Текст книги "Рабыня Вавилона"
Автор книги: Джулия Стоун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Глава 6. АДАПА ТЕРЯЕТ ГОЛОВУ
Все истекшие дни были похожи, как близнецы, наполнены изнурительным обучением и тревогой. Адапе казалось, что он умеет владеть собой, своими эмоциями, направлять мысли и поступки. Именно так и было до недавнего времени.
Четверть часа назад закончился урок шумерского языка. Этот мертвый язык был сложен и красив, им пользовались жрецы и ученые, и Адапа был полон желания овладеть им.
Культуру древних преподавал другой учитель – не тот старик с пергаментной кожей, который, задумавшись, становился похож на мумию, а не старый еще человек, с широким плоским носом и страшным взглядом. Из-за непослушания или неудачи он нещадно колотил учеников. Син-Нану учитель сломал ключицу. И что? Да ничего! Отец несчастного парня приходил еще просить извинения и подарил учителю двух барашков, лишь бы Син-Нан окончил обучение и получил должность во дворце.
Старый учитель обещал Адапе посещение высшей школы в Вавилоне и Ниппуре. У него был выбор: школа при храме Мардука (но заниматься теологией, искусством заклинаний ему совсем не хотелось) или высшая дворцовая школа, где обучались молодые люди из привилегированных сословий, из самой что ни на есть верхушки общества. Эта «золотая вавилонская молодежь» поглядывала на стариков с иронией и благоговением. Порой, туда приезжал Навуходоносор со свитой и перед учеными мужами декламировал поэмы.
Адапу привлекали математика и медицина, но больше всего он хотел изучать поэзию, постигать тайны живых и мертвых языков, загадки шумерской культуры и этапы ее развития.
Юноша сидел во внутреннем дворе школы в прозрачной тени пальм. Мысли его блуждали, ни на чем не останавливаясь. От размышлений о древней культуре он перешел к мыслям об устройстве мира и земли – зеркального отражения небес. Земля представлялась ему пустой плоской равниной, окруженной океаном. Восемь необитаемых островов лежат у берегов этого океана, на островах – высокие горы, откуда вытекает великий Евфрат. Адапа думал и о Вавилоне, где собираются богатства всех народов, куда стремятся и золото, и дерево, и толпы рабов, готовые сделать этот город еще прекраснее. Но вскоре мысли вновь вернулись в привычное русло, по которому текут вот уже несколько дней.
Из Дома табличек вышел учитель шумерского языка. Прикрыв за собой дверь, направился к воротам, никого не замечая, и Адапа проводил его мрачным взглядом.
С того часа, как он увидел девушку на пороге школы в этом ярком прямоугольнике солнца в безветренный полдень, Адапа потерял покой. Думал он только о ней. Наука стала тяготить его, но, чтобы отвлечься, он стал заниматься усерднее.
Неожиданно для себя самого он изменился. На учителей смотрел теперь другими глазами. Старался понять их. Сверстники его раздражали. Он вдруг осознал, что все вокруг чужие, и что ему, Адапе, нужна только та девушка.
Чем она могла его так пленить? Он ведь даже не успел как следует рассмотреть ее. Ему лишь показалось, что девушка похожа на его покойную мать. Неужели он до сих пор так по ней тоскует? Со смертью матери ему некого стало любить. Все дело в этом. Кажется, Адапа нашел причину внезапно нахлынувшего наваждения, и это немного успокоило его.
И снова дни потекли своим чередом. Рано поутру, наскоро позавтракав фруктами и свежим хлебом, юноша выходил во двор. Раб услужливо открывал дверь, и юноша, проходя, замечал синее небо, травку, пробивающуюся меж каменных плит, лица женщин, раскрасневшиеся у раскаленных цилиндрических печей, где они пекли хлеб для дневной трапезы. От печей несло древесным дымком, и это было приятно.
Адапа в повозке подъезжал к воротам дворца, которые охранялись крепкими мускулистыми воинами. Вдоль восточной стороны находились Дорога процессий и Ворота Иштар. Но он еще не заслужил чести входить тем путем. Воины пропускали юношу, окинув цепким взглядом, и он, собранный, как всегда готовый к обучению, входил в первый большой двор, ограниченный с севера и юга многочисленными строениями. Дверь Дома табличек в это время уже была открыта, и Адапа входил в теплый золотой полумрак.
Обряды каждого дня, размеренность жизни – его всегда это устраивало. Но теперь Адапа входил во дворец, озираясь, точно вор, повсюду искал девушку, признаки ее присутствия, край ее покрывала. Кем она могла быть и что делала во дворце? За пять лет посещения школы он ни разу ее не видел.
Сегодня с самого начала все пошло не так. Заболел возница Адапы, иудей Моисей. Когда-то он был купцом, ходил с караванами в Ливан, покупал кедр, из Египта вез драгоценные камни, золото, даже покупал керамику Кипра. Случалось, приторговывал рабами.
Пути в аравийских пустошах и плоскогорьях были трудны и связаны с большим риском. Часто нищие кочевники совершали нападения на караваны, грабя, убивая, уводя верблюдов и ослов, продавая в рабство пленных.
Купцы не отваживались ходить в одиночку, собирались большими группами, нанимали вооруженных людей для сопровождения. В тот раз Моисей шел из Дамаска в Халеб. В оазисе Тадмор он прождал четыре недели, пока подойдут другие купцы, но никого не было – незадолго до его прибытия ушли все караваны.
В Халебе его ждал покупатель, и Моисей знал, что, если он опоздает, сделка сорвется. И тогда товар придется распродавать по частям, а это хлопотно и убыточно. Четыре недели ожидания лишили иудея терпения. Опытный торговец чувствовал, как под ногами горит земля.
И вдруг неожиданно подвернулся купчишка-перс. И ведь товар у него был ничтожный, маленький караван. Вел он себя подозрительно, неспокойно, все спешил куда-то, суетился. Не понравился он Моисею страшно, но, непонятно почему, купец поддался на его уговоры и отправился с новым компаньоном в дорогу.
Эта ошибка стоила Моисею свободы, богатства и всей оставшейся жизни. На вторые сутки пути, ночью, на спящий караван напали разбойники. Вооруженных людей убили сразу, остальных пленили. Иудей даже не удивился, когда увидел перса в компании главаря шайки.
Только потом, в плену в пустыне, он понял, что перс, владея магией, подчинил его своей воле, увел из оазиса, в сторону от основных дорог. После был Каркемыш и путь вдоль Евфрата до самого Вавилона, но это был уже скорбный путь раба.
В Вавилоне иудей попал в богатый дом судьи Набу-лишира. Хозяин оценил его способность вести дела и предложил Моисею должность домоправителя и некоторые свободы. Для раба это было ценное предложение. Но умудренный опытом купец, полжизни проведший в дорогах, знал, чего стоит для него эта милость. И он решил даже в трудных условиях остаться верным себе. Там, в другой жизни, он утратил свою родину, а Вавилон так и не стал его домом, не станет никогда.
Моисей отказался ото всего, избегал людей, охотнее общаясь с мулами и ослами, был возницей у Адапы, младшего сына судьи Набу-лишира. Он ни с кем не связывал свои несчастья. Если кого и винил, так только себя, свою глупость, непростительную поспешность.
Разбойники обещали отпустить его, если он уплатит выкуп. При этом была названа такая сумма, что у Моисея поплыли круги перед глазами. Семьи у него не было, никто не мог помочь. Родители умерли три года назад. Они были очень старыми людьми. Замужние сестры жили в Египте. Они почти не общались, да и вряд ли Моисей обратился бы к ним.
Но искушение вновь обрести свободу было велико, и иудей обратился за помощью к своим друзьям, таким же, как и он сам, купцам-путешественникам.
К его удивлению и безграничной радости, требуемая сумма была доставлена. Но, оказалось, у разбойников свои понятия о чести. Моисей остался рабом.
Здесь, в Вавилоне, красота которого ослепляла, он, как ему казалось, стал ближе к богам, к природе. Результатом этого сближения стало отчуждение от мира людей, мира обмана и фокусов, и ничего более.
Иудей не хотел завидной должности, почета, оставаясь при этом в рабском положении.
Каждое утро, лишь распускался бутон зари, по широким улицам, разделенным надвое: на оранжевую, золотую полосу солнца и синюю ленту тени, еще немного влажную от проплывающих сумеречных призраков, в легкой, повозке с лентами он отвозил Адапу в Большой дворец Навуходоносора, где располагался Дом табличек.
Юноша молча уходил, а Моисей оставался под палящим солнцем Двуречья, подставляя лицо его лучам и теплому сонному ветру с Евфрата.
Однако в тот самый день все пошло не так. Адапа и не подозревал, как ценил порядок, сложившийся в последние годы. Ему нравился этот неразговорчивый раб с благородным профилем, седой гривой волос и черной, как смоль, бородой, с большими руками и усталой спиной. Он носил такое же, как все граждане города, платье и войлочную шапку. Был задумчив и несловоохотлив.
Юноша расспрашивал о странах, куда ходил Моисей, и тот, если был в настроении, рассказывал. Воодушевленный его словами, Адапа уходил в свою комнату мечтать о путешествиях. Ложился в постель и тут же засыпал, уже не слыша, как небо поет песнь земле, разбрасывая звезды.
А сегодня утром Моисей не смог встать с постели. К нему боялись подходить, думая, что это тиф. Адапа заглянул в открытую дверь его хижины. В полутьме белело осунувшееся лицо иудея. Больше он ничего не увидел – старая рабыня зашикала, зашептала, оттаскивая юношу за рукав.
Расстроенный, Адапа отправился в открытый двор, где у ворот уже ждала пара белых лошадей, запряженных в двухколесную повозку. Рядом стоял раб, высокий тощий хетт с реки Галис. Он отличался зубоскальством и болтливостью, у него была широкая улыбка и плохие зубы. Длинные волосы сальными змейками лежали на сутулой спине. На щиколотках он носил браслеты с бубенчиками, которые тихо позвякивали при каждом шаге.
– Ездить с таким – только позориться перед честными гражданами, – с раздражением прошептал сын судьи, но в повозку забрался, хмуро взглянув на возницу.
По окончании занятий он сидел во дворе и думал о незнакомой девушке. Он чувствовал, что близок к отчаянию, что теряет голову. Он даже готов был признать, что не было никакой девушки, а все только морок, плод мозга, задыхающегося от жары. Но в этот самый момент из ниши снова выскользнула она, в желтой накидке, босая, с узорами на стопах, выполненными хной.
Адапа смотрел на нее, словно пораженный молнией. Наконец он пришел в себя и начал очень медленно вставать.
Глава 7. ДВОРЕЦ НАВУХОДОНОСОРА
Внутри городских стен уже кипела хозяйственная жизнь. Гигантский комплекс дворца возвышался над суетой. Дорога процессий сверкала голубыми изразцами, диковинные звери на стенах стремились во дворец, будто маня путешественника за собой. Ворота Иштар поднимались в фиолетовую высь, великолепные в своем монументальном величии. Южный дворец, словно чего-то ждал.
Тронный зал, наконец, опустел, все три его входа были заперты. Суровые горцы с Тауруса стерегли покой этих стен. Посланцы из Элама, наконец, удалились. Смолкли голоса, шарканье, тихий звон золотых украшений, подобный шелесту. Уже отправили в счетную канцелярию приношения, угодные Вавилону. Уже можно было закрыть глаза.
Воинственный дух Набопаласара витал в этих стенах. С того времени как в Вавилоне утвердились арамеи, в стране произошли большие перемены. Новый царь, избранный Набу и Мардуком, заключил союз с индийцами, диким племенем, управлял которым такой же дикарь Киаксар.
И объединенные армии двинулись на Ашшур.
Ассирийское государство, потеряв своего последнего великого царя, Ашшурбанапала, быстро катилось к закату. Гибель империи была неизбежна. Во многих покоренных провинциях начались кровавые восстания.
В весенние месяцы Набопаласар и Киаксар вошли в Ниневию и сравняли богатейший и прекрасный город с землей. Дворец ассирийских царей, «не имеющий соперников», был разрушен и предан огню, а камни фундаментов сброшены в канал, в чьи воды он гляделся, как заносчивая красавица в зеркало.
После такого удара ассирийские города уже не смогли подняться. В руинах лежали Ашшур, Ним-руд, Дур-Шарукан. Тигр окрасился кровью, и в мутных водах Верхнего Заба плыли трупы.
На равнинах мидийцы и царь Вавилона настигали воинов Ашшура, закрывали входы и выходы и убивали их без числа. Мирных жителей уводили в плен и делали своей собственностью. Вавилонские боги – Бел, Иштар, Адад, Син, Шамаш, Нергал с молчаливым одобрением смотрели на разграбление.
Избавившись от опасного врага, Вавилон вновь занял господствующее положение в Передней Азии и мог соперничать с Египтом.
Тронный зал Южного дворца поражал воображение каждого, кто входил сюда. На стенах его, покрытых белым гипсом, размещались искусные рельефы: гигантские фаллические «древа жизни», шагающие львы. Из многоугольных кессонов потолка свисали бронзовые лампы, инкрустированные золотом, серебром и драгоценными камнями. Двери из дорогого кедра были обиты медью, дверные петли и засовы выполнены из бронзы. Пол устилала великолепная мозаика, изображающая царскую охоту.
Захватывающее впечатление производили размеры зала, где каждый шаг освещали многочисленные, лампы. Но сейчас их свет был приглушен.
Напротив средней двери располагалась сумеречная ниша. В ней-то и находилось сердце страны – трон Навуходоносора. К нему вели ступени, покрытые резным орнаментом и клинописью. У основания лестницы стояли четыре воина-наемника с обнаженными короткими мечами.
За закрытыми дверями, наконец, смолкли отголоски шагов. Теперь в тронном зале слышалось лишь легкое потрескивание фитилей в светильниках.
Раздался сдержанный кашель, невнятное бормотание. Воины стиснули рукояти мечей. На троне, возносясь над роскошью зала, сидел Навуходоносор в глубокой задумчивости. Он был болен и, как ему самому казалось, неизлечимо. Но царь еще крепко держал страну в руках.
Его желтые пальцы вцепились в подлокотники трона, воротник душил, шапка, словно раскаленный котел, жгла голову. Навуходоносор рывком сорвал ее и небрежно бросил на колени. Шапка соскользнула на пол, так и осталась там лежать.
Навуходоносор поднялся и, тяжело ступая, устремился вниз. Слишком сильно болела голова. Тревожные мысли не отпускали царя.
Через дверь, почти неразличимую в задней стене, он прошел в обширную комнату, где были установлены фонтаны. Вода всплескивала мелодично и монотонно, словно сыпалось серебро. Навстречу ему выбежал маленький раб с красной лентой в темных волосах и в красном халате из тонкой ткани, складки которой лишь подчеркивали изящное тело. Он упал к ногам царя, вытянув руки.
– Встань, – кратко приказал тот.
