Текст книги "Любви подвластно все"
Автор книги: Джулия Лонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Там упоминается, за кого леди Арабелла собирается замуж? – Оливия почти не чувствовала, как ее губы произносили эти слова.
– Могу сказать тебе только одно: в книге записей пари в «Уайтс» ставят на Лайона Редмонда, – ответил, зевая, Йан.
«Примите то, к чему обязывает вас судьба, и любите людей, с которыми судьба вас сводит, но делайте это от всего сердца».
Ох как же она могла об этом забыть? Совсем потеряла голову – вот в чем причина! «Обязывает» – это все равно что «приковывает цепью», которая, похоже, обмоталась вдруг вокруг ее сердца и сдавливает его, не давая дышать…
Неужели судьба и впрямь приковала Лайона к герцогской дочке и к жизни, в точности такой, как у его отца? Что ж, возможно, его будущее было предопределено с момента рождения – словно он, Лайон, был чеканной монетой. И не существовало закона, который гласил бы, что любовь сможет пересилить чувство долга. С другой же стороны, не было и такого, в котором говорилось бы, что не может.
– Какая дурацкая газета! – воскликнула Оливия с таким жаром, что Женевьева и Йан даже вздрогнули. А она, не сказав больше ни слова, вылезла из-за стола и вышла из комнаты, не замечая ничего вокруг.
Лайон ждал, прислонившись спиной к стволу раздвоенного вяза. Сердце же его бешено колотилось в груди, так что было даже удивительно, что не шуршал сверток с перчатками, который он сунул во внутренний карман сюртука. Никогда еще он не делал подарков женщинам – за исключением матери, – и сейчас этот подарок казался ему безупречным… и одновременно прискорбно недостаточным, потому что больше всего на свете он хотел положить к ногам Оливии весь мир.
Наконец она появилась, и в тот же миг ему почудилось, что весь окружающий мир вспыхнул и засиял яркими красками. Он выступил вперед, чтобы приветствовать Оливию и насладиться светом, который всегда излучало ее лицо.
Но она прошла мимо, будто он был деревом. Или невидимкой.
Ну вот… Что-то явно пошло не так.
Он догнал ее и потянулся за корзиной. Она резко отдернула руку, даже не взглянув на него. И он сразу понял: действительно случилось что-то ужасно неприятное.
– Оливия! – окликнул он ее.
Но девушка лишь ускорила шаг – словно его голос был писком комара, от которого она пыталась ускользнуть.
Лайон догнал ее и пошел с ней рядом.
– Оливия, сегодня я не смогу остаться. Мне необходимо отправиться в Лондон примерно на месяц. Я выезжаю завтра.
И тут она наконец-то остановилась и, повернувшись к нему, с недоверием на него посмотрела. Лицо ее сначала побледнело, затем щеки вдруг ярко вспыхнули, и она, поджав губы, развернулась столь стремительно, что юбки прямо-таки вихрем взметнулись. И она пошла дальше. Только теперь все быстрее и быстрее.
– Оливия, пожалуйста, поговорите со мной, – пробормотал Лайон, снова последовав за ней.
Но она не обращала на него внимания. Молча шагала, крепко стиснув зубы и вскинув подбородок. Лайон тяжко вздохнул. Впервые в жизни он понял значение слов «глубокая обида» и «крайнее возмущение».
– Оливия! Ради всего святого, постойте!
Она внезапно остановилась и, стремительно повернувшись к нему, отчеканила:
– Мне кажется, я уже говорила вам, что терпеть не могу, когда мне указывают, что делать.
Лайон уставился на нее в изумлении. Он совершенно не привык к тому, чтобы его отчитывали. Но по крайней мере она заговорила с ним…
– Извините меня, Оливия. Просто я… – Лайон в смущении умолк.
– Говорите же. Я вас слушаю.
– Я буду очень скучать без вас в Лондоне, – пробормотал Лайон, и эти его слова даже отдаленно не передавали того, что он на самом деле испытывал. Он сейчас чувствовал полную опустошенность и безысходное отчаяние.
Но Оливия ничуть не смягчилась.
– Тогда зачем же вы уезжаете в Лондон? – произнесла она тоном судьи.
– Чтобы представить кое-какие свои соображения членам клуба «Меркурий». Я уже говорил вам об этом. Это насчет паровых двигателей.
Пристально глядя на него, она спросила:
– А герцог Хексфорд тоже там будет?
Он с минуту помолчал, затем ответил:
– Да, конечно.
– И леди Арабелла, вероятно, тоже, не так ли?
Лайон вздохнул. Проклятье! Как же она… Ох, это все, наверное, газеты. Или, возможно, сплетни из Лондона каким-то образом просочились в дом Эверси.
– Но на заседаниях в клубе «Меркурий» ее, конечно же, не будет, – сказал Лайон и тут же понял, что не следовало это говорить. Очевидно, гордость или чувства Оливии были сильно задеты, так что поддразнивание – далеко не лучший способ исправить дело. Он поспешно добавил: – Видите ли, я не могу пропустить это заседание. Ведь оно было запланировано уже давно. У меня просто нет выбора, Лив.
Склонив голову к плечу, она посмотрела на него так, как будто он насекомое, пришпиленное булавкой к доске.
– Говорите, нет выбора? Значит, вам – какое несчастье! – придется кататься верхом вместе с леди Арабеллой и танцевать с ней на балах. И прогуливаться с ней. И разговаривать с ней на людях…
– Леди Арабелла не так уж много разговаривает, – перебил Лайон. – Она по большей части молча краснеет и иногда кивает, давая понять, что со всем соглашается.
– И она восхитительна, не так ли?
Он в задумчивости молчал. Оливия в гневе выглядела весьма впечатляюще… Глаза ее метали искры, щеки ярко пылали, и каждое ее слово было пропитано ядом. О, она была невероятно прекрасна, и ему очень хотелось сказать ей об этом. Но он подозревал, что в данный момент его слова будут неправильно поняты. Увы, она была смертельно оскорблена, и с этим приходилось считаться.
– Некоторые, возможно, с этим согласятся, – тихо сказал Лайон. – Но мне гораздо приятнее разговаривать с вами. Не важно, о чем. И не важно, когда именно. Я даже предпочитаю продолжать этот наш разговор, хотя вы, сверкая глазами, сжимаете кулаки и вот-вот топнете ногой.
И вновь воцарилось молчание. При этом Лайон заметил, что Оливия с трудом сдерживала смех.
– Но вам ведь хочется поехать в Лондон? – спросила она наконец.
– Я давно хочу переговорить с инвесторами из клуба «Меркурий», но в данный момент мне не хочется уезжать, – тихо ответил Лайон. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, он добавил: – Оливия, я… Я хотел бы вручить вам кое-что.
Ужасно волнуясь, Лайон полез во внутренний карман сюртука. Неловко порывшись там, извлек, наконец, свой подарок и молча протянул девушке сверток. Она с недоумением посмотрела на него. Ее восхитительные глаза все еще сверкали гневом и обидой, но ему показалось, что она немного смягчилась.
Затаив дыхание, он смотрел, как Оливия, развернув ткань, с изумлением уставилась на те самые лайковые перчатки, о которых давно мечтала. И она по-прежнему молчала. Когда же, наконец, подняла на него взгляд, в глазах ее была мучительная боль.
И Лайон тотчас же понял: все обернулось совсем не так, как ему хотелось. Все обернулось просто ужасно, чудовищно!
– Но это же… те самые перчатки от Постлуэйта, – прошептала она.
– Да, – кивнул Лайон.
А она вдруг судорожно сглотнула и так же тихо спросила:
– Прощальный подарок, да?
Лайон был ошеломлен этим вопросом.
– Нет! – воскликнул он. – Боже милостивый, нет! Это просто… Я хотел…
– Извиниться за то, что уезжаете, чтобы повидаться с леди Арабеллой?
– Нет, Оливия, я всего лишь…
– Я не могу принять их, – перебила она. – Что бы я стала с ними делать? Я же не смогу носить их прилюдно. Я вообще не могу появляться с вами на людях. Как я смогу объяснить, каким образом они ко мне попали? О чем только вы думали?
Теперь она вся дрожала от обиды и гнева. И в глазах ее заблестели слезы. Но что он мог поделать? Ведь он все равно должен был покинуть ее и отправиться в Лондон.
