Текст книги "Да, я там работал: Записки офицера КГБ"

Автор книги: Е. Григ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Женя и Феликс одного не учли: академик был такой засекреченный, что его квартиру «слушали», не переставая.

Друзья же были любители и умельцы поговорить – вот и договорились. Разговоры были настолько откровенные, что даже Бобков, хорошо относившийся к ним, не смог их отстоять.

Как-то в конце 1967 года Федор Иванович вошел в нашу комнату с весьма озабоченным видом, в руках он крутил небольшую магнитофонную кассету. Сев за стол, «повис» на телефоне, обзванивая различные службы и приятелей и спрашивая, нельзя ли быстро переписать какую-то запись. Я думал, речь идет о чем-то развлекательном, но потом понял, что вопрос служебный, и спросил, не могу ли чем-нибудь помочь. Слава Л. к этому времени уже работал в Московском управлении, и я не раз был у него в кабинете, заставленном и заваленном бытовыми и специальными телевизорами, магнитофонами, радиоприемниками. Я называл их «смотрографы» и «показометры».

Федор Иванович оживился и сказал, что, вот, Филипп Денисович спрашивает, нельзя ли за пару часов сделать копию этой пленки. Я позвонил Славе, который случился быть на месте, и услышал: «Ну заходи». Выйдя из «Дома» через четвертый подъезд и перейдя Фуркасовский переулок, я через три минуты был у Славы, который уже соединял проводами какие-то железные ящики. «У меня тут две такие хреновины – мы сейчас за 20 минут эту кассетку продублируем. А что там на ней?» – «Да какие-то песни, говорят, самому Бобкову понадобились…» – «А давай послушаем пару минут,» – и Слава защелкал тумблерами.

Послышался хриплый голос, распевающий блатноватые, какие-то лагерные песенки – мы поняли, что это и есть Высоцкий. В то время наши музыкальные вкусы почти целиком упирались в джаз. Послушав пару минут, Слава что-то переключил, и кассеты в обоих магнитофонах закрутились быстрее – пошла запись в ускоренном режиме. Скоро все было готово, и, поудивлявшись музыкальным вкусам руководства, мы распрощались. Я вернулся в «Дом» и отдал кассеты обрадовавшемуся Федору Ивановичу. Под его восторги я осторожно поинтересовался, что это, мол, у Бобкова за странные вкусы. «Да вряд ли вкусы. Он от кого-то слышал о Высоцком и наскоро прослушал эту кассету, кто-то ему ненадолго дал. А потом попросил переписать, чтобы послушать не спеша. Говорит, что Высоцкий вырастет в огромную величину…» Я фыркнул. Долгие годы в компаниях и с уличных магнитофонов я слышал эти лагерные песенки и совершенно не понимал, что в них находят поклонники певца…

Много лет спустя, вернувшись из какой-то поездки и разбирая чемодан, я поставил на проигрыватель подаренную мне пластинку и услышал: «Что за дом стоит погружен во мрак…» У меня все вывалилось из рук, я сел на диван, на лбу выступил пот. Песня кончилась, я прослушал ее еще раз. Потом еще. Потом всю пластинку: «Погоня», «На братских могилах», «Он вчера не вернулся из боя» – там было все, что впоследствии для меня сделало Высоцкого – Высоцким.

Я по-настоящему понял – дома. Вернулся.

****

Весной 1968 года, примерно через полгода после перехода в 5-е Управление, начались мои первые самостоятельные разработки.

Осмотревшись к тому времени на своем «участке», я сообразил, что самая интересная его часть – курсы русского языка для иностранцев. Как-никак, я имел возможность в течение почти года изучать примерно полсотни человек – для многих коллег это было предметом зависти: у большинства из них «объекты» приезжали на короткие сроки, и как следует присмотреться к ним было нелегко. Кстати, напротив нашей комнаты сидели ребята из 2-го Главка, занимавшиеся туристами и «пропускавшие» через себя огромный поток иностранцев, приезжавших на несколько дней или неделю. А ведь и среди них были те, кто представлял интерес для контрразведки, вот только выявить их было очень трудно. Я скоро познакомился с ними, порассказал им филерских историй, и мы подружились.

