Текст книги "Любви подвластно все"
Автор книги: Джулия Лонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 6
Сестры вернулись из книжного магазина как раз вовремя: успели занести книги к себе в спальни и занять свои места за столом – уже подошло время ужина, и Джейкоб Эверси, сидевший во главе стола, с улыбкой оглядывал всех домашних.
– Так какие же сплетни вы слышали на вчерашнем балу? – осведомился он. Отец обращался сразу ко всем, кто сидел за столом, но никто не поторопился ответить.
– Там была очень красивая музыка, – ответила, наконец, Оливия. – И все выглядели… просто восхитительно.
– Старший Редмонд вернулся в город, – нехотя проворчал Маркус. – Это самая последняя новость.
– Наша Оливия танцевала вальс, – добавил Чейз. – Я видел, как она промелькнула, когда я тоже танцевал.
«И ты, Чейз?!» Оливия пронзила его взглядом и тут же опустила голову. Как же она не заметила вчера, что братья за ней наблюдали? А впрочем… она и не могла этого заметить. Ведь когда она танцевала с Лайоном, для нее вообще никто не существовал, кроме них двоих. И уж если совсем честно… Она не была уверена, что сможет вспомнить о чем-либо, кроме этого.
– В самом деле, Оливия? С кем же? Практикуешься для своего дебюта в следующем году? – спросил отец. Ах, ее бедный простодушный отец! Он был готов потакать ей во всем! Впрочем, нет, конечно же, не во всем…
Оливия молча смотрела на него – словно внезапно лишилась дара речи.
– С Лайоном Редмондом, – заявил Колин. – Да-да, это чистая правда.
– Мы видели его также и сегодня. В книжном магазине Тингла, – весело добавила Женевьева. – У стеллажа с фолиантами по истории.
Все сидевшие за столом замерли с вилками у рта.
– У Тингла, говоришь? – произнес, наконец, отец, потянувшись за очередным куском мяса.
Оливия не знала, куда девать глаза. Уставившись в свою тарелку, она машинально гоняла по ней вилкой горошины.
– Да, у Тингла! – радостно продолжала Женевьева. – И Оливия разговаривала… Ой! – Она с упреком посмотрела на старшую сестру, ударившую ее под столом ногой.
– Да, Женевьева прекрасно все запомнила, – с улыбкой проговорила Оливия. – Я действительно довольно долго разговаривала с мистером Тинглом, и, кроме того, он дал мне новый памфлет.
Общий вздох, сильно смахивавший на стон, прокатился по столовой – именно такое действие оказывало на родных Оливии слово «памфлет». Конечно, они к ее увлечению относились снисходительно, но все же были весьма озадачены этой «странностью». Однако все полагали, что странное увлечение скорее всего пройдет, когда она выйдет замуж.
Оливия улыбнулась про себя. Слово «памфлет» должно было положить конец разговору о книжном магазине и, следовательно, о Лайоне Редмонде.
Увы, радость ее была преждевременной.
– Довольно странное совпадение, – пробормотал отец. – Выходит, мистер Редмонд оказался в книжной лавке в одно время с вами, юные леди? – Джейкоб вопросительно взглянул на старшую дочь.
Оливия замерла. Она не осмеливалась взглянуть на свою мать – та умела читать по ее лицу как по книге. Отец же всегда была любящим и веселым, поэтому все они часто забывали о том, что он к тому же отличался редкой проницательностью, а в коммерческих кругах даже иногда говорили о его прямо-таки сверхъестественной интуиции.
Оливия не привыкла прибегать к разного рода уловкам, поэтому ей сейчас было не по себе. Женевьева же, к счастью, помалкивала, однако не сводила с сестры пристального взгляда – как будто подозревала, что перед ней вовсе не она, а некая самозванка в облике Оливии.
Женевьева была далеко не дура, потому и молчала. А Оливия не знала, что сказать. Увы, их молчание усугубляло шаткость ее положения.
Помощь пришла неожиданно от ничего не подозревавшего Йана.
– Развлечения в Пеннироял-Грин, если не считать верховой езды и стрельбы по мишеням, ограничиваются пабом и книжным магазином. Куда же еще пойти Лайону Редмонду? В церковь, что ли?
– Я хочу, чтобы ты не произносил слово «церковь» с таким пренебрежением, – строго глядя на Йана, сказала мать. – Ты же знаешь, что здешний приход существует лишь благодаря нашей щедрости.
– Жаль, что никто из нас не пошел в священники, – с усмешкой пробурчал Йан.
Это замечание вызвало у братьев неловкие смешки. Давно уже было известно: все женщины семейства Эверси вовсе не возражали бы, чтобы кто-то из братьев стал священником. Вместо этого все трое ушли на войну. Чейз и Йан были тяжело ранены, а Колин, к счастью, остался относительно невредим. Все они несли армейскую службу с честью и отвагой, и просто чудо, что всем им удалось вернуться домой.
Какое-то время все ели молча. И вдруг Колин, как бы в задумчивости, проговорил:
– И все же я не понимаю, что могло задержать Редмонда в Пеннироял-Грин. – Я слышал в трактире «Свинья и чертополох», что он скоро отправится на континент по делам клуба «Меркурий». Или женится на дочери Хексфорда – так утверждается в книге записей пари в «Уайтс». В конце концов, если мужчина привык сорить деньгами, а все женщины из кожи вон ле…
Ледяной взгляд отца заставил Колина умолкнуть. С минуту за столом царило гробовое молчание, после чего Джейкоб тихо проговорил:
– Зачем портить такой прекрасный ужин пустой болтовней?
– Да, конечно, – чуть помолчав, пробурчал Колин. Еще немного помолчав, спросил: – Как вы смотрите на то, чтобы устроить завтра крикетный матч? Может, забежим ненадолго в «Свинью и чертополох» и соберем несколько человек?
Теперь мужчины заговорили о крикете, и ножи с вилками снова пошли в ход.
Оливия же не смела поднять глаза от своей тарелки. Дочь Хексфорда… Должно быть, леди Арабелла. Оливия ее знала. Робкая девушка. Красивая. И очень, очень богатая. На ярмарке невест заполучить Арабеллу все равно что завоевать главный приз Суссекса за меткую стрельбу.
Тут ей вспомнилась тревога Лайона Редмонда, когда он думал, что чем-то отпугнул ее. А потом она вспомнила, как он шагнул к ней, чтобы успокоить. И вспомнила, как ей вдруг захотелось прижаться щекой к его груди.
Оливия танцевала вальс, наверное, раза три-четыре в жизни. И множество рилов и кадрилей. Но ни разу ей не было так хорошо и уютно, как в объятиях Лайона Редмонда. И ни разу она до этого не ощущала жар от прикосновения мужской руки.
«Пустая болтовня…» – так, кажется, выразился Колин.
Задорные, смеющиеся синие глаза.
Как будто одного лишь упоминания о Лайоне или о любом из Редмондов было достаточно, чтобы испортить жареную говядину.
Оливия никогда не спрашивала, в чем тут дело. Дети доверчивы и послушны, когда любят своих родителей и горячо любимы ими. А Джейкоб и Изольда Эверси были бесконечно любящими, но вместе с тем – строгими и требовательными. У Джейкоба Эверси было множество друзей по всей Англии, и все они, насколько знала Оливия, являлись людьми весьма почтенными и уважаемыми. И она ни разу в жизни не видела, чтобы отец проявлял необоснованную вражду к кому-либо.
Значит, и в самом деле их, Эверси, неприязнