Текст книги "От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964–1994"
Автор книги: Джузеппе Боффа
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
Появляется новая привилегия: доступ к информации. Получение и распространение данных в СССР, особенно в 30-е годы, находилось в исключительном ведении правительства. В 60-70-х годах их распространение значительно расширилось, однако по-прежнему на основе определенных критериев, установленных сверху. Больше людей получили на это право, но их отбор основывался на иерархии.
Официальное агентство – ТАСС – теперь публиковало не только новости, подвергшиеся цензуре, оно выпускало в свет и другие бюллетени, все более богатые информацией разного рода, но предназначенные по-прежнему для все более узкого круга людей. Издательство «Прогресс» переводило и печатало на русском языке иностранные книги, которые не продавались и изымались у тех, кто привозил их из-за границы без разрешения. Но эти пронумерованные и учтенные переводы выдавали читать лишь избранным, включенным в «специальный список». В библиотеках, даже самых известных, были закрытые для широкой публики отделы, так называемые спецхраны, куда имели доступ только научные работники, получавшие специальные разрешения[212]212
The Medvedev Parers. – P. 253-353; Medvedev R. La democrazia socialista. – P. 245-246; Черняев A.C. Указ. соч. – С. 183. Книги автора до 1990 года имели ту же судьбу: копия такого «секретного» издания сохранилась в его библиотеке.
[Закрыть]. Но даже такие ограниченные источники информации, предназначенные в основном для руководителей, были полезны, поскольку через них хотя бы на уровне правящих групп распространялись прежде запрещенные сведения. Даже высшие руководители имели возможность только таким образом ознакомиться с анализом советского общества и историческими исследованиями, написанными за пределами СССР. Для них это был шаг вперед. Для остальных – оскорбительная дискриминация.
С другой стороны, надзор за информацией в обстановке, когда ее распространение увеличивалось в геометрической прогрессии, оказывался малоэффективным. Выезжающие за рубеж в любом случае получали доступ к информации. Люди, знающие иностранные языки, тоже могли получить ее. Иностранная коммунистическая печать приходила в СССР и была информационно богаче советской. Слушались зарубежные радиостанции. С момента вторжения в Чехословакию эти передачи глушились, особенно те, которые шли на русском языке, но это стоило больших денег и к тому же распространяемые этими станциями новости все равно доходили до той аудитории, которой они были адресованы. В общем, система сделалась столь запутанной, сколь и бесполезной.
Дискриминация в плане распространения информации усугублялась той многозначительностью, которую сохраняла секретность в советском быту. Любое государство определенную часть своей деятельности держит в секрете. Но еще со времен Сталина засекреченность в СССР была раздута сверх всякой меры. Были секреты государственные, партийные, экономические, военные, и все они распространялись на большую часть жизни. Развилась, как говорят, мания. Цель секретности заключалась в том, чтобы скрыть, особенно от заграницы, но также и от собственных граждан, внутренние недостатки, которые, как мы видим, имелись во всех областях и делали Советский Союз более уязвимым, чем можно было предположить в отношении «сверхдержавы». Однако скрывать удавалось все труднее. За границей в эти годы получали все более ясное представление о советском обществе. Многие страны обзавелись специальными средствами для этого. Становилось понятно, что секретность – скорее признак слабости, нежели силы[213]213
Сахаров А.Д. Указ. соч. – С. 123.
[Закрыть], и если секретность наносила вред, то от нее прежде всего страдали советские люди.
Секретность привела к разделению общества на «отсеки», которым трудно было общаться друг с другом. Отсюда возникали трудности даже при проведении переговоров по разоружению с иностранными державами. Советские военные представители, почитавшие себя ревностными хранителями имевшейся у них секретной информации, упорно не хотели делиться ею со своими коллегами-дипломатами, не говоря уже о союзниках. Хотя потом эту же самую информацию они неизбежно должны были обсуждать со своими иностранными партнерами[214]214
Jaruzelski W. Op. cit. – P. 52; Kissinger H. Gli anni della Casa Bianca. – P. 422, 960.
[Закрыть]. Но наихудшими последствиями это оборачивалось для самой страны. Наиболее важные научные открытия, которыми могла гордиться советская наука, делались преимущественно в приоритетной области, в области обороны, либо так или иначе были связаны с военными интересами. Секретность, их окружавшая, была железной, поэтому использование подобных открытий в гражданских отраслях было сведено к минимуму, и во всяком случае они использовались в гораздо меньшей степени, чем это удавалось американским конкурентам[215]215
ХХIII съезд... – Т. I. – С. 79; XXIV съезд... – Т. I. – С. 80-82; Ахромеев С.Ф., Корниенко Г.М. Указ. соч. – С. 13; Rubbi A. Incontri con Gorbaciov. – Roma, 1990. – P. 86-87.
[Закрыть].
Тут затрагивается одна из самых глубинных структурных причин несостоявшейся научно-технической революции, породившей столько пагубных разочарований в советском обществе. Одним из опорных столпов этой революции было быстрое распространение информации. Нельзя было блокировать одно и преуспеть в другом. На это обращали особое внимание критики режима внутри страны. Немало тому примеров давала повседневная жизнь. Низкой была отдача от распространения копировальных аппаратов, так как доступ к ним был ограничен и строго регламентировался из опасения, что новые машины могут быть использованы для распространения «самиздата», как и происходило на самом деле. Под вопросом оказывались выгоды от растущих обменов с иностранными учеными, поскольку потом эти контакты ставились в зависимость от политических соображений или просто полицейских указаний. То же самое можно сказать и о допуске к специальным зарубежным публикациям, попадавшим к заинтересованным лицам, лишь пропущенным через цензурное сито[216]216
The Medvedev Parers. – P. 151-158.
[Закрыть]. Система телефонной связи, как и система коммуникаций в целом, была одной из самых отсталых, и по сравнению с Америкой разрыв в этой области был катастрофическим; при этом возможности исправить положение оставались ничтожными, если учесть, что даже в таких крупных городах, как Москва и Ленинград, по загадочным причинам не публиковались обычные справочники абонентов телефонной сети[217]217
Помимо многочисленных наблюдений автора точные данные можно найти в кн. Smith H. Op. cit. – Р. 482-483.
[Закрыть].
Единственным результатом научно-технической революции было увеличение числа научно-исследовательских институтов. Это явление было сопряжено скорее с социальными, нежели с производительными последствиями. В статистических данных, имевшихся в распоряжении Политбюро, указывалось, что число научных сотрудников составляет 6 млн. человек – цифра огромная, может быть, и искусственно раздутая (по крайней мере, так полагал Горбачев)[218]218
Gorbatchev M. Op. cit. – Р. 108.
[Закрыть]. Во всяком случае, считалось, что научных сотрудников в СССР гораздо больше, чем в США, по крайней мере вдвое больше. Однако диспропорция в результатах, судя хотя бы по числу полученных Нобелевских премий или признанных и проданных за рубеж патентов, была невероятной: 1 к 30 в пользу американцев[219]219
Шанин Г. Почему пробуксовывает советская наука?// Постижение. – С. 141-142; Afanasiev V.G. The Scientific and Technological Revolution: Its Impact on Management and Education. – Moscow, 1975. – P. 295-297; Daniels R.V. Op. cit. – P. 108; Medvedev R. La democrazia socialista. – P. 214-215.
[Закрыть] (не считая естественных наук и технологий). Что касается социальных наук, то здесь картина была еще менее утешительной. При этом едва ли можно установить, насколько это зависело от низкой производительности отдельных исследователей и насколько – от системы контроля, запретов, табу, мешавших их работе. В действительности одно влияло на другое.
В годы снижающейся социальной мобильности работа исследователя была скорее знаком отличия, привилегией, полученной благодаря престижной профессии. В этом – одна из основных причин раздутости исследовательского аппарата до чудовищных размеров. Наблюдалась миграция кадров в академические институты. Получение научного звания было важно даже с точки зрения политической или административной карьеры, являясь скорее неким свидетельством продвижения по социальной лестнице, нежели признанием научных заслуг[220]220
Шанин Г.// Постижение. – С. 164; Yanov A. La distensione dopo Breznev. – P. 246-247.
[Закрыть]. В кругах интеллигенции и в кругах самой партии зарождался, таким образом, новый, многочисленный и влиятельный социальный слой, пока еще связанный с официальной идеологией, практически невостребованный, хотя и прилично оплачиваемый, и все же недовольный, нередко испытывающий комплексы, особенно во взаимоотношениях с иностранными коллегами. Верность существующей политической системе, которая, что ни говори, его кормила, вытеснялась недовольством. В научных кругах более, чем где-либо, были чувствительны к срыву объявленной, но несостоявшейся научно-технической революции. Один из выдающихся представителей этих кругов оценил ситуацию на рубеже 70-х и 80-х годов как «катастрофическую»[221]221
Гинзбург В. Против бюрократизма, перестраховки и некомпетентности// Иного не дано. – С. 135-152; Yanov A. La distensione dopo Breznev. – P. 268-271; Velichov Y.// S.F. Cohen. K, vanden Heuvel... – P. 163-164.
[Закрыть]. Ощущение краха распространялось и среди других правящих или привилегированных групп общества, не исключая и самой коммунистической партии. Именно один из ее руководителей, не очень склонный к критике брежневского правительства, с горечью написал: «Развитые страны мира в семидесятых годах осуществляли переход к новому этапу научно-технической революции. Мы же ее проиграли». Этот же автор оценил это поражение как «фатальное» для «последующего развития страны»[222]222
Лигачев Е.К. Указ. соч. – С. 14.
[Закрыть]. Брежневское руководство многое поставило на карту: технологическое соревнование подавалось как один из аспектов «классовой борьбы между двумя системами»[223]223
XXIV съезд... – Т. I. – С. 63-64.
[Закрыть]. В него были вложены огромные средства. Брежнев лично, как мы помним, противопоставил косыгинским реформам концепцию экономики, «управляемой» по-прежнему из центра благодаря распространяющейся на всю территорию Советского Союза сети взаимосвязанных координаторов. Идея АСУ, или «автоматизированной системы управления», была выдвинута киевским академиком Глушковым и возглавляемым им институтом кибернетики. Десятки других научных центров работали над этим проектом, на него были затрачены многие миллиарды рублей, но все оказалось бесполезным. Во второй половине 70-х годов идея была негласно отложена в сторону[224]224
Там же. – Т. I. – С. 18; Бирман И.// СССР: внутренние противоречия. – № 1. – С. 47-50; Шанин Г.// Постижение. – С. 159; Лигачев Е.К. Указ. соч. – С. 39-40.
[Закрыть]. Поражение было, ко всему прочему, результатом неправильно выбранной начальной концепции технического прогресса. Но никто не отваживался признать это. Всеобщее разочарование из-за отсутствия сколь-либо ощутимых результатов выливалось в сомнение относительно дееспособности брежневской верхушки или, более того, «системы» в целом.
6. XXV съезд... – Т. I. – С. 78-79; Smith H. Op. cit. – P. 86.
V. Власть и диссидентство
Партия БрежневаПолитическая жизнь в брежневские годы тоже не была застойной. При том, что она не соответствовала эволюционному процессу и развитию общества, в ней были свои новшества. Они не миновали даже коммунистическую партию, олицетворявшую не только порядок руководства страной, но также главный, хотя теперь уже и не единственный центр политической деятельности.
Основными участниками возникшего в верхах противостояния, сведения о котором носили тогда смутный характер, стала группа руководителей, сделавших карьеру в комсомоле. Им, 40-50-летним, казалось, что близится их время. Брежнева они рассматривали как промежуточную фигуру. «Слишком торопились»[225]225
Медведев Р. Личность и эпоха... – С. 109-110, 121, 124; Шахназаров Г. Указ. соч. – С. 251-252; Karpinsky L.// S.F. Cohen, К. vanden Heuvel... – P. 290-291.
[Закрыть], – скажет потом Косыгин. Они внесли свою лепту в смещение Хрущева, и их участие во многом определило успех операции, поскольку они держали в руках контроль над политической полицией.
Главным деятелем группы был Александр Шелепин – пожалуй, самая загадочная фигура того периода. В середине 60-х годов он сосредоточил в своих руках огромную власть и, несомненно, рассчитывал захватить еще больше. В то время, особенно в среде интеллигенции, откуда, впрочем, он и сам происходил, о нем сложилось мнение как о «неосталинисте», стремящемся поставить общество «на место» путем самых авторитарных методов и склонном искать примирения с маоистским Китаем, даже если это повлечет новые столкновения с Западом. Но в этом портрете уже тогда чувствовалось влияние Андропова, почти сверстника и основного его соперника. Фактически если в чем-то политическая позиция Шелепина и отличалась от андроповской, то лишь требованием более жесткой дисциплины, большей эффективности, а в области внешней политики – стремлением акцентироваться на Китае[226]226
Литературная газета. – 1988. – 14 сент.
[Закрыть].
Умея маневрировать, Брежнев смог сделать так, что конфликты не приобрели слишком явной политической окраски. Люди из окружения Шелепина отстранялись от должностей скорее по рабочим, нежели политическим мотивам. Секретарь московской партийной организации Егорычев лишился своего поста в 1967 году в связи с арабо-израильской войной за критику той части военных мероприятий, которая касалась противовоздушной обороны столицы[227]227
Огонек. – 1989. – № 6; Медведев Р. Личность и эпоха... – С. 130-133.
[Закрыть]. Глава КГБ Семичастный был заменен за то, что в 1967 году не сумел воспрепятствовать бегству за границу дочери Сталина Светланы Аллилуевой[228]228
Там же. – С. 127; Voslensky M. Op. cit. – Р. 318-322.
[Закрыть]. Место Семичастного занял Андропов. Других незаметно передвинули на второстепенные должности, так что это не вызвало интереса за пределами самого узкого круга аппаратчиков. В ходе этих операций Брежнев так или иначе смог заручиться поддержкой и других старых и влиятельных руководителей, таких как Косыгин и Суслов. Шелепин был выведен из состава Политбюро и снят с основных постов в 1975 году, когда его политическое влияние давно уже ослабло. С его поражением целый отряд молодых претендентов постепенно был задвинут в угол, где и оставался долгие годы. Лишенное возможности естественного обновления, руководство партии и страны гарантировало себе стабильность, конечно завидную, но сопровождающуюся неуклонным старением.
Действия Брежнева, по крайней мере поначалу, не были вне дискуссий. Когда в 1969 году он начал публично критиковать положение дел в экономике, находящейся в компетенции Косыгина[229]229
См. предыдущую главу.
[Закрыть], эта критика еще вызывала протесты со стороны некоторых его старых коллег по Политбюро. Но Брежнев сумел показать, что он заручился поддержкой военного руководства, и противостояние, оставшееся, впрочем, в тайне, разрешилось в его пользу[230]230
Медведев Р. Личность и эпоха... – С. 145-148.
[Закрыть]. Этот эпизод знаменателен не только с точки зрения становления власти Брежнева. Второй раз в истории КПСС случалось так, что для достижения равновесия в верхах партии необходимо было заручиться поддержкой военачальников. Впервые такое произошло в 1957 году, когда маршал Жуков поддержал Хрущева в его борьбе против группировки Молотова. Спустя некоторое время Хрущев попытался поставить военных на место, отделавшись от того же Жукова[231]231
Boffa G. Storia dell'Unione Sovietica. – Vol. II. – P. 518-522.
[Закрыть]. Брежнев не имел подобных намерений да и не был в состоянии сделать то же. Хотя было бы преувеличением утверждать, что благодаря Брежневу военные были избавлены от опеки политической власти, сохранявшейся над ними в ходе всей советской истории. Верно, однако, и то, что обращение Брежнева за поддержкой к армии было свидетельством ее возрастающего влияния, приобретенного, впрочем, благодаря важности задач, выполняемых ею в области внешней политики СССР.
