Текст книги "Блестящий шанс"

Автор книги: Эд Лейси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– У нашей малышки такие бредовые идеи иногда возникают, скажем, она совсем не хочет ухаживать за волосами, не пользуется пудрой.

Ей, видно, хотелось выговориться, и она поведала мне о своем первом ребенке, умершем родами, потому что он тянула до последнего и не бросала работу; и о том, как она мечтала, чтобы её будущий сын поступил в медицинский колледж после армии.

Когда наконец в десять я отвалился от стола, она точно вспомнила:

– Я бы хотела получить деньги за постой и стол авансом. Поскольку я вам должна доллар, за сегодняшний день и ночлег всего с вас три.

Я отдал ей три доллара и сказал, что хочу побродить по окрестностям, а к полудню вернусь.

– Обед будет вас ждать. И будьте осторожны, мистер Джонс. Вы ведь уже знаете наши порядки.

Я сказал, что знаю. Древний "шевроле" на ходу мог сойти за детскую погремушку. и в салоне по-прежнему воняло цыплятами, однако движок урчал бодро. Я остановился в "центре", купил газету, смену белья, бритву и зубную щетку и помчался к старому доброму Кентукки. В газете не было ничего примечательного – перепевы вчерашней сенсации. Но это ничего не значило полиция всегда сообщает прессе выгодные для себя новости.

Стоял ясный, даже можно сказать, теплый день, и я как последний болван был преисполнен радужных надежд. Я снял шляпу, почистил её ладонью, потом попытался почистить сиденье газетой, и ударил по газам. Я ехал с полчаса мимо ласкающего глаз пейзажа. Мимо пронеслись несколько крохотных поселков и деревушек, а я все гадал, где же это я нахожусь. Увидев заправочную станцию, я заехал туда и спросил белого парня, как проехать в Кентукки.

Он вылупился на меня. А может, просто его внимание привлек мой шелковый галстук.

– Ты, должно быть, впервые в этих краях, парнишка.

– Да, сэр! – я почти пролаял последнее слово. Неужели моим белым подчиненным в армии было также противно обращаться ко мне "сэр"?

– Так ты уж в Кентукки. Ты далеко путь держишь?

– Это... в Луисвилль.

– Ну, так жми на газ, парнишка, тебе ещё крутить и крутить баранку, и он стал объяснять мне, как проехать. Потом залил пять галлонов и сказал, что с меня доллар шестьдесят пять.

Доставая бумажник, я мельком глянул на стрелку уровня горючего. Его длинное лицо побагровело:

– В чем дело? Ты что, мне не веришь, парнишка?

Я чуть не разодрал свой бумажник – так я в него вцепился при эти словах. Но сдержался, выдавил вымученную улыбку и, передав в окно пятерку, ответил:

– Да нет, шеф, я только посмотрел, нет ли тут у вас телефона-автомата. – Телефон у двери в офис я заметил сразу. Только слепой мог его не увидеть.

– А! – протянул он, сразу остыв. Отдавая мне сдачу, он добавил: Езжай прямо по этой дороге, через милю увидишь направо проселок. Проедешь по нему ярдов двести – там будет магазин для "цветных".

– Спасибо, сэр, – прогавкал я и уехал.

Магазин для "цветных" оказался просто перестроенным сараем с немытыми окнами – судя по его виду, можно было предположить, что достаточно легкого порыва ветра – и его сметет с лица земли. Когда я вошел внутрь, моему взору предстали ряды консервов позади прилавка, музыкальный автомат, телефон на стене, два самодельных стола. У дальней стены в оцинкованной ванне с тающим льдом плавали бутылки пива и содовой.

Худощавый парень с вострым личиком светло-коричневого оттенка стоял, облокотившись, у прилавка и поигрывал пустой бутылкой. А за прилавком высился здоровенный хмырь – под шесть футов пять дюймов ростом и не меньше трехсот пятидесяти фунтов мослов и зажиревшего мяса. Но весь этот вес был довольно равномерно распределен по его туловищу и двигался он довольно легко, так что с виду походил на футболиста в полном снаряжении. Лицо у него было размером с хорошую тыкву, грязно-коричневого цвета, и на одной щеке красовался глубокий шрам от ножа. Его маслянистые лоснящиеся волосы были точно приклеены к гигантской куполообразной голове под бейсболкой, а хлопчатобумажная рубаха и штаны, должно быть, были отлиты из железа – а иначе как же они не лопались под напором его плоти и жира.

