Текст книги "От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964–1994"

VI. Геронтократия

В середине 1976 года Брежнев перенес тяжелейший инфаркт. Состояние его здоровья давало повод для беспокойства начиная по меньшей мере с 1971 года[313]313
  Brandt W. La politica di un socialista. – P. 492.


[Закрыть]. На Хельсинкской конференции в 1975 году как ее непосредственные участники, так и сторонние наблюдатели замечали, что глава советского государства был нездоров. После 1976 года Брежнев стал резко терять свои способности к работе, хотя и оправился после инфаркта. Он все еще встречался с главами иностранных государств и правительств, но был уже не в состоянии проводить важные переговоры или беседы, ограничиваясь зачитыванием предварительно составленных текстов[314]314
  Ахромеев С.Ф., Корниенко Г.М. Указ. соч. – С. 39-40.


[Закрыть]. С этого времени в течение шести лет во главе СССР стоял физически неполноценный человек. В нормальной ситуации такой непорядок достаточно легко можно было бы устранить, но он стал для Москвы 70-х годов роковым. Он как зеркало отражал прогрессирующий кризис страны и стремительную деградацию ее правительства.

В самые напряженные моменты Брежнев уже не мог работать более шести часов в день даже с перерывами на основательный отдых. В пятницу он уезжал из Москвы до конца недели. Два раза в год генсек брал длительный отпуск и проводил его на юге страны. Функционирование государственных учреждений было отрегулировано в соответствии с его возможностями. Заседания Политбюро и Секретариата партии стали краткими, поспешными, формальными: один-два часа максимум, не столько для решения вопросов, сколько для того, чтобы зафиксировать ранее принятые решения. Национальная политика в наиболее значительных проявлениях была доверена отдельным узким группам руководителей: внешние дела и оборона – триаде Андропова, Громыко, Гречко (после смерти маршала Гречко его место занял Устинов): экономика – Косыгину и Мазурову; идеология и вопросы партии – триумвирату в составе Суслова, Пономарева, Зимянина[315]315
  Там же. – С. 15, 32; Лигачев Е.К. Указ.соч. – С. 17. Свидетельство Горбачева в кн. Черняев А.С. Указ. соч. – С. 234.


[Закрыть]. Все остальные лишь одобряли их решения. В результате отсутствовала не только общая программа советской политики, но и просто эффективное ее координирование.

Наиболее разумным решением была бы замена генерального секретаря. Но именно этого, казалось бы, в любом случае наиболее естественного выхода из положения тщательно избегало Политбюро из опасения нарушить сложившееся вместе с брежневской стабильностью равновесие на вершине власти. Олигархи, фактически сверстники Брежнева, предпочитали скорее управлять страной при больном главе государства, нежели допустить мысль о политической борьбе, которую вызвало бы его отстранение. Так олигархия превратилась в геронтократию, и за этой «эволюцией» саркастически наблюдали как изнутри страны, так и за рубежом. Средний возраст членов Политбюро, на момент смерти Сталина составлявший 55 лет, во времена смещения Хрущева – 61, в 1980 году перевалил за 70 лет; в Секретариате средний возраст составлял 67 лет, среди основных членов правительственной команды – 68 лет. Люди в возрасте менее 50 лет практически отсутствовали. Аналогичный процесс, хотя и в более умеренных пропорциях, наблюдался и в других органах государства-партии, например в Центральном Комитете партии и среди первых секретарей обкомов[316]316
  Bialer S. Op. cit. – P. 82-84; Carrere d'Encause. Op. cit. – P. 118; Gorbaciova R. lo spero. – Milano, 1991. – P. 132.


[Закрыть]. В руках этих пожилых и одряхлевших руководителей находилась вторая «сверхдержава» мира, которой как раз в это время надлежало бы решать кардинальные проблемы.

Так происходила деградация целого поколения дряхлевших руководителей, удивлявших мир своим политическим долголетием: приведенные к власти Сталиным во второй половине 30-х годов, они и 40 лет спустя еще удерживали свои позиции. Именно это делало трагической проблему преемственности, чего, вероятно подсознательно, боялись коллеги Брежнева. Речь шла не о простой замене одного секретаря другим. За плечами высших руководителей страны стояло не одно, но два поколения, проталкивавших своих возможных кандидатов на все ответственные посты в ожидании момента, когда будет производиться смена руководства. Рядом с Брежневым не было никого, кто мог бы не то чтобы решить, а просто сформулировать проблему. Только в 1978 году в Москву был переведен секретарь обкома в возрасте «всего» 47 лет: Михаил Сергеевич Горбачев. И этого было достаточно, чтобы личность Горбачева начала привлекать к себе внимание.

Кризис обозначился к концу десятилетия, когда резко ухудшилось положение в области сельского хозяйства и продовольственного снабжения. Деревня продолжала висеть свинцовой гирей на ногах советской экономики, Некоторое оживление, наблюдавшееся во второй половине 60-х годов, продолжалось недолго. В 1971 году на съезде партии один из делегатов почувствовал себя вправе заявить: «Тяжелые времена прошли». Но это была иллюзия. Уже в следующем году собранный урожай обманул все надежды. Спад повторился и в 1975 году[317]317
  XXIV съезд... – Т. I. – С. 205; XXV съезд... – Т. I. – С. 93.


[Закрыть]. Советское сельское хозяйство продолжало страдать от свойственных ему хронических неурядиц, и главное, несмотря на предсказания, ему никак не удавалось встать на ноги. Четыре года подряд, начиная с 1979 года, плохой урожай чередовался с посредственным. Чтобы удовлетворить внутренние потребности страны, необходим был импорт. Но в конце десятилетия стали также ухудшаться перспективы роста энергетической промышленности, откуда исходили основные источники финансирования закупок за рубежом[318]318
  Bailer S. Op. cit. – P. 287-289.


[Закрыть]. Начала расти внешняя задолженность.

Этот, неизвестно который уже по счету, сельскохозяйственный кризис представлялся тем более обескураживающим, что наст после десятилетия щедрых финансовых вложений. В сельское хозяйство было инвестировано 230 млрд. рублей; сумма, может быть, достаточная, но, во всяком случае, превышающая выделенные на цели средства за весь предшествующий период советской истории. Деньги были вложены в мелиорацию, орошение, в использование современных химических удобрений, расширение автопарка. Однако достигнутое в результате увеличение объема производства не ее составило даже 1,5% в год, что было гораздо ниже показателей роста городского населения и роста спроса[319]319
  XXV съезд... – T.I. – C.73-74; СССР: внутренние противоречия. – № 7. – С. 125.


[Закрыть]. Даже эти огромные капиталовложения не смогли выправить структурные перекосы советской деревни: было подсчитано, что примерно треть сельскохозяйственной продукции терялась из-за непригодных условий хранения, и недостатка хороших дорог, из-за простой халатности[320]320
  Черняев А.С. Указ. соч. – С.40.


[Закрыть]. Еще труднее было справиться с проблемами, которые создает природа, так как эрозия почвы, действие ветров или вод, издавна затруднявшими развитие интенсивного сельского хозяйства на русских, украинских и казахских равнинах[321]321
  Ключевский В.О. Указ.соч. – T.I. – С. 36-39.


[Закрыть].

В 70-х годах усилилось массовое переселение из деревни в город Крестьяне дождались справедливости: в 30-е годы Сталин лишил их паспортов, теперь паспорта были им выданы снова и сельские жители получили большую свободу передвижения. Однако условия жизни в деревнях почти нисколько не улучшались и, вопреки многочисленным обещаниям, никак не приближались к городским. Поэтому продолжался исход из деревни. Само по себе это явление не стоило расценивать как сугубо отрицательное, поскольку по сравнению с более развитыми странами в советском сельском хозяйстве наблюдался переизбыток рабочей силы. Однако из деревни уходили самые молодые и сильные, оставляя менее способных к работе. Брежневское руководство не нашло ничего лучше, как в очередной раз усилить огосударствление деревенских хозяйств, все более преобразуя колхозы, которые, по крайней мере формально, оставались кооперативными предприятиями, в совхозы[322]322
  Заславская Т.// Иного не дано. – С.21; Собчак А. Указ. соч. – С. 212.


[Закрыть]. Напротив, попытки стимулировать более производительный сельский труд за счет предоставления автономным трудовым коллективам большей автономии находили поддержки. Таким решениям противостояли не только идеологические предрассудки, но и неприятие более пассивной инертной части крестьянства[323]323
  По этому вопросу см. Yanov A. The Drama of the Soviet 1960s. A Lost Reform.


[Закрыть].

Трудности сельского хозяйства сказались на продовольственом снабжении города. Оно всегда оставляло желать лучшего в том, что касалось качества и ассортимента. Тем не менее количество потребляемых продуктов питания постоянно увеличивалось. На рубеже 70-х и 80-х годов еще более увеличились трудности, связанные с продовольственным обеспечением. Даже в городах с относительно хорошим снабжением выбор продуктов в магазине был невелик, запасы их быстро истощались, цены на свободном рынке взлетали, некоторые продукты надолго исчезали с прилавков. Обеспокоенные горожане начинали скупать и складывать про запас все, что могли достать. Поговаривали о грозящем продовольственном кризисе. Такое случалось в советской истории не однажды, и если прежде это явление всегда говорило о приближающемся политическом кризисе, то и теперь не было причин надеяться, что кризис не повторится.

Рассмотренные в предыдущих главах взаимопереплетающиеся проблемы во второй половине 70-х годов постепенно, но неумолимо обострялись. Поэтому в 1979 году вернулись к более облегченному варианту экономической реформы, предлагавшейся Косыгиным в середине предшествовавшего десятилетия. Но эксгумация похороненной реформы прошла без особой подготовки и обсуждений, как одно из тех постановлений, на которые люди обращали теперь уже мало внимания. Никто не задался вопросом, почему эта реформа осталась нереализованной 15 лет тому назад. Вновь принятое решение о реформе принесло еще меньше результатов по сравнению с прежним[324]324
  Правда. – 1979. – 29 июля; Селюнин В.// Иного не дано. – С. 192-193; Сухавский М. Проблема субъекта в хозяйственной деятельности// Постижение. – С. 490-491.


[Закрыть].

Некоторые тревожные симптомы почувствовались и в отношениях между различными национальностями Советского Союза. Театром наиболее серьезных событий стала Грузия, которая (из союзных республик) всегда наиболее упорно отстаивала свою национальную самобытность. В череде сменяющихся республиканских конституций советской эпохи грузинский язык всегда признавался «официальным языком государства». В 1978 году при пересмотре этого основного закона Грузии для приведения его в соответствие с новой конституцией СССР пункт относительно грузинского языка в первом проекте был упразднен. Это сильно обострило обстановку. Толпы манифестантов выплеснулись на улицы Тбилиси, и в результате отмененный пункт конституции был восстановлен высшим тогда руководителем республики Эдуардом Шеварднадзе. Правды ради стоит отметить, что позднее, в лучшие времена, Шеварднадзе рассказал, что получил в тех трудных обстоятельствах поддержку Брежнева, несмотря на сопротивление Суслова. Здесь следует добавить одну деталь, подчеркивающую извечную сложность внутриэтнических отношений в СССР. При каждой вспышке грузинского национализма всегда наблюдалась ответная реакция населяющих Грузию народов других национальностей. Так происходило и в 1978 году, когда в той части Грузии, где находилась автономная республика Абхазия, прошли манифестации с требованием отделения от Грузии и перехода к России. Москва была вынуждена срочно послать одного из своих руководителей, чтобы убедить абхазцев отказаться от своих притязаний[325]325
  Ronald Grigor Suny. Georgia and Soviet Nationality Policy// The Soviet Union since Stalin. – P. 218-222, 225 n. 64; Shevardnadze E. Op. cit. – P. 63-65.


[Закрыть].

Признаки деградации во внешней политике наблюдались не менее, чем во внутренней. Частично они проистекали из-за ошибок в расчетах советских руководителей. Хельсинкское совещание и его Заключительный акт явились несомненным успехом дипломатии СССР, равно как успешным можно было рассматривать и весь процесс разрядки. Но Москва переоценила значение этого успеха. В феврале 1976 года на XXV съезде КПСС Брежнев с неоправданной эйфорией представил картину мирового развития. Капитализм был охарактеризован как «общество, лишенное будущего», а «сообщество» социалистических стран – как «наиболее динамичная сила мира». В социалистических странах нарастал «революционный процесс», в то время как Запад барахтался в «кризисе», который Брежнев сравнил с кризисом 30-х годов. Казалось, было рукой подать до «прочного мира». В отношениях с Соединенными Штатами также отмечался «поворот к лучшему»[326]326
  XXV съезд... – T. I. – С 27-43, 51-53.


[Закрыть]. Был в этих выражениях оттенок пропагандистского триумфализма, становившийся характерным для брежневского правления. Но дело не только в этом.

Несомненно, западные страны испытывали в этот период ряд экономических трудностей, вызванных неразберихой в связи с повышением цен на нефть. Верно и то, что американцам никак не удавалось оправиться после окончательного поражения во Вьетнаме в 1975 году. Верно и то, наконец, что Европа в этот же период освобождалась от последних фашистских или профашистских режимов: диктатуры Салазара в Португалии, франкистского режима в Испании режима «черных полковников» в Греции. В Москве, однако, из этого сделали вывод, что, продолжая оказывать давление на Запад, можно добиться и других успехов. Советские руководители отказывались видеть, насколько уязвимы СССР и его система союзнических связей. А ведь именно из-за усиления внутреннего кризиса, который никто в руководстве партии и государства не отваживался трезво оценить, чтобы противостоять ему, и происходила роковая слабость советской политики в международных делах.

Крах фашистских режимов в Испании, Греции и Португалии уже не привел, как могло бы случиться прежде, хоть к какому-то росту престижа СССР. И вновь, опять-таки по внутренним причинам, СССР терял последнюю возможность сохранить свои позиции перед лицом явления, названного одним независимым историком того времени «постнацистским возрождением буржуазной демократии», явления, которое в 70-х годах не могло не представляться как господствующее направление всего послевоенного развития[327]327
  Гефтер М. Указ.соч. – C.67.


[Закрыть]. Даже достигнутые в Хельсинки значительные успехи превратились в пассив из-за неспособности правительства обеспечивать те самые «права человека», которые стали ценой, заплаченной Москвой за уступки, сделанные противоположной стороной по другим направлениям. Цена эта сразу же стала рассматриваться в Москве как слишком высокая. На всех международных совещаниях, призванных следить за соблюдением хельсинкских соглашений, сначала в Белграде, затем в Мадриде, СССР пришлось защищаться от обвинений в несоблюдении договоренностей. Диссидентство, формируя наблюдательные группы за соблюдением хельсинкских соглашений, обрело новую форму организации и самовыражения. Кончилось тем, что в Москве сделали вывод о необходимости создания новых препятствий на пути «идеологического проникновения» Запада, ибо, по мнению властей, «идеологическая борьба» должна ужесточиться без всяких «компромиссов и нейтралитетов»[328]328
  XXV съезд... – T. I. – С. 99, 130-131.


[Закрыть]. В мире, где происходила информационная революция, это была игра, заведомо обреченная на проигрыш.

Такие тенденции сводили на нет и результаты разрядки. Отношения с Соединенными Штатами постепенно ухудшались. В Вашингтоне Никсон сошел со сцены, и после краткого «междуцарствия» Форда на смену ему пришел демократ Картер. В целом в администрации Картера большинство хорошо относилось к Москве, начиная с госсекретаря Вэнса[329]329
  В Москве в какой-то мере это осознавали. См. Громыко А.А. Указ. соч. – Т.II. – С.230-233.


[Закрыть]. Разумеется, были и противники, но в общем это было одно из лучших правительств, на которое только могли рассчитывать советские руководители. Однако президент Картер идеологическим знаменем своей внешней политики сделал именно «права человека». Эта тема, естественно, стала источником постоянных трений между СССР и американскими партнерами как на руководящем и парламентском уровнях, так и в глазах общественного мнения. Только в 1979 году, после неоднократно возникающих расхождений и переговоров, Брежневу и Картеру удалось, наконец, подписать в Вене второе соглашение об ограничении ядерных вооружений (ОСВ-2)[330]330
  Carter G. Keeping Faith. Memoirs of a President. – N.Y., 1983. – P. 243-261.


