Текст книги "Да, я там работал: Записки офицера КГБ"

Автор книги: Е. Григ

Евг. Григ
ДА, Я ТАМ РАБОТАЛ
Записки офицера КГБ

Славе и Люсе.

СЛЕДЯ

 
Бесшумною разведкою – крепка рука —
за камнем и за веткою найдем врага…
Бесшумною разведкою – крепка рука —
за камнем и за веткою найдем врага…
 

Песня ворошиловских стрелков

С площади мы свернули в большой двор, уставленный машинами. Тогда я, конечно, не знал, чем отличаются такие машины от всех остальных, обыкновенных; различия не видны, зато слышны.

Подошли к парадному, вошли, за первой дверью вторая, рядом звонок. Я вопросительно посмотрел на Ткача.

– У вас ключ?

– Нет, ключ не нужен, – он показал глазами на обычную на вид дверную ручку.

Дверь открылась, и я первым вошел в большую комнату.

Моя служба в КГБ началась.

Было 12 сентября 1958 года.

****

Я родился в 1939 году в Нью-Йорке, где в то время работали мама и отец. Оба они были сотрудниками НКВД; я до сих пор почти ничего не знал об их работе; отец умер в 1950 году 38-летним – мне было 12 лет, и на подобные темы, конечно, со мной не говорили.

Мама после смерти отца ушла с оперативной работы и до ухода на пенсию работала медицинской сестрой в поликлинике КГБ, лишь однажды она обмолвилась, что во время войны они с отцом служили под руководством Райхмана; очевидно, это было ВГУ – 2-е Главное управление – контрразведка.

О Райхмане я прочитал в прессе совсем недавно, как оказалось, он имел косвенное отношение к трагедии в Катыни – наступило время разоблачений, и в статье приводились ответы Райхмана на вопросы журналиста. То есть журналисту казалось, что он излагает ответы: отвечая, Райхман не говорил ничего.

Большая комната, нечто вроде прихожей. Видно, что двумя коридорами она соединяется с другими помещениями. Слева – стеклянная перегородка, за ней стол с десятком телефонов различных цветов и моделей, сейфы, ящики с какими-то ячейками, на стене – карта Москвы. За столом стоял человек лет 50-ти, говоривший сразу по двум телефонам; он цепко посмотрел на меня.

– Новичок, – коротко сказал Ткач, и мы направились в глубь помещения, которое оказалось неожиданно большим (позднее я узнал еще и о втором этаже).

– Сейчас познакомлю с начальником отделения. Полковник Гольперт – отличный мужик.

Гольперт был высокий, плотный, красивый, седой. Сейчас я сравнил бы его с Донатасом Банионисом. Он крепко пожал мне руку, кивком головы отпустил Ткача и, выйдя из-за стола, внимательно меня осмотрел.

– Рост у тебя великоват – маскироваться придется. Ну, расскажи что-нибудь о себе.

Что там было рассказывать! 19 лет, окончил среднюю школу, год учился в медучилище, работал речником, грузчиком, вот и все…

– Мне сказали, ты по-английски говоришь хорошо. Это может пригодиться. Любишь читать? Занимаешься спортом? Наверное, захочешь дальше учиться? Здесь это непросто…

Потом-то я понял, почему.

– А работе начнешь учиться завтра. Учить тебя будет Михаил Иванович Бирюков, старый, опытный сыщик. Иди, найди Ткача, пусть он покажет тебе отдел.

Да, это был один из отделов УОДК – Управления по охране дипкорпуса при ВГУ. И, как я понял позднее, скорее, не по охране, а по слежке за дипломатами, иностранными туристами, которых приезжало к нам все больше и больше, представителями фирм, сотрудниками авиакомпаний и за кем угодно еще.

