Текст книги "На краю бездны (СИ)"

Автор книги: Джулс Бичем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Глава 4

Скользящий по стене луч медленно бледнел, предвещая закат. Время исчезло, превратившись в одно большое ожидание без деления на часы и минуты.  Слушание дела обещало быть недолгим. С самого начало всё было очевидным настолько, что никто и не сомневался в том, каким будет приговор.

Горожане, присутствующие на слушании, с брезгливым отвращением бросали взгляды на обвиняемого, который служил явным олицетворением всего худшего. Если бы спросили каждого, кто сидел и слушал монотонный голос судьи, любой бы ответил – этому парню не место среди людей, нормальных порядочных людей.

В объявленный перерыв адвокат обвиняемого вышел в коридор, где его ждал заведующий городским госпиталем, человек, который оплачивал его услуги и хотел добиться, если не освобождения, то по крайней мере смягчения приговора.

 – Я бы хотел сказать, что у нас есть шансы, – адвокат постукивал по автомату с кофе, – Но вы сами понимаете, что их нет.

 – Значит, никакой надежды?

Адвокат достал стаканчик с кофе и подул на обожженный палец.

 – Только если присяжные всё же решат смягчить приговор в силу молодости обвиняемого. Но когда на судью давит мэр, чей племянник убит, надеяться на адекватность присяжных – это, то же, что хвататься за соломинку в шторм.

 – Он защищал мою дочь, – врач поморщился при упоминании о мэре. Он помнил, как тот верещал, брызгая слюной, что сотрет в порошок всех, кто имеет отношение к этому делу. Он посмел угрожать его дочери, и этого заведующий не мог потерпеть. Поэтому спокойно, сдерживая шквал бессвязных воплей, заявил, что если имя его дочери будет хоть как-то побеспокоено, он подаст в суд о возмещении морального ущерба. И, воспользовавшись влиянием отца – дедушки Джил, привлечет к этому внимание журналистов. После этого упоминания о его дочери исчезли из разговоров.

 – Ты не имеешь права не пускать меня! – Вопли Джил разрывали барабанные перепонки и не прекращались ни на секунду, – Выпусти меня! Я не должна его увидеть!

Дверь сотрясалась от ударов, словно Джил швыряла в неё по меньшей мере шкаф. Мать сидела, устало опустив голову на руки, и уже даже не вздрагивала от каждого шквала криков. Отец стоял у окна и курил. Раньше он никогда не позволил бы себе этого в доме, но сейчас, докуривая последнюю сигарету из пачки, старался унять дрожь в руках. Родители уже тысячный раз прокляли тот выпускной, на который отпустили Джил, понадеявшись на её одноклассника. Да, отец приезжал потом  к нему, просто захотев посмотреть в глаза недоумку. Парень перетрусил так, что едва не обделался, узнав о том, что ему могут тоже грозить неприятности. Но никто не мог вернуть происшедшее и исправить его.

Спустя два дня полиция получила ордер на арест Райза, лежавшего в больнице. Около его палаты дежурил страж порядка, и после выписки его должны были забрать. Об этом родители не говорили Джил, которая в свою очередь отходила от сотрясения, чудом не оставившего пока последствий. Им и так хватало того, что она не хотела никого видеть, кроме Райза, и упорно молчала в ответ на все их попытки отвлечь её внимание на другие темы.

Джил знала, что тот парень убит, но отказывалась принять то, что это затронет Райза. Такая нелогичность для неё объяснялась тем, что Райз не был преступником. Он не сделал зла, спасая её. Преступником был именно убитый. Пусть кто-то скажет, что он просто развлекался, нелепо шутил, но чутье подсказывало Джил, что не вмешайся Райз, сейчас она была бы уничтожена на всю жизнь.

Эта ночь, запах крови и сырой травы, разбившийся прежний мир и единственно уцелевшее – их дружба связали их крепче, чем что-либо. И Джил готова была выть волком от острой необходимости оказаться сейчас рядом с Райзом, за которым наверно уже пришло правосудие.

Когда она собралась пойти к нему, родители словно сговорились. Они не спускали с неё глаз, не давали ей находиться одной, внезапно находя массу причин пойти с ней на улицу или оказаться где-то поблизости от неё. В Джил медленно нарастал страх и ужас перед будущим, ожидавшим Райза. За ней никто не приходил. Один раз приехала полицейская машина, и отец, поговорив с человеком в штатском, поехал куда-то с ним. Но больше ничто не менялось. Джил не знала новостей, не слышала и не видела никого из прежних знакомых, и в голове её рождались подозрения, одно хуже другого.

Спускаясь утром вниз, Джил услышала разговор родителей:

 – Главное, что это не коснется Джил. Вряд ли можно надеяться, что ему хоть как-то смягчат приговор. Мэр постарается, как-никак это же был его племянник.

 – Какой ужас, – мать нервно передернула плечами.

Джил села на ступеньку, осмысливая услышанное. Она знала, что за убийство дают срок. Приличный срок. Она знала, что убитый парень не был простым школьником. Но, если бы не она, тащившаяся по ночной улице, зная, что это небезопасно, ничего бы не произошло. Это её вина, целиком и полностью.

 – Дорогая, ты куда? – Отец напоминал охотничью собаку, настороженно замершую в стойке. Джил молча направилась к двери. Отец догнал её и заслонил собой дверной проем.

Сейчас она была готова зубами и ногтями выдрать себе дорогу к Райзу.

 – Куда ты собралась? – Повторил отец.

Джил подняла на него глаза.

 – Мне нужно по делам.

 – Джил, ты ещё не совсем поправилась – отец незаметно принял оборонительную позицию.

 – Я давно поправилась, папа, и ты это знаешь. Это важно, я должна идти, – она была готова играть в эту игру.

 – Нет. Тебе не стоит ходить одной. Тебе может стать плохо!

 – Но я должна навестить знакомого.

Отец поморщился, как от головной боли.

 – Джил, ты не можешь этого сделать.

 – Почему это?

 – Ты не можешь навестить этого парня.

 – Почему? – чувствуя, как медленно холодеет всё внутри, но спокойно, словно отец разговаривал на другом языке и не понимал её, повторила Джил.

Он отвел глаза.

 – Потому,  что его уже забрала полиция? Или потому, что все должны забыть, что это моя вина? – Джил было смешно вот так просто стоять и произносить всё это.

 – Ты не виновата! – Мать отбросила с грохотом книгу на стол и поднялась, – Не смей такое даже думать!

Джил душил смех. Она отступила на шаг назад от отца.

 – Неужели? Если бы я не пошла одна ночью, ничего бы не было. Если бы мы не были в ссоре, я пошла бы  с ним, и ничего не было бы!

 – Джил, он убил человека, – словно стараясь донести до неё смысл всего происходящего, осторожно произнес отец.

 – И что! – Джил развела руками, – ты предпочел бы видеть мертвой меня или его?

Отец, защищаясь, возразил:

 – Нет, это не одно и то же! Он просто убил его, забил до смерти. Ты тут не причем. Он совершил преступление.

 – Нет, – качая головой, Джил попятилась к лестнице, – Нет, это не так.

 – Джил, есть законы, которые в человеческом обществе имеют вес.

Отец пытался убедить её, что Райз – злодей?

 – Какие? – Сдерживая закипающее бешенство от одной этой мысли, притворно спокойно спросила Джил.

 – Разные. И, переступая их, люди несут ответственность перед обществом. Даже если они поступили верно.

 – Да ладно, отец?! Значит, Райз – злобный преступник, а ты, изменявший маме и делавший со мной вид, что всё отлично – хороший? Так считает общество? – Джил сорвалась на пронзительный крик. Мать сдавленно охнула  от неожиданности, а лицо отца попеременно меняло цвет от багрового до белого, – Если это – ваше общество, то мне нет дела до того, что оно думает!

Она бегом поднялась по лестнице, лихорадочно придумывая способы выбраться на улицу.

 – Джил! Джил, немедленно остановись, – мать бросилась за нею.

Объявив войну родителям, Джил проиграла её, даже толком и не начав. Утром она обнаружила, что дверь её комнаты закрыта снаружи.

 – Прости, Джил, – отец прислушивался, стоя под дверью, к подозрительной тишине, которую не нарушал ни единый звук. Она продлилась ровно полчаса, а затем Джил принялась громить свою комнату. Окно для побега не годилось, выбраться в него было можно. А вот спуститься на землю по голой стене – нет. Она останавливалась ровно на пару секунд, ища новый предмет для штурма.

Мать устало взглянула на отца.

 – Ты не должен ничего говорить ей о суде. А что. Если они захотят вызвать её, как свидетеля?

 – Не захотят, – отец вертел в пальцах остаток сигареты, – об этом я позаботился.

 – Мне жаль этого мальчика, – мать покачала головой.

 – Мы не можем ему помочь, только если адвокат не найдет вариантов. А если не найдет, то вся эта история должна быть похоронена так, чтобы её последствия никак не отразились на нас.

Врач стряхнул задумчивость и оторвал взгляд от окна, за которым ветер шумел листвой кленов. Адвокат кашлянул, привлекая его внимание.

 – Мой подзащитный просит об одном одолжении.

 – Каком?

Адвокат помешал пластиковой ложечкой остатки кофе, заинтересованно рассматривая их.

 – Он хочет увидеться с вашей дочерью.

Сужающие пространство серые стены комнаты давили со всех сторон. Как стены ямы, на дне которой сидели присутствующие. Разложив бумаги, адвокат взглянул на своего подзащитного. Он отметил, что тот действительно соответствует описанию не внушающего доверия человека. Даже сейчас парень сидел с отсутствующим видом, словно никого в комнате не было.

Знакомясь с материалами дела, адвокат понимал, что парень не был преступником в полном смысле этого слова. Будь это жена или дочь самого адвоката, он поступил бы так же. Но, как бы то ни было, на беду убитый был не простым горожанином, и за него хотели возмездия.

Убийца. Асоциальный элемент. Неблагополучная семья. Как следствие – убийца. И хотя на самом деле наказания заслуживал покойник, его должен получить этот вчерашний школьник, поставивший всё на свои места. Сегодня состоится последнее слушание, на котором вынесут приговор. Адвокат полистал свои записи, настраиваясь на разговор.

 – Как ты?

Молодой человек слабо повел плечами, показывая, что это неуместный вопрос.

 – Соберись, сегодня нам понадобятся все силы, чтобы заставить присяжных прислушаться к линии защиты.

 – Она придет? – внезапно перебил его собеседник. Адвокат сосредоточенно смотрел на свои записи.

 – Неужели тебя так мало волнует то, что сейчас решается твоя судьба, вся дальнейшая жизнь? – Он оторвался от бумаг и посмотрел на парня, лицо которого оставалось по-прежнему пустым и отстраненным. – Я не знаю, – внезапно испытывая жалость к нему, произнес адвокат, – Возможно, она будет на вынесении приговора.

 – Я не мог этого позволить, – врач ожесточенно смял пластиковый стаканчик, – Я знаю, что это жестоко, но не могу. Сейчас она пытается разрушить дом, чтобы примчаться сюда. Но что будет, когда она поймет, что приговор раз и навсегда ставит между их общением черту? Это – моя дочь, мой ребенок, единственный ребенок. Мы  чуть не потеряли её той ночью, Бог знает, сколько она будет приходить в себя от происшедшего, как всё это отразится на её будущем, на карьере. Мы должны похоронить эту историю и покончить с ней, так, так, чтобы она осталась раз и навсегда в прошлом, раз уж не можем выиграть процесс.

Адвокат взглянул на часы. До конца перерыва оставалось ещё десять минут.

 – Я уверен, Ваша дочь не простит нас в любом случае.

Обвинитель неторопливо вышел вперед, осознанно привлекая всех присутствующих неторопливыми движениями и паузой. Остановился перед судьей. Прикрыл на секунду глаза, собираясь с мыслями.

 – Сегодня мы присутствуем на сложном процессе. Я бы сказал – на противоречивом процессе. Мы знаем детали дела, знаем всю неприглядную и постыдную сторону произошедшего. Не будем сейчас обсуждать поведение убитого, поскольку наша тема – убийца.

Он перевел дыхание. Зал, бессознательно сконцентрировавшийся на его негромком бархатном голосе, ожидал продолжения.

 – Мы знаем, что убитый пытался напасть на человека, которого обвиняемый спас. Мы знаем, что это похвально.

Сторона потерпевшего и родственники, сидящие в зале, стали с негодованием перешептываться. Адвокат насторожился, ощущая надвигающуюся опасность.

 – Я тоже бросился бы защищать слабого. Пройти мимо, остаться равнодушным – это худшее преступление, – молодой обвинитель не обращал внимания, смотря куда-то мимо людей. Затем повернулся к сидящему за ограждением Райзу, – Но он не защитник. Он убийца. Этот человек не просто остановил нападавшего, он убил его, подчиняясь своим животным порывам. Он не обездвижил его и увел девушку, нет, он сознательно лишил его жизни. Спаситель ли он? Нет. Потому, что его целью была не помощь, а убийство. Возможно, сам того не подозревая, обвиняемый показал свое истинное лицо. Лицо человека из неблагополучной семьи, где насилие и алкоголь были естественны как воздух.

Обвинитель говорил это залу, но со стороны казалось, что он и Райз одни в помещении, и его слова адресованы конкретно ему. Голос адвоката наполнялся силой, обретая нотки металла и заполняя каждый уголок пространства.

 – Мы живем в обществе, которое держится усилиями каждого из его членов. Мы не преступаем закон потому, что мы – люди, а не звери. Поэтому общество имеет свой институт правосудия, а не отдает на растерзание толпе преступников. Тот же, кто убивает только ради своего животного инстинкта, кто не следует законам человеческого общества – опасен. Как может быть опасно бешенное животное.

Он повернулся к залу. Глаза его сверкали, напряжение в голосе достигло предела. Зал, загипнотизированный его харизмой и силой, звучащей в каждом слове, затаил дыхание.

 – Этот человек – убийца. Опасный для каждого из нас потому, что руководствуется звериным принципом, а не человеческим началом. Пускай, он ещё молод, но если его не остановить сейчас, позже мы будем иметь дело с угрозой каждому члену общества. Мы – люди, а не звери.

В возникшей паузе каждый рассматривал стоявшего посреди зала обвинителя. Он был молод, достаточно молод для своей должности, и при этом выглядел нерушимым как скала. Казало, в его внешности ничего не было таким – он не был мощного телосложения, его лицо было лицом типичного симпатичного и простого человека, не несшим груза прожитых лет или опыта. Но при этом, обвинитель излучал силу. Подавляющую и ведущую за собой. И каждый в зале внезапно ощутил правоту его слов и признал, что так и следует думать о происходящем. Этот молодой мужчина нес истину. И он был добром, добром, стоявшим на страже непреложного закона и справедливости.

Нерешительно и единично раздались хлопки, которые переросли в аплодисменты, подхваченные всем залом. Адвокат Райза спохватился, когда сам непроизвольно вытянул руки, желая присоединиться к аплодисментам. Он понимал, что дело уже проиграно, и, чтобы он сейчас не говорил, его даже не услышат.

Когда зал затих, подчиняясь призыву судьи, выступал он. Но все его слова словно отскакивали прочь от мощной стены, выросшей между ним и слушателями. Обвинитель не смотрел на него, вероятно испытывая сожаление к его неудаче, которая была слишком очевидна даже для него самого. На секунду адвоката затопила волна гнева на сопляка, способного внушить всем то, что он хотел, чтобы все услышали. А потом, с ужасом, словно со стороны, он услышал свои мысли – возможно это потому, что обвинитель действительно олицетворял собой добро, а его подзащитный – другую, темную сторону?

 – Ваше последнее слово? – Судья кивнул Райзу Туи.

Райз встал. Он выглядел соломинкой перед сметающим всё цунами, упрямо не желавшей согнуться. Но зал видел другое – он видел худого бледного парня с нездорово блестящим  взглядом, который говорил, что тот не свернет со своей дороги, как дикий зверь. И внутри каждого нарастало отторжение, неприязнь и боязнь, как если бы темной ночью перед ним вырос  на дороге голодный хищник.

Обвинитель наконец поднял голову и взглянул на обвиняемого спокойным и сильным взглядом, словно желая остановить того, если он захочет броситься на людей. Снова в зале остались только они двое, словно ведущие невидимую дуэль взглядов.

 – Если бы понадобилось, я бы снова убил, – выплевывая в лицо обвинителю каждое слово, произнес парень.

Спустя секунду в зале воцарился невообразимый шум, который перекрыл даже голос судьи, требующего порядка.

Часом позже, когда последние присутствующие выходили из здания суда, адвокат, пораженный таким провалом и будто придавленный приговором, который был вынесен его подопечному, отнимая десять лет его жизни, поравнялся с обвинителем.

 – Вы были великолепны, – адвокат хотел услышать его сейчас и понять – что было в зале, каким образом он смог направить разумы всех присутствующих в нужном направлении.

 – Вы не правы, – молодой человек покачал головой, поворачиваясь к адвокату, – не я великолепен. А великолепна мудрость жизни и её свет, который делает нас лучше.

Адвокат смотрел в ясные голубые глаза, сиявшие изнутри разумом и проницательностью, и ему становилось страшно, словно всё внутри него замирало перед чем-то, чему он не мог найти объяснения.

В доме воцарилась тишина, не внушающая спокойствия, обманчивая тишина. В ней можно было без труда услышать, как хлопают крылья ночных бабочек, летавших под потолком.

Джил никто больше не ограничивал в передвижениях, не следил за каждым её шагом. Она снова была вольна делать то, что захочет, но не пользовалась этим, безучастно сидя в своей комнате. Джил знала о процессе и вынесенном приговоре – отец рассказал ей всё, не скрывая подробностей. Она догадывалась, что Райз до последнего ожидал увидеть её, надеясь, что она придет на слушание.

Внутри неё росли, превращаясь во что-то мощное, заполнявшее без остатка, два чувства. Одно из них было ощущением вины за то, что она была причиной всего происшедшего. А второе не имело четкой формы, оно состояло из боли, отчаяния и ярости на бессилие изменить что-либо. Джил закрывала глаза и видела, как Райз остается один с теми, кто был враждебен ему, с людьми, жившими в своей лжи и безнаказанности. Она предала его своим молчанием и бездействием, и теперь для него её имя будет лишь напоминанием о предательстве.

Джил не плакала с той ночи. В ней словно выключилось что-то. Слезы накипали на глазах, но их не пускала наружу корка льда, покрывшая какую-то часть её души. С одной стороны это лёд спасал её рассудок, готовый сломаться, а с другой – причинял боль, не давая вырваться эмоциям наружу.

В то лето Джил Кэйлаш не поступила в медицинский колледж. Не уехала в университет другого города. Она подала документы на юридический факультет. Джил не желала больше позволять кому-либо оставаться безнаказанным. Если этот мир настолько жесток, она будет играть так же жестоко, не позволяя никому больше заставить её испытывать боль от несправедливости. Время детства и надежды закончилось.

Глава 5

О клетке нельзя рассказать, не побывав внутри её стен и не почувствовав её безмятежного безумия. Оно – как стоячее болото, в котором вода остановилась и замерла, старея и превращаясь в грязь. Один день похож на другие, как и один из безликих заключенных похож на других. Их рознит лишь то, что привело сюда, и сколько лет гниющего болота их ожидает.

Инстинкт самосохранения заставляет людей сбиваться в стаи, чтобы сохранить подобие общества, хоть отдаленно напоминающее о человеческой популяции. Ибо страшней всего не груз их дел, а перспектива лишиться самого себя, растворившись в тягучей массе тысяч дней, лишенных перемен.