Сделав глубокий вдох, Лайон мысленно сосчитал до трех и тихо, но настойчиво, проговорил:
– Оливия, пожалуйста, выслушайте меня.
Он молча кивнула и вроде бы немного успокоилась, а он, чуть помедлив, вновь заговорил:
– Оливия, милая, я хотел бы подарить вам луну, но был вынужден ограничиться перчатками.
Из ее горла вырвался тихий стон, а лицо исказилось словно от сильнейшей боли. Увы, слишком поздно Лайон осознал, как, должно быть, восприняла Оливия этот его подарок и его последние слова. Мол, луну он ей не предлагал, а перчатки – утешительный приз.
– Оливия, послушайте…
– Отдайте их леди Арабелле. – Она сунула перчатки ему в руки и, стремительно развернувшись, быстро побежала – словно хотела как можно скорее оказаться подальше от него.
Глава 9
За пять недель до свадьбы…
Как только приданое Оливии было готово, в семействе Эверси воцарилось относительное спокойствие. Все члены семьи, кроме матери и Колина, уехали в Пеннироял-Грин, а Женевьева вернулась в горячие объятия супруга, с нетерпением ожидавшего ее.
Как-то утром Оливия за завтраком мазала свой тост джемом, когда слуга, вошедший в комнату, протянул ей поднос с корреспонденцией.
– Для вас, мисс Оливия.
Она нахмурилась, разглядывая адрес на конверте. Затем быстро вскрыла его и прочла несколько строчек. После чего опустила письмо на стол и уставилась на него, широко раскрыв глаза и зажав ладонью рот.
– Боже мой… Господи… Подумать только… О боже, святые угодники… – тихо пробормотала она.
Ее мать выронила нож, и тот с громким звоном упал в тарелку.
– Оливия, в чем дело? – прошептала она.
– Все в порядке, мама. – Оливия заставила себя улыбнуться. – Все в полном порядке, просто замечательно!
Ее матери многое довелось пережить: потерю ребенка, отправку сыновей на войну и даже на виселицу, – и все невзгоды она переносила с необычайным достоинством и не теряя присущего ей чувства юмора. Теперь почти все ее дети обзавелись собственными семьями, но Оливия по-прежнему вызывала у нее серьезную озабоченность, хотя она и старалась этого не показывать.
– Оливия, дорогая, так что же все-таки случилось? – спросила она.
– Мама, произошло настоящее чудо. Меня приглашают посетить миссис Ханну Мор – она сейчас живет в Плимуте. И мистер Уильям Уилберфорс тоже там будет. Мама, на две недели!
Мать и брат Колин встретили это сообщение без особой радости. И мать пробормотала:
– Ханна Мор?.. Ах да-да, Ханна Мор. Ты как-то упоминала о ней раз или два.
– Или пятьдесят, – буркнул Колин.
Но Оливия, казалось, не слышала брата. Ханна Мор! Поэтесса и драматург! Пламенный борец за права неимущих и искоренение рабства! В общем – выдающаяся женщина!
– Она собирается погостить в доме одной замечательной семьи в Плимуте вместе с Уильямом Уилберфорсом и мистером Тейлором. О господи… Они слышали о моей работе и поддержке неимущих. Здесь так и написано. – Оливия ткнула пальцем в письмо. – Я как-то побеседовала с ней недолго после лекции, и она, должно быть, меня не забыла.
– На две недели, Оливия? – с беспокойством спросила мать. – Сейчас? У тебя же свадьба в мае! Уже через несколько недель.
– Ох, уже в мае?.. Лучше мне это записать.
Колин рассмеялся, и мать легонько шлепнула его по руке.
– Не смей ее поощрять!
– Но ведь мое приданое готово, – проговорила Оливия. – Ах как же мне повезло с родными и с друзьями! Невозможно выразить, как я счастлива. И если ты, мама, не нуждаешься в моей помощи при подготовке дома к приему гостей…
– Для этого у нас достаточно слуг. Но тебе нужно подумать об устройстве своего собственного дома.
– На это у меня будет вся оставшаяся жизнь. И, пожалуйста, мама, пойми, такой шанс выпадает лишь раз в жизни. Эта дама уже в годах, и я, возможно, больше никогда не смогу встретиться с ней, если не поеду сейчас. Поверь мне, мама, это очень важно для меня. К тому же я уже не маленькая девочка.