[Закрыть]. Однако было уже, поздно.

Новое охлаждение отношений с Америкой не получило даже такой компенсации, как улучшение положения вдоль другой стороны стратегического треугольника, возникшего в начале 70-х годов, – в отношениях с Китаем. Хотя и здесь тоже появились предпосылки для изменений. В Пекине умер Мао, и пришедшие на смену руководители подвергли критическому пересмотру его деятельность, закрыв раз и навсегда трагическую страницу «культурной революции». Никто в Москве не смог воспользоваться благоприятным случаем, и после краткого периода нерешительности китайско-советские отношения вновь стали ухудшаться. Зато Картер в своей позиции по Китаю продвинулся даже дальше Никсона. В результате стал приближаться тот предсказанный Киссинджером момент, когда все основные центры мирового могущества – США, Япония, Китай и Западная Европа – оказались в противостоящем СССР лагере[331]331
  Kissinger H.Gli anni della Casa Bianca. – P. 891.


[Закрыть].

Правда, рядом с Москвой оставалась сложившаяся в послевоенной Европе коалиция стран Варшавского договора, все еще расценивавшегося как «одно из самых замечательных из когда-либо существовавших объединений военной силы»[332]332
  Шахназаров Г. Указ. соч. – Гл. 7. – С. 54.


[Закрыть]. Но и здесь чуткое ухо уловило бы уже начинающийся «треск по швам». Это замечали, к примеру, советские военные. Один из них рассказывал позднее: «Во второй половине семидесятых годов осложнилась ситуация и в Европе. Возросло напряжение в Польше, Германской Демократической Республике, Чехословакии и Венгрии. Со стороны это было малозаметно, но мы знали о тревожных симптомах внутренних процессов в этих странах». Тот же источник добавляет, что в Москве «с тревогой и беспокойством» следили за тем, как «растет недовольство политикой правительств этих государств и Советского Союза»; проблема даже обсуждалась в Генштабе[333]333
  Ахромеев С.Ф., Корниенко Г.М. Указ. соч. – С. 24, 68.


[Закрыть].

Источники, благодаря которым блок этих стран худо-бедно держался единым, постепенно иссякали. Прежде всего истощалась политико-идейная связующая основа. Страны Варшавского договора по-прежнему игнорировали кризис международного коммунистического движения, становившийся все более очевидным. Все попытки вновь созвать в Москве еще одно международное совещание коммунистических партий остались безуспешными. Единственное, чего удалось добиться Брежневу и Суслову, – это организовать в Берлине встречу представителей европейских компартий. Заключительное решение этой конференции с трудом маскировало сохраняющиеся разногласия. Три основные коммунистические партии Западной Европы – итальянская, французская и испанская (их называли «еврокоммунистическими») – пытались соорганизоваться между собой. Эта недолго просуществовавшая коалиция также вступила в полемику с коммунистическими партиями, стоящими у власти государств Восточной Европы; политические позиции «еврокоммунистов» позволили укрепить позиции местных диссидентов и уж никак не усилили правящие группировки. С потерей коммунистическим движением своего всеобщего, универсального характера восточноевропейский союз все больше низводился до уровня простого блока государств, где доминировала одна «сверхдержава».

Еще большее политическое воздействие оказало исчезновение связующей идеи – внешней угрозы, особенно со стороны Германии, первые послевоенные десятилетия в странах, составлявших основное ядро Варшавского блока, и прежде всего в Польше и Чехословакии, воспоминания о войне и призрак возможного реванша Германии способствовали укреплению союза с СССР, рассматривавшегося тогда как меньшее зло. Это обстоятельство позднее признали различные не вызывающие сомнения источники[334]334
  Brandt W. Memorie. – P. 218; Brandt W. La politica di un socialista. – P. 450; Michnik А.// Jaruzelski W. Op. cit. – P. 192, 295.


