Текст книги "Булыжник под сердцем"

Автор книги: Джулз Денби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

6

Не буду останавливаться па взаимных упреках, подколах и свернутых носах – неизбежных последствиях любого концерта в мире. Скажу только, что в три часа ночи мы с Джейми завалились в ресторанчик-карри и принялись набивать желудки куриным шашлыком и пешаварскими хлебцами – до тех пор, пока не лишились способности проглотить хоть каплю роскошного яично-желтого мангового ласси. Когда мы наконец со стоном отвалились от стола посреди ресторанного гама, я зажгла сигарету и предложила другую Джейми. Та отказалась:

– Ну правда, я курю, только сели нервничаю. Л так мне сигареты не правятся.

Я протянула руку, взяла из вазочки горсть анисового драже и стала задумчиво жевать. Джейми наблюдала за тусней, обкусывая с губ остатки помады. Странно, с ней мне не требовалось заполнять паузы болтовней, как с другими, и, естественно, я сказала:

– Забавно, с тобой я не чувствую, что нужно все время о чем-то говорить.

– Э – прости, что?

– Я говорю, с тобой я не должна трепаться, можно просто сидеть и молчать, понимаешь? Просто сидеть.

– Конечно, если хочешь.

– Нет, я не об этом, просто мы не должны говорить, но можем, если охота, а если нет, можем не говорить…

– Лил, ты о чем думаешь?

Она посмотрела па меня, слегка щурясь. Я хотела предложить ей надеть очки, по вместо этого, как выяснилось, произнесла:

– Я знаю, мы только познакомились, и, конечно, вдруг я чистокровный псих или маньяк-убийца, но, собственно, как думаешь – мы не можем вместе жить?

Невероятно. Полная дикость. ДИ-КОСТЬ. Почувствовав, что краснею и покрываюсь испариной, я сглотнула – конфеты попали не в то горло, и я зашлась в приступе кашля. Хотя бы отвлеклась.

Когда я оклемалась, Джейми налила мне воды и сказала:

– Господи, Лил, я испугалась, ты коньки отбросишь. Ты жива? Хотя жаль, я бы прием Хаймлиха [7]7
  Прием Хаймлиха (Геймлиха) – один из компонентов первой помощи при удушье, вызванном попаданием инородного тела и дыхательные пути.


[Закрыть] попробовала – а то я тренировалась только на плюшевом мишке.

– Какое бессердечие! Я же могла умереть! – пролепетала я.

– Очень просто, годы практики. Ты бы видела мою мать. А на тему переезда – почему нет? – Лицо ее слегка опало, бледные губы сжались, точно роза зимой. – Да, Энди свалил, так что можешь занять чердак. Мы все думали, кто к нам подселится. Только предупреждаю: это трущобы. Вдруг ты там не приживешься? – Она улыбнулась, распахнула глаза. Лицо растянулось в широкой улыбке, и Джейми радостно сощурилась. Я улыбнулась ей. Мы засмеялись.

Я переехала в субботу. Мама устроила настоящие проводы с погребальными обрядами, словно я уезжала в Сибирь, прямо Тайную Вечерю (жареная баранина с двойным овощным гарниром, два сорта картошки, мятное желе и хлебный пудинг со сливками – блюдо для Особых Случаев), и слезы лились у нее из глаз, как из сорванного водопроводного крана, всю дорогу до Рэйвенсбери, где я разделю кров с демонами. Ну, по крайней мере, как считала она, господи боже. Впрочем, она была недалека от истины. Помойка еще та. Мне как воздуха не хватало «Доместоса». Родители пришли в ужас. Я попыталась разрядить обстановку и поиграть в «у молодежи богемный период» на пару с «хорошая уборка, и все поправимо». Хотя, сказать по правде, такое дерьмо не выжечь и напалмом.

Сам дом оказался вполне мил – если забыть о фисташково-мандариновой окраске. Типичное брэдфордское поздневикторианское каменное строение в конце ряда таких же домов – только с открытым задним двором, где кто-то снес стену, чтобы ставить машину. Или, учитывая райончик, снес стену машиной. Зато теперь мою «мини» не нужно оставлять на улице – и то хлеб.

Но каким бы шармом ни обладало это жилище зажиточного мастера в лучшие времена, былое величие давно ушло. Когда-то крайний дом считался ступенькой вверх по социальной лестнице – остальные, «глухие», домики по улице принадлежали простым рабочим. А потом разнообразные хозяева сдавали (ха-ха) остатки его очарования, пока дом не скатился до внешнего круга ада.