К тому времени я уже был хорошо знаком с некоторыми преподавателями, руководством факультета, к которому формально относились курсы, с несколькими молодыми ребятами из 3-го отдела Управления, который «занимался» МГУ – на связи у них были толковые агенты и доверенные лица из студентов и администрации МГУ, которые могли пригодиться в изучении моих иностранцев. С ними у меня была договоренность о том, что я не буду возражать, если они тоже «понюхают» на «моих» курсах – контрразведчики ревниво относятся к проникновению коллег на свои участки.

Поначалу я хотел выявить общие настроения на курсах, отношение слушателей к «нашей советской действительности», их занятия на родине, перспективы устройства на работу по возвращении и прочее. Исходя из того, что оплачивалась учеба ССОДом (проживание в общежитии МГУ, 150-рублевая стипендия, зарплата преподавателей, экскурсионные поездки по СССР), хотелось, конечно, чтобы там учились друзья нашей страны, а в идеале – завербованные мною агенты, которые по возвращении на родину сломя голову кинутся выполнять задания наших резидентов.

Я не мог тогда себе представить, что очень многие иностранцы, особенно из молодежи, прожившие в нашей стране несколько лет (я не беру в расчет дипломатов – о них особый разговор), уезжают домой если не врагами нашего государства, то, во всяком случае, сильно разочарованными во всем хорошем, что они слышали об СССР до приезда к нам. Наша реальность совершенно несоотносима с повседневной жизнью в большинстве известных мне стран.

Первый же «мой» набор слушателей, в которых я вцепился, как молодой коккер-спаниель, оказался небезынтересным.

Благодаря имевшимся у меня скромным возможностям стало известно, что итальянец Лучио Санто на занятиях нередко высказывается по отношению к СССР и советскому обществу негативно, снабжает слушателей курсов и студентов МГУ литературой, которая тогда считалась антисоветской, устанавливает связи в молодежных организациях.

Однажды Лучио принес на занятия и демонстрировал слушателям словарь блатных и жаргонных терминов, изданный в «Посеве», принадлежавшем, как известно, НТС. В Управлении были люди, занимавшиеся этой организацией, и, как говорится, ничего хорошего, кроме плохого, они сказать о ней не могли. Это сейчас ее сотрудников называют борцами за торжество демократии в России, а в те времена между НТС, который финансировали зарубежные спецслужбы, и КГБ шла жестокая борьба.

Само наличие такого словаря у слушателя курсов русского языка, приехавшего в СССР по линии общества дружбы «Италия – СССР», приподняло немало бровей не только в КГБ, но и в МГУ (преподавательница изъяла словарь и передала его в деканат, вскоре он уже был приобщен к досье в моем сейфе).

****

Часто меня, бывшего «семерочника», поражало, как многие обитатели «Дома» долго, иногда годами, изучали свои объекты разработок, ни разу не посмотрев на них – в лучшем случае имелись фотографии с консульских анкет иностранцев или секретные снимки «наружки». Я-то привык в свое время «обсмотреть» человека, составить первичное мнение о нем по его внешности, манере одеваться, походке, движениям. И сейчас еще я не утратил способности «раздеть» человека, едва взглянув на него, – до известных пределов, конечно…

Как-то раз я спросил об этом «Черного». Тот цвыкнул зубом, почесал причинное место и сразу выдал ответ: «Ну и что? Он-то меня тоже ведь ни разу не видал».

Я рассмеялся – это походило на анекдот, потом призадумался. Было нечто сатанинское в том, что на человека велась охота, читались его письма, подслушивались телефонные и прочие разговоры, он был окружен агентами, следившими за его передвижениями, из всего этого делались какие-то выводы – и при этом «охотник» ни разу не видел его, ни разу не поговорил с ним (конечно, исключений из этого правила достаточно много, о них позже). Изучающие знают изучаемых по информации, добываемой профессиональными методами. Изучаемые знают об изучающих из детективных романов и фильмов. Однако и те, и другие составляют вместе некое оперативное целое. Кафка? Оруэлл?

****

После долгих уговоров Лебедева и Гостева я выпросил-таки на несколько дней «наружку» за Санто – кто-то из более важных объектов на несколько дней уехал из Москвы. Решил и сам посмотреть на него; связался с подразделением, которому предстояло выделить бригаду сыщиков, чтобы они «подхватили» меня перед началом смены. Ребята оказались знакомыми, хотя и не из того отдела, где работал я. «Ну что, Жень, соскучился по наружке? Потопать захотелось? Давай-давай. Но за руль не пустим, из почетных списков оперводителей ты навечно исключен, дорогой…»

Мне действительно хотелось снова проехаться на «восьмерочке», но я смолчал. Приехали на базу в МГУ, уселись поболтать и тут же получили сигнал – на выход.

Санто почти полностью соответствовал моим представлениям о нем, составленным из рассказов агентов и фотографии с консульской анкеты. Однажды я где-то прочитал, что все прохожие на улицах итальянских городов и деревень – копии персонажей итальянского кино, настолько тамошние киношники изучили типажи соотечественников. Итальянец, который вышел из МГУ и направился к метро, походил на киноактера Сорди. Был теплый весенний день, пройдясь с семерочниками за Санто пешком, я затем уселся в опермашину и поглядывал на него уже издалека.

Очень толстый, нескладный, он уже через несколько минут вспотел и двигался как-то вынужденно, с неохотой.

Ребята спустились за ним в метро, я остался в машине. Вскоре по радио передали, в какую сторону едем, и обе опермашины помчались по улицам почти без помех (был выходной день), стараясь не отстать от поезда, в котором ехал наш толстяк.

Санто приехал в район ВДНХ и, не торопясь, пешком пришел в некий жилой дом.

– Ну и как? – спросил я сыщиков.

– Да мешок мешком, – ответил Молодой, которому явно импонировало общение с человеком из «Дома 2» (со мной!!!).

– Посматривает он, Женя, посматривает, но очень аккуратно, – сказал Пожилой и закурил. – За такую ездку, конечно, толком не проверишься, да и в адрес он пришел спокойно, не вертелся, но посматривает – это точно. А может, не вертелся потому, что уже был здесь раньше – он же не искал дом, сразу пришел. Может, вообще уже давно здесь бывает… Что делать-то будем?

– Ой, держите меня. Он меняспрашивает, что будет делать. Он спрашивает меня. Выпишем из домовой книги всех жильцов квартиры и сообщим мне.А я их проверю по оперативным учетам. Сразу выясним, кто шпион. Вот и все.

Посмеялись, пошутили еще немного, и я отправился домой – я ведь теперь был человеком из «Дома 2» и имел некоторые возможности наслаждаться выходными.

То, что никаких шпионов через Санто я не выявлю, стало ясно, как только я его увидел. Начав заниматься курсами русского языка при МГУ, я через некоторое время сумел оценить контингент и пришел к выводу (возможно, ошибочному – до сих пор не знаю), что эта категория людей не может, не будет заниматься настоящим шпионажем. Все или почти все слишком молоды – по возрасту не успели пройти соответствующей подготовки. Вряд ли у них могут быть выходы на интересных для разведки лиц – носителей политических или технических секретов.

А вот выполнять отдельные несложные поручения спецслужб они могли, и именно в области «негативных устремлений противника в сфере идеологии» – один из наших оперштампов того времени.

****

Контрразведка в области идеологии – политический сыск, как ее еще называют, – что это такое? И вообще, что такое идеология? Это политика? Или что?

1979 год, Советский энциклопедический словарь:

«Идеология – система полит., правовых, нравст., религ., эстетич. и философ. взглядов и идей, в к-рых осознаются и оцениваются отношения людей к действительности. В класс. об-ве носит класс. характер, выражая интересы и формулируя цели определ. классов; разрабатывается теоретич. представителями класса, идеологами, на основе накопленного мыслит. материала. Характер И. – науч. или ненауч., истинная или ложная, иллюзорная – всегда связан с ее класс. определенностью – феод., бурж., мелкобурж. или пролет., социалистич., марксистская; рев. или реакц., консервативная. Обладает относит. самостоятельностью и оказывает активное влияние на об-во, ускоряя или тормозя его развитие. Подлинно науч. И. является марксизм-ленинизм, отвергающий концепции мирного сосуществования И., «деидеологизации»».

Десятью примерно годами раньше Александр Зиновьев, тогда – объект разработки Игоря П., севшего в нашей комнате на место «Черного» – (тот стал заместителем Лебедева, к ужасу сотрудников отделения), писал в своей книге «Зияющие высоты»:

«…Идеология, с одной точки зрения, играет огромную роль в жизни общества… И никакую – с другой. Она сказывается на всем. И ее нельзя уловить ни в чем. Отсюда весьма различные ее оценки, колеблющиеся в пределах от нуля до бесконечности… Неверие в истинность идеологии… не играет роли хотя бы потому, что говорить об истинности идеологии вообще бессмысленно… Содержание идеологии определяется конкретными историческими условиями духовной жизни общества. Если рассматривать идеологию как науку и как инструкцию для поведения, то не нужно много ума, чтобы заметить ее «ложность» и «непродуктивность». Но на то она и идеология, чтобы быть не наукой и инструкцией, а особого рода формой, в рамках которой делается нечто совершенно другое, порой прямо противоположное ее декларациям… Нет ложных идеологий. Нет и истинных. Ее роль в обществе описывается совсем в иной системе понятий. Общество нашего типа немыслимо совсем вне каких-то идеологических форм. Оно есть идеологическое общество в самой своей основе…

…Рождение идеологии неподконтрольно людям. Оно есть тайна, раскрыть которую в принципе невозможно, хотя весь процесс и проходит у тебя на глазах. Когда люди еще могут вмешаться в сотворение идеологии, они еще не знают, что это есть идеология. А когда они догадываются об этом, бывает уже поздно. Поэтому идеология рождается на свет сразу со всеми ее атрибутами.

…Идеологию принимают как факт и считаются или не считаются с ним как с природной необходимостью, а не как с проявлением разумности или неразумности людей… Отношение к официальной идеологии есть важнейший элемент в системе отбора лиц для руководства, в их карьере и прочности положения. Человек, которому в голову придет идея хотя бы как-то реформировать идеологию (не говоря уже о том, чтобы отказаться от нее), не будет допущен на путь, ведущий к власти в любых ее звеньях. А если он выскажет такую идею, уже достигнув власти, он сильно ослабит свои позиции, вплоть до полной потери власти…»

Вот так…

Да при чем тут контрразведка, спросите вы? Хороший вопрос.

Те, кто занимались у нас в стране И. и убеждали нас всех в том, что она у нас истинно науч., рев., а не реакц., на каком-то этапе своих занятий вдруг осознали, что «пудрить мозги» населению огромной страны они уже не в состоянии. Да и ответственность за «чистоту» идеологии им не хотелось нести в одиночку, нужно было ее разделить с кем-нибудь – да вот с КГБ, например. Пусть-ка они там побегают, понюхают, подслушают, глядишь, посадят человек эдак… ну, неважно сколько, главное – чтобы остальных пугнуть, да как следует…

Они, бедняги, плохо себе представляли эффективность нашего законодательства, процессы оперативной документации действий, высказываний и «выписываний» инакомыслящих, возможности по легализации полученных материалов и многое другое.

А вот мы, сотрудники нового Управления (и даже я, новичок в контрразведке), почти сразу поняли, что пытаемся контрразведывательными методами решить задачи, которые решаются только политически или научно. Но многое в нашей работе было (или казалось) интересным, многое было внове, люди мы были военные, жалованье получали приличное, имели семьи и обязательства перед ними, словом – «все, как у людей». И если от нас требовали доказать, что наша И. – истинно науч., а не реакц., – что ж, «как говорится, Родина велела».

В тех же коридорах 2-й Главк занимался своими серьезными делами.

Вот пример настоящего сотрудничества между спецслужбой и руководством одного из подразделений Минвнешторга.

И те, и другие готовились к приезду для переговоров в МВТ какой-то значительной делегации из ФРГ. Внешторговцы уже знали тех, кто приедет, и, как оказалось, правильно информировали контрразведчиков. Те полезли в записи и дневники немцев не сразу по их приезде, а после нескольких предварительных перед подписанием соглашения переговоров. И не ошиблись: один из немцев, тщательно фиксировавший в своем дневнике совершенно все, писал, что «дурачки славяне неожиданно для нас запросили за то и за это не столько-то (сколько мы собирались уплатить), а всего навсего вот столько…»

Когда на заключительных встречах речь зашла о подписании договора, славяне, покряхтев и поулыбавшись, сказали, что мы, конечно пошутили. Мы имели в виду не столько-то, а как раз именно вот сколько… Переговоры находились в той стадии, где немцам деваться было некуда, а отдавать эту сделку конкурентам – невыносимо. Пришлось подписать, и наша сторона выиграла на этом – не помню точно – 11 или 18 миллионов долларов.

****

Квартира, которую посетил Санто, принадлежала молодому сотруднику Радиокомитета Р. «Вот мерзавец, – меланхолично подумал я об итальянце. – Лезет просто-таки в самое сердце нашего идеологического центра». Так мы называли и наши, и «их» организации, имевшие отношение к пропаганде нашей науч. и их реакц. И. Я привычно заполнил бланки оперативной проверки и бросил в соответствующую ячейку в секретариате.

****

Любому понятно, что одна из основ работы спецслужб, особенно контрразведки, – выявление связей. «Скажи мне, кто твои друзья…» Думаю, что я держал рекорд по этой работе. Дело в том, что мои слушатели активно общались и со студентами МГУ, и с дипломатами своих посольств, и с жителями городов, в которые они выезжали в экскурсионные поездки. Кроме того, они переписывались с друзьями и приятелями в странах тогдашнего социализма и Бог знает с кем еще. Я поставил перед собой задачу не упускать ни одного ставшего мне известным контакта и «прорабатывать» каждый из них. В год через мою «мельницу» проходило примерно по 200 с лишним человек.

То есть самому мне никогда бы не освоить такой объем работы; выручала широкая география этих связей и возможности наших местных органов и спецслужб «друзей» – так называли мы коллег из дружественных стран. После некоторых творческих мук я под руководством Лебедева, крупного специалиста по казуистике, выработал энергичный короткий текст, который посылал в соответствующий орган по месту жительства человека, «проходившего по связям» от моих иностранцев. В тексте сухо сообщалось, что вот такой-то или такая-то являются связью такого-то. Узнайте, ребята, кто это, где работает, проверьте по вашим учетам, да и сообщите, не ваш ли это агент и нельзя ли его использовать в изучении такого-то, подозреваемого в том-то (правом подозревать контрразведчики пользуются с полным правом, как им кажется).

Для местных органов такая бумага из Москвы – почти приказ и руководство к неукоснительному исполнению, так что я всегда имел интересную почту, а вместе с ней некоторые оперативные возможности. Часть выявленных мной контактов в той или иной мере действительно была связана с КГБ. Эти люди, имея возможность приезжать в Москву – а местные коллеги им в этом помогали, потому что работать в контакте с Центром интересно, лестно и перспективно, – тоже включались в процесс изучения моих иностранцев. Они имели пароли, по которым выходили со мной на связь, я мотался по гостиницам, кафе и скверам, где встречался с ними и инструктировал, получая от них нужную мне информацию, словом, крутился, как волчок, – и мне это нравилось. Уходить с работы в 18.30 я давно перестал и «прихватывал» часа по полтора – два в день. Зато имел очень неплохую картину того, что происходит на «моих» курсах.