После этого эпизода в начале 70-х годов положение Брежнева на вершине власти стало еще более устойчивым. Он взял на себя руководство и внешней политикой: иностранные партнеры не замедлили отметить это обстоятельство[232]232
Brandt W. Memorie. – P. 210; Brandt W. La politica di un socialista. – P. 502-503; Nixon R. Op. cit. – Vol. II. – P. 435; Kissinger H. Gli anni della Casa Bianca. – P. 127, 662-665.
[Закрыть]. В 1971 году XXIV съезд КПСС засвидетельствовал его абсолютное преобладание в рамках коллегиального руководства. Однако при нем коллективные органы власти сохраняли не только формальное значение. Прежде всего это относилось к Политбюро ЦК КПСС, которое в годы правления Брежнева собиралось регулярно каждый четверг. Меняется, однако, сам облик Политбюро. Изменение становится явным в 1973 году, когда в этот ограниченный по своему составу орган (после XXIV съезда партии – 15 членов и 6 кандидатов в члены Политбюро) были введены главы трех министерств – иностранных дел, обороны и КГБ: Громыко, Гречко и Андропов. Случалось и раньше, что главы этих учреждений входили в Политбюро, но всегда как партийные деятели, а не по должностным обязанностям. На сей раз процедура была обратной: все они были выдвинуты именно как главы важнейших учреждений государства, в рамках которых каждый из них и отличился. Из политической олигархии Политбюро все более превращается в некий государственный орган.
Даже если последнее слово всегда было за Брежневым, Политбюро в годы его правления оставалось реально правящим собранием, с мнением которого ему приходилось считаться. Обсуждения здесь не были формальными, как на съездах и Пленумах Центрального Комитета. ЦК партии все больше становится похожим на партийный парламент, способный лишь ратифицировать решения, принятые в более высокой инстанции. С другой стороны, именно с XXIV съезда партии в 1971 году начинается серия брежневских съездов (XXV – в 1976 г. и XXVI – в 1981 г.) – грандиозных триумфальных парадов, лишенных политического содержания. В Политбюро же сохраняется реальное столкновение мнений. Но коллизии здесь происходили не столько по поводу перспектив политики, сколько в связи с запросами и предложениями крупных государственных структур и различных рабочих подразделений партии, выразителями которых были отдельные составляющие этого организма. Брежнев был верховным судьей, но он тоже должен был принимать во внимание баланс сил в этой инстанции, становившейся все более похожей на арбитражную и компенсационную палату для разрешения споров, возникающих при столкновении интересов.
Нечто подобное наблюдалось даже не столько в самом Центральном Комитете, сколько среди служащих его громадного аппарата, основного среди всех других аппаратов советского государства. Его отделы были отображением различных взглядов и требований. Между ними были немалые расхождения. Иностранные исследователи, используя заимствованный в западной социологии термин, описали это явление как соперничество между «группами давления»[233]233
См., в частности, Fagiolo S. I gruppi di pressione in URSS. – Roma-Bari, 1977.
[Закрыть]. Независимо от того, верно или неверно такое определение, важно, что споры между теми, кто стоял на различных позициях, никогда не выходили на уровень подлинной, достойной политической дискуссии. Они низводились до жесткого соперничества между бюрократическими группами, главным совокупным воплощением которых в какой-то степени выступало само Политбюро.
Однако процесс, развитию которого суждено было иметь наибольшие последствия, происходил вовсе не в центре государства-партии, а скорее на его периферии. Речь идет о все возрастающем влиянии секретарей обкомов. Эти малоприметные на сторонний взгляд люди неоднократно выступали на первый план советской истории именно по причине своего рода отождествления государства и партии. Так было на рубеже 20-х и 30-х годов, когда секретари обкомов играли роль основных зачинщиков сталинского «поворота», пока Сталин, увидев в их влиянии основную угрозу своей власти и своей политике, не сделал их объектом массовых репрессий[234]234
Boffa G. Storia dell'Unione Sovietica. – Vol. I. – P. 481-485, 582-584.