Новичок, казалось, ещё не осознавал этой ужасной перспективы. Он был нелюдим и молчалив, очевидно, не понимая, что его ждет множество месяцев тишины и пустоты. Парень был не в себе. Иначе, почему его взгляд был пустым как прозрачная вода, а на обращенные к нему слова, он реагировал как наркоман – не сразу и не всегда? Несколько раз его избили. Но, либо его шкура была и так хорошо выдублена, либо он был настоящим психом потому, что парень словно не замечал боли.

Постепенно его начали сторониться. Он не был слабаком, не был тихоней – напротив, его можно было записать в ряды тех сумасшедших, которые долго молчат и живут сами в себе, а потом, вдруг за ними выстилается дорога из трупов. И окружающие отодвигались подальше, чтобы быть на безопасном расстоянии.

Свое настоящее лицо молодой заключенный показал холодным осенним днем, когда неожиданно для всех бросился на охранника. Что произошло перед этим – никто не знал. Всё было слишком обыденно, когда парень метнулся к охраннику и попытался придушить его голыми руками. Возможно, тот сказал что-то ему, что и спровоцировало заключенного, но поручиться за это никто не мог. Да и правда никогда не была на стороне тех, кто был по другую сторону решетки.

В любом случае, отброс человеческого общества не имеет права кидаться на тех, кто охраняет покой общества и удерживает границу между ним и недолюдьми. Заключенные орали и свистели, обрадованные любой попытке мятежа против ненавистных надзирателей. Подбежавшее подкрепление сосредоточенно било психа, решившего испытать свою судьбу. Сейчас он лежал, полувтоптанный в грязь, и его тело вздрагивало от ударов тяжелых ботинок. Охранники не были садистами, они всего лишь выполняли свою работу, усмиряя взбесившееся животное. Заключенные не были зеваками из уличной толпы, обрадованными потасовке, они просто подчинялись инстинкту, требовавшему противостоять всему, что их ограничивало. Дождь грязи продолжал взметываться над лежащим мужчиной. Наконец, охрана остановилась, убедившись, что он просто не сможет быть вновь опасным, выведенный из строя.

После того, как дикого зверя обезвредят, его прячут в клетку, где он не может никому навредить.

Одиночная камера с маленьким окном, спрятанным где-то почти под потолком, и источающими безнадежность стенами. Здесь ему предстояло провести какое-то время, возвращаясь к реальности и осознавая свою ничтожность. Для того и созданы тюрьмы и придумано заключение, чтобы человек мог переосмыслить свою жизнь. Наверно, для этого.

Дни тянулись как звуки старой музыкальной шкатулки, оставленной открытой и повторяющей мелодию с безумной настойчивостью. Изредка молодой человек подходил к окну, наверно желая посмотреть на расчерченный клочок неба. Но тот был постоянно серым и лишенным красок, словно тюрьма выпила и из него все соки. Заключенный возвращался на место, садясь на койку, и застывал в одной позе, в которой привыкла заставать его охрана, заглядывая в окошечко на двери. Никто из охранников не сомневался, что посаженный в одиночку – тихий сумасшедший. Он не пробуждал жалости, напротив, одного взгляда на него было достаточно, чтобы где-то внутри начинало расти раздражение. И охранники, уходя дальше, ощущали себя внезапно разозленными, нуждающимися выплеснуть эту злость наружу. Такую же злость испытывал и сам заключенный. Он находился на грани между отчаянием и ненавистью ко всему миру, к которым примешивалась  острая горечь.

В окно стучал дождь, смешанный с хлопьями снега, лишающим камеру единственного проблеска дневного света. Заключенный сидел на кровати, сцепив пальцы рук и закрыв глаза. Мысли, бередившие воспаленный рассудок, словно взяли перерыв и затихли. Они тоже понимали, что это конец.

 – Разве это конец?

Заключенный поднял голову, ища подтверждения тому, что у него начались галлюцинации. Словно в подтверждение этого, из полутемного угла у двери вышел высокий немолодой мужчина. Вероятно, атмосфера одиночной камеры порождала безумие. Поэтому заключенный зажмурился, не желая поддаваться ему.

 – И это правильно, – снова заговорил незнакомец, – никогда нельзя верить тому, что видишь. Сейчас  ты не веришь сам себе и считаешь всё это самой настоящей галлюцинацией, которую породил твой уставший мозг. Разумно, весьма разумно.

Молодой человек не открывал глаза, продолжая бороться с желанием заговорить с неизвестным. Тот прошел к окну, задумчиво посмотрел на темнеющий клочок неба и покачал головой:

 – Невыносимо думать о том, что ты вырвал свое сердце ради другого, но вместо этого стал для него чем-то отвратительным. И теперь, в хороводе мыслей лишь одна единственная делает всё больней, мысль, что ничего не изменить.

Заключенный резко поднял голову, ощущая прилив гнева, и столкнулся с направленным на себя взглядом незнакомца. Мужчина изучал его как какое-то редкое существо, и от этого взгляда он почувствовал себя словно стоящим под напором сметающего ветра.

 – Кто Вы? – несмотря на странную неприязнь и недоверие, его раздражал тот факт, что незнакомец как будто вторгался в его мысли и посмел рассуждать о них.

Закончив изучать его, мужчина слегка улыбнулся:

 – Тебя больше волнует не то, кто я, а как оказался тут. Не преувеличивай – я не призрак, не галлюцинация и не видение. Ты заинтересовал меня, и я решил взглянуть на тебя вблизи.

Незнакомец смахнул пылинку с рукава пальто. Это был моложаво выглядевший мужчина, чьи волосы немного тронула седина, одетый со вкусом и достойно. В каждом его жесте сквозила какая-то смесь из обманчивой ленцы и скуки, прячущих за собой что-то опасное.

 – Я вижу, теперь ты не против побеседовать. С чего же начать? Давай начнем с тебя. С твоего чувства вины. Ведь ты шёл в той компании, вместе с тем парнем, в компании, которая пару лет была для тебя отдушиной. Тебе хотелось сжигать и разрушать, и она давала тебе такую возможность. Ты просто отстал по дороге, когда всё это произошло, а потом побежал в лес. И ты считаешь себя причастным к произошедшему, словно это и твоя вина в случившемся, видишь себя виноватым настолько, что тебе нет прощения. И это для тебя важней, чем убийство, – мужчина улыбнулся, – убрать одного недоумка, возомнившего себя всемогущим – не  такое уж и преступление. Преступление – то, что сейчас делаешь ты.

С его лица сбежала улыбка. Мужчина заговорил ясным голосом, пронизывающим настолько глубоко, словно его звук отражался от стен и проникал в каждую клеточку.

 – Жизнь одного из тысяч, существующих, а не живущих, чего она стоит? Сожаление лишь впустую сжигает тебя, туманя разум и позволяя попусту растратить  силу, которую я вижу в тебе. Не жалей о том, что сделано. И не позволяй себе строить мечты о несбывшемся.

Слова падали звонко и ясно, как капли дождя, наполняя вязкую тишину камеры силой, гудящей в воздухе и раздвигающей стены. Словно кроме них двоих была только пустота, тишина и этот голос.

 – Я предлагаю тебе дорогу, на которую ты уже сам ступил. Эта дорога, где торжествует сила и ум. И ты – хозяин  своей жизни. Ты, ставший для всех изгоем и отбросом, можешь стать владельцем их пустых жизней и душ. Не этого ли ты хочешь? Ты слишком умён и горд, чтобы быть одним из серой толпы.

 – Кто Вы? – повторил заключенный. Мужчина снова улыбнулся.

 – Просто лицо, заинтересованное помочь тебе.

Райз молчал, раздумывая над услышанным. Его собеседник тоже молчал, ожидая. Он выглядел так, словно мог вот так, неподвижно ожидать ответа не один час.

 – Тебе кажется, что выхода нет, что всё законченно. Я могу дать тебе этот выход. Загляни в себя и подумай – чего ты хочешь? Оставаться безымянным заключенным, чья жизнь уже почти завершена,  или взять судьбу в свои руки?

Откуда этот незнакомец столько знает? Этот вопрос казался важным, но не настолько, чтобы тратить время на него. В камере воцарились вечерние тени, а за окном сумерки окончательно взяли верх над последними сопротивлениями остатков дневного света.

 – Если я соглашусь, что я буду должен Вам? – Райз поднял на мужчину взгляд.

 – Ничего. Напротив, я даже помогу тебе, осуществлю то, чего ты хочешь. Ты должен только сделать выбор.

В улыбке мужчины пряталось нечто, говорившее, что он знает, чего хочет Райз. И сейчас, когда тому предлагали шанс, он не собирался играть в прятки:

 – Если так, то я буду делать всё, что вам понадобится.

 – Даже если за это тебе придется заплатить своей жизнью?

Вся жизнь Райза была сплошной борьбой за выживание. Но, то, что он хотел, стоило гораздо больше, и он не сомневался, что такая вероятная цена не будет слишком высокой.

 – Да.

Мужчина чуть прикрыл глаза, словно скрепляя сказанное.

 – Ты – мудрый мальчик.

Затем, словно он находился не в камере, а на прогулке в парке, развернулся и неторопливо пошел к выходу.

 – Подождите! – крикнул Райз, когда мужчина отворил дверь, – Почему я?

Тот замедлил шаг и полуобернулся, улыбаясь.

 – Твое имя означает восход. А я люблю восход.

       Всё началось с маленькой искры. Один неисправный провод, подчиняясь этой искре, медленно превращался в бикфордов шнур, передавая её дальше, вверх и вниз. Всего лишь получаса было достаточно, чтобы этажи затянуло  едким дымом, а пламя начало кое-где пожирать доступное ему оборудование и всё смелей лизать стены. Здание тонуло в нарастающем хаосе криков людей и шуме пожарной сигнализации, набиравшем силу гудении пламени и грохоте падающих предметов. Каждый рвался спасти свою жизнь, и места для помощи другим почти не оставалось.

С пригорка, расположенного недалеко от комплекса тюремных зданий, было видно в ночи, как пламя прорывается в окна. Кое-где мельтешили маленькие фигурки людей, пытавшихся сбить огонь или выбраться. Ревела сирена подъезжающих пожарных расчетов. Чернота ночи сплеталась с пламенем, и в опрокинутом небе отражались бурые отблески, старавшиеся дотянуться куда-то вверх.

Полуденные новости не были интересными, и Джил, приглушив звук телевизора, вернулась к горе вещей, которые было нужно разложить в шкафу. Выходной день казался безумно коротким, и успеть переделать все дела было просто невозможно.

Складывая свитер, она бесцельно обернулась и уловила что-то изменившееся на экране. Повернувшись одним движением, Джил опустилась на теплый паркет, нащупала пульт и прибавила звук. Картины на экране сменяли одна другую, но её мозг как-то замкнуло на одном кадре, в котором огонь отражался в густой, вязкой темноте ночи. Блок, в котором содержался один из неизвестных толком никому людей, но хорошо знакомый Джил, был почти наполовину уничтожен пожаром. Около пятнадцати заключенных погибли в огне или задохнулись в дыму.

Этот огонь преследовал её. Он вырывался из струй горячей воды в душе. Он тоненько свистел в песенке чайника. Он лизал её ноги шерстью пушистого пледа. И Джил вскакивала в холодном поту, выпрыгивая из этих языков пламени, чтобы наяву в голове начинала безостановочно звенеть мысль, что она так и не успела приехать к Райзу. Не успела сказать, что не забывает его, несмотря ни на что. Джил просто хотела сдать ещё пару семинаров, ещё немного поработать вечерами и набрать достаточно денег, чтобы поехать к нему, не посвящая в свои планы родителей. Она просто хотела доделать что-то, но не успела сделать самое важное тому, кто теперь стал одной из никому неизвестных могил на тюремном кладбище.

Раньше Джил верила в справедливость, но теперь поняла, что даже вера не спасает мир. Потому, что всё хорошее в нём обречено на смерть и забвение, а если хочется выжить и не быть смятым несправедливостью, то лучше всего забыть о том, что можно чувствовать, страдать, надеяться или верить. В темноте помогает только ещё большая тьма. Она заставляет других бояться её, а самого себя – больше не страдать.