Когда я вошел, Худой глянул на меня краем глаза, а Толстун спросил:

– Недавно в наших краях, а, парнишка?

– Да, недавно, и за сегодняшнее утро я уже сыт по горло этими "парнишками". Разменяй-ка мне доллар = я хочу позвонить.

Он оглядел меня с ног до головы и не двинулся с места. Через секунду сказал:

– Не люблю, когда всякие там черномазые ребятишки приходят ко мне в магазин и просят подай то да се. Чего тебе надо, жеребина?

Мне тут же захотелось протянуть руки через прилавок и разорвать толстяка пополам, но я сдержался, подумав: "Ну ладно, я этому цветному нахалу спуску не дам!" – однако заговорил с ним почтительно, рассыпаясь "сэрами" точно так же, как в разговоре с тем белым на бензоколонке. А то ведь это было бы слишком просто, слишком в духе белых – срывать злость на этом черном толстяке. Я выложил доллар на прилавок и сказал:

– Слушай, дядя, я тебя не знаю, и ты меня не знаешь – так что не будем из-за ерунды ссориться. Я зашел к тебе только позвонить. Или ты не можешь доллар разменять?

– Да нет, разменять-то доллар я могу. Я и сотню могу разменять – в любой день. А ты можешь?

– Нет, – ответил я терпеливо.

– Вот и я о том подумал. Еще ни разу в жизни не видал расфуфыренного хлюста с полными карманами. – И решив, что он уже доказал все, что его заплывшие жиром мозги хотели мне доказать, он полез в карман и шмякнул на прилавок четыре четвертака. Я подошел к автомату, достав на ходу всю мелочь из кармана. Я заранее продумал свой трюк со звонком – мне надо было позвонить Сивилле на телефон-автомат в служебном помещении, как я обычно и делал, когда собирался за ней заехать. Мне казалось, что так мой звонок ни за что не смогут засечь. Толстун и Худой даже и не пытались сделать вид, что не подслушивают. Я назвал телефонистке нью-йоркский номер, стараясь говорить как можно тише. Через секунду мне ответила какая-то девчонка. Я попросил Сивиллу, но девчонка сказала, что Сивилла вышла. Тогда я попросил её сходить поискать. Та сказала, чтобы я подождал, и ушла. Через пару минут девушка вернулась и сообщила, что пока не нашла Сивиллу. Я продолжал ждать. Телефонистка попросила меня сказать ей, когда я закончу разговор. Жирдяй-продавец за моей спиной изрек в пространство:

– Видать, недешево тебе обойдется этот звонок, Деловой! Никогда ещё не видал, чтобы по телефону так мало говорили, – и он по-идиотски хохотнул. За такие бабки такой базар!

Наконец я услышал резкое Сивиллино:

– Кто это?

– Привет, дорогая. Как там делишки?

Тихим, злым и почти истерическим голосом она ответила:

– Туи Мур, я из-за тебя, осла, работу потеряю! Ко мне вечера домой приходила полиция! – На слове "полиция" она как бы всхлипнула. – И я точно знаю, что сегодня утром по дороге на работу за мной увязалась полицейская машина. Они вошли к мне в дом... Если в компании узнают...

– Спокойно, милая! Что сказали ребята в форме, что им было надо?

– Они спросили, не знаю ли я твое местонахождение, когда я тебя в последний раз видела. И все.

– И это все? И они больше ничего не спрашивали? А они не сказали, зачем... почему их я интересую?

– Ну что ты прицепился! Я тебе пересказала весь наш разговор. В жизни мне не было так неловко! Я-то думала, что это ты пришел – я как раз переодевалась и в таком виде открыла им дверь. Видел бы ты, как они на меня смотрели!

– А что ты им сказала?

– Правду, мистер! Что не видела тебя уже сутки и что понятия не имею, где ты. Туи, я не понимаю, во что ты вляпался, но говорю тебе, если бы ты получил нормальное место на почте...

– Ты не знаешь? Милая, ты что, газет не читаешь? Телик не смотришь?

– Ах ты негодяй, ты что это проверяешь меня? Ты бы...

– Нет, нет, ничего я не проверяю...

– Слушай, что с тобой такое? Ты говоришь загадками.

– Я звоню тебе из автомата.

– И когда же я тебя увижу?

– Не знаю. Скоро, надеюсь. Я ещё позвоню.

– Послушай, Туи Маркус Мур, ты верни мне мои деньги! Все до последнего цента! Какая же я была дура, что дала тебе такие деньги! Хотела бы я знать, зачем они тебе понадобились.

– Я на них покупаю нефтяную скважину для Мэрилин Монро – что ещё я могу делать с такими деньгами! Я позвоню. Теперь остынь и ни о чем не беспокойся.

– У меня сто причин для беспокойства!

– Ну пока! – Я повесил трубку на рычаг. Я пребывал в недоумении. Почему полиция ничего не сказала ей про убийство, почему об этом не написали в газетах, почему не передали в теленовостях? Если они навестили Сивиллу, значит, они все про меня знают, тогда почему все держится в секрете? Черт, если бы эта глупышка Сивилла могла думать о чем-то помимо своих сраных денег, я бы мог узнать от неё хоть какие-то новости. Но она ничего не знала. И как это полиции удалось так быстро меня вычислить? Через Кей? Да, теперь уж и непонятно, на чьей стороне она. Это, должно быть, все тот же гад, который подставил меня, вызвав полицию к Томасу.... Эти три буквы – К-Т-О – означали теперь для меня жизнь. Или смерть. К-Е-Й – тоже очень интересные три буквы. Правда, я скорее нуждался в других трех буквах – С-О-С.

Телефонистка перезвонила и вежливо попросила меня опустить в автомат ещё восемьдесят пять центов. Вот тут система дала сбой: телефонистка не могла определить, с кем говорит, с белым или цветным – если бы она знала, что с цветным – то не стала бы не утруждать себя вежливостью. Я сказал ей, что мне надо сходить разменять бумажку.

Я положил на прилавок очередной доллар, и Толстяк, перегнувшись, спросил:

– А откуда ты знаешь, что у меня есть мелочь, а стиляга?

– Телефон же твой. Я ведь просто могу уйти – и все дела, а с телефонной компанией будешь сам разбираться. – сказал я смиренно – нельзя было позволить этому жирдяю вывести меня из терпения.

Наконец туша пришла в движение – и мой доллар превратился в горку звонких монет. Я опустил мелочь в автомат и повесил трубку.

– Больших бабок стоил тебе этот разговорчик. Горячая девица, а? Дорого тебе обходится...

– Я разговаривал с матерью, – отрезал я, направляясь к двери.

Жирдяй, оказывается, просто шутил, потому что его рожа сразу посерьезнела, и он сказал:

– Извини, парень. Не стоило мне зубоскалить. Не обижайся.

Помахав им, я закрыл за собой дверь. По дороге обратно в Бингстон, я все никак не мог взять в толк, что же мне все-таки сообщила Сивилла. Разумеется, если полиция пока не дает информацию в прессу, они бы и не стали говорить Сивилле, что меня разыскивают за убийство. Но из её слов следовало, что они проводили рутинную проверку – точно намеревались содрать с меня штраф за неправильную парковку. А может, они искали меня вовсе и не в связи с этим убийством? Глупости! Они безусловно же ищут меня за то, что я избил полицейского. Может быть даже, я им нужен по этому поводу больше, чем за убийство. Но как же они умудрились выяснить, что какой-то негр, которого видели в комнате Томаса, – это я? Кто, если не Кей, дирижировала этим концертом? В конце концов, я поверил на слово Бобби, что это она, а не Кей, нашла меня. Но она же скажет все что угодно, чтобы выгородить Кей. Но даже если это Кей, какая связь между ней и каким-то шалопаем Томасом? У меня, правда, не было времени проверить ещё её босса, загадочного Б.Х... Это его алиби, что он якобы уехал в Сент-Луис, могло оказаться липовым. Но опять же – что общего между крупным телевизионным продюсером и мелким хулиганом из Огайо? Конечно, ответ где-то есть, потому что в этой компании невозможно определить, кто из них "он", а кто "она". Я так и не узнал, каким образом Кей удалось раздобыть все эти сведения про Томаса. А что если её босс занялся делом Томаса, сам стал готовить это досье, потом встретился с Томасом и... попытался затащить в койку? А Томас его с позором выставил тогда это возможный повод для убийства.

Тут что-то связывалось – вроде бы. Ведь мой вывод, будто Томас простой работяга, ведущий серую жизнь, ни на чем не основан. Я же и видел-то его всего несколько раз. Я по сути ничего о нем не знал. Но если Б.Х. "голубой" и давно знаком с Томасом, почему же Кей не стала его подозревать? Или она не в курсе их знакомства? Да, но с чего это ей рисковать своей работой ради меня? Даже вот Сивилла ни о чем другом думать не может – только о своих поганых деньгах. Но одно очевидно – если полиции все про меня известно, я вовремя сбежал из Нью-Йорка.

Я подъехал к дому Дэвисов до полудня, помылся, побрился. Ровно в двенадцать Френсис постучала в дверь. Она была такая свеженькая и чистенькая в своих облегающих штанах и простенькой итальянской блузке с открытыми плечами. И у нее, доложу вам, действительно имелись плечи – не просто обтянутые кожей кости. На ногах у неё были красные балетные тапочки, а волосы убраны в тугой узел, обвитый псевдожемчужными бусами – жемчужины резко контрастировали с блестящими черными волосами. Губы были тщательно накрашены бледно-красной помадой. Пока я рассматривал её губы, Френсис спросила:

– Ну что, тебя произвели в кентуккийские полковники?

– Мне сделали выговор за то, что я редко произносил слово "сэр". Ну, мы едем к Тиму Расселлу?

– Если ты готов, да. Буду ждать тебя в машине.

Я надел галстук и пиджак и услышал, как внизу миссис Дэвис ворчливо спрашивала Френсис, чего это она так вырядилась, а та тихо попросила её помолчать. Я вышел на улицу. Френсис сидела за рулем "шевроле". Я уселся рядом с ней, она включила зажигание и поинтересовалась:

– Узнал что-нибудь новое?

– Нет.

– Я говорила с папой. Никто из местных не выезжал из города за последние месяцы.

Когда мы свернули с аллеи на улицу, высокий худой парень в комбинезоне, начищенных башмаках и клетчатой куртке помахал ей рукой. Но рука тут же повисла в воздухе, а светло-коричневое лицо с аккуратно подстриженными усиками изобразило немалое удивление. Она махнула ему в ответ и вырулила на улицу. Парень гаркнул нам вслед:

– Эй, Френсис, погоди!

– Времени нет! – крикнула она в ответ и переключила на третью передачу. – Это Вилли.

– Друг?

– Боже, а ещё детектив! Да нет. Иногда мы ходим в кино – надо же мне с кем-то гулять. Кстати, наверное, оттого, что я играю в недотрогу, Вилли мне как-то намекнул, что не прочь бы на мне жениться.

– Симпатичный парень.

– Вилли – выгодная партия для цветных девчонок в Бингстоне. Просто сокровище. И ему это известно. Вилли бывший десантник, единственный в Бингстоне, так что он у нас знаменитость, к тому же у него постоянная работа – он развозит уголь на грузовике, хорошо зарабатывает. Он уверен, что стоит ему только сделать предложение – и любая девчонка сразу же кинется ему в ножки и завиляет хвостом как побитая собачка. Вряд ли я смогла бы выйти за него. Вилли такой замечательный и восхитительный только в местном пейзаже.

Мне не хотелось лезть в её личные дела, поэтому я спросил:

– Что сказать этому Тиму? То есть, кем мне назваться?

– Да ничего не говори. Он понимает, что ты попал в беду, и не будет задавать лишних вопросов. Он был одним из немногих белых, кто помогал нам вести борьбу за право сидеть в партере кинотеатра. Он... Наверное, его можно назвать нашим городским социалистом. Он очень хороший парень. Одно время мне даже казалось, что я в него влюблена.

Я не удержался и удивленно взглянул на нее.

– И что же?

– Ничего. Я... мы... не стали развивать наши отношения. Он теперь женат. Скоро я поняла, что любовь к Тиму – это только девичьи грезы. Я спутала восхищение с любовью.

– Это озарение посетило тебя до или после его женитьбы?

– До. Перестань меня дразнить! – Она произнесла это точно таким же тоном, как Кей просила меня никогда не насмехаться над ней.

– Прости.

Мы проехали по главной улице и скоро свернули в грязное поле – предел мечтаний для любителей бейсбола. Мы миновали ряд побитых ветрами и непогодой трибун и, направившись к лесополосе на противоположном краю поля, остановились у грузовика-пикапа. Сидящему за рулем парню с худым обветренным лицом и пронзительными голубыми глазами на вид было года двадцать три. Из-за коротко стриженных соломенных волос он почему-то напомнил мне Томаса. Сложением он походил на боксера-средневеса. На нем была рабочая рубаха и замызганная замшевая куртка.

– Привет, Тим, – поприветствовала его Френсис. – Это мистер Джонс.

Тим поздоровался, протянув руку через окно. Возможно, он когда-то и был боксером. Его короткий нос был перебит, а над левой бровью виднелся шрам.

– Так, значит, вас интересует моя сестра? – он говорил невыразительно и равнодушно.

– Да, я бы хотел узнать подробности её ссоры с Обжорой Томасом.

Взгляд его потяжелел.

– Я его так никогда не называл. Он не... Вы не из тех ли телевизионщиков, что были тут у нас пару месяцев назад?

– Не из тех.

– Я им сказал, что ради них в грязи копаться не собираюсь. И могу повторить то же самое.

– А как отнеслась ваша сестра к появлению этих телевизионщиков?

Он провел ладонью по коротким волосам.

– Знаете, мистер, я расхожусь с Мэй по многим вопросам. но я пытаюсь её понять. Мэй... да они из неё душу вынули. Наговорили, что она многообещающая певица – она и вправду всегда мечтала петь на эстраде. Они попросили её спеть и засняли на пленку, пообещали, что эти кадры увидит по телевизору вся страна. Она им помогала – как я слышал.

– Вы часто видитесь с Мэй?

– Нет. Не то что бы мы были в плохих отношениях. Просто мы уже давно перестали быть друзьями. В этом все дело.

– Она не уезжала из города несколько дней назад?

– Нет. Она вообще не вылезает из Бингстона – вот только иногда ездит в Цинциннати за покупками.

– Но раз вы с ней мало видитесь, она же могла уехать и...

– Я точно знаю, что нет. А мне казалось, вас интересует Боб Томас?

– Верно. Вы не знаете, у вас кто-то может его сильно не любить?

– Ну, не настолько, чтобы убить. Да он ведь у нас уже несколько лет не показывался. Его не то что тут не любят – просто все о нем забыли.

– А что вы подумали, узнав из газеты про его убийство?

– Я-то? Да ничего. Наверное, пожалел беднягу. Мы раньше жили в хибаре на окраине – в Холмах. Там жили Боб с матерью – его отца я никогда не видел и не знаю, кто он, – и ещё несколько бедных семей. Теперь там городская свалка, да и тогда была – только неофициально. То место и назвали Холмами из-за гор мусора вокруг. Там жило семь или восемь семей – белые и цветные. – Он взглянул на Френсис. – Френ, ты давно видела миссис Симпсон?

– Неделю, если не больше.

Он снова запустил пятерню в волосы.

– Со здоровьем у неё неладно. Миссис Симпсон до сих пор там живет. Мы все пытались уговорить её переехать... Да, так мы говорим о Бобе. Он на несколько лет старше Мэй и меня. Но мы дружили, вместе отстреливали крыс из дробовика. строили шалаши в лесу. Ну, играли, в общем. Иногда, когда его мамаша по несколько дней не появлялась дома, мы ели у нас. Моя-то мать умерла, когда я ещё был грудным, а мой отец – пьяница. Я думаю, он хотел нас вырастить по-хорошему, да только ему это оказалось не под силу, и от бутылки он не мог оторваться. Так я вот что говорю – мы были такие сорванцы, вечно голодные и вечно что-то учиняли. Когда мне исполнилось девять, к нам переехал дядя. Он работал механиком и научил меня все тому, что я сейчас кумекаю в автомобилях. И самое главное, мы наконец-то стали есть три раза в день. Так продолжалось до тех пор, пока он через несколько лет не ушел. Ему нравилось колесить по стране... Я все это вам рассказываю, потому что Френ говорит, вы хотите получить полную картину.

– Именно так, – подтвердил я, а сам про себя подумал, называет ли её "Френ" мальчик Вилли.

Тим посмотрел на меня так, словно хотел спросить, зачем мне это нужно, но не спросил.

– Боб не раз с нами сидел за столом. Его мать все чаще не приходила домой. Она работала официанткой в Цинциннати. Дело было в конце депрессии, и ей едва удавалось зарабатывать себе на кусок хлеба. А Мэй превратилась в писаную красавицу. Ей было пятнадцать, когда наш дядя дал ходу... Знаете, мистер Джонс, мне это тяжело вспоминать, так что тут я коротко расскажу. Папа той зимой умер от переохлаждения, замерз, и нам пришлось, чтобы с голоду не помереть, таскать овощи и фрукты с соседних ферм. Жили мы как лесные звери. А когда Мэй стала приносить домой деньги, я был ещё совсем сопляк, чтобы понять, откуда они появляются. Боб был в неё по уши влюблен и в ту пору они... ну, уже встречались, так, наверное, надо сказать. Вы, верно, знаете, что он попал в исправительную колонию после того, как его мать сгинула...

– А что случилось с его матерью?

– Потом мы узнали, что она погибла в автокатастрофе где-то в Западной Виргинии. Мы перестали шкодить, я даже снова пошел в школу, а когда Боб вернулся из колонии, у него завелись деньжата, и он говорил мне, что работает на молочной ферме. Да только я потом понял, что деньги ему давала Мэй. Я уже тогда знал, чем она занимается – невозможно было не понять. Я пытался уговорить её кончить с этим делом. Я бросил школу, устроился на работу, но сколько может заработать подросток? Боб, тот тоже просил её перестать, но ему никогда не удавалось долго продержаться на одном месте. И что он мог заработать? Поймите, Мэй не была какой-то помешанной на сексе девчонкой, которой это доставляло удовольствие. Она к этому так относилась – ну, считала, что продает только свое тело, и говорила. что так же поступают фабричные девчонки, которые продают свои ноги, руки...

Он замолчал, вероятно, ожидая моей реакции.

– Ну это, наверное, только с одной стороны так, – заметил я.

– Знаю, – буркнул Тим, притворившись, будто обдумывает мои слова. Он поежился. – В пятидесятом, когда Мэй было почти семнадцать, она забеременела. Ей хотелось, чтобы Боб на ней женился. Он тоже хотел, но настаивал, чтобы она завязала – со своим ремеслом. А она конца этому не видела. Когда Боб работал, он мог приносить в дом жалкие гроши – случайные заработки, – а Мэй надоело жить в нищете. И он отказался на ней жениться. А у Мэй уже живот наметился, и она все горевала, что у ребенка не будет фамилии. Да и другие в городе заволновались. Ведь "ремесло" Мэй до поры до времени держалось в секрете – даже в таком маленьком городке, как Бингстон. Ей помогали деньгами только несколько мужчин. Все раскрылось, когда Бобу пришло время идти в армию. Ей надо было что-то придумать с беременностью и она заявила на него в полицию, обвинив в изнасиловании. Это было большой подлостью, но она-то так поступила в надежде, что он испугается и женится на ней. Нечего и говорить, что так называемым уважаемым горожанам, которые пользовались её услугами, такой поворот событий очень даже понравился. Для них это был блестящий шанс избежать предания огласке их похождений. Ну а остальное вам, наверное, известно – Боба выпустили под небольшой залог, чтобы дать ему возможность жениться на Мэй. Но он её так сильно избил, что у неё произошел выкидыш и сама она чуть не умерла. С тех пор его у нас не видели.

Я достал трубку и закурил.

– А сами вы не видели Томаса, не искали его?

Он покачал головой.

– Если бы я его в тот день увидел, наверное, убил бы. Я даже ходил с обрезком железной трубы в кармане – хотел прошибить ему башку. Но у меня и времени не было на поиски. Я ухаживал за больной Мэй. Год спустя, уже в армии, я попытался его разыскать – куда бы я ни приезжал, везде искал, но так и не встретил.

– А что бы вы сделали тогда, если бы нашли его?

Он нервно затеребил пальцами волосы.

– Не знаю. Тогда, хотя я посылал ей деньги, Мэй уже занималась этим делом в открытую. К тому времени, наверное, я понял, что он ни в чем не виноват. Он, как и Мэй, попал в ловушку – так уж сложились обстоятельства. Хотя, конечно, напрасно он её избил. Этого я ему никогда не прощу.

– Может, он по-своему любил Мэй и просто потерял голову, – вдруг сказала Френсис.