Район относился к «смешанным», мягко выражаясь, кварталам, в равной степени населенным студентами, бедными азиатами и безработными. Если в доме не живет семья, то обитает группа «друзей» – и, уж поверьте мне, совсем не такая, как в комедийном сериале янки [8]8
  Имеется в виду американский комедийный сериал «Друзья» («Friends», 1994 – 2004) – бесконечная история жизни шестерых друзей на Манхэттене.


[Закрыть]. Из них один назначается главным (для всех остальных он «Гитлер»). инанег0 возлагается ответственность за сбор жалкой квартплаты и передачу ее владельцу. В этом доме, за неимением вариантов, таким жильцом являлась Джейми, а ее последний парень, Энди, съебал с деньгами за квартиру и всем, что было ценного в доме. И теперь Брунел-стрит, 166, стал моим новым жилищем. Слышали бы вы, как рыдала моя мама. Настоящий Ниагарский водопад.

Пытаясь изобразить бодрость – типа, мне на все плевать, – я выпрыгнула из машины, помахала маме с папой и позвонила в дверь. Тишина. Тогда я постучала. Снова тишина – только глухой стук кулака, который все больше стискивался. Я ударила сильнее. Пауза, потом раздалось подозрительное шарканье. Затем трогательное покашливание. Дверь приоткрылась на цепочку, и в щелке появился осколок бледного лица и большой светло-карий глаз.

– Э, привет! – изображая дружелюбие, пропела я. – Джейми дома? То есть она здесь живет, верно? Это дом 166?

– Да, дорогуша, да, да и еще раз да, – хрипло заверило меня лицо. – Лили, чердак, новая постоялица, добро пожаловать. Сейчас открою дверь, куколка, и впущу тебя… Ой, я Моджо. Тоже тут снимаю.

Дверь распахнулась, задрав заплесневелый коврик, и я впервые увидела Моджо. Я не смела обернуться – выражения лиц родителей вполне могли бы превратить меня в соляной столб. Ко мне протянулась тонкая рука с миндалевидными ногтями, выкрашенными темно-красным лаком. Я сгребла ее своей толстой коричневой лапой – связка длинных палочек, обернутая шелком цвета слоновой кости, – и застыла. Я не столько пожала эту руку, сколько просто ее подержала. Роскошная, но растрепанная грива Моджо спускалась волной, прикрывая один глаз с тяжелым веком, и падала ему на плечи. Да, Мод-жо – парень. Ну, почти. Очень убедительный трансвестит – только вблизи различались слабые намеки на мужественность, еще державшиеся в его длинном худом теле. На нем красовалось древнее атласное кимоно и розовые бархатные тапки. Я помолилась, чтобы мои родители остались при первом впечатлении – пока я мягко не поведаю им правду. Пусть лучше думают, что я живу с проституткой, чем с трансвеститом.

Пыхтя из-под седеющих усов, словно морж, папа вынес из машины коробки и сумки, а я оттащила рюкзак и громадный саквояж в коридор. Мама дрожащими руками разгрузила пакеты с едой и полуфабрикатными замороженными булочками. Я, сказать по правде, сомневалась в наличии кухни – о холодильнике не говоря. Впрочем, родителям хватило впечатлений от коридора. Дом их явно не поразил. Я не стала просить Моджо нам помочь. Это неуместно. Как просить у Папы Римского презерватив. Моджо просто был – в буддистском смысле. Наконец вещи перенесли. Я поцеловала моих дорогих (да, да, понимаю, но что тут говорить?) – «пока-пока», получила огромный фруктовый пирог в фольге, политый мамиными слезами, и храбро помахала им вслед. Они удалились – словно парочка из «Когда дует ветер» Реймонда Бриггса, а я осталась – Фунгус [9]9
  «Когда дует ветер» (1982); «Бука – Фун гус» (1977) – детские книжки, написанные и проиллюстрированные Реймондом Бриггсом.


[Закрыть] в женском варианте.

Развернувшись к Моджо, вынырнувшему из грязного дверного проема, я поинтересовалась:

– Так Джейми дома?

– Нет, дорогуша, нет. Ускакала по магазинам, но это ненадолго. Давай пока выпьем чаю и поболтаем обо мне.

Мы плюхнулись на необъятный полуразвалившийся диван, подняв тучу пыли, – пружины сказали «блимм». Усевшись в позу а-ля Марлен Дитрих [10]10
  Марлен Дитрих (1901 – 1992) – известная немецкая, а потом американская актриса.


[Закрыть] на грязные бледно-желтые подушки, Моджо принялся грузить меня историей своей жизни. В какой-то момент я все-таки приготовила чай в жуткой кухне (к несчастью, она существовала), ибо с Моджо дух бодр, плоти же пофиг. Мы пили черный чай – он внушал больше доверия.

Моджо, урожденный Мухаммед Икбал, двадцати пяти лет, оказался лишенным наследства сыном Джаханзаба Икбала, выдающегося местного адвоката. Я поразилась: семейство Икбалов – столпы нашего почтенного общества. О мистере Икбале-старшем говорил весь Брэдфорд: выбился на самый верх – западных взглядов, современный, большая шишка в местном совете и вечно на страницах «Телеграф энд Аргус» с разнообразными заезжими знаменитостями. Его жену Шахин, само воплощение изысканности, временами видят на приемах в платьях невыразимой элегантности, ее лицо в обрамлении небрежно струящегося шифона дупатты [11]11
  Национальный индийский шарф-накидка.


[Закрыть] напоминает роскошную орхидею. После ее появлений в свете брэдфордские девицы пулей несутся в магазины «Бомбей» в поисках копии ее преступно дорогого шальвар-камиза [12]12
  Национальная индийская одежда – нижние брюки (шальвары) и платье (камиз).


[Закрыть] новейшего покроя.

Мистер Икбал – низкий и коренастый мужчина, симпатичный, влиятельный и помешанный на себе. Его брак с шикарной, благородной Шахин – вроде бы династический союз. Не угадали. Моджо сказал, родители души друг в друге не чают. И обожали своего драгоценного мальчика, пока однажды не вернулись домой с очередного многонационального местного торжества и не увидели, как Моджо, врубив на всю катушку Нусрата Фатеха Али Хана [13]13
  Нусрат Фатех Али Хан (ум. 1997) – известный пакистанский певец-суфий.


[Закрыть], подпевает его бэквокалисткам – в мамином платье с золотой вышивкой, одном из лучших, в ее детских бронзовых босоножках за девяносто фунтов, раскрашенный как гурия и истекающий драгоценностями. О-о! Жуть.

– Это было ужасно, дорогуша, ужасно. Мать с визгом срывала камиз – прямо с моей живой плоти. О, как я страдал. Я обожал этот наряд! А вышивка! А потом была жуткая сцена – сама понимаешь. Папа вспомнил, что мусульманин, а мама… что она говорила! Я не смею повторять. Я и не догадывался, что она столько пережила. А потом меня вышвырнули – такую-то мерзость. Причитали, что зря потратились на образование; извращение, позор, они не смогут в глаза людям смотреть, если станет известно. Всем сказали, что я отправился к бабушке. Чушь. Да, я поехал в Лондон, пожил у старых школьных приятелей, но пришлось вернуться, понимаешь, здесь есть кое-кто особенный… – Он замолчал, потупившись; блестящие ресницы оттеняли янтарные глаза. Хотя Моджо и манерный гей, ему хватает железной несгибаемой воли в сочетании с эгоизмом мальчишки из частной школы.

Опасливо выловив живность из своей чашки, я снова налила нам чаю, и тут дверь открылась, и вошла Джейми, нагруженная пакетами из универмага «Моррисон». На холоде ее острый нос покраснел, розовые волосы собраны в пучок и заколоты палочкой. На плечах невероятно широкий черный плащ, одна пола перекинута через плечо. Безжалостная валькирия. В стиле диско.

– Прии-вет! О, вы уже познакомились – да, это ходячее извращение живет здесь. А я купила еды, гору отличной еды. Ну ладно – дешевой, зато сколько! Сегодня наедимся от пуза, ребята. Красные спагетти с оранжевым сыром и лучшее албанское красное из магазина, с завинчивающейся пробкой! Зашибись!

– Только не говори «зашибись», дорогуша, это дурной тон. Ну и манеры. Что подумает наша новая девочка? – промурлыкал Моджо.

– Она ничего не подумает – верно? Прости, прости, можешь и подумать. Вля, вот хуйня, черт. Я просто переволновалась – постой, сейчас успокоюсь. «Моррисон» меня всегда добивает. И с каждым разом там хуже! А музыка! Джеймс Ласт [14]14
  Джеймс Ласт (р. 1929) – немецкий музыкант и композитор, сочиняет инструментальные и танцевальные композиции.


[Закрыть] покажется классикой панк-рока, я не шучу. А публика, господи, а эти их, блядь, лампочки! Я мельком увидела себя в зеркале над овощами – настоящий псих. Возвращение живых мертвецов. Зомби-королева старого Брэдфорда. Я выглядела как… – она мрачно помолчала, – вареный поросенок!

– Нет, дорогуша, нет-нет, пожалуй, недоваренный… – И бархатные губы Моджо слегка изогнулись – так он улыбался.

Они посмотрели друг на друга – ну, с нежностью, по-другому не описать. А потом так же посмотрели на меня. И тут я сделала то, чего не делала никогда. Я взяла и разрыдалась. Наконец-то я дома.

7

Красные спагетти оказались неаполитанскими, а тертый ядовито-оранжевый сыр создавал любопытный цветовой контраст. Джейми – сторонница той школы спагетти, которая предпочитает кучу трав, чеснока и молотого черного перца, я только «за», так что мы с ней проглотили, наверное, каждая по кастрюле. Моджо ковырялся в мисочке с соусом и налегал на вино. Мы пили и трепались всю ночь, и Моджо, с его любовью к прозвищам, окрестил меня «Тигровой Лилией». Я тихо обрадовалась – теперь я стала одной из них, меня, видимо, приняли. В конце концов, когда забрезжил рассвет и заворковали голуби, я отправилась на боковую с бутылкой горячей воды и продрыхла все утро. Счастье, счастье, счастье.

Так, по большей части, мы и жили. По-настоящему счастливо, пока не объявился Шон. Никаких странностей, никакого оккультизма, как вас заверяли эти уроды в газетах. Уж извините – никаких оргий и нариковских притонов. Мы не откусывали головы живым курам. Мы просто жили. Ели красные и серые спагетти (с молоком, беконом и сыром). Иногда на обед заходили друзья – без формальностей, так, посидеть с подносом перед теликом. Очень часто заглядывал Гейб Смит, лучший старый приятель Джейми. Я знала его в лицо и много о нем слышала, мне он всегда нравился. Впрочем, знаете, как бывает – хочешь с кем-то пообщаться, по не можешь придумать повод. А теперь у нас появился общий друг. Судьбоносное совпадение. Гейб – профессиональный гитарный техник нескольких довольно крутых групп, поэтому часто в разъездах, но в городе то и дело останавливался у нас. Иногда мы заходили к Лопни и Бен, но по большей части предпочитали сидеть дома.

Весь день Джейми и Моджо, как и все безработные, убивали время, занимаясь чем угодно, только не хозяйством, уверяю вас. Джейми считала моральным достижением, если днем не садилась перед теликом. Оба они много читали, поэтому таскались в Большую городскую библиотеку: каждый выход – драма. Примерно тогда Джейми впервые попробовала писать. Моджо большую часть дня дрых. Этот мог бы спать за британскую национальную сборную. По вечерам мы сидели дома – смотрели телевизор или брали кассету из «Ахмеда», читали или шили одежду для Джейми (столько материала – работы с головой хватало на двоих). Иногда из комнаты Моджо доносился запах гашиша, мы стучались, и он угощал нас своей любимой черняшкой. Впрочем, мы только баловались, а париков считали скучными и занудными слабаками, которые не могут справиться с реальной жизнью и заменяют ее дурью. Мы много чего пробовали, но ни на что не подсаживались. Так, поразвлечься – не больше. Мы верили в нашу судьбу: мы совершим великие дела, мы станем знаменитыми, нас заметят. И для этого нам не нужны наркотики – только мозги. Мы с Джейми собирались прославиться в шоу-бизнесе; Моджо мечтал стать известным просто потому, что он Моджо. Что ж, наше желание сбылось. Правда, совсем не так, как хотелось.

График у меня был свободный, и почти каждый день я заводила «мински» и ехала по своим многочисленным работам. Я прирожденный бухгалтер и пользуюсь немалым спросом. Я творила чудеса. Я люблю цифры и обожаю упорядочивать хаос. Еще до колледжа я вела папину бухгалтерию, а потом его приятели из Ассоциации малого бизнеса постепенно сообразили: пусть я странно выгляжу, но в цифрах мне нет равных. В общем, работа, слава богу, сама подваливала. И я даже могла решать, когда мне работать. А если кто-то начинал артачиться – быстро давала от ворот поворот. Я гордилась тем, что мои постоянные клиенты не могут без меня жить. Ха.

Но теперь все изменилось. Убийство – а вдруг оно заразно? Ублюдки. Но ничего, они еще пожалеют, когда увидят состояние своих счетов. Ладно – а чего я ожидала? Не их вина, они всего лишь люди. Верят тому, что видят по телику и читают в газетах: «Кто мог подумать, что милая девушка Лили Карлсон превратится в секс-игрушку садиста-убийцы и лесбиянки? Мне так жаль вас, Кен и Сильвия, ее приемные родители, вы приютили змею на груди, но кровь не водица…» Все, все, хватит… Я не стану желать им зла, не стану. Шон – выиграет, если я сломаюсь, он был бы счастлив, если б я озлобилась и опустилась, осталась без друзей и семьи. Он всегда меня ненавидел. Впрочем, как я его. Так сказать, ненависть с первого взгляда. Чтоб ты горел в аду, сукин сын! Горел и мучился.

Ладно, хватит о Шоне – у меня от него в животе спазмы. Синдром раздраженного кишечника, говорят доктора. Из-за нервов. Точно. А еще меня мучат кошмары – во сне и наяву. Знаете, люди не понимают сущность убийства. Убийца убивает не только жертву – он убивает всех и всё, что с жертвой связано. Как камень, брошенный в пруд. Круги идут один за другим, сметая все на своем пути.

Блядь, у семей жертв Шона больше нет жизни. Убийство связало их по рукам и ногам. Каждый новый день напоминает о Сэлли, Мэнди, Тине, Люси, Саре. Девчачьи имена, девичьи имена, имена его жертв. Вот женится брат Мэнди – а где Мэнди? Рядом с алтарем – окровавленный искромсанный призрак. А вот сестра Люси получает диплом… Люси тоже бы получила, если бы не ушла пешком из клуба… понимаете? Ничто их не радует: на каждом рождении, свадьбе, юбилее, Рождестве, празднике – горестный фантом их мертвой девочки.

Даже друзья спустя долгие годы не могут избавиться от призраков. «Она была такая милая, такая веселая, живая и красивая девушка» – и от идиотских обесчеловеченных клише только хуже. Три девушки были шлюхами. Одна студенткой и одна безработной. Но для грязных шакалов из прессы все они – лишь материал, который можно запихнуть в «Десятичасовые новости», или в «Сан», или в «Обзервер» – один хуже другого. Ах-ах, бедные, блядь, человеческие существа. И этому не будет конца. Шон продолжает убивать, резать и калечить.

По-моему, Он не умер, потому что Он и не жил. Он – жестокая хищная тварь в каждом из нас, обретшая человеческую форму. А Лана Пауэрс всего лишь отточила, отшлифовала его. Из руды выплавила оружие. Она создала Его – Лана, кровь от крови, сестра его отца… Эти девушки превратились в призраков, а она все еще жива.

А мы привели Его в дом. Мы сами пригласили зло, и Он вошел смеясь. Я где-то читала, что дьявол не может переступить порог без разрешения. Господи, что мы наделали? Чем заслужили такое? Мы же, блядь, приглашения на вечеринку напечатали.

8

Простите, простите. Я не нарочно. Просто иногда удержаться невозможно. Буду стараться. Так вот: мы жили счастливо, прекрасно ладили. Деньги и еда у нас были общими, не то что в некоторых домах, где пишут имена на яйцах и каждый день отмечают уровень хлопьев в пачке. Мы жили скромно, потому что по-другому не могли, да и не особо хотели. То была пора «альтернативы» – время отторжения яппи. Мы не желали становиться такими, как они, воздушные (в смысле химического состава тоже) дети поколения Тэтчер. Дорогуша, это дурной тон, как сказал бы Моджо. Мы были андеграундом, сопротивлением, последними воинами Добра. Мы были особенные – ну, так мы считали. А почему нет? Мы юные и крутые. Мир у нас на тарелке и ждет разделочного ножа.

После первого приступа энтузиазма, когда я выскребла весь дом с хлоркой, покрасила кухоньку, выкинула семь мешков мусора и запихала все оставшееся в подвал, жизнь пошла своим чередом.

Как я уже говорила, будни протекали вполне обыденно: ничего выдающегося, уютно и мирно. Зато в пятницу часа в три дня случался всплеск бурной активности. Моджо мыл голову и начинал продолжительную церемонию восхождения к Гламуру. Джейми (и я, если я была дома) залезала в ванну, мыла голову, брила ноги, красила ногти, укладывала прическу, начесывала волосы, выбирала наряд, конструировала лицо – в общем, всячески принаряжалась к выходу в город. Боже, как я радовалась, что у меня дреды! По крайней мере, не нужно возиться с прической, как Джейми. Вот морока. Помыть голову, слегка подкрасить губы и, может, идиотски накрасить ногти – в остальном пускай природа делает свое мрачное дело. Тогда я носила штаны с кучей карманов и короткий топик; я и сейчас так одеваюсь, просто мода меня догнала, и теперь я смотрюсь de rigueur [15]15
  Зд. – сурово (фр.).


[Закрыть]. Тогда я была из отбросов; теперь – toute la rage [16]16
  Зд. – последний писк моды (фр.).


[Закрыть].

Моджо, который редко выбирался с нами (мы с ним отличные друзья, но все же не сиамские близнецы) давал себе волю. По пятницам, хм-м – в чонсам [17]17
  Традиционное китайское облегающее платье.


[Закрыть] и на шпильках. По субботам – в вареных джинсах, черной шелковой рубахе, завязанной узлом на талии, и в эспадрильях. По воскресеньям – даже не знаю, мы обычно не видели его до понедельника. А Джейми – ну, она выглядела даже поинтереснее, чем голый епископ. Мы ее собирали часами, а когда заканчивали, Джейми напоминала, как она выражалась, ходячий храм, звенящий пожертвованиями.

Во время процедуры Джейми впадала в транс – будто и впрямь конструировала себя, создавала. Все должно быть идеально, и в вопросах макияжа – и естественного, и совершенно фантастичного, – ей не было равных.

Она ничего из себя не строила, но все же превращалась из Джейми Домашней в Джейми На Выход. Я ее вечно подкалывала – мол, она постоянно играет: для нее трое в телефонной будке – уже целое представление. Но по-другому Джейми не могла – чтобы молчать, ей не хватало уверенности в себе. Две рюмки водки, и – фокус-покус! На сцене Джейми! Куда-то с ней ходить – полная умора. Впрочем, не все так страшно. Джейми смешила, была полна огня, она тебя словно тащила за собой. Она сияла и сверкала; она любила находиться в центре внимания, любила быть королевой.

Это в удачные дни. В неудачные огонь выгорал до пепла – чернее угля, полного ярости. Такое бывало нечасто, но бывало, что уж таить. Лишняя рюмка, едкое замечание, луна пошла к чертям на убыль – да что угодно. Джейми вспыхивала, и начинались драки – нуда, по правде, настоящие свалки, все как полагается. А лупила она без разбора, сильно и жестко. Она никогда не трогала тех, кто меньше ее, и никогда никого не задирала. Я ни разу не видела, чтобы она по собственной воле дралась с женщиной. Говорила, дескать, пусть даже баба – последняя сука, она, Джейми, не желает прослыть отморозком, потому что она все равно крупнее. Не хватало ей только, чтоб ее считали задирой. Поэтому она лезла ко всяким хамам и отпетым головорезам (да, они существуют и не превратились поголовно в веганов-защитников бедных кроликов), и начиналось светопреставление, а потом Джейми переживала, что сорвалась, и плакала, как ребенок, над синяками и разбитыми костяшками.

Если мы все-таки влипали, я всегда сражалась рядом с ней – я тоже не святая. «Лили-ногогрыз», дразнила меня Джейми. Так уж у нас заведено. Мы всегда заступаемся за друзей – пусть даже потом и орем наедине, что они идиоты. Верность, гордость, честь – вот что отличает нас от буржуазных подонков. Знаю, многим этого не понять, они не приемлют насилия и считают, что драка – это конец. Нет, не конец. Есть вещи и похуже. Измена, предательство, жестокость – они хуже любой свалки. Но это мое мнение. Знаю, у кое-кого из вас испортилось впечатление о Ее Светлости. Это вы зря – знай вы ее лично, вы бы тоже ее полюбили, что бы вы там ни думали. Она же Джейми. Таких больше нет. Возможно, репутация у нее не фонтан, но в нашем районе ее уважали – а это чертовски круто, особенно для женщины.