– Надо думать, – кивнула мать. После короткой паузы добавила: – Вероятно, вскоре у тебя будет масса хлопот с детьми.
– Э-э… Вполне возможно, – пробормотала Оливия, нахмурившись. Сделав глубокий вдох, продолжала: – Знаешь, мама… Просто, куда ни повернись, везде вижу или слышу… что-нибудь обо мне. Эти песни, книги регистрации пари… – Она густо покраснела.
Глаза матери округлились, и она, схватив дочь за руки, воскликнула:
– Ох, дорогая моя! Бедняжка! Но ты никогда ничего об этом не говорила. Никогда не показывала, как сильно все это тебя беспокоит. Знаешь, нет ничего страшного в том, чтобы не держать все в себе.
«Но и ничего хорошего», – подумала Оливия. Однако нежная забота матери все же немного утешила ее. Помолчав несколько секунд, она решительно заявила:
– Все эти песни – они просто нелепы, вот и все. Так что не беспокойтесь за меня. Меня это совершенно не волнует. И все же я бы предпочла уехать в какое-нибудь тихое и спокойное место. Думаю, это было бы разумно.
– Ей действительно нужно уехать, – твердо заявил Колин. Он видел лицо сестры в салоне Акермана и прекрасно ее понимал.
– Оливия, но кто же будет тебя сопровождать? – спросила мать.
– Я знаю, кого хотела бы пригласить поехать со мной в качестве компаньонки. Эта молодая женщина тоже интересуется деятельностью миссис Мор. Ты встречалась с ней, мама. Я имею в виду мадемуазель Лилетт.
– О, да-да, та рассудительная швея-француженка, – закивала мать. – Она мне очень понравилась. И наверняка в разлуке чувства Ланздауна еще больше окрепнут.
– Совершенно верно, мама. К тому же у Ланздауна сейчас множество хлопот в связи с приездом его матери и сестер. А потом, когда я вернусь, он будет счастлив увидеть меня.
– Вы собираетесь… уехать? Сейчас? – изумился виконт.
Они с Ланздауном сидели на обтянутом бархатом диване в гостиной лондонского особняка Эверси, не приближаясь друг к другу больше чем на фут.
Оливия заставила себя улыбнуться:
– Но ведь это всего на две недели, Джон, да и то в Плимут, то есть совсем недалеко. Благословенное место. Подлинное украшение карты страны. И в Плимуте, по крайней мере, я не услышу ни о каких книгах регистрации пари.
Она протянула жениху письмо, и тот пробормотал:
– О, Ханна Мор… Поистине удивительная женщина. Думаю, у вас с ней много общего. Достаточно знать вас, дорогая, чтобы оценить ее по достоинству.
Оливия поняла, каких усилий стоил виконту столь дипломатичный ответ. Улыбнувшись жениху, она воскликнула:
– Вы льстец, Джон!
Он тоже улыбнулся и добавил:
– Что ж, не думаю, что обстановка в Плимуте располагает к шалостям.
– Я вообще не склонна к шалостям, – заявила Оливия. – Но, увы, злопыхатели упорно преследуют меня.
– Полагаю, там собираются весьма благородные и уважаемые особы. – Виконт похлопал по письму. – Впрочем, не стану притворяться, что горю желанием познакомиться с ними, моя дорогая. Но мне все равно очень хотелось бы сопровождать вас туда. Однако приехали мои мать и сестра вместе с…
– С леди Эмили и ее семьей?
Ланздаун кивнул.
– Совершенно верно. И теперь я стараюсь достойно принять и удобно устроить их в моем доме, перед тем как мы все вместе отправимся в Суссекс.
Оливия однажды уже встречалась с матерью своего жениха, весьма солидной и представительной женщиной, пусть не блиставшей особым умом, но зато доброжелательной и сердечной. Эта дама отличалась безобидным нравом и, похоже, готова была с радостью принять Оливию в свою семью.