Очень скоро мне пришла в голову мысль: а что происходило, скажем, во Владимире, когда там получали мой запрос, если упоминавшийся в нем человек не был связан с КГБ и узнать о нем поподробнее не хватало возможностей? Ведь о нем или о ней в оперативных учетах должны были сделать соответствующую пометку: по данным Центра (!) в таком-то году поддерживал контакты с таким-то, подозревавшимся в том-то и том-то… Я пошел к Лебедеву и сказал, что с моими запасами энергии и аккуратности я скоро засажу в картотеки большую часть населения страны. «Эт-ты прав, Ж-Жень. Давай-ка ты теперь пиши им не «подозревается», а просто «является объектом заинтересованности». Мало ли чем мы тут интересуемся, а то вроде и не знаем ни черта, а человека уже «мазнули». Эт, хорошо, что ты думаешь о таких вещах».

Ну, не так уж я о них и думал. По крайней мере, тогда.

Через пару дней вернулись мои проверки – я не ставил на них значок «срочно». На проверке «Р» был штамп «действующее дело» и телефон «Лорда».

Я хмыкнул и, собрав документы для доклада, пошел к Лебедеву. Прочитав фамилию на бланке, он сделал такую затяжку, что выгорело сразу полсигареты: «Вот эт-то да-а-а… Его-то мы и ищем уже несколько месяцев!» И в телефонную трубку: «Лорд», давай ко мне».

Пока худощавый, с вечной мефистофельской улыбкой на лице «Лорд» шел по коридору, Лебедев рассказал, что люди, «занимавшиеся» Радиокомитетом, несколько месяцев разрабатывают «Р» как агента НТС. Им уже удалось выяснить, что у него есть запасы НТСовской литературы, листовки НТС и даже компактные резиновые штампы явно зарубежного производства для их изготовления. Собственно, этого хватало либо для выхода на беседу с «Р» и попытки его перевербовки, либо для его ареста – по тем временам имевшихся материалов было более чем достаточно. Но неизвестно было, откуда «Р» получал всю эту дрянь, а выяснить это хотелось «до того».

Думали даже, не через какое-нибудь ли посольство «Р» получал эти материалы?

– В-вот в-вам ваш дипломат, салаги. Говорил же я, не там ищете, – улыбаясь и смачно затягиваясь, сказал Лебедев. – Вот сыщик вам нашел вашего «дипломата».

– Ну, старик, дай я тебя расцелую, – сказал «Лорд», с которым у нас тогда начала завязываться дружба.

– Пошли все к Гостеву, – с сожалением гася окурок, молвил Алексей Николаевич. Он любил маленькие оперативные триумфы.

– Ага! – закричал Гостев, потирая руки так, что я испугался, не вспыхнет ли в его ладонях пламя. – Ну, попался, который кусался! Теперь у нас картина ясная, откуда он берет свои «игрушки».

Строго говоря, «картины ясной» не было, предстояло еще доказать, что именно Санто снабжал «Р» «оборудованием» и, таким образом, являлся эмиссаром или, по крайней мере, связником НТС, но, поговорив еще с полчаса и перебрав все связи «Р», пришли к выводу, что больше вроде некому.

Теперь «наружку» пустили и за «Р», и за итальянцем и быстро установили, что они встречаются довольно часто и осторожничают при встречах, хотя и не очень. Мы с «Лордом» получили санкцию на негласный обыск в комнате итальянца в МГУ и, создав для мероприятия необходимые условия, провели его.

Вы замечали, что во всех или почти во всех детективах сыщики, следователи, чекисты, группы захвата, полицейские и т. д., и т. п., проводя обыск при аресте, всегда или почти всегда находят улики? Думаете, хорошо ищут? Ничуть не бывало. Они находят то, что уже было найдено во время негласного обыска, проведенного незадолго до ареста.

Чаще всего именно с целью найти что-либо, что может быть потом «найдено» при понятых во время ареста и настоящего обыска, и проводятся такие мероприятия. «Ага, подбрасываете небось вещдоки!» – закричат иные. Да, и такое, наверное, бывало, но вообще это очень маловероятно. Дело в том, что сама идея оперативной работы заключается в том, чтобы находить, а не подбрасывать, иначе столько всего можно было набросать…

Не всегда опер находит во время такого обыска именно то, что ищет: мешает ограниченное время, соседи, умение прятавшего. Иногда поиски идут впустую, потому что того, что ищут, там просто нет. После нескольких удачных и неудачных мероприятий подобного рода я выработал для себя правило: искать до тех пор, пока не найду «любое спрятанное».

Дело в том, что человек всегда что-нибудь прячет, даже если он не шпион, не жулик, ни в чем не виноват перед государством. Дети прячут от родителей дневники с двойками, мужья от жен получку, жены от мужей – не помню уже что, юнцы от родителей – презервативы (закладывают их в фотоаппараты и предупреждают всех, что заряжен, не засветите пленку), словом, хитрецы.

Даже если опер не находит искомого, но обнаруживает спрятанное – это признак того, что работа проведена добросовестно.

У толстяка мы не нашли ничего, хотя мероприятие было подготовлено очень тщательно, времени было достаточно, никто не мешал. То есть, ничего из того, что искали. Я здорово приуныл, а «Лорд» и в ус не дул. «Молодой ты ишо. Всех оперативных возможностей не знаешь, допрашивать не умеешь. Дело-то к тому идет, что «Р» деваться некуда – придется ему так и так на допросе сказать, кто его снабжает «оборудованием». А итальянец твой вычислен наверняка – деться ему тоже будет некуда. «Р» сдаст его с потрохами, вот увидишь».

И тут произошло нечто, наложившее отпечаток на всю мою будущую жизнь в КГБ, точнее – на отношение к оперативной работе.

В воскресенье (я благодушествовал дома) раздался телефонный звонок из «семерки». Итальянец приходил к «Р» – по дороге опять «посматривал», от него вышел с небольшим плоским свертком и вернулся в общежитие МГУ. О возможной передаче материалов мы с «Лордом» предупреждали обе бригады, работавшие за «Р» и за итальянцем, – ребята забеспокоились совершенно правильно.

А я так и забегал по потолку. Позвонил домой Лебедеву, потом Гостеву – никого, посоветоваться не с кем. Я забегал еще сильнее и даже струхнул: вот, подлец, взял материалы (наверняка, злобная клевета на наш общественный строй и советскую действительность!), отнесет их в посольство, например, – и поминай как звали…

Позвонил «Лорду» – на счастье, он оказался дома. Я верещал, как испуганный сверчок, «Лорд» же был не по-грузински, а по-эстонски спокоен. «Придется хотя бы для очистки совести слазить к нему еще разок, старик. А может, и впрямь найдем чего-нибудь стоящее».

«Да как же без санкции, без начальства…» – запищал я и вдруг понял, что это сейчас не главное. Главное – узнать, что итальянец притащил со встречи с «Р».

Мы встретились с «Лордом» у метро «Университет», там нас уже ждала одна из опермашин «семерки». Никакие вспомогательные службы с отмычками мне не были нужны – к этому времени участок был полностью «освоен», и я мог войти в любую комнату общежития практически в любое время.

Мы с «Лордом» тщательно осмотрелись и подготовились. Санто был в соседнем корпусе, минутах в десяти (плюс две-три на одышку толстяка) ходьбы от своей комнаты – риск достаточный. Ребята из «семерки» расставились соответствующим образом. «Лорд», я и один из сыщиков, поддерживавший радиосвязь с бригадой, вошли в коридор общежития – совершенно пустой. Я быстро открыл дверь ключом, полученным десять минут назад «где надо», и мы втроем ввалились в комнату, в которой я сравнительно недавно уже побывал. Сыщик сразу ткнул пальцем: «Вот этот сверток». Мы с «Лордом» аккуратно развернули его – книга, старое издание рассказов Горького, возможно, редкое. На всякий случай «прошлись» по комнате еще раз – ничего нет. Аккуратно, не спеша, облегченно вздыхая, вышли на улицу.