[Закрыть]. С разрядкой, одним из главных действующих лиц которой стала именно социал-демократическая Германия, эти опасения исчезали, а на первый план выходили социальные проблемы, экономические нужды, стремление к независимости, к установлению более широких связей с Западной Европой. Даже руководители государств Восточной Европы все больше раздражались по поводу продолжающейся опеки Москвы. Венгерский лидер Кадар оправдывал в Париже осторожность своей реформистской политики в экономике, говоря, что «в его стране больше советских солдат, чем венгерских военных»[335]335
  Attali J. Verbatim. – P., 1993. – P. 275.


[Закрыть]. Однако было бы неверным говорить об эксплуатации этих стран Советским Союзом. Напротив, СССР поставлял сюда топливное сырье по очень выгодным ценам, импортировал продукцию восточноевропейских стран, обеспечивая широкий рынок для сбыта их товаров, даже старался стимулировать экономическую интеграцию стран Варшавского блока. Но все свои деяния Москва сопровождала мелочными политическими требованиями, которые страны-партнеры всячески норовили обойти[336]336
  Шахназаров Г. Указ. соч. – Гл. 7. – С. 7-8, 22, 27-30.


[Закрыть]. Широкие слои населения восточноевропейских стран видели в СССР угнетателя, особенно после вторжения в Чехословакию.

После поражения в Египте московское правительство искало некой компенсации в своих отношениях с «третьим миром», и особенно со странами Африки. Оно выступило в поддержку радикальных режимов, установившихся в Йемене, Сомали, Эфиопии, Мозамбике, Анголе. Это была дорогостоящая политика помощи, прежде всего военной: за 5 лет на нее ушло 30 млрд. рублей[337]337
  Meyer F. Op. cit. – P. 161.


[Закрыть]. Ее оправдывали соображениями «интернационального долга», призванного поддержать правительства, которым был выдан патент на строительство социализма, хотя, по правде говоря, эти страны вряд ли имели права на такой патент даже в соответствии с обычными критериями советской идеологии. С другой стороны, и сами заинтересованные государства именовали себя социалистическими именно в надежде заручиться покровительством могущественной Москвы. И в этих случаях не обошлось без крупных осечек, не менее серьезных, чем в Египте. В 1976 году на XXV съезде партии Москва приветствовала сомалийского диктатора Сиада Барре как «товарища по борьбе», в своих выступлениях певшего, в свою очередь, хвалебные гимны Советскому Союзу. А пять лет спустя, на следующем съезде партии, Сиада Барре уже не было: он воевал с Эфиопией. Москва же, повторяя тот же ритуал гостеприимства, принимала и пела «осанну» его противнику, эфиопскому диктатору Менгисту[338]338
  XXV съезд... – Т. II. – С. 94-98; XXVI съезд... – T.I. – С. 297; Громыко А.А. Указ. соч. – Т. II. – С.167-168.


[Закрыть].

На Западе такая политика расценивалась как следствие целенаправленного плана мировой экспансии. Это суждение можно пересмотреть в свете имеющихся ныне данных. Московские старички были не способны на такие далеко идущие планы. Военные, постоянно в составе специальных оперативных групп следившие за ходом военных действий в Эфиопии и Анголе, сомневались в целесообразности вмешательства: позднее они оценят его как «серьезную ошибку», дорогостоящую и вредную, поскольку это послужило еще большему осложнению отношений с Соединенными Штатами, повсеместно поддерживавшими противостоящие союзникам СССР силы[339]339
  Ахромеев С.Ф., Корниенко Т.М. Указ. соч. – С. 14, 21, 23-24.


[Закрыть]. Политика Москвы отвечала не столько продуманному стратегическому плану, сколько необходимости найти некий суррогат для обоснования той функции центра революционного и освободительного движения, которую СССР прежде выполнял и которую, особенно после конфликта с Китаем, утратил окончательно. Это было механическое отстаивание исходной концепции – поддержки национально-освободительных движений[340]340
  См. весьма толковую записку, составленную Авереллом Гарриманом для американского президента накануне его встречи с Брежневым, в кн. Carter G. Op. cit. – P. 242.


[Закрыть]. На практике все выливалось в еще один аспект давно возникшего противостояния сил между СССР и США, ставшего теперь объединяющим мотивом всех или почти всех весьма многочисленных «локальных конфликтов» – от Ближнего Востока до Центральной Америки. Такая ситуация порождала за рубежом лишь еще большее недоверие к Советскому Союзу.