– Знаете, мне бы очень хотелось начать нашу совместную жизнь без… песни, звенящей у меня в ушах. И я подумала, что общество мудрых пожилых людей поможет мне успокоиться. Я чувствую себя ужасно неуютно в многолюдном Лондоне. Ну… из-за всех этих сплетен и домыслов. Но уверяю вас, ничто, кроме подобного приглашения, не заставило бы меня уехать. Эта приятная неожиданность – поистине дар небес. А потом я вернусь, и вы обвенчаетесь с женщиной, которая будет спокойна и счастлива. И никогда не вызовет никаких замечаний или слухов…
Виконт молчал, в задумчивости глядя на Оливию.
– Джон, вы меня понимаете?! – почти в отчаянии воскликнула она.
– Думаю – да. Хотя мне будет очень недоставать вас, пусть даже всего лишь две недели. Ведь вы единственная живая душа, которая может посочувствовать мне во время всего этого предсвадебного безумия.
На губах Оливии промелькнула улыбка. Затем она вдруг протянула руку и коснулась ладонью щеки виконта. Она-то не была уверена, что ей будет недоставать его, хотя ей бы очень хотелось, чтобы недоставало.
Он накрыл ладонь Оливии своей и, повернув голову, впился в ее руку жарким поцелуем, чем даже немного напугал – этот поцелуй был слишком уж страстным… При этом Ланздаун не решался взглянуть ей в глаза. И она внезапно осознала, с каким нетерпением он ждал от нее знаков внимания.
Другой мужчина просто обнял бы ее покрепче, презрев все правила благопристойности. В конце концов, им ведь предстояло делить постель до конца жизни…
Вероятно, Джон слишком заботился о ней и поэтому осторожничал. Он страстно поцеловал ее, когда сделал предложение. И с тех пор не целовал ни разу. С тех пор они только прогуливались вместе – как пара лошадей в одной упряжке. Двигались в одном направлении, к одной цели, но даже прикасались друг к другу крайне редко. «Да, конечно, я вряд ли давала повод к таким прикосновениям, и все же ему следовало бы предпринимать больше попыток к обольщению», – промелькнуло вдруг у Оливии. Тихонько вздохнув, она пробормотала:
– Не беспокойтесь, Джон, это безумие продлится недолго.
Пять лет назад, когда Лайон был в Лондоне…
– Может, тебе принять касторки, Оливия? – ласково спросила мать, подняв взгляд от своей вышивки. Все семейство в этот вечер собралось в гостиной.
– Не лучше ли стаканчик виски? – вмешался Колин, оторвавшись от шахматной доски.
Отец же лишь насмешливо хмыкнул.
– А может, травяного отвара? – со злорадной улыбкой предложила Женевьева. – Думаю, он поможет.
Травяные отвары, которые готовила их кухарка, были ужасно горькими и тошнотворными, но мать безоговорочно в них верила.
– С чего это всем вдруг вздумалось напичкать меня лекарствами? – проворчала Оливия, опуская на колени книгу и прикрывая заглавие ладонями (это была книга об Испании, и ей почему-то не хотелось, чтобы домашние об этом узнали).
– У тебя такой вид, будто тебе срочно требуется прочистить желудок, – пояснил Чейз; он сидел перед камином, пристроив больную ногу на скамеечку.
– Просто я задумалась о Даффи. Малышка стала очень беспокойной последнее время, и я думаю, что она заболела. Меня это очень огорчает, – добавила Оливия.
Почти все члены семьи пристально уставились на нее, гадая: правду она говорит или нет. Колин же небрежно пожал плечами: мол, а чем еще можно объяснить ее настроение?
Оливия прекрасно знала: мистер Даффи пропивал почти все, что зарабатывал, а зарабатывал он крайне мало. А у миссис Даффи был затравленный вид женщины, готовой скорее броситься с моста, чем провести еще хоть день в этом доме. И всего за час в неделю Оливия пыталась внести хоть какое-то подобие гармонии и здравого смысла в этот хаос, мечтая в то же время поскорее сбежать из дома Даффи. И все же она не могла устоять: снова и снова, неделю за неделей Оливия приходила в этот ужасный дом каждый вторник – так бывалый моряк приходит на берег моря не в силах противиться зову. Причем она даже не сознавала, как ей помогали беседы с Лайоном об этих несчастных.