Каждый из таких отделов, разбросанных по Москве, занимал конспиративную квартиру, в обиходе называвшуюся «Кукушка», в которой можно было разместить человек 150 сотрудников НН – наружного наблюдения, «наружки», – специалистов по слежке, которых в литературе и кино часто изображают с известной долей презрения к «шпикам», «филерам», «топтунам» и как еще их там называют…

Их трудную и сложную, часто виртуозную работу интересно и с большим уважением описывает один из любимейших моих авторов – Джон ле Карре, сам в прошлом спецслужбист. Он называет их «лэмплайтерз» – фонарщики, до сих пор не знаю, почему. Много лет спустя, переписываясь с литературными агентами Джона ле Карре, все время хотел узнать это, да так и не собрался.

Разведчики службы наружного наблюдения – мужчины и женщины – чаще всего люди обычной внешности; красавицы и красавцы перед выходом «на пост» маскируют свою красоту… Они должны быть незаметны в толпе, даже если толпы нет, даже если вокруг вообще нет никого. Так же неприметна их одежда.

Хотя значительная часть слежки ведется в машинах, приходится немало и «топать», поэтому удобная, прочная обувь в особом почете у «наружников». Они берегут ноги, и на этот счет было немало шуток – в КГБ вообще любили и умели посмеяться над собой. Бирюков – маленький, коренастый, с огромным носом и близко посаженными глазами, в первый же день моей учебы без тени улыбки спросил:

– Ты вот когда спишь, у тебя что на подушке?

– Голова, – недоумевая, промямлил я.

– А теперь клади туда ноги. Это, понимаешь, теперь самая главная часть твоего организма…

Мы стояли в комнате техников, где утром, в середине дня и перед наступлением ночи смены наружной разведки получали и проверяли технику: носимые под мышкой радиостанции, вмонтированные в одежду, портфели или дамские сумочки маленькие фотоаппараты, аппаратуру для скрытой киносъемки – видео еще только созревало где-то далеко от нас… Брали и запасную одежду для маскировки – в ходу были выворотные куртки и плащи – каждая сторона другого цвета. При выходе из комнаты техников висело большое зеркало, перед которым проверяли, хорошо ли пригнана одежда, не торчат ли из-под нее провода или манипуляторы каких-либо «оперустройств».

В течение нескольких месяцев меня обучили пользоваться опертехникой. Необходимо было назубок знать расположение посольств и других иностранных представительств, подъезды и подходы к ним, прилегающие улицы и переулки, типовые маршруты передвижения дипломатов и интуристов по городу, наизусть – запретные для иностранцев зоны Подмосковья, линии метро, а в центре города – все основные проходные дворы.

Хорошо зная огромную сеть проходных дворов центра Москвы, можно перехватывать объект наблюдения не только пешком, но и в машине. Наблюдаемые, в свою очередь, используют «проходники» для отрыва от наблюдателей.

Автомобили «наружки» и их водители – «специальная песня». Слежка за объектом, передвигающимся в машине, требует от наблюдателей оставаться незаметными для него (и желательно для всех остальных), не нарушая при этом правил дорожного движения. Это почти невозможно; трудности наблюдения многократно возрастают, когда наблюдаемый знаком с методами обнаружения слежки и применяет их для отрыва от нее.

Слежка нередко бывает достаточно опасна: чтобы не «мозолить глаза» объекту наблюдения, «наружникам» приходится то далеко отставать, то, прячась от объекта, двигаться по параллельным улицам и переулкам, резко меняя скорость движения, проноситься проходными дворами, иногда выезжать на тротуары, «пролетать» на красный свет светофоров.

Поэтому обычные машины советских марок, конечно, не годились: от них легко уходили бы «форды», «шевроле» и «мерседесы» наших «клиентов» – сотрудников зарубежных резидентур в Москве.

В конце 50-х – начале 60-х годов «наружка» работала либо на «Волгах» со слегка усиленными двигателями, либо на любимых тогда всеми сыщиками «шестерках»; стандартные «Победы» – сейчас их, наверное, мало кто и помнит, оснащались шестицилиндровыми двигателями сначала от грузовиков ГАЗ, а позже – от роскошных по тем временам ЗИМов. Получался верткий, опасно быстрый гибрид, который легко брал с места 60–70 км в час, плохо «держал дорогу» – особенно зимой, и устрашающе грохотал при больших оборотах двигателя в тоннелях и под мостами.