[Закрыть]. Они снова взошли на вершину власти при Хрущеве, старавшемся контролировать их, бичуя своей критикой и часто прибегая к заменам. Брежнев понял, насколько важна их поддержка, и умело воспользовался ею в момент смещения Хрущева. Секретари обкомов были вознаграждены за это, и брежневская стабильность была для них наиболее выгодной. Уверенные, что надолго останутся на своих местах, если не будут впутываться в крупные неприятности, секретари обкомов чувствовали себя хозяевами, обладающими широкой властью. За это они были благодарны Брежневу, многократно выражая на съездах признательность за «доверие к руководящим кадрам» и за «благоприятную атмосферу», позволяющую им «хорошо работать»[235]235
XXIV съезд... – Т. I. – С. 203, 352 и далее.
[Закрыть].
В совокупности секретари обкомов составляли самую влиятельную группу в ЦК КПСС[236]236
См. Н. Carrere d'Encausse. Op. cit. – P. 109-121.
[Закрыть]. Как показали события послесталинской истории, этот аппарат, пусть и не принимавший решений, а максимум их утверждавший, в случае более глубоких политических конфликтов призван был играть решающую роль, будучи если не в повседневных делах, то по крайней мере по статусу высшим органом партии-государства. Ни военные, ни дипломаты, ни хозяйственники, хранители идеологических ценностей, также представленные в ЦК, не были так многочисленны, как секретари обкомов. Конечно, было бы неверным полагать, будто одни они принимались в расчет. Были в Москве фигуры, обладавшие властью более значительной и менее подконтрольной. Один из наиболее впечатляющих, хотя и малоизвестных примеров тому – министр атомной промышленности Славский[237]237
Лигачев Е.К. Указ. соч. – С. 175-177.
[Закрыть]. Но даже такие влиятельнейшие лица весили меньше, нежели совокупность секретарей обкомов в рамках бескрайнего государства, где центральная власть, пусть авторитарная или даже деспотическая, не в состоянии держать в руках страну без сети своих представителей на периферии. Брежнев, сознавая их значение, заботливо взращивал своих областных секретарей. Он был очень внимателен в их выборе и продвижении. Он звонил им по меньшей мере раз в неделю, пусть даже для чисто формальных бесед[238]238
Об этом периоде правления Брежнева рассказывали автору сотрудники генерального секретаря партии.
[Закрыть] (занятие не из легких, если учесть, что речь шла о сотне человек; занятие, которое лучше всех прочих характеризует представление Брежнева о своей роли на вершине власти).
Уже в то время возвышение секретарей обкомов привлекло интерес наиболее внимательных западных исследователей и наблюдателей, которые тем не менее не уловили всей важности происходящего[239]239
Hough J.F. The Soviet Prefects. The Local Party Organs in Industrial Decision Making. – Cambr. (Massachusetts), 1969; Moses J.C. Regional Party Leadership and Policy-Making in the USSR. – N.Y., 1974; Hodnett G. The Obkhom First Secretaries//Slavic Review. – 1965. – № 4; Blackwell R.E. Career Development in the Soviet Obkhom Elite. A Conservative Trend//Soviet Studies. – 1972. – luglio.
[Закрыть]. «Советскими префектами» назвал их американский историк, с большим интересом изучавший это явление. Таким определением можно удовлетвориться лишь отчасти. Ведь речь шла не о простых чиновниках. Они могли быть хорошими или плохими, честными или коррумпированными, деспотичными или терпимыми, но в рамках советской системы они оставались политическими руководителями. Они руководили областями, которые если не по количеству населения, то по территории значительно превосходили большинство европейских государств. Их судьба, несомненно, зависела от умения поддерживать хорошие отношения с центральной властью, и прежде всего с Генеральным секретарем партии, но также и от сноровки в решении проблем во вверенных им областях. В конечном счете от них зависело управление на местах. Но все же секретари обкомов были не столько администраторами, сколько руководителями, которые должны были учитывать социальные реалии, экономические интересы, политические силы, проявляющиеся на территории их областей. Не случайно из их рядов вышли все главные участники жестокой борьбы, развернувшейся после Брежнева и Горбачева и разорвавшей СССР на части: это и Ельцин, и Лигачев, и Шеварднадзе и многие другие, вплоть до глав отдельных республик, на которые распался Союз.
Несмотря на унаследованную от Сталина чрезвычайную централизацию советского государства, местные руководители могли умом и хитростью обеспечить себе определенные возможности для инициативы, если не самостоятельность. Как расскажет потом один из них, делалось это под предлогом проведения неких «экспериментов», в то время разрешенных и даже в какой-то мере пользовавшихся поддержкой[240]240
Shevardnadze E. Op. cit. – P. 55-60; Eltsin B. Confessioni sul tema. – Milano, 1990. – P. 66, 69.
[Закрыть]. Пост секретаря обкома находился на скрещении требований верхов и реальных нужд страны: этим и определялось его значение. Большая часть времени и энергии руководителей этого уровня тратилась на то, чтобы выцарапать у центра финансовые средства, капиталовложения, строительные площадки, заводы, школы – все, что может быть употреблено для общественной пользы либо просто для престижа. Подчиненные Москве, но нередко страдающие от этой опеки, они, как это понял в свое время Сталин, представляли собой, кроме прочего, потенциальный источник противостояния. Среди секретарей обкомов росло недовольство московской бюрократией. Для определения чиновников Центрального Комитета партии секретарями обкомов использовался (причем не менее, чем московской интеллигенцией) пренебрежительный термин «аппаратчики»[241]241
Лигачев Е.К. Указ. соч. – С. 30.
[Закрыть]. Эти симптомы не могли не обращать на себя внимания, поскольку они развивались при увеличении числа тех, кто так или иначе был вовлечен в управление государственными делами. Как тогда было подсчитано, речь шла о миллионах, что позволяло без преувеличения говорить об определенном «распространении» и даже «социализации» власти, от чего недемократический характер ее становился еще более вопиющим[242]242
Медведев Р. Советский Союз перед началом новой эпохи// СССР: внутренние противоречия. – № 7. – С. 132; Васильев Д. Коалиция надежды// СССР: внутренние противоречия. – № 8. – С. 153.
[Закрыть].
Эти явления, хотя и наблюдались повсеместно, приобретали особое значение в союзных республиках СССР. Последние, несмотря на все ограничения их реальной власти, представляли собой нечто большее, нежели просто области России. Речь шла о структурах, где народы приобретали опыт в организации собственного государства. Безусловно, опыт, сведенный к минимуму, но для большинства народов это был первый опыт такого рода в их истории. В соответствии с установившейся и соблюдаемой традицией секретари союзных республик принадлежали к основной народности – той, что давала наименование республике. Зарубежные исследователи недооценили значение этого обстоятельства, делая упор на то, что второй секретарь (заместитель) почти всегда был русским. Это тоже верно. Но все же русский оставался всегда в положении подчиненного. Почти никогда не случалось, что он становился первым[243]243
Н. Carrere d'Encausse. Op. cit. – P. 160-161, 164-167.
[Закрыть].
Конечно, никто не рисковал бросать вызов центральной власти Союза. Но наиболее ловкие из местных руководителей все равно пытались очертить собственную сферу самостоятельности, не вступая в конфликт с Москвой. Нередко им удавалось, со знанием дела лавируя между этническими группами, кланами и власть имущими магнатами республики, формировать собственную, независимую базу поддержки. Важным рычагом в достижении этой цели было использование патриотических чувств, обращение к истокам истории, к национальным обычаям[244]244
Shevardnadze E. Op. cit. – P. 56, 64-65.