Мальчик подчинился, неловко подбирая полы халата. Детская макушка, темный шелк волос, пересеченный алой лентой, на свету окрашен в медный цвет по самому краю. Медленное поднятие головы. Изменение ракурса – лицо ребенка распускается, словно бутон. Нежный пушок на щеках, узкий подбородок, обусловленный тонкостью челюстной кости, чистый, очень белый лоб, украшенный татуировкой. Глаза мальчика цвета пальмовой коры с испугом глядят на могучего царя.
Своей– большой ладонью тот взял мальчика за подбородок, пальцами осязая глянцевую гладкость кожи. У левого глаза, с внутренней его стороны, синела жилка, плавился холодный блик. Это прикосновение напомнило царю другое, острое, шероховатое – статуя Мардука.
– Распусти ремни на сандалиях, – проговорил, наконец, Навуходоносор.
Невольник только этого и ждал – подбородок его избавился от царственных пальцев. Мальчик нагнулся и ловко распутал узкие ремешки. Босой, неспешно ступая по коврам, Навуходоносор пошел к фонтану, оставив ребенка стоять на коленях с парой сандалий в руках. Раскрыв рот, раб смотрел вслед царю без мысли, без чувств, словно превратился в каменное изваяние.
Фонтаны были устроены здесь и в смежных комнатах. Вода проходила сквозь особые фильтры и была столь прозрачна, что, казалось, хрустальные брызги разбиваются о воздух, превращаясь в радужные осколки, в мгновения прохлады.
Навуходоносор опустил* руку в холодную воду. Произошла метаморфоза – пальцы преломились, распухли, влажно замерцали камни перстней. Это на что-то похоже. Так уже было когда-то. Очень давно, когда он был моложе, когда не было столь мучительно-острого ощущения времени, его бесконечности, и конечности личного бытия, когда жрецы сдерживали свои аппетиты, боялись его, молодого льва, преемника царя-завоевателя. Когда не рвались так к власти, а алчность, свойственную своему сословию, прятали за маской служения богам.
Сейчас не прячут. Сейчас они сильны. Но вот сын… Сын слаб против них. Ничего, ничего. Жрецы забыли одну деталь – лев, даже одряхлевший, остается львом, и он, Навуходоносор, еще прижмет их. Ради страны, ради сына…
Он вынул из воды руку. Ледяные пальцы. Такое же сердце. Царь покачал головой.
Струи взлетали вверх, делали полукруг, и звонко разбивались, смешивались с водой в бассейне. Он услыхал легкие шаги за спиной. Но вида не подал. Она остановилась в отдалении. Но он все еще как будто слышал шелест ее платья, мелодичный звон золотых запястий.
Закрыл глаза. Перед мысленным взором стояла чернота. Одна-две яркие вспышки воспоминаний, отдаленные образы, мгновения, когда он был счастлив. И больше – ничего.
– Почему молчишь? – пророкотал Навуходоносор.
– Не смею нарушить царственного молчания, – отвечала Нингаль.
– Молчание… – он повернулся.
– Молчание – это сокровище. Но порой цена его становится столь велика, что бывает безопаснее от него избавиться.
Царь пристально смотрел на жрицу. Лицо ее было скрыто. Черные, глаза улыбались– глаза пантеры.
– Гула отпустила тебя?
– У нее много дел. Мы уговорились, что она не заметит моего отсутствия.
– Боги все замечают.
– Если не попросить их об обратном.
– А что ты хотела сказать мне, жрица?
– Я? Мой царь! Я хотела лишь выслушать.
– Что дает тебе право быть столь самонадеянной? Ты являешься в мои покои, подкладываешь в мою постель детей… по-твоему, ты обладаешь влиянием на царя?
Она слушала спокойно. Кто-нибудь другой расценил бы эти слова как приговор, но Нингаль и бровью не повела. Она знала царя, знала, как никто другой: сущность Навуходоносора была обнажена перед проницательным взглядом жрицы Гулы.
– Когда мышь, убегая от мангуста, попала в змеиную нору, она сказала: «Меня послал к тебе заклинатель змей. Мое почтение!»
– Ты умеешь сохранять присутствие духа. Я люблю таких врагов. Всегда приятно отправлять на смерть человека мужественного. Это не унижает ни тебя, ни его.
Навуходоносор заложил руки за спину и пошел вдоль фонтана.
– Но я не враг тебе! – воскликнула Нингаль.
– Нет, ты – не враг.
Навуходоносор выжидающе посмотрел на женщину, словно раздумывая, а так ли это на самом деле?
– У меня другие враги, – произнес он, наконец, после зловещей паузы, натянутой в воздухе, словно тетива ассирийского лука.
– Знаю их, – быстро сказала женщина и закивала головой. – Жрецы в обиде на тебя, мой царь. Они не хотят платить налоги. Они считают, что времена Хаммурапи уже не вернутся. Главный храм молчит, выжидает, как всегда.
– Жрецы не должны играть столь значительную роль в государстве. Это и так продолжалось слишком долго, – раздраженно сказал он. – Будет по-моему!
Навуходоносор тяжело опустился в кресло с широкой спинкой и подлокотниками. Резьба по слоновой кости и отшлифованный лазурит украшали его, покоилось оно на лапах Шэду. Нингаль с поклоном придвинула низкую скамейку, и царь поставил одну ногу, поправляя широкое платье.
Жрица, не спеша, прохаживалась перед ним, уперев ладони в полные бедра. Ковры заглушали шаги. Искоса поглядывая в сторону царя, Нингаль поднималась на мыски, и Навуходоносор из-под тяжелых век смотрел на ее обнажающиеся блестящие голени.
– Они ставят мне в вину неуважительное отношение к культу, будто бы я не почитаю богов, – проговорил он, сглатывая горькую слюну. – Считают, что именно они возвели меня на трон. А разве я не расплатился? Построены многочисленные храмы по всему государству. А сколько их лежало в руинах и запустении! Теперь же там даров несметно. И все это в миг сбрасывается со счетов, стоит только царю заикнуться о налогах!
Навуходоносор рассмеялся.
– Поистине омерзительна эта крысиная возня.
– Не забывай, мой царь, о влиянии жрецов на население. Ты знаешь, эти маги способны на все. Они будут отстаивать свои интересы.
– Знаю, знаю…
Он откинулся на спинку кресла. Нингаль села на ковер и стала растирать его ступни.
– Все знаю, – повторил он. – Влияние жрецов велико, но у меня хватит сил поставить их на место.
– Мой царь, ты крепок словом и делом. Ты вел войны именем Мардука. Так пусть он покровительствует тебе в новой борьбе, – прошептала жрица.
– Да, да…
Навуходоносор смежил веки. Боль отступила. На царственном лице промелькнуло подобие улыбки.
– Ты сокрушишь их, – продолжала Нингаль, вкладывая весь свой трепет и жар в умелые пальцы, разминающие ступни царя.
– Есть кое-что иное, что беспокоит меня.
– Что же? Или кто?
– Мой сын, – отрывисто проговорил Навуходоносор. – Боюсь, для Авель-Мардука скоро настанут трудные времена.
– У юноши большие шансы стать хорошим царем, – возразила Нингаль.
– Может быть, если бы он интересовался тем, что происходит вокруг, и делами внутри государства. Но Авель-Мардук – воин. В походах он счастлив. Когда нет войны – охотится. А его молодая жена спит одна на ложе.
– Он умен, и, значит, все придет само.
– Если только на это будет время.
Маленький раб, дремавший на циновке у порога, вдруг вскинул голову и уставился на дверь. В узкой щели мелькнула белая одежда жреца. Это было очень странно, ведь в тронном зале сейчас никого нет. Стражники не пропустят даже жен царя.
Но присутствие жреца – это вызывало сомнения, а значит, не происходило вовсе. Скорее всего, показалось. И мальчик, уткнувшись лбом в циновку, крепко заснул.