От этой машины практически невозможно было оторваться; кроме того, за рулем сидели бывалые сыщики, которые периодически проходили специальные стажировки и, получая допуски для работы на спецмашинах, должны были накатать определенное количество учебных часов подобно летчикам, осваивающим новые типы самолетов. Некоторые из них имели практику работы за рубежом: лучшие (или те, у кого были подходящие связи) нередко работали водителями в резидентурах 1-го Главного управления – разведки за рубежом. Там они имели возможность почувствовать, что происходит «на другом конце веревки» – они сами становились объектами наблюдения.

Не знаю, как готовят таких водителей сейчас, но, когда при мне начинают спорить, кто лучше водит машину – таксисты, раллисты или каскадеры, я помалкиваю и делаю невыразительное лицо.

Я знаю, кто лучшие «драйверы» в мире.

Аварии и катастрофы были редки, но случались. Бывало, гибли не только сыщики, но и случайные люди, прохожие и проезжие…

Машины, конечно, были снабжены радиостанциями для связи с отделом, друг с другом и пешими сыщиками. В те времена рации и питание к ним весили довольно много, была и другая техника, которая применялась во время слежки за сотрудниками военных атташатов зарубежных посольств. Эти приборы регистрировали излучения наших военных объектов, и мы старались узнать, какими именно излучениями интересуются военные разведчики.

Чтобы закончить автомобильную тему (почти каждый «наружник» – автомобильный фанат) расскажу о машинах, которые мы получили в середине 60-х годов: стандартные «Волги» оснащались мощными восьмицилиндровыми двигателями от «Чаек» – мы так и звали их – «восьмерки». Разгонялась такая машина мгновенно, легко делала 150–170 км в час, но остановить ее порой бывало непросто: полностью снаряженная и заправленная, с пассажирами, она весила около Зтонн.

Я давно не слышу (шум от выхлопа опермашин не такой, как у всех остальных) этих автомобилей на улицах – наверное, придумали что-нибудь другое, а может быть, обходятся обычными «Жигулями»?

****

Как вообще люди попадают на работу в спецслужбы, особенно в такие секретные, «негласные» – как НН? Мой пример не типичен: воспитанный в семье чекистов, я и думать не мог о другой карьере, хотя довольно смутно представлял себе сущность оперативной работы, физические и моральные нагрузки и многое другое. Фильмы и книги о ЧК, в которых герои с правильными лицами и усталыми, но добрыми глазами после трудных борений с коварным, отвратительным врагом обязательно одерживали над ним верх, действовали на меня так же вдохновляюще, как и на многих моих сверстников. Работа казалась романтичной, знать о том, что для миллионов людей представляло лишь объект догадок, казалось почетным и возвышало в собственных глазах. Вообще сознание собственной исключительности, пожалуй, наиболее характерная черта (может быть, болезнь?) менталитета любого спецслужбиста. Часто она трансформируется в ощущение превосходства над окружающими, и с этого момента человек становится опасным для общества. К сожалению, далеко не все сотрудники секретных служб понимают это; далеко не все сохраняют способность взглянуть на себя «со стороны и сверху». К некоторым трезвое мышление приходит через долгие годы службы, другие так и выходят на пенсию, не усомнившись ни в чем ни на минуту. Но таких очень мало.

Была и еще одна причина моего поступления на службу в КГБ, осознанная мною, правда, позже.

Когда умер отец, наша семья – мама, двухгодовалый брат и я были сразу отброшены не в нищету, нет, но в опрятную, «достойную» бедность. Кое-что родители привезли «из заграниц» (в основном воспоминания), после отца остались скромные накопленьица, а на нас троих – 13-метровая комната в коммуналке, где, к счастью, соседи были достаточно уживчивы.

Я немало помнил о прежней жизни, например, в Германии, где родители работали после войны несколько лет; в то время я уже учился в школе и третий класс закончил там, в Дрездене. Мне хотелось вернуть нашей семье тот достаток, какой был при отце, хотелось видеть другие города и страны, и, конечно, принадлежать к Ордену.

Что касается карьеры как таковой, я, наверное, был поразительно нечестолюбивым офицером. Полковник в Москве после 33 лет службы – шишка небольшая.

С самого начала службы я заметил, что состав «наружки» делился на две группы – стариков и молодых. Я и несколько десятков моих сверстников попали на эту работу, не отслужив даже в армии. «Наружка» старела: многие были ветеранами войны, служившими в различных армейских разведывательных подразделениях. Война не дала им закончить даже среднюю школу, и для них организовали курсы, после которых экстерном можно было сдать экзамены на аттестат зрелости. Отработав дневную смену и еле волоча ноги от усталости, они тащились на вечерние занятия.

Мы посмеивались над стариками, но и побаивались их: они были старшими, наставниками, и мы во многом от них зависели.

Особенно нас интересовали те, кто воевал. Их не просто было «разговорить» – я еще тогда заметил, что по-настоящему хлебнувшие войны, как правило, не торопятся делиться воспоминаниями о ней…

Один из них, короткое время работавший в нашем отделе, кажется, Иван Николаевич, молчаливый, высокий, крепкий, лет 50-ти, держался одиноко, на базах и в отделе редко участвовал в общих разговорах. На одну из годовщин ЧК, 20 декабря, фронтовикам было приказано явиться на вечер при всех наградах, и, когда Иван Николаевич, оставив пальто в раздевалке клуба КГБ, направился в зал, все невольно остановились по стойке «смирно».

Такого «иконостаса» мне еще не приходилось видеть: помимо многих советских орденов и медалей, на груди фронтовика красовались и несколько иностранных, в том числе знаменитый польский крест «Виртути Милитари»…

За чем же охотятся сыщики НН?

Перед наружной разведкой немало задач. Того, кто дает задание бригаде «наружки», интересует многое и разное. Как ведет себя объект наблюдения вне дома и работы, с кем встречается? Ищет ли он за собой слежку, то есть опасается ли ее и уже тем самым подтверждает какие-то из имеющихся на его счет подозрений?

Установка связей объекта (скажи мне, кто твои связи, и я…) – штука непростая: нужно непременно «воткнуть связь в адрес», иначе говоря, убедиться, что лицо, встретившееся с объектом, пришло именно домой. Есть масса признаков, помогающих убедиться в этом: уверенно ли человек выбирает транспортное средство для поездки, в какой вагон метро садится, открывает ли дверь квартиры своим ключом и т. д. Рано утром на следующий день связь «выводят на работу», а иногда, если для этого есть основания, караулят и всю ночь. Личность человека устанавливается и по месту жительства, и по месту работы. Ошибки бывали крайне редки.

Именно «наружка» в свое время выявила опасного агента английской и американской разведок полковника Главного разведывательного управления Генштаба Министерства обороны Олега Пеньковского.

Мало того, что Пеньковский был кадровым разведчиком с солидным стажем и большим опытом оперативной работы, мало того, что родственные и служебные связи позволяли ему «снимать» интересную стратегическую информацию во время бесед и застолий с высокопоставленными покровителями, даже его «крыша», а он работал в ГКНТ – Государственном Комитете по координации науки и техники, позволяла передавать на Запад серьезнейший материал в течение долгого времени. По подсчетам западных экспертов, только фотокадров, сделанных «Миноксом», было передано около 5 тысяч. Полностью объем информации, предоставленной Пеньковским, по тем же подсчетам, составил более 10 тысяч страниц. Один из руководителей американской администрации заметил, что материалы, полученные ЦРУ от Пеньковского, «окупили все затраты на ЦРУ с момента его создания».