[Закрыть]. В качестве наиболее известного примера можно указать на грузина Шеварднадзе, обнаружившего в этом плане большие способности[245]245
Наиболее умело выкраивали себе самостоятельное пространство как раз те, кто в своих выступлениях не скупился на похвалу и дифирамбы центральной власти и русскому народу. Узбек Рашидов говорил в Москве о «русском народе, старшем брате и верном друге». Клялся, что «наши народы слились навсегда в единый союз с русским народом [...] вечный и нерушимый, мощный и непобедимый» (XXIV съезд, т. I, с. 198). Шеварднадзе, используя еще более возвышенный язык, заверял, что «для нас настоящее солнце взошло не с востока, но с севера, из России» (XXV съезд, т. I, с. 187).
[Закрыть].
Факты такого рода не могли не сказываться на советской национальной политике. Проблемы отношений между различными нациями сопутствовали политической жизни со времен революции. Советский Союз всегда был сложным организмом, где сосуществование различных народов постоянно ставило нелегкие задачи. После развала Союза в начале 90-х годов его нередко станут представлять как образование искусственное и насильственное[246]246
О столкновении различных концепций и о противоречиях, обнаружившихся по этому поводу между Лениным и Сталиным, см. Boffa G. Storia dell'Unione Sovietica. – Vol. I. – P. 205-214.
[Закрыть]. Концепция «империи», к которой многие сводят дело, все же не отражает полностью всей проблемы существования Союза. Если уж говорить об империи, то единственно возможным в какой-то мере сравнением (по разным соображениям и в первую очередь в силу монолитности территории) было бы сравнение с владением Габсбургов[247]247
Гефтер М. Указ. соч. – С. 33; Zubov A. Distinctive Features in the Multinational Nature of the USSR and the Problem of Political Representation of Nationalities// Annali Feltrinelli, anno XXVIII. – Milano, 1992. – P. 53-54; Lieven D. Empires, Russian and other// Ibid. – P. 97.
[Закрыть], чей распад оставил проблемы, в большой мере не решенные и 80 лет спустя. Использование термина «империя», скорее политического, нежели аналитического, делает менее очевидной сложность конструкции, предполагая «предварительно заданную схему». Между тем такая схема скорее извращает, чем проясняет смысл событий. Именно в этой сложности и заключались причины, делавшие столь трудной задачу достижения сбалансированности советской национальной политики[248]248
Shevardnadze E. Op. cit. – P. 39.
[Закрыть].
Сбалансированность, всегда отличавшаяся ненадежностью, в 70-е годы, во времена Брежнева, стала исчезать окончательно. Чтобы понять это, как и многие другие явления, следует неоднократно обращать внимание на растущее несоответствие правительственной политики требованиям общества. Если и был дан ответ на вновь возникающие вопросы в отношениях между различными национальностями СССР, то он был похож, скорее, на забегание вперед. Уже в начале 70-х годов Брежнев заявил, что в СССР родилась «новая историческая общность» – советский народ, где национальности Советского Союза сливались в «монолитное единство». Этот оптимистический прогноз скорее скрывал правду, а не смотрел ей в лицо и потому порождал неоправданные решения. Так, в 1972 году Брежнев заявил, что выравнивание уровней развития отдельных республик стало фактом, и провозгласил, что отныне капиталовложения могли проводиться из соображений общей экономической целесообразности. Однако положение дел было иным, и по прошествии менее чем десяти лет пришлось столкнуться с неравномерностью уровней социального развития различных областей страны[249]249
XXIV съезд... – Т. I. – С. 101; XXVI съезд... – Т. I. – С. 75; Брежнев Л.И. О пятидесятилетии Союза Советских Социалистических Республик. – М., 1973. – С. 55; Материалы XXVI съезда КПСС. – М., 1981. – С. 54.
[Закрыть]. В 1977 году при обсуждении новой советской конституции Брежнев был вынужден поубавить пыл своих коллег, вознамерившихся было отказаться от всего того, что позволяло сохранять различия между республиками и нациями на пути к созданию единого, унитарного государства. Эти опасные проекты неизбежно привели к неосмотрительным политическим действиям.