«Ну, завтра нам вклеют со страшной силой», – сказал я, не очень, впрочем, беспокоясь, – главное было позади. «Да ничего не случится», – невозмутимо заметил «Лорд».

«Да как же так, мы ж без санкции провернули мероприятие, которое разрешает чуть ли не Бобков?»

«Понимаешь, старик, в контрразведке надо выбирать что-нибудь одно. Либо ты работаешь, либо следуешь санкциям. Нельзя заранее испросить санкции на все. Нельзя добиться результатов, если постоянно заглядывать во все приказы и инструкции, – на работу просто не останется времени…»

На следующий день мы сначала пошли к Алексею Николаевичу, который выслушал нас совершенно спокойно (я ожидал восторгов и похвал) и сказал: «П-правильно сделали, молодцы. А то сейчас бы дергались – что передал, да куда дел». И все. Гостеву он пошел докладывать сам, и вскоре тот вызвал нас всех: Лебедева, «Лорда» и меня. Несколько минут он читал нам мораль, перечислял приказы и инструкции, которые мы нарушили вчера, и на меня, во всяком случае, нагнал некоторого страха. Потом вдруг засмеялся и сказал: «А вообще правильно. А то сейчас сидели бы, ковыряли в носу. Молодцы, что время не потеряли…»

А как же неприкосновенность жилища? А как же конституция? Ах, как все это неприлично, скажут многие.

Конечно, неприлично. Но ведь сотруднику зарубежной организации тоже не очень прилично, получая стипендию в Обществе дружбы, вербовать гражданина страны пребывания, снабжать его инструкциями и подрывными материалами – словом, втягивать в деятельность, такую же неприличную и уж совсем не дружественную…

Со временем я научился чувствовать тончайшую грань между необходимостью получить и иметь санкцию на что-либо и невозможностью получить и иметь ее всегда и в каждом случае. Это вовсе не означает, что я сплошь и рядом нарушал установленный порядок.

Дело в том, что спрашивают разрешения решительно на все те, кто не уверен в себе, кто хочет лишний раз подстраховать не работу, а себя. Начальство почти всегда понимает, о чем идет речь, и тут уж дело вкуса этого начальства: либо оно предпочитает сотрудников, которые «рвутся с поводка» и которых надо разумно направлять, иногда сдерживать (облекая подчиненных доверием, но и рискуя вместе с ними), либо оно предпочитает полностью исключить оперативный риск из своей жизни и не дает подчиненным шагу ступить, не сверившись с приказом или с инструкцией. За годы службы в КГБ я пришел к выводу, что первых больше, чем вторых. Но ненамного.

Завязывалась интересная ситуация, и я был охвачен азартом. Но занимался я не только этим делом, всего остального с меня никто не снимал и отложить в сторону не разрешал.

Помню, что в это время приезжала по линии ССОД представительная делегация квакеров из США, и вместе с сидевшими в ССОДе «под крышей» разведчиками мы вцепились в нее мертвой хваткой. О квакерах тогда было известно немного, в ПГУ мне показали небольшую справку по квакерской организации США и сказали, что Никсон – тоже квакер. Во 2-м Главке я знатоков по этой части не нашел, но там выразили уверенность, что квакеры с их влиянием и связями наверняка «завязаны» на ЦРУ. Подозревать – самое любимое и самое обоснованное занятие контрразведки. Американцев обложили со всех сторон, но ничего интересного не получили, пока не увидели у одного из них здоровенный портфель, набитый какими-то документами. Мероприятие, аналогичное вышеописанным, я провел в гостинице, где жили американцы, и через два-три дня у меня на столе высилась груда фотокопий.