В одной из книг о Пеньковском, претенциозно названной «Шпион, спасший планету», утверждается, что информация, полученная от Пеньковского, послужила чуть ли не базой для выработки американской политики в период Карибского кризиса. Есть основания полагать, что она, эта информация, действительно, как пишут об этом исследователи, докладывалась ЦРУ президенту Кеннеди, и он знал о существовании в Москве этого суперагента.

Пеньковский встречался с английской разведчицей Анной Чизхолм, женой сотрудника посольства Великобритании в Москве, тоже разведчика, передавая ей материалы и получая задания.

Анна, молодая привлекательная женщина, сначала встречалась с Пеньковским во время прогулок со своими тремя детьми на Цветном бульваре – дети служили прикрытием для операций по обмену информацией и заданиями для агента.

Впоследствии встречи эти проходили в парадных московских домов. «Наружники» долгое время не придавали значения заходам Чизхолм в подъезды: Анна была на последних месяцах беременности и делала вид, что поправляет там чулки, чем немало смущала заходивших вслед за ней сыщиков.

Однажды молодой паренек, недавно пришедший в НН, обратил внимание на мужчину, выходившего из подъезда, в котором только что побывала Чизхолм. И надо же было такому случиться, что через некоторое время, когда за Чизхолм вела наблюдение та же самая бригада, тот же сотрудник опять увидел Пеньковского…

Чизхолм тут же «бросили» и полностью переключились на мужчину. Все остальное было, как говорят шахматисты, «делом техники».

Участь Пеньковского была решена именно в этот день.

Впоследствии я прочитал немало отчетов и учебной литературы по делу Пеньковского, и везде обстоятельства его выявления замалчивались: КГБ не хотел признавать, что победа была одержана благодаря не только целенаправленной работе, но и редкому стечению обстоятельств.

****

Тайниковые операции, вернее, их раскрытие – еще один из аспектов работы НН в те годы.

Зарубежным спецслужбистам, работавшим тогда в Москве, было довольно затруднительно поддерживать связь со своими агентами из числа советских граждан. Технические средства для мгновенной, почти не улавливаемой контролирующей аппаратурной связи с агентурой тогда еще только разрабатывались. Да и как передать по радио, например, чертеж или схему? Это стало возможным не так уж давно – компьютеры…

Ну а тогда тщательно подыскивались и подготавливались места для тайниковых операций; в этих тайниках оставляли инструкции или задания для агентов или извлекали из них готовые материалы – все это довольно подробно отражено в кино и литературе.

Обнаружить такой тайник, зафиксировать операцию по закладке или изъятию – дело почти безнадежное. Почти.

Связь – я это понял с годами службы в КГБ – вообще самое слабое звено в работе спецслужб, в любой операции. Оставить материал в тайнике, то есть выпустить его из рук даже на короткое время – большой риск. По этим материалам, если они попадают в руки контрразведки, как бы они ни шифровались, агента вычисляют. А «сюжеты», когда тайники обнаруживались случайно, бывали и у нас, и в США…

Поэтому часто, почти всегда, за тайником после закладки в него материала ведется наблюдение – не попадет ли «закладка» в чужие руки. Время между закладкой и изъятием обычно сокращается до минимума. Все это сводит возможности НН по раскрытию таких операций почти к нулю.

Тем не менее, НН выслеживало, фиксировало их и вражескую агентуру раскрывало.

За годы моей службы в «наружке» иностранные разведчики – в основном американцы – не раз «горели» на тайниковых операциях вместе со своей агентурой: в фильме и книге «ТАСС уполномочен заявить» с большой степенью достоверности показаны тайниковые операции агента «Трианон» – это настоящая кличка, данная ему американцами.

«Трианон», человек, близкий к верхам нашей номенклатуры, пользовался различными тайниковыми уловками. На изъятии одного из тайников «Трианона» была схвачена сотрудница ЦРУ Паттерсон, работавшая в американском посольстве в Москве.