– Может быть. Но я не переношу насилия – чем бы оно ни объяснялось. Тим вытащил пачку сигарет и предложил Френсис. Та отказалась, а он закурил, глубоко, почти яростно, затягиваясь.

Мы помолчали, потом Тим спросил:

– Ну что, мистер Джонс, теперь вы получили представление о Томасе?

– Да, весьма ясное.

– Странно, о людях всегда какие-то такие случайные вещи запоминаются... Вот, скажем, Боб всегда осознавал свою необразованность. Когда с нами жил наш дядя, Боб только и твердил, как ему хочется обучиться какому-то ремеслу, стать специалистом. А потом, когда у него завелись деньги, то есть я хочу сказать, когда Мэй могла бы оплатить его учебу в ремесленном училище, он даже об этом и не вспомнил.

– В этом мире ничтожеств все мы мечтаем что-то собой представлять, пробормотал я, подумав, что у Обжоры Томаса незадолго до смерти вдруг опять пробудилось желание овладеть ремеслом.

– Что ты говоришь? – переспросила Френсис.

– Да цитирую как бы остроумную мысль одного как бы остроумца из... Чикаго. – Я повернулся к Тиму. – У Томаса были братья или сестры?

– Нет.

– А в Бингстоне никогда не работала учительница английского языка по имени Барбара? Такая увядшая женщина лет тридцати пяти-сорока.

– Никогда о такой не слыхал. Кстати, у нас в школе, сколько я себя помню, английский преподает мистер Краус.

– Томас не был "голубым"?

– Как-как?

– Ну, знаете, педерастом.

– Нет. Вот уж чего бы никогда о нем не подумал.

– Томас исчез из города шесть лет назад. За это время кто-нибудь из горожан виделся с ним, имел о нем какие-то сведения?

– Нет. думаю, если бы кто-то что-то о нем узнал, сразу сообщил бы в полицию. У нас многие очень возмущались, узнав о том, что он избил Мэй, и многие до сих пор считают, что это из-за него вся её жизнь пошла наперекосяк.

– Так, ну а, допустим, кто-то из бывших поклонников Мэй мог бы найти Томаса и отомстить таким образом?

– Насколько я знаю, все они годами не выезжали из Бингстона, у них тут семьи. Пожалуй, больше я вам ничего не могу сказать.

– Ладно. Как думаете, не стоит ли мне повидаться с вашей сестрой?

– Она тут же позовет полицию. Теперь у неё есть единственное средство завоевать уважение местной публики – это бравировать враждебным отношением к неграм.

– Понятно. Еще один вопрос. Когда сюда приехали представители телекомпании и начали брать интервью, снимать, в городе, наверное, опять вспомнили про Томаса?

– Это точно – болтовни много было, – свирепо ответил он. – И до сих пор никак уняться не могут. Все только и мечтают увидеть себя на телеэкране. И были рады дать им интервью за деньги – за иудины сребреники.

– Почему вы вернулись сюда после армии?

Он состроил удивленную мину.

– Почему же не вернуться? Это мой родной город. А если что с Мэй случится? Мне надо быть с ней рядом – вдруг ей понадобится моя помощь. Она же моя сестра.

Больше я ничего не мог придумать, что бы у него спросить – а его рассказ не добавил ничего существенного к тому, что я уже и так знал. Он завел двигатель своего пикапчика.

– Ну, надеюсь, я вам хоть немного помог, мистер Джонс. уж не знаю, чем. Мне на работу пора.

Мы пожали другу друг руки, и он укатил. Поравнявшись с деревьями у края поля, он остановил пикап и позвал Френсис. Та подъехала к нему поближе, вышла из машины и они стали о чем-то перешептываться, после чего Тим уехал.

Френсис забралась обратно в "шевроле" и, опережая мой вопрос, сказала:

– Он спрашивал, не полицейский ли ты. Я ответила, что нет.

Она подождала, пока пикап Тима Расселла скроется из виду, и только после этого сняла с тормоза. Я понял, что они и раньше уже встречались вот так тайком на этом поле.

– А у Тима есть ещё братья или какие-то родственники в Бингстоне или где-то еще?

– Нет. Кроме дяди – никого, да и того я смутно помню – такой сутулый старик. Вряд ли Тим виделся с ним с тех пор, как тот от них уехал.