До встречи с Лайоном Оливия думала, что вполне счастлива. Да, безусловно, ей не на что было жаловаться, однако же… Лишь когда этот человек стал частью ее жизни, она поняла, что такое настоящее счастье, но потом он уехал в Лондон… и это было ужасно.
Примерно с неделю после его отъезда она пылала праведным гневом, но постепенно стала привыкать к его отсутствию. Однако дни шли, неделя проходила за неделей, и теперь жизнь казалась ей совершенно бессмысленной и пустой. Свет и радость ушли из ее жизни, и теперь Оливия училась как-то существовать в этом внезапно потускневшем и скучном мире. Но, очевидно, справлялась с этим не слишком успешно – ведь все полагали, что ей необходимо лечение. Может, так оно и было. Но если причина ее недомогания – любовь и разбитое сердце, то это совершенно особый вид болезни. И она пока что не знала, как от нее излечиться.
Оливия всегда была сдержанной, никогда не позволяла себе буйных выходок и не выказывала слабости. Когда же огорчалась из-за чего-либо, то всегда справлялась со своими чувствами и держала себя в руках. Но вот сейчас… О боже, сейчас все было так ужасно, что ей временами даже жить не хотелось.
Оливия невольно вздохнула. Она терпеть не могла мелодрамы, и вот ведь – злая ирония судьбы! – неожиданно стала героиней одной из них. Более того, она не знала, как прекратить все это…
Но хуже всего было мучившее ее чувство вины: ведь Лайон сделал ей прекрасный подарок, а она… Она сунула подарок ему в руки. Ей, наверное, никогда не удастся забыть выражение, появившееся в этот момент на его лице.
А что, если он никогда не вернется? Ведь у нее нет ничего, что напоминало бы ей о нем.
Вдруг на него по дороге напали разбойники? Или, может быть, конь сбросил его в канаву?
Ее родители год назад заказали миниатюрные портреты всех своих детей. Оливия держала свой на тумбочке у кровати, и если ей суждено снова увидеть Лайона, то она подарит ему эту миниатюру. Если, конечно, он согласится принять от нее подарок…
А впрочем, стоило ли ей сейчас думать об этом?
Ведь никакие раздумья не могли изменить того факта, что Лайона не было с ней рядом. Да и увидит ли она его хоть когда-нибудь?
– Пожалуй, я выпью немного виски, – сказала она, неожиданно повернувшись к Колину.
– Ни в коем случае! – вскрикнули все разом, и Оливия едва не рассмеялась.
Увы, она просто не могла сейчас смеяться. Не могла, потому что знала: возможно, Лайон уже никогда не вернется. Или же вернется уже чьим-то женихом…
А мать, чтобы добавить соли ей на рану, все-таки заставила ее выпить горький травяной настой.
Лайону множество раз доводилось проводить ночь под крышей лондонского особняка Редмондов, но впервые в жизни ему представилась возможность так тщательно изучить потолок в своей спальне.
Его одолевала бессонница, и к тому же безумно болела голова.
Поздно вечером, накануне отъезда с отцом в Лондон, он сунул белые лайковые перчатки в карман сюртука и отправился в «Свинью и чертополох», где, вопреки обыкновению, напился почти до бесчувствия. А потом, уже по дороге домой, он отдал эти перчатки той миловидной школьной учительнице. Отдал в обмен на поцелуй в темной аллее за пабом. Это был сладостный поцелуй, но – с отчетливым привкусом предательства. И теперь Лайон ненавидел себя за тот поцелуй – еще одно сильное чувство в добавление к буре эмоций, разрывавших его с тех самых пор, как он впервые увидел Оливию Эверси в бальном зале.
Ему казалось, что душа его истекала кровью, а мысли о том, что он, должно быть, ужасно обидел Оливию – пусть даже и не хотел этого, – терзали его почти постоянно. В результате пребывание в Лондоне, который он всегда любил, стало для него мучительной пыткой, а время сделалось злейшим врагом.
Чтобы хоть как-то облегчить себе жизнь, Лайон научился в нужный момент улыбаться и вскоре обнаружил, что этого вполне достаточно, чтобы прослыть обаятельным и даже неотразимым. Находясь в Лондоне, он принимал приглашения отобедать со старыми школьными друзьями, а также провел несколько довольно приятных вечеров в клубе «Уайтс», где завсегдатаи приветствовали его с неподдельной радостью и где старый полковник Кефовер по-прежнему то засыпал – и тогда разговаривал во сне, – то рассказывал жуткие истории о днях своей молодости, проведенных в Индии.
Однажды вечером, отправившись в «Уайтс», они с отцом расположились за столом с выпивкой. Когда же отец начал просматривать газеты, Лайон поднялся и пошел заглянуть в книгу записей пари. Машинально пролистав несколько страниц, он внезапно наткнулся на свое имя – и замер в изумлении.
«Н. Грейсен заключил пари на пятьдесят фунтов с лордом Финчером, утверждая, что Л. Редмонд обручится с дочерью Хексфорда до конца года».
Ставки на его предполагаемый брак с леди Хексфорд! Уже!
Хотя никто не рискнул поставить больше пятидесяти фунтов.
Но Арабелла считалась весьма ценным призом, и всеобщая готовность уступить ее именно ему являлась совершенно очевидным свидетельством его превосходства. Впрочем, и сам он был завидной добычей.
Еще совсем недавно – может, месяцев шесть назад – все это доставило бы ему огромное удовлетворение, но сейчас он почувствовал себя призовым быком, бившимся об ограду своего загона.
«Эти бездельники в «Уайтсе» просто-напросто болваны! Готовы ставить на что угодно!» – мысленно воскликнул Лайон, чувствуя, как кровь отливает от лица. Должно быть, он даже побелел от ярости, потому что отец, внимательно наблюдавший за ним, с улыбкой приподнял свой бокал, как бы провозглашая тост.
По просьбе отца Лайон весьма убедительно изложил свои соображения относительно паровых машин и железных дорог перед богатейшими людьми Англии, собравшимися за длинным столом в «Меркурии» – самом закрытом клубе страны. Он прекрасно знал, что отец в своих мечтах уже видел его во главе этого стола.
По правде говоря, Лайон и сам уже не раз представлял себе это. Поначалу он на несколько мгновений смутился и даже забыл, о чем собирался говорить, но потом все сложилось замечательно и последующее обсуждение его идей прошло на редкость оживленно. При этом все его соображения относительно паровых двигателей и железных дорог были с восторгом одобрены. В данный проект Лайон вложил и свои собственные средства, хранившиеся в банке.
– Яблоко от яблони недалеко падает, джентльмены, – сказал кто-то из членов клуба, когда все собрались за выпивкой (под яблоней, естественно подразумевался Айзея).
Лайон счел это высказывание за комплимент, а отец и вовсе прямо-таки сиял от гордости. Но даже триумф в клубе «Меркурий» обрадовал Лайона совсем ненадолго. Все происходившее с ним в Лондоне представлялось каким-то нескончаемым сном, причем не очень-то приятным: ведь в нем не было Оливии…
И таким же сном была верховая прогулка по Роттен-Роу с леди Арабеллой, оказавшейся прекрасной наездницей. Вероятно, она давно уже привыкла ко всеобщему восхищению, поэтому ни разу даже глазом не моргнула, хотя все таращились на них, когда они проезжали по аллее. Роттен-Роу была переполнена гуляющими по случаю хорошей погоды, и многие, провожая их взглядами, одобрительно шептали:
– Какая прекрасная пара…
Лайон же, слушая эти шепотки, все больше мрачнел, хотя старался этого не показывать. Когда он доставил девушку домой, она улыбнулась ему и покраснела – словно извиняясь. Было совершенно ясно: леди Арабелла не станет возражать – какую бы судьбу ни определил ей отец. Лайону вдруг стало ужасно жаль ее, и он на прощание поцеловал ей руку.
Вернувшись домой, он нашел отца в его любимом кресле – то было огромное, обтянутое кожей страшилище. Оторвавшись от газеты, Айзея спросил:
– Как прошла прогулка с леди Арабеллой?
– Превосходно, – буркнул Лайон. И немного помолчал, собираясь с духом. Потом добавил: – Сэр, не могли бы вы обойтись без меня? Мне нужно срочно вернуться в Суссекс.
Айзея промолчал. С минуту он внимательно смотрел на сына, затем, наконец, спросил:
– Срочно нужно? Зачем?
– Гнедая кобыла, которую я давно уже хотел купить, наконец-то выставлена на продажу, и мне хочется побыстрее приобрести ее. – Лайон придумал эту ложь, когда катался в парке с Арабеллой – та выехала на прогулку как раз на гнедой кобыле. Но, увы, он теперь вряд ли был в состоянии купить лошадь: почти все деньги вложил в последний проект клуба «Меркурий».
Айзея опустил газету на колени и снова посмотрел на старшего сына. На сей раз прошло, наверное, несколько минут, прежде чем он наконец проговорил:
– Значит, кобылу?
Вопрос был задан с такой иронией, что Лайон невольно содрогнулся, но все же довольно дерзко заявил:
– Да, представьте себе, именно кобылу.
И снова воцарилось молчание.
– Что ж, Лайон… – Отец вздохнул. – Отправляйся в Пеннироял-Грин, займись своей кобылой, а матери скажи, что я буду через неделю.
Прежде чем переступить порог хибарки Даффи, Оливия сделала глубокий вдох, стараясь набрать в грудь побольше воздуха. Наверное, точно так же вели себя ловцы жемчуга, когда готовились нырнуть в темные глубины моря. Ее единственная обязанность состояла в том, чтобы с благожелательной улыбкой оставить продукты и поскорее уйти – родители дали ей разрешение только на это, – но Оливия никак не могла этим ограничиться. Ведь семейство Даффи вовсе не цыплята на скотном дворе, которых надо лишь покормить, не более того. Она просто не понимала, как человек, у которого имелись сердце и совесть, мог бы заглянуть в дом Даффи, посмотреть в лицо хозяйке – и не предложить никакую помощь. А дети этих несчастных… Как ни странно, Оливия всех их полюбила. Некоторые из них были шумными и дерзкими, другие же – сущими ангелочками, но для нее все они были бедными малышами, по воле судьбы лишенными детства. Эти дети становились няньками и уборщиками с того момента, как начинали ходить.
Оливия старалась похвалить всех детей и с каждым старалась хоть немного поговорить. Ей хотелось, чтобы они поняли: для нее они – самостоятельные личности, а не множество голодных разинутых ртов. Она была твердо уверена: каждый из них имел те же права, что и все остальные дети. Но, увы, усилия ее были жалкой каплей в безбрежном океане нищеты…
Переступив порог убогого жилища, Оливия поставила корзину с продуктами на грязный выщербленный стол, а затем раздвинула занавески и распахнула окно, чтобы хоть немного проветрить душную комнату. Осмотревшись, она невольно вздохнула – мокрое белье, висевшее у очага, похоже, уже покрылось пятнами плесени. Миссис Даффи тотчас же принялась его снимать, а дети толпились вокруг матери.
– Сегодня у нас ячменные лепешки, – с приветливой улыбкой сказала Оливия.
– Спасибо вам, мисс Эверси, – поблагодарила хозяйка, заправив за ухо выбившуюся из узла на затылке прядь. Эта женщина давно уже утратила остатки гордости и теперь была рада любой помощи.
«Неужели мистер Даффи когда-то смотрел на нее с восхищением? – подумала Оливия. – Неужели сердце этой женщины когда-то радостно подпрыгивало в груди при виде мистера Даффи?»
Тихо вздохнув, Оливия сказала:
– Давайте я подержу малышку, пока вы покормите остальных.
Миссис Даффи молча кивнула и отдала ей ребенка, хорошенькую малышку, еще совсем недавно весело смеявшуюся, а теперь, увы, вялую и апатичную. Было очевидно, что ей нездоровилось – как и на прошлой неделе.
У Оливии болезненно сжалось сердце, когда она взглянула на девчушку. Но как помочь бедняжке, как исправить положение?
– О, моя дорогая… – проворковала она, когда девочка беспокойно заерзала у нее на руках. – Может, следует показать ее доктору?
– Конечно, ей нужен доктор. – Женщина улыбнулась с такой обреченностью, что Оливии сделалось не по себе. Она ужасно смутилась, только сейчас сообразив, что у Даффи не было денег на доктора. А также – на каменное надгробие. И если малышка умрет, то скорее всего будет зарыта под деревянным крестом где-нибудь за домом.