****

Иногда между наблюдаемыми и наблюдателями образуется какая-то необъяснимая связь. Большим уважением у «наружки» пользовались разведчики-профессионалы из числа сотрудников посольств, бизнесменов и туристов.

Эти люди никогда не оглядываются, остановившись «завязать шнурок» (кстати, как я потом узнал, шнурки у американцев, например, никогда не развязываются – они специально делаются вощеными). Они не выглядывают из-за угла, не прячутся за колоннами Большого, не впрыгивают в вагон метро или электрички перед закрытием дверей. Они легко и классно водят свои изящные автомобили и не таращатся без конца в зеркало заднего вида, ежеминутно его поправляя. В нужный момент они просто исчезают, и упрекнуть их не в чем – виноваты в потере всегда сыщики…

«Моупинтур» – так называлась финско-американская туристическая фирма которая устраивала автобусные поездки для американцев по маршруту Хельсинки – Ленинград – Москва – Варшава. Автобусов было, по-моему, четыре: Х-1, Х-2, Х-3, Х-4… Юмор, заключавшийся в этих номерах, стал нам понятен не скоро.

Автобусы были красивые, мощные, окрашенные в бежевые и вишневые цвета. Туристы – в основном американские пенсионеры – старички и старушки в пестрых туристских нарядах, были чинные, спокойные, многократно промытые в различных дезодорантах и благовониях.

Перед нами поставили задачу: вести наблюдение за водителями-финнами и ни в коем случае не выпускать из виду сами автобусы – даже пустые. Что-то людям из «Дома 2» – так мы называли сотрудников контрразведки и разведки (она в те годы размещалась в хорошо всем знакомом здании на Дзержинке – теперь Лубянке) – было известно о «Моупинтуре», но, видимо, немного. Нас предупредили, что в числе туристов могут быть люди, либо связанные с ЦРУ, либо кадровые разведчики – работать с учетом этого обстоятельства было непросто.

В принципе, держать в поле зрения здоровенный, ярко раскрашенный автобус несложно, но не «мозолить» при этом глаза водителям и пассажирам – дело непростое. Наши опермашины порой устраивали настоящий балет вокруг моупинтуровских автобусов, стараясь оставаться незамеченными.

После поездок по городу водитель, отвезя туристов в отель, гнал автобус к ВДНХ, ставил его на платную стоянку, тщательно запирал все двери и отправлялся в тот же отель. Ночью мы за автобусами не наблюдали…

Так продолжалось несколько лет (именно лет, а не зим, поездки были летними). Результатов не было никаких, азарт ослабевал, мы становились все более невнимательными.

Наконец, задание было прекращено, терпение в «Доме 2», видимо, иссякло.

Спустя год или два мы узнали, что на Минском шоссе, где-то под Смоленском, один из «Моупинтуров» попал в катастрофу и разбился вдребезги, погибли люди.

Во время осмотра обломков под сиденьем водителя был обнаружен тайник, оборудованный для длительного и комфортабельного пребывания в нем одного человека.

Кого вывозили или ввозили в СССР или Польшу «Моупинтуры»?

Мы ничего не добавили к тому, что знали люди из «Дома 2». Трудно себе представить, чтобы ввезти и вывезти из нашей страны человека было так просто. Ведь граница была на замке…

Много лет спустя машина, в которой находилась небольшая советская делегация, пересекала границу между двумя европейскими странами. Остановились около домика пограничников страны, которую мы покидали (заставой этот домик никак нельзя было назвать – весь пряничный такой), и я, собрав паспорта коллег, попросил пограничника проставить штампы о выезде из страны. Мимо проезжали машины с номерами многих стран, не останавливаясь.

Похлопав белыми ресницами, пограничник с некоторым трудом понял, что от него требуется (советские паспорта он видел впервые и обрадовался возможности пополнить опыт суровой службы), с трудом нашел в письменном столе какой-то штампик, и наш выезд был, слава Богу, зарегистрирован.