– А ты не могла бы встретиться с Тимом ещё раз и спросить у него адрес этого дяди, его полное имя?

– Я спрошу. А ты думаешь, это мог сделать его дядя?

– Милая моя, я ничего не думаю. Я как медведь зимой – бреду сам не знаю куда и зачем. Скажи, а ты видишься с Тимом – ну... каждый день?

– Да, я же говорила тебе – у него здесь небольшой гараж.

– Ты уверена, что он никуда не уезжал из Бингстона дня три назад?

Она оторвала взгляд от дороги и строго посмотрела на меня:

– Он не убийца, Туи. И я знаю, что он все время был в городе. Он каждый вечер после работы заезжает к нам в булочную купить хлеба и пирогов... Ох, мне пора в булочную. Что ты будешь делать?

– Не знаю. – Я понятия не имел, в какую сторону сделать очередной шаг. Я просто стоял столбом, а время неслось мимо, убывая, убывая...

– Хочешь, я скажусь больной, и помогу тебе, если надо.

– Спасибо, но лучше ты иди на работу, а я поеду домой, пораскину там мозгами в одиночестве. Тим сейчас видится с Мэй?

– Очень редко. Когда Тим вернулся из армии, он просил её бросить свое... занятие, переехать отсюда куда-нибудь и начать вместе с ним жизнь заново. Он накопил тысячу долларов и считал, что сможет где угодно купить собственный гаражик. Мэй только подняла его на смех. Она предложила купить ему бензоколонку за десять тысяч. Вот из-за этого они и повздорили всерьез.

Она притормозила перед небольшим побеленным двухэтажным зданием с жилой квартирой над булочной. Всю стену на первом этаже занимало большое окно-витрина. Сразу было видно, что хозяева дома поддерживают идеальную чистоту. Когда Френсис вышла из машины, я пересел за руль и сразу ощутил оставшееся после неё тепло на сиденье.

– Увидимся за ужином? – спросила она.

– Да. Послушай, когда будешь говорить с Тимом, спроси у него про отца Томаса. Похоже, что Томас был безотцовщиной, но все же попытайся выяснить, не знает ли Тим, кто был его отец, где жил, и как он думает – не мог ли Томас встретить своего отца когда-нибудь...

– Я-то спрошу, но уверяю тебя, что Обжора не знал своего отца. Что еще?

– Да... Спасибо, что потратила на меня свой обеденный перерыв.

Френсис улыбнулась, помахала и пошла в магазин. Я отправился к дому Дэвисов, свернул на аллею и остановился на заднем дворе. Старая хозяйка показалась в окне, откинула занавеску и, увидев меня, махнула. Я приподнял шляпу, приветствуя её, потом вытащил из кармана досье на Томаса и снова перелистал его. Вкупе с дополнительными сведениями, полученными мной в Бингстоне, получался огромный круглый нуль. Как профессиональный детектив я тоже оказался полным нулем. Я тупо смотрел в бумаги, неосознанно стараясь подражать сыщикам из кинофильмов. Ни тени намека, не говоря уж о ниточке версии. Боже, если бы все это происходило в кино!

Так, если только убийство Томаса не из разряда бессмысленных, беспричинных убийств, какой-то мотив должен же быть – и этот мотив скрыто присутствует где-то вот в этих бумажках. Томас преспокойно разгуливал себе целых шесть лет и его убили как только телевизионщики заинтересовались его делом, значит... Что значит? Я не исключал, что Томас мог вляпаться в какую-то историю и в Нью-Йорке. Мог, скажем, поссориться со своей девчонкой – и она его тюкнула. Да только как она узнала про Кей, про меня? Олли сказал, что мне звонила девушка – может быть, она? Вот только его посудомойка мало походила на убийцу. Точно я знаю, как должен выглядеть убийца... Предположим, Томас привел её к себе в комнату, попытался завалить в койку, а она схватила клещи – и... Но это предположение никак не отвечало на вопрос, каким образом Мери Бернс узнала про Кей и про меня. Я стал думать о Кей. Я подозревал, что вся эта затея с телепередачей могла быть просто блефом, выдумкой... Кей платила мне из своего кармана, и я ведь наверняка не знал, точно ли она работает на "Сентрал" или вообще на телевидении. Хотя нет, телепередача точно не выдумка – сюда же приезжала съемочная группа, они опрашивали местных жителей...