вы его обвинили? – спросил он.

– Да ни в чем, – ответил Блум.

Мэтью удивленно посмотрел на него.

– Я тебе объясню, Мэтью, – сказал Блум. – По моему мнению, это обычная семейная стычка, которую полицейский должен уладить на месте. Но это было не совсем так, поскольку Делассандро признался, что хотел выбить Пэрришу глаз, а это считается причинением серьезного телесного повреждения, влечет за собой постоянную нетрудоспособность и физический недостаток, как определено в нашем уставе под кодом 784.045… Поэтому я вмешался в это дело. Ты следишь за ходом моей мысли?

– Слежу, слежу.

– Так вот, я стал думать. Если я отправлю Делассандро за решетку – а ему всего двадцать четыре года, – то уже через десять минут его возьмут в оборот уголовнички, и ему придется провести годик в тюрьме по обвинению в оскорблении действием, да еще пять лет за отягчающие обстоятельства. Вот я и спросил себя: «Мори, разве ссора между двумя педиками – достаточное основание, чтобы отправить этого мальца в тюрьму, где ему на спине нарисуют сиську и будут трахать круглые сутки?» И знаешь, какой я получил ответ?

– Какой же?

– «Мори, я думаю, тебе лучше всего предупредить его и отпустить восвояси». Ты меня понимаешь?

– Разумеется. У тебя доброе сердце.

– Черт подери, – сказал Блум. – Пэрриш ведь не представил нам заявление, как обещал, а Делассандро отказался подписать свое признание и заявил, что он все это выдумал. Поэтому я спросил себя: «Мори, а собственно, где дело-то?» И знаешь, какой я получил ответ? «Нет у тебя никакого дела, Мори».

– Да-а. Ты и отпустил Делассандро на все четыре стороны.

– Да, отпустил, – сказал Блум. – И у нас с тобой этого разговора не было.

– А ты не видел его после убийства?

– Делассандро-то? Он живет в Сан-Франциско. Он не убивал Пэрриша, если ты это имеешь в виду. Я уже тебе говорил, кто убийца, только ты плохо меня слушаешь.

– Я тебя хорошо слушаю, Морис.

– Мы уже говорили, что этот Джонатан вел роскошную жизнь на денежки своего благородного брата из Канзаса…

– Из Индианы.

– Неважно откуда, главное, что у него лопнуло терпение, особенно когда он увидел всех этих выпендривающихся гомиков…

– Кстати, твоих главных свидетелей, Мори.

– Не думай, что прокурора штата это не беспокоит. Но они слышали и видели эту ссору, Мэтью, и это главное. А братец проснулся еще более взбешенным, чем ночью. Священник, который живет по соседству, слышал, перепалка там была, что надо.

– Какой еще священник? – заинтересовался Мэтью.

– Ты же составил список свидетелей, он там должен быть.

– У меня нет священника в списке.

– Значит, это новый свидетель. Узнай у прокурора штата, он тебе скажет имя. Это священник из церкви Святого Бенедикта. Они разбудили его своими воплями.

– Это было так громко?

– Да.

– А в полицию он не позвонил?

– Нет.

– Значит, слышал, но в полицию не позвонил, – констатировал Мэтью.

«А священники одеты в черное, – думал он, – и, возможно, Иштар Кабул чист, с кем бы он там, черт подери, ни спал утром в день убийства».

– Ты сможешь сам потолковать с ним, – сказал ему Блум. – Поверь мне: здесь все элементарно. Свидетелями этой ссоры были двенадцать человек и еще этот священник, а попробуй-ка опровергнуть свидетельство священника!И твой клиент, на месте преступления, в окровавленной одежде и с орудием убийства в руке. Скажи мне, будь так любезен, ради чего ты взялся за это дело?

Дождь с неослабевающей силой стучал по крыше темно-серого «форда» Уоррена Чамберса. Он купил его четыре года назад, это был идеальный автомобиль для частного детектива: потрепанный, невзрачный, незаметный ночью и мало бросающийся в глаза днем. Для этой профессии не годятся ослепительные «корветы» или «альфа-ромео», нет, только не для этой профессии, ребята, даже если вы и в состоянии себе такое позволить.

Его встреча с Чарльзом Хэндерсоном, с которым, как утверждал Иштар Кабул, он находился в постели в день убийства, была назначена на шесть часов вечера. По телефону, из осторожности, представился ему Гарольдом Лонгом, сказав Хэндерсону, что ему полагается получить пожертвование по страховому полису. На свете не найти человека, который отказался бы от встречи по такому поводу.

До вечера он был свободен, и, позвонив Хэндерсону в одиннадцать утра, Уоррен поехал по адресу, который дал ему Мэтью, чтобы присмотреться к дому Саммервилла, получить представление об этом месте, узнать, сколько там паркуется автомобилей, есть ли садовник, служанка, человек, присматривающий за бассейном, и всякие-прочие – в общем, надо было узнать, кто там на законном основании входит и выходит. Проезжая мимо этого дома во второй раз, Уоррен увидел, что Леона выезжает, пятясь, из гаража на своем зеленом «ягуаре» и отправляется Бог знает куда. Он последовал за ней сначала к салону красоты на Люси-Серкл, где она провела часа полтора и вышла, по-новому причесанная. Существует аксиома: женщина никогда не станет менять прическу просто так, следовательно, есть причина, и причина эта бывает обычно мужского рода.

Потом она подрулила к закусочной на площади, заняла столик у окна и сидела там, похлебывая что-то похожее на йогурт. Рассеянным взглядом смотрела на дождь за окном, глаза ее разок скользнули по серому «форду», заставив Уоррена подумать, не пора ли ему завершать первый день работы.

Было уже половина второго. Несколько мужчин, сидевших в закусочной, проводили ее взглядом, когда она выходила на улицу. Да это и не удивительно, она была красива, к тому же костюм для аэробики эффектно демонстрировал ее зад. Уоррену показалось, что она улыбается. Многие замужние женщины, если у них заводится любовник, полагают, что и для всех они теперь желанны, и начинают вовсю щеголять своими ножками и ходить подпрыгивающей, вихляющей походкой, и сразу видно, что она считает себя сексуальной и соблазнительной, ей кажется, если уж одинпосторонний мужчина захотел ее трахать, то и всем остальным хочется того же. И это тоже аксиома.

А сейчас было уже три часа дня, и Уоррен сидел за зеркальным стеклом бывшего магазинчика пляжных принадлежностей, а теперь студии для занятия аэробикой. Зеркальное окно было выкрашено в розовый цвет, а слова «Работа над телом» написаны красным. Леона Саммервилл, с черным зонтом и в желтых колготках, в черном трико и туфлях для аэробики, зашла в студию в тринадцать сорок пять, и он не знал, сколько она там намерена скакать. А до этого он внимательно смотрел, как она перебегала площадку перед домом, у которой припарковала зеленый «ягуар», как перепрыгивала через лужи, а черное трико и желтые колготки неплохо демонстрировали ее задницу. Она вошла в студию в тринадцать сорок пять. Уоррен думал о том, что она совсем не та женщина, которой нужна работа над телом, но, может быть, до того, как она стала ходить сюда, она весила сто тридцать килограммов и была лилипуткой? Если толстая же замужняя женщина вдруг начинает худеть, значит, она завела интрижку на стороне. Еще одна аксиома.

Уоррен в этот день был просто набит аксиомами. Их рождала его наблюдательность и прирожденное чувство юмора.

Выйдя из закусочной, Леона бросилась бегом к телефонной будке, даже не открыв зонтик, так и понеслась сквозь дождь, словно думала об этом все время, пока пила йогурт и смотрела в окно.

Когда замужняя женщина начинает звонить из телефонов-автоматов на улице, муженек, – смотри в оба! Аксиома номер…

Уоррен пристально следил за Леоной. Вот она повернулась спиной к потоку машин, опустила монетку в щель автомата, на память набрала номер. Наклонилась к микрофону. Улыбнулась. Что-то быстро говорит. Кивает. Вешает трубку. Выходит под дождь, но уже не улыбается, открывает зонтик и бежит к припаркованному «ягуару». Сложила зонтик, забралась в машину. Завела двигатель. Посмотрела на часы. Снова кивнула и поехала в студию «Работа над телом».

Было уже четверть четвертого, а она все еще торчала там. Сколько же, черт подери, длятся эти сеансы? Наконец дверь открывается. Суматошная стайка женщин в трико, колготках, теплых гетрах. Ух ты, еще идет дождь… Увидимся завтра, Бэтти… Позвони мне, Фрэн…

Леона Саммервилл появилась в дверях в своем черно-желтом одеянии и скорчила гримасу, глядя на дождь. Ее зонтик с щелчком раскрылся, точно парус над яхтой. Она помчалась к своей машине легкими прыжками антилопы, ее желтые ноги мелькали и казались полосками солнечного света. «Интересно бы знать, кому она звонила», – подумал Уоррен, трогая машину с места.

– Она поехала прямо домой, – сообщил он Мэтью по телефону. – Я следил до половины шестого, тогда уже и Фрэнк приехал домой. А она больше из дому не выходила.

– Хорошо, – сказал Мэтью.

– Ты хочешь, чтобы я следил за ней и позже, вечером? Я сейчас еду к Чарли Хэндерсону, по делу убийства Пэрриша. Но если ты узнаешь, что она собирается вечером выходить, я мог бы потом последить за ней.

– Я уточню это у Фрэнка.

– Он хочет,чтобы я ее застукал?

– Он хочет знать все.

– Если парень подсылает к своей жене детектива, он уже знает,что она трахается на стороне. Такова аксиома этого дела.

– Посмотрим.

– Я перезвоню тебе, когда закончу с Хэндерсоном.

– Я буду дома.

– Еще поговорим, – сказал Уоррен и повесил трубку.

Чарльз Хэндерсон, биржевой маклер деловой фирмы «Ллойд, Мэллори, Форбс», расположенной на главной улице Калузы, был один в конторе, когда без десяти минут шесть приехал Уоррен. Хэндерсон сказал, что он обычно уезжает домой в половине шестого, потому что нью-йоркская биржа закрывается в четыре, а коммутатор фирмы отключается в пять, так что нет смысла оставаться здесь дольше.

– Если только, конечно, тебя не выдвигают для получения пожертвования по страховому полису, – сказал он с ухмылкой.

Это был высокий, худощавый мужчина лет сорока с небольшим, как решил Уоррен, ранняя седина, голубые глаза, загорелое лицо. На письменном столе в рамке фотография женщины с двумя девочками, вероятно, его жена и дочки. Одет он был консервативно, словно член британского парламента, ничто в его разговоре и манерах не выдавало в нем гомосексуалиста.

– Так кто же умер? – спросил Хэндерсон.

– Джонатан Пэрриш, – ответил Уоррен и пристально посмотрел ему в глаза.

Но в них ничего не отразилось. Ни интереса, ни волнения.

– Мне незнакомо это имя, – сказал Хэндерсон. – Вы уверены, что нашли верную кандидатуру для пожертвования?

– А имя Иштар Кабул вам знакомо? – спросил Уоррен.

В глазах промелькнула мгновенная вспышка. И тут же исчезла.

– Как вы сказали?

– Иштар Кабул.

– Этого имени я тоже не знаю, – сказал Хэндерсон. – А в чем дело?

– Не в страховке. Но и не в шантаже, если вы об этом подумали.

– Нет, я просто подумал, не позвонить ли мне в полицию.

– Я бы не стал этого делать.

– Кто вы такой?

– Уоррен Чамберс.

– Вы говорили…

– Потому что только так я смог бы побеседовать с вами.

– О чем?

– Я хотел выяснить, где вы находились утром тридцатого января.

– А зачем вам это нужно?

– Значит, нужно.

– Я задал вам вопрос.

– Так и я вам задал.

– Это напоминает Пинтера. [1]1
  Пинтер Гарольд (род. 1930) – известный английский драматург, автор популярнейших комических пьес и телепьес.


[Закрыть]

– Что еще за Пинтер? – спросил Уоррен.

Хэндерсон внимательно посмотрел на него.

– Вы полицейский? И что же вы расследуете?

– Я – частный детектив и работаю на одну юридическую фирму.

– Это не ответ.

– Мой дедушка говорил мне, что если тебе не нравится конкретный вопрос, то надо просто что-нибудь ответить.

– Я был в Саване, в штате Джорджия, – сказал Хэндерсон.

– Тридцатого числа?

– Нет, седьмого. Я следую совету вашего дедушки.

– Вот так? Вам не понравился мой вопрос, мистер Хэндерсон?

– А о чем вы спрашивали?

– Где вы были тридцатого января в субботу в семь часов утра?

– Вы правы: вопрос мне не нравится. И мне не нравится все. Вы приходите сюда под ложным предлогом. Называете имена людей, которых я не знаю…

– Вы не знаете Иштара Кабула?

– Я никогда о нем не слышал.

– Тогда почему вы сразу решили, что это он, а не она? Иштар ведь может быть и женским именем.

– Женщина ли это, мужчина или свинья с тремя глазами – я ничего не знаю о человеке по имени Иштар Кабул.

– И даже никакого плотскогознания, а?

Следи, следи за его глазами. Ага, теперь в них настороженность.

– Я женатый мужчина, – сказал Хэндерсон. – Если вы предполагаете, что…

– Я знаю, что вы женаты.

– А откуда вы… Ах да, эта фотография.

– Нет, мне Иштар сказал.

– У меня двое детей…

– Я знаю.

– Тоже Иштар сказал?

– Да нет, вот эта фотография.

– Что разыскивает юридическая фирма, которую вы представляете?

– Убийцу, – ответил Уоррен.

– А что, этот Кабул кого-нибудь убил?

– Наш клиент видел, как человек, одетый в черное, убегал с места преступления.

– Это был Кабул?

– Иштар был одет в черное на той вечеринке, ночью накануне убийства.

– У этого Кабула нет никакой другой одежды?

– Я буду с вами откровенным, мистер Хэндерсон. Я наговорил Иштару кучу всякой ерунды насчет того, что наш клиент опознает его, но он вообще не видел Иштара в лицо. Так что он просто не может его опознать.

– Тогда этому Кабулу не о чем беспокоиться.

– Это не совсем так. Мы можем взять у него показания под присягой. И если он будет придерживаться своего алиби, а вы будете отрицать его, тогда получается – он что-то скрывает. И прокурор штата будет обязан выяснить, что жеименно он скрывает.

– А что за алиби, мистер Чамберс?

– А вы не знаете?

– Я полагаю, что этот Кабул сказал, что был со мной.

– А почему же вы так решили?

– Вы упомянули о плотском знании, поэтому я и предположил, что…

– Вы правильно предположили.

– Значит, этот Кабул действительно заявил, что был со мной?

– Да, этот самый Кабул сказал, что вы были с ним в постели утром тридцатого.

– А если я скажу, что я не был?

– Тогда мы притянем его к показанию под присягой.

– Ну, вот и берите это оттуда, мистер Чамберс. Этот самый Кабул не был со мной, а я не был с ним. Этот человек лжет, а я был очень рад с вами познакомиться.

– А вы понимаете, что если он не сможет доказать…

– Это исключительно его проблема.

– Тогда прокурор штата…

– Ну и что?

– Но он вас любит.

– Прокурор штата?

– Мы разыгрываем сценку из Пинтера? – спросил Уоррен.

– А что это за Пинтер?

Они помолчали.

– Ах ты, я забыл сказать вам, что следующий шаг…

– Следующий шаг заключается в том, что вы отсюда уберетесь.

– Следующий шаг такой: если Иштар захочет спасти свою задницу, назовет ваше имя, то нам с вами придется идти к прокурору штата…

– Идите к нему сами.

– Не вынуждайте меня перейти к жесткой игре.

– А это называется как? Мягкой игрой?

– Пока все это только между вами и мной. Ваша жена сидит дома, готовит вам обед, а ваши дорогие маленькие дочурки…

– У нас есть экономка, которая готовит обед.

– Великолепно, тогда дослушайте меня до конца. Мы отправимся с вами к прокурору штата и скажем, что есть показание Иштара, где он клятвенно утверждает, что был с вами утром тридцатого. И он пригласит к себе Иштара, который скажет ему: «Да, это тот самый человек, с которым я был вместе», а прокурор штата выслушает вашу версию, на тот случай, если Иштар лжет. Вам не захочется ведь объяснять вашей жене, почему вдруг прокурор штата захотел поговорить с ее преданным муженьком? Почему это Иштару Кабулу показалось, что он был с вами в постели в то утро? Это может стать очень грязным делом, мистер Хэндерсон.

– А оно могло бы стать менее грязным, если бы я вам сейчас сказал, что мы были вместе в то утро?

– Да. Оно будет не таким грязным, потому что все здесь и закончится.

– Что меня может в этом уверить?

– Вот как я себе все это представляю, мистер Хэндерсон: Кабул попросил Кристи Хьюз сделать ему алиби…

– Ну задница, – сказал Хэндерсон с чувством и закатил глаза.

– Она клятвенно подтвердила, что в то утро Кабул был с ней. Я могу предположить, что Иштар заставил ее солгать по двум причинам: или он совершил это убийство, или он щадит вас. Если верно второе, у нас нет никаких оснований разматывать этот клубок. Мы разыскиваем того, кто сбежал из дома утром тридцатого. И не собираемся преследовать двух взрослых людей, которые по взаимному согласию в уединении занимаются своими делами.

– Откуда вы знаете, что и я не солгу, чтобы защитить его? Так же, как поступила Кристи.

– Потому что вы бы это уже сделали, а не тянули бы всю эту бодягу.

Хэндерсон замолчал, и казалось, что это длилось довольно долго.

– Мы были вместе, – сказал он наконец.

– Отлично. В какое время?

– С двух часов ночи и до полудня. Я дожидался, пока он уйдет с вечеринки. Моя жена думала, что я ездил в Тампу по делам.

– Где вы его ждали?

– В доме у одного друга.

– Его имя и адрес, пожалуйста.

– Ее. Энни Лоуэлл, Прибрежное шоссе, дом 1220.

– Это на Фэтбэк-Кей? Я проверю.

– Судя по вашим словам, я думал, что все здесь и закончится.

– Я вам солгал, – сказал Уоррен.