Пограничник вышел проводить меня до машины. Прямо перед нами, на другой стороне моста, начиналась другая страна, и я увидел, что в «том» пограничном домике не горел свет (был вечер).

– А где же «те»? У кого мы поставим штамп о въезде?

– Так сегодня же воскресенье, они там работают до восьми, – завистливо вздохнул «этот» пограничник.

Это одно из моих самых ярких впечатлений о пересечении границ – а сколько же я их пересек! Кстати, в обеих странах было и есть что охранять…

****

Задумывались ли мы тогда о роли КГБ в жизни страны, о социальном смысле нашей работы?

Существовала и другая «наружка» – 7-е Управление КГБ, которое вело слежку за советскими гражданами. Слова «диссидент», «правозащитник», «инакомыслящий» тогда не употреблялись или просто не были известны в нашей стране. Объектами «семерки» были валютчики, фарцовщики, крупные преступники, разработку которых не доверяли МВД, и все чаще и чаще – «антисоветчики».

После нескольких лет моей работы в НН УОДК объединили с «семеркой». Нас стали тоже, хотя и редко, использовать в слежке за соотечественниками. Крымские татары, представители окололитературной среды, такие «антисоветчики», как Якир, Григоренко, поэт Леонид Губанов, стали объектами слежки нашего отдела.

Мы понимали, что «разящий меч революции» уже не в первый раз со скрипом поворачивается внутрь страны.

Что бы нам ни рассказывали на инструктажах о новых объектах, желания «топать» за согражданами не было, насколько я помню, ни у кого из бывшего УОДК, а «семерочники» – особенно на первых порах – с нами особенно не откровенничали. Нашими объектами стали плохо одетые, задерганные и озлобленные люди, пытавшиеся добиться справедливости и найти правду в стране, где ни того, ни другого нет до сих пор.

 
Я парень из «семерки», гоняю на «восьмерке»,
Мне наплевать не тех, кто в «Доме 2»…
Я воротник – повыше, а кепочку – пониже,
Чтоб слишком не торчала голова.
 

Это куплет из песенки о «наружнике» Стаса А., в прошлом тоже сотрудника НН. Жизнь ломала его с рождения – безотцовщина, нищета, мама Стаса работала на Ваганьковском кладбище. Там же они и жили в казенной халупке недалеко от входа – сейчас ее уже нет. Стас был талантлив – умница, романтик, поэт, художник, актер самодеятельного театра. Таких ярких людей в «наружке» можно было по пальцам пересчитать, да и где их много-то встретишь?

Дружбой со Стасом я очень дорожил и гордился, она продолжалась много лет, пока водка не выбила его из колеи…

Вообще в «наружке» пили многовато – работа тяжелая, и некоторым казалось, что водка помогает легче ее переносить.

Песенка Стаса отражала своеобразный эпатаж «наружников», мы всегда понимали, что являемся вспомогательной, низовой службой и нередко ощущали нечто вроде комплекса неполноценности.

Насколько мы разбирались в происходившем вокруг нас? Шел год, когда Хрущев пообещал, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Стасик откликнулся стихотворением (привожу по памяти):

 
Однажды в далекой-далекой стране,
Где вовсе бывать не счастливилось мне,
Хан трижды великий со сворою слуг
С указом в народ обращается вдруг.
В Указе все блага – хоть в рай не ходи,
И ждать их недолго – лет сто впереди…
Но только чтоб люди трудились пока,
Чтоб в бешеном ритме потели бока.
Чтоб снова на мысли и чувства – запрет,
Чтоб не было правды, как щас ее нет…
То было в далекой, далекой стране,
Где вовсе бывать не счастливилось мне.
 

А это мое любимое:

 
Долго терпела наша рука
Дутых вельмож и царя-дурака…
Ахнул народ и качнул кулаком —
Царь и вельможи – с копыт кувырком!
Думал народец, собою гордясь:
Будет заступой Советская власть!
Землю поделим, белых побьем —
Наши к победе пришли с Октябрем!
Но прозвучало в октябрьскую медь:
«В лучшее верить – так надо терпеть…»
Кровью и потом давился мужик:
«Ладноть, потерпим, я сроду привык…»
Годы катились, гремела война…
Многих убили – не счесть имена.
Снова звучит, как в октябрьскую медь:
«В лучшее верить – так надо терпеть…»
 

****

Спецслужбисты, а особенно «наружники», видят улицу, да и вообще все вокруг, не так, как остальные люди. С годами это восприятие окружающего становится почти машинальным. Незнакомая машина в привычном переулке, человек, который вроде бы читает газету, женщина в будке телефона-автомата что-то говорит в трубку – или в микрофон «уоки-токи»? Одновременно она внимательно наблюдает за подъездом дома напротив…

Иногда возникает какое-то психополе: не видишь ничего примечательного, а чувствуешь – ты под присмотром. Все это совсем не так, как в кино или в детективах, когда наблюдаемого-профессионала сам факт наблюдения за ним не очень волнует: ведь операции с тайниками, встречи с теми, кого нужно беречь от слежки, происходят не каждый день. Даже наоборот, именно отсутствие «наружки» иногда настораживает так же, как следящих настораживают перемены в поведении «объекта».

У одних такое восприятие действительности со временем притупляется, у других остается на всю жизнь и преследует их даже тогда, когда все эти «игры» по разным причинам заканчиваются.

До конца своих дней многие из нас вскакивают ночью в постели, вновь переживая многолетней давности азарт или страх.

Некоторые в такие моменты умирают.

Некоторые им завидуют, ведь смерть во сне – подарок богов.

****

Все знают, что такое арест, но мало кто знает, что такое «съемка», негласное задержание, когда по разным причинам объект слежки нужно «снять» таким образом, чтобы об этом не знали его близкие, друзья, коллеги по работе. «Снимают» и своих, и иностранцев. Стараются для этого подбирать малолюдные места, но случается и выдергивать человека из толпы. Занимаются «съемкой» имеющие в этом деле опыт сыщики, физически очень крепкие. За редким исключением все происходит мгновенно, в крайнем случае, прохожие могут заметить, как два человека помогают третьему сесть в машину, а он то ли нездоров, то ли нетрезв. Однажды немцу из ФРГ удалось вскрикнуть… Тут же захлопали дверцы, и машина, не торопясь, двинулась по улице.

«Объектов» увозили для бесед с людьми из «Дома 2», бывало, везли прямо на Дзержинскую площадь, в «Дом». Рассказывали, что с теневиками-миллионерами, которыми занимался КГБ, при въезде в ворота «Дома» случалась медвежья болезнь.

Милицейских арестов они уже тогда боялись не очень…

Лето 1960 или 1961 года – яркий, солнечный день. Мы двигались двумя бригадами за каким-то очередным «антисоветчиком» и имели задание «снять» его для доставки в «Дом 2».

Сыщики шли за объектом, конечно, не кучей, а растянулись в сеть, некоторые были впереди, подбирая удобное для «съемки» место, другие шли параллельными переулками, проходными дворами, поддерживая связь с машинами и друг с другом. Все это происходило в районе Чистых прудов, который я знал неплохо. По радио сказали, что объект движется в сторону большого проходного двора, где я в этот момент находился. Решив не попадаться ему лишний раз на глаза, я направился в ближайший подъезд, около которого вели неторопливую беседу сидевшие на лавочке старушки.

Из залитого солнцем двора я быстро вошел в совершенно темный подъезд и… сразу же полетел вниз. Это произошло так внезапно, что я не успел не то что сгруппироваться, собраться в комок, а просто не понял, что случилось. Удар при «посадке» был страшный (летел с высоты примерно 5 метров и упал на груду камней). Долго не мог дышать – «дыхалка» была отбита.