Текст книги "Дом, который построил Джек"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Посвящается Нэнси и Бо Хэйген

Глава 1

А ВОТ ВАМ И ФЕРМЕР, ЧТО СЕЯЛ ПШЕНИЦУ,

А ВОТ И ПЕТУХ, ЧТО С УТРА ГОНОШИТСЯ…

Мэтью казалось нелепым, что он, адвокат, лежит здесь, на мокром песке, под холодным дождем. Собственно, ради чего? Да и надежды мало.

Мэтью замер. Он слышал сердитый рокот волн, накатывающихся на берег, шелест пальм на ветру. И все.

– Так ничего и не услышал? – прошептал Уоррен.

– Нет, – тихо ответил Мэтью.

Они лежали за деревом неподалеку от дома на холодном сыром песке, с моря дул яростный ветер. Был третий день февраля, а дождь как зарядил, так и не переставал уже пятые сутки.

Мэтью думал о словах Ральфа Пэрриша.

Слова, слова… Их можно услышать, к ним прислушаться, но они ничего не значат, пока не сложатся в картины. У Мэтью слова пока не сложились в образы.

Ральф прикатил во Флориду повидаться с братом. Взял и неделю назад прикатил из своей Индианы, – о чем свидетельствовал номерной знак на его машине. Приехал на сорокалетие братца, а братец Пэрриша был гомиком, и Ральф отлично знал это, но оказалось, совсем не готов был увидеть. Мужчины в доме братца были одеты в женские платья! Танцевали в тесных объятиях, целовались друг с другом!!! И Ральф поспешил подняться наверх, в свою комнату. Оставалось десять минут до полуночи. А около семи утра раздался отчаянный крик брата. Ральф бросился вниз.

Ральф выглядел чуть старше пятидесяти, седые виски, нос луковичкой, тонкие губы. Простой фермер из Индианы, он, должно быть, отлично прижился бы здесь, в Калузе, куда теперь перебралось так много уроженцев Среднего Запада. Но он арестован – будто это он убил младшего брата! Его широким плечам тесна грубая тюремная роба, он растерян, подавлен – он пытается понять.

Слова, слова…

Джонатан, этот самый брат, радушно встречал гостей на своей вечеринке в ту пятницу. Погода была прохладная, а на нем плиссированные парусиновые брючки-слаксы и сшитая на заказ шелковая рубаха, расстегнутая до пояса. На волосатой груди массивная золотая цепочка с распятием, украшенным причудливой резьбой, – подарочек бывшего любовника, – «итальянский эпизод», как он выразился «в своем сучьем стиле». Да, Ральф так и сказал про «сучий стиль» своего братца. «А сам ты часом не педик?» – подумал тогда Мэтью.

Слова, слова…

Но образы, картинки уже возникали, уже складывались. Распятие – это так, пустячок от одного чикагского дантиста, по имени Брюс, которого он оприходовал прямо в сортире, а потом взял в приятели на все лето в Венеции. А Джонатан – весь такой гладенький и стройный, этакий бледный блондинчик с голубыми глазками и золотым распятием от Брюса. Он встречал гостей, а колокола церкви Святого Бенедикта мерно отзванивали: бом-бом-бом, уже семь, поспешите, ребята! В этой маленькой флоридской Калузе не принято опаздывать и терять минуты удовольствия!

– Джонатан, это просто восхитительно! – Голос был мужским, но платье – от Кардена, и бриллианты, и норковый палантин, и духи «Пуазон»… Пожилая местная «королева», одна из пассий Джонатана? Уже здесь, у старого дома на берегу залива, где в воздухе смешивались ароматы «Шамилар» и «Чайной розы» с вольным ветром, летящим с океана, – уже здесь они готовы были забыться в блаженстве. Они охали и ахали, а солнце садилось над заливом, и это был последний ясный закат, перед долгим, серым и дождливым ненастьем.

– Мой братец, знаете ли, эдакий фермер-джентльмен, – сообщает Джонатан.

И некто, затянутый в черную кожу, – велосипедист, представитель «простой» профессии? – интересуется с наивной любознательностью:

– А что они, эти фермеры-джентльмены, глубоко пашут?

Надушенная «королева» в норковом палантине бормочет: «Это гадко, гадко», и похлопывает Джонатана японским веером.

Вот так и складываются эти картинки: из слов, запахов, звуков.

Вот Джонатан включает новый компакт-диск, – чей-то подарок к его нынешнему празднику, кто-то говорит уже о первых звуках, как, мол, они холодны, бодрящи и ослепительно резки, и тут же парочка начинает обниматься в медленном танце, и раньше чем кто-то выдохнул слово «СПИД», все уже танцуют, точно в старые времена, ох уж эти милые, безвозвратные старые времена: рука на талии, другая на шее, пальцы широко расставлены, ласкают и шею и затылок, ну, покружись со мной, мой сладенький!

Ральф Пэрриш смотрит на это гала-представление и чувствует, что желудок у него выворачивается наизнанку. Он сообщает об этом братцу совершенно откровенно, тот удивлен, поражен, возмущен, и Ральф почти бегом отправляется наверх.

И до него все доносится и доносится смех, – это они над ним. И снова музыка. И взрывы смеха. Наконец он впадает в беспокойный сон. Ему снятся залитые солнцем поля пшеницы – его жизнь, и доход, и радость, – но колосья полегли, они истоптаны и смяты, из них поднимаются те, что смеялись там, внизу… И тусклый рассвет за оконной шторой. И стук дождя, барабанящего по стеклам. И уже не смех, а спор о чем-то, все горячее, все злее. И вдруг – пронзительный крик брата.

Слова, слова, много слов, они переполняли его, превращаясь в развернутые картины, и Ральф, еще не совсем проснувшись, выпутался из влажной простыни и рывком сел.

А брат все еще кричал, и Ральф видел этот крик: кроваво-красное пятно на бледно-сером полотне рассвета.

А потом – снова слова:

– У меня их нет! Я даже не знаю, где они!

Это его брат. Еще один вопль. И молчание. И Ральф несется вниз по лестнице. Хлопает дверь, в окно он видит, кто-то мчится по кромке залива, рассекая завесу дождя. Кто-то весь в черном. А на полу его братец – большим красным пятном.

Светлые парусиновые слаксы и шелковая блуза в крови, и весь он красен от крови, которая течет из шести резаных ран. А в груди торчит нож, и Джонатан смотрит на него снизу вверх. В глазах ужас и боль.

Позже он скажет Мэтью:

– Я сразу подумал: скорее вытащить нож – ему станет легче!

Он вытащил нож. И кровь хлынула ему на лицо и на руки.

– Так много кровищи было, – так он скажет потом Мэтью.

Слова, слова… Памятные слова под этим упорным дождем. И кровавые образы.

Ральф твердил, что мужчина в черном либо сам убил его брата, либо видел, как это произошло. Если он убийца, то почти наверняка вернется в дом. Так случается, и нередко. Полицейские Калузы уже закончили свою работу и ушли. А Мэтью и Уоррен так и лежат под дождем, ожидая, не появится ли тот, в черном.

– Ты так ничего и не слышишь? – прошептал Уоррен.

– Нет, – отозвался Мэтью. – А что?

– В доме кто-то есть, это точно.

Уоррен поднялся на ноги. Ему тридцать четыре, высокий, стройный, в прошлом полицейский в Сент-Луисе, а теперь частный детектив здесь, в Калузе. Из кобуры на поясе он достал «смит-и-вессон» 38-го калибра. Уоррен обошел вокруг дерева, за которым они прятались, а Мэтью не к месту представилась вдруг теплая, сухая постель у него дома. Но он двинулся вслед за Уорреном вверх по тропинке, к ступенькам крыльца, скользким от дождя, а мрачные тучи неслись и неслись по темному небу. На стеклянных створчатых дверях черного хода все еще белеет табличка шерифа – «Место преступления. Не открывать».

Уоррен прислушался и утвердительно кивнул, да, кто-то был там, внутри. Теперь и Мэтью слышал эти звуки, довольно громкие и вовсе не осторожные.

Двери были заперты, но Уоррен справился с замком в несколько секунд. В гостиной ни души. В темноте понемногу проступали очертания мебели: несколько легких пальмовых кресел, книжный шкаф, диван, у стены письменный стол, черный дверной проем. И снова шорох, сопенье, какая-то возня, там, за дверью, где была кухня.

Они сделали несколько тихих бесшумных шагов и остановились на пороге. Открыто окно. И занавеска колышется на мокром морском ветру. Глаза уже привыкли к темноте. Холодильник. Раковина. Столик. А на одном из стульев… что-то плотное, притаилось и – дышит, и глаза, блеснувшие точно в прорези маски.

– Стоять! – Уоррен сделал резкий выпад вперед, крепко сжимая пистолет обеими руками.

Мэтью схватил его за плечи, но было уже поздно: хлопок выстрела, и мертвый енот мешком плюхнулся со стула.

Во Флориде еноты совсем не так прелестны и милы, как на севере. Их не хочется приласкать и погладить. Они вовсе не похожи на добродушных и кротких увальней: косматый мех, тощие тела, резкие движения, повадки скорее гиен, чем енотов. Они проникают в мусорные ящики так же легко и проворно, как грабители или полицейские в запертые дома.

– Одним меньше, – сказал довольный Уоррен, – они еще и бешенство переносят, и вообще, нам повезло…

Но Фрэнк Саммервилл не обрадовался, что Мэтью с Уорреном вломились в дом Пэрриша и пристрелили там енота.

– У вас не было никакого права соваться в этот дом, – сказал он.

Они сидели в конторе Фрэнка «Саммервилл и Хоуп» на улице Херон. Название улицы было как-то связано с большой флоридской цаплей: снова картинка, вызванная словом, ослепительное солнце Флориды, и она – эта цапля, чистит перья своим длинным проворным клювом. А дождь продолжал идти. Если бы у Фрэнка спросили, каким ему видится ад, он ответил бы: «Как ливень во Флориде». Он переехал из Нью-Йорка и часто с тоской говорил о Большом Яблоке, так американцы называют Нью-Йорк. А Калузу он звал Маленьким Апельсином. Майами – Большим Тамэле, – это блюдо такое, мясо по-мексикански: старался поддеть этим испаноязычное население. Он вообще ненавидел Флориду. «Ну и ехал бы обратно в свой Нью-Йорк, – думал Мэтью, – раз такое дело». Но все же он надеялся, что Фрэнк привыкнет, останется. Он был хорошим другом, с ним было интересно работать. И смотреть на него было приятно: темные волосы, круглое лицо, карие глаза, сорок лет, сто семьдесят три сантиметра ростом.

Мэтью по глазам видел: Фрэнк не в своей тарелке, и причина – не затяжной дождь и не дохлый енот.

– Что случилось?

– Что случилось! Вы вламываетесь в дом после того, как полиция провела там…

– Пэрриш убежден, что убийца вернется.

– А что бы он мог еще, по-твоему, говорить?

– Фрэнк… он невиновен.

– Ну да, он так и говорит.

– Иначе я никогда бы не взялся вести это дело.

– Твои правила мне известны.

Они помолчали. Мэтью посмотрел ему в глаза.

– Ты хочешь поговорить со мной, а, Фрэнк?

– О твоих правилах? Разумеется.

– Нет, не о моих правилах.

– Ты считаешь, что мир состоит из хороших ребят и из плохих. И что хорошие не убивают.

– Такие, по-твоему, у меня правила, да?

– Получается, что так, – сказал Фрэнк и кивнул.

Они еще помолчали.

– Ну, рассказывай, – сказал Мэтью.

– Тебе и слушать о таком дерьме не захочется.

– Захочется.

Фрэнк посмотрел на него и тяжело вздохнул. Потом отвернулся к окну. По стеклам барабанил дождь.

– Леона, – сказал Фрэнк.

Леона Саммервилл была его женой. На три года моложе, на три сантиметра ниже Фрэнка. Узкое очаровательное лицо, высокие скулы, черные волосы коротко подстрижены на голландский манер. Чуть вздернутый нос, большой рот и ослепительная улыбка. Да еще осиная талия, крутые бедра, длинные ноги и пышная грудь. Каждую неделю ходит на встречи Лиги защиты дикой природы. Может, поэтому Фрэнка так и расстроил этот дохлый енот.

– Что с ней? – спросил Мэтью.

Фрэнк повернулся. Теперь дождевые змейки сползали по стеклу за его спиной.

– Я думаю – блуд, – выдавил он из себя, помолчав.

Слова, слова… Но пока никаких картин. Только, мельком, одна: совершенно голая Леона в объятиях незнакомца с пятном вместо лица. Кадр из эротического видеофильма, вспышка, щелчок, картинка. Но делать стоп-кадр почему-то не хотелось.

А Фрэнка прорвало, и полились слова, слова. Постоянные исчезновения Леоны и такие нелепые объяснения… Я собираюсь в кино с Салли. Мне надо сделать маникюр, ну а маникюрша, понятное дело, принимает дома и по ночам. Я обедаю с девочками в понедельник вечером. В Марина-Лоу. У сестры день рождения, надо купить подарок, а магазины торгуют, сам понимаешь, допоздна. В субботу весь день не жди – благотворительная распродажа всяких пустячков в пользу церкви, надо приделывать ярлычки… И постоянные телефонные звонки. Снимаешь трубку – короткие гудки. Алло, алло? А оттуда, видите ли, гудки! Или звонят разные мужики и просят то Бетти, то Джин, то Алису, то Фрэн, а потом – прости, друг, не тот номер набрали. Да еще нижнее белье, в туалетном столике, в самой глубине ящика. Трусики с вырезом где надо, она никогда их при нем не надевала. Пояса с подвязками, чулочки со швом. Бюстгальтеры с этакими дырочками для сосков. То новая стрижка, то духи, то другой сорт сигарет. А прошлой ночью… Мне следует остановиться? Это уж совсем личное, – Фрэнк замолчал.

– Да ладно, давай уж все, выговорись.

– Ну, она ходила к этим защитникам дикой природы… так, во всяком случае, она сказала. Ушла после обеда, а домой заявилась почти в полночь. И так каждый раз – эти встречи обычно заканчиваются около половины двенадцатого. – В его глазах было страданье. – Мэтью, я не хочу в это верить.

– Я – тоже.

Казалось, Фрэнк вот-вот расплачется.

– Извини, но уж все так все. Она… понимаешь, она… ну, она вставляет в себя такую резиновую хреновину. Когда мы… ну прежде чем заняться любовью, она… она отправляется в ванную и… и запихивает ее туда. – Он снова отвернулся к окну. Дождь так и не прекращался. – А недавно я уже был в постели, когда она явилась домой. Я смотрел, как она раздевается. И я… я, понимаешь ли, хотел с ней побаловаться, она улеглась рядышком, а я начал… ну, понимаешь… целовать ее и… ну, лапать ее… и… У нее уже была там эта хреновина. – Фрэнк замолчал, в тишине неназойливо стучал дождь. – Она уже была в ней, Мэтью, когда она вернулась оттуда.

Снова, снова эти картинки. Они лежат обнаженные в постели. У Фрэнка стоит, как у быка, Леона выгибается под его безумными ласками. Его руки блуждают по ее грудям, по животу, и, наконец, пальцы начинают ощупывать там, внизу, а она резко выворачивается, выскальзывает из постели: «Потерпи, говорит, я сейчас». Но его пальцы уже были там, и он уже все понял, там была эта хреновина.

– Она… она заявила, что она, мол, знала, что мы займемся любовью, чувствовала это. Но это же… это не в ее духе. Она никогда… я хочу сказать… словом, это всегда происходило вдруг.

Мэтью кивнул.

– А ты не узнавал, была ли в самом деле встреча у этих защитников природы, именно тогда?

– Была, была, это я точно знаю, да и не глупа же она!

– И ее там видели?

– Там их человек пятьдесят или шестьдесят, и никто не следит, кто там был, кто ушел пораньше, кто…

– Следишь только ты. Засекаешь время, проверяешь духи, сигареты, белье…

– Да. Именно этим я и занимаюсь.

– А тебе не приходило в голову, что она говорит правду?

– Что она, одна из твоих хороших ребят, да?

– Я всегда так и думал, Фрэнк.

– Я знаю, насчет этой резинки она мне соврала.

– Как ты можешь знать наверняка? Может, она и в самом деле чувствовала…

– Тогда какого же черта она сказала: «Потерпи, я сейчас», если там уже была эта проклятая хреновина?

– Может, ты неверно понял ее. Может…

– Нет.

– Может, она имела в виду…

– Нет!

– Ну, спроси ее, ласково, по-хорошему, поговори с ней! Господи, ведь она твоя жена!

– Значит, ты советуешь так? – Их глаза снова встретились. – А Уоррен сейчас очень занят? – спросил Фрэнк.

– Да, очень. А что?

– Я хочу его к ней приставить.

– По-моему, не надо, не глупи, Фрэнк.

– Я должен все знать. А ты не мог бы… ты не поговоришь с ним? – спросил Фрэнк.

Мэтью вздохнул.

– Ну, если ты решил…

– Да, пожалуйста.

– Но мне придется рассказать ему, ты же понимаешь…

– Ну да, конечно… Да-да. Разумеется.

Мэтью снова вздохнул и сказал:

– Я поставлю его на эту работенку.

– Спасибо.

– Но очень надеюсь, что ты ошибаешься.

– Я – тоже, – сказал Фрэнк.

«Все в жизни идет своим чередом, – думал Уоррен. – Если дама начала блудить, она не остановится ни завтра, ни через неделю. Тут нет необходимости спешить, да и нельзя – дело, что называется, деликатное. А вот тип в черном – это и срочно и важно».

Уоррен сидел за столом над четвертой кружкой с пивом. «Не схватить бы СПИД в таком притоне», – подумал он. Флорида на третьем месте по количеству гомиков после Нью-Йорка и Калифорнии, но в Калузе уже семьдесят пять случаев СПИДа или чего-то похожего на него. Подумать только – семьдесят пять – что-то слишком много! Не хватает только подхватить эту штуку от пивной кружки.

Бармен сказал, что покажет ему Иштара Кабула, как только тот войдет. Иштар Кабул. Имя? Скорее – прозвище? Кабул, известно, – город в Афганистане, а Иштар – по-арабски утенок, есть такой герой в мультфильме – Говард-утенок.

С тех пор как Уоррен начал заниматься этим делом – исключая минувшую ночь, когда он подстрелил этого несчастного енота, – он выискивал свидетелей, которых намеревался вызвать для показаний прокурор штата. Их было двенадцать – гостей на празднике Джонатана, который вон чем обернулся. Столько же, как известно, бывает и присяжных. Вот они и выслушают рассказ свидетелей о том, что Ральф Пэрриш и его братец здорово поссорились в ту злополучную ночь.

Большинство свидетелей Уоррен обнаружил по адресам, которые дал ему прокурор штата, а остальных принялся разыскивать в городских барах, которые обычно посещали педики. В Калузе было три таких бара: «Скандал», что прямо над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз, «Популярность» – напротив аэропорта, на шоссе 41, и «Котелок с омарами» на углу Десятой и Цитрусовой улиц. «Котелок с омарами» был самым старым и грязным. Педики называли его «Котелком с дерьмом». Это ему рассказал Кристофер Саммерс, которого он обнаружил в общественном парке, напротив Марина-Лоу, одного из наиболее известных районов Калузы, где фланировали гомики. Сегодня Саммерс ничуть не походил на потасканную королеву: ни норкового палантина, ни драгоценностей, ни японского веера. Сидит себе на скамеечке под дождем эдакий преуспевающий банкир – возможно, он и был им на самом деле – в светло-коричневом тропическом костюме, под большим сине-белым зонтом с рекламой местного радио. Уоррен присел на скамейку. Через полминуты Саммерс спросил его, не будет ли ему угодно пожаловать к нему домой и чего-нибудь выпить. Уоррен вежливо отказался, пояснив, что рассчитывал потолковать с ним о вечеринке, которая была дома у Джонатана Пэрриша вечером в минувшую пятницу.

– О! – только и сказал Саммерс.

Потом они сидели и разговаривали, точно любовники, притулившись друг к дружке под этим большим сине-белым зонтом, по которому слегка постукивал дождь.

– Да, – сказал Саммерс, – был там один весь в черном, как я припоминаю, в черной коже, Иштар Кабул.

Уоррен спросил, не принадлежит ли этот Кабул к какой-нибудь черной секте, с таким-то названием.

– О, нет-нет, – ответил Саммерс, – он такой же белый, как и мы с вами, ему лет двадцать с небольшим, и он – гомик. – До этой злополучной вечеринки Саммерс видел его только один раз: Кабул выходил из «Котелка с омарами», а Саммерс проходил мимо.

– Вы уверены, – повторил он, – что не хотите пойти ко мне домой и выпить? Я разожгу камин, отдохнем от этого ужасного дождя. Ведь вы не собираетесь идти в тузабегаловку, в тот «Котелок с дерьмом»?

Но Уоррен был «уверен», и как раз «собирался», и сидел вот теперь в этом самом «Котелке» со своими размышлениями и опасениями над четвертой кружкой. Стены бара, точно паутиной, были затянуты непременными рыболовными сетями, и дохлые красные омары высовывали из них свои клешни, как бы пытаясь вырваться на свободу. Столы напоминали крышки каких-то люков, их медь потускнела и стала зеленовато-грязной. Да еще этот тусклый и дымный свет, как в кинофильме «Касабланка». За длинной, исцарапанной стойкой сидели одни мужчины. Из проигрывателя-автомата громко звучал рок-н-ролл.

Иштар Кабул появился без четверти одиннадцать, и бармен чуть заметно кивнул. Он был по-прежнему в черном, и Уоррен подумал, что у этого гомика хорошие нервы. Ведь если он был тем котом, который задрал Джонатана Пэрриша и потом умчался в дождь, можно было предположить, что теперь-то он станет носить исключительно белые или розовые одежды.

Он сложил черный зонт, стряхивая с него воду по всему полу. Черные волосы, черные джинсы, черный свитер с вырезом на шее в форме буквы «U», рукава закатаны до локтей. Черные сапожки. Черный кожаный напульсник на правом запястье, а на левом – часы «Сейко» с маленьким компьютером на черном ремешке. На груди бирюзовое ожерелье, в левом ухе маленькая бирюзовая серьга. Яркие голубые глаза: и взгляд, выискивающий доверчивую добычу.

Уоррен поднял руку.

– Иштар! – крикнул он. – Давай сюда!

Кабул обернулся на голос и прищурился.

– Сюда-сюда! – снова позвал Уоррен и помахал рукой.

Кабул подошел к столику.

– Мы разве знакомы?

– Теперь знакомы, – ответил Уоррен и широко улыбнулся, блеснув отличными белыми зубами, a big wateqnelan wting gun. – Присаживайся, Иш. Поговорим немного.

– Никто не называет меня Ишем, – недовольно сказал Кабул и хотел отойти.

– А как тебя называл Джонатан Пэрриш? – спросил Уоррен ему в спину.

Кабул замер на месте. Черные джинсы плотно обтягивали ляжки, портной знал: товар надо показывать лицом. Он повернулся словно в замедленной съемке.

–  Кто-кто? – спросил он.

– Джонатан Пэрриш. Садись давай.

Кабул медлил.

– Присаживайся, дорогой, я тебя не укушу, – сказал Уоррен и снова во весь рот улыбнулся.

Кабул оглядел его с головы до ног, в голубых глазах – настороженность и вопрос. Но он все-таки сел, повесив черный зонт на спинку стула.

– Ну и что? – спросил он, через стол посмотрев на Уоррена.

– Где же ты пропадал? – спросил Уоррен. – Ну, по крайней мере, с прошлой субботы, а?

– А ты кто такой? – спросил Кабул. – Легавый, что ли?

– Наполовину, – ответил Уоррен.

– Как это?

– Я частный детектив.

– Да ты шутишь! Я думал, они бывают только в книжках.

– Ну, вот же я, собственной персоной, – сказал Уоррен, – можешь потрогать.

– Да, век живи – век учись, – сказал Кабул и покачал головой. – Чего только не бывает!

– Итак, Иш, тебе нравится все черное, а?

– Время от времени, – сказал Кабул. – К тебе поедем или ко мне?

– Это гадко, гадко, – повторил Уоррен слова, которые Саммерс говорил Кабулу ночью во время вечеринки. Но глаза Кабула уже блуждали по залу в поисках подходящего партнера, происходящее за этим столиком, казалось, совсем перестало его интересовать.

– На той вечеринке ты тоже был в черном, не так ли? – спросил Уоррен.

– Какой еще вечеринке? – рассеянно спросил Кабул.

– Ладно, давай начистоту, – сказал Уоррен. – Ты был в черном тогда на вечеринке. А утром брат Пэрриша видел, как кто-то в черном бежит из дома, когда Джонатан уже лежал в луже крови и с ножом в груди. Я хочу знать, где ты был в то утро, в семь часов?

– Дома, в своей постели.

– Один?

– Не смеши меня.

– И с кем же?

– С дамой по имени Кристи Хьюз.

– Так уж и с дамой?

– Да, с дамой.

– Ты что же, на оба фронта работаешь, а, Иш?

– Да по мне, хоть бы и с крокодилом, если бы не такие острые зубы!

– А полиции о ней известно?

– Да, они уже говорили с ней и знают, что я был там. А в чем, собственно, дело? Полиция ведь уже нашла убийцу.

– Мы так не считаем, Иш.

– Кто это «мы»?

– Я, – ответил Уоррен. – Значит, насчет этой дамы все точно?

– Все точно, – улыбнулся Кабул. – А как тебя-то звать?

– Уоррен Чамберс.

– Я могу называть тебя Уорр?

– Не можешь.

– Тогда нечего называть меня Ишем!

– А как тебя зовут на самом деле, Иш?

– Ты невозможен, – сказал Кабул и кокетливо закатил глаза.

– Герман? Арчибальд? Родни? Уж если ты выбрал себе имя Иштар, то прежнее имя, наверно, и вовсе замечательное!

– А какое твоенастоящее имя? – спросил Кабул. – Лерой?

– Ну, это уже что-то расистское, – сказал Уоррен.

– Нет, расистским было бы имя Эймос.

Все это начинало развлекать Кабула. Ему ничто не угрожало: полиция уже потолковала с ним, так какого же хрена он должен рассказывать что-то этому невзрачному частному детективу? Пора уже было показать небольшое представление и вылить на этого человечка порцию дерьма.

– Позволь мне кое-что объяснить тебе, сапфирчик ты мой, – сказал Уоррен. – У нас есть клиент, которому грозит электрический стул, сечешь? А теперь давай предположим, что мы попросим прокурора штата устроить опознание, и если, скажем, наш клиент признает в тебе того кота, который удирал тогда из дома…

– С какой это стати? Я же был у себя в постели. Это называется лжесвидетельством.

– А если он считает, что лжесвидетельство лучше, чем электрический стул, а? Подумай, правильно ли ты себя ведешь, Иш!

– Не называй меня Ишем.

– Ну, извини меня, Иштар. До тебя, я вижу, начинает доходить?

– Да, – сказал Кабул. – Начинает доходить.

– Так, может, ты прекратишь всю эту бодягу? Или ты хочешь, чтобы я вывалил все это дерьмо перед прокурором штата, или, может, не будем этого делать? – Уоррен откровенно блефовал. У окружного прокурора уже была своя версия, и он не собирался проводить никаких опознаний. – Решай!

– Но я же был в постели, с дамой, ее зовут Кристи Хьюз!

– Значит, у тебя такая версия, да?

– Полиция проверяла, они же…

– Я тоже проверю, – сказал Уоррен.

– Ну и проверяй!

– Проверю-проверю. Только я куда опытнее их! Так что тебе хорошо бы знать наверняка, был ты с ней или нет. В противном случае, когда наш клиент тебя опознает…

– Тебе меня не запугать.

– А я тебя и не запугиваю. Я пойду, – сказал Уоррен и поднялся из-за столика. – Приятно было познакомиться. Обязательно передам Кристи от тебя поклон.

– Подожди-ка минутку, – сказал Кабул, – присядь.

Но Уоррен продолжал стоять.

– Она уже и так напугана, – сказал Кабул. – Оставь ее в покое, ладно?

– А что ее напугало-то?

– Это же дело об убийстве!

– Да ну?

– Твой парень нарасскажет там легавым кучу всякого дерьма о каком-то человеке в черном…

– О тебе, – уточнил Уоррен.

– Нет, черт подери, не обо мне! О ком-то, кого он сам придумал. Чтобы спасти свою задницу.

– До тебя уже доходит, – сказал Уоррен. – И в тот же миг, как только он тебя опознает…

– Оставь Кристи в покое, ладно?

– Почему?

– Я не хочу, чтобы полиция снова приезжала к ней. Она уже подписала протокол. А ты приедешь туда и перепугаешь ее…

– Это я-то?

– Ты заставишь ее изменить свой рассказ…

– Так она лгала, Иштар, а?

– Я не говорю, что она лгала. Но если она изменит свой рассказ… И если твой парень скажет, что я и есть тот самый, кого он видел на побережье…

– Он именно так и скажет, это я тебе обещаю.

– Тогда у нас обоихбудут неприятности.

– Но у тебя их будет больше, чем у этой дамы. Так чем же я могу ее запугать, Иштар?

– Ну, например, заставишь сказать, что я с ней не был.

– Но ты же был с ней, не так ли? Ты ведь так и сказал полиции. И Кристи это клятвенно подтвердила.

– Да.

– Тогда о чем же ты волнуешься?

– А я и не волнуюсь.

– Отлично. Тогда я вот прямо сейчас пойду и потолкую с ней.

– Нет, подожди. Я не хочу, чтобы у нее были из-за меня неприятности, – сказал Кабул.

– Ты был с кем-то другим? Наверно, не с Кристи?

Кабул не ответил.

– Так кто же это был, Иштар?

– Человек, с которым я был, женат, – сказал Кабул.

– И как же его зовут?

– Но ты же втянешь его в неприятности.

– Нет, я только осторожненько с ним поговорю. С глазу на глаз.

– Не верю я тебе!

– Тогда я буду следить за тобой, пока не застану вас вместе в постели, а уж тогда-то это дерьмо в самом деле расползется повсюду. Появятся фотографии, Иштар. В красках. Давай говори.

Кабул на этот раз молчал довольно долго.

– Послушай, – сказал он наконец, – я в самом деле люблю этого парня и не хочу доставлять ему неприятности, поверь мне.

– Как его зовут?

Кабул снова замолчал. Кто-то в другом углу пронзительно захохотал. Кабул отвернулся и через плечо, почти шепотом, еле выдавил из себя:

– Чарльз Хэндерсон.

– Спасибо. А теперь скажи адрес, пожалуйста.

– Он живет на Сабал-Кей, – очень неохотно ответил Кабул.

– А где на Сабал?

– Я не знаю адреса. Такие большие частные дома. Ну, башни.

– А номер квартиры?

– Я никогда у него не был.

Он повернулся и просительно посмотрел на Уоррена.

– Послушай… пожалуйста, будь поосторожнее, – сказал он. – Понимаешь, Чарльз очень застенчивый и очень ранимый…

– И женатый, я это все знаю, – сказал Уоррен.

– Да, – вздохнул Кабул.

– Ему вообще не о чем беспокоиться. Да и тебе тоже. Еслиты и в самом деле был с ним в то утро.

– Да, был.

– Надеюсь, что так, – сказал Уоррен.

На самом деле он думал, что Кабул лжет ему в глаза. Иначе все было бы просто, но просто никогда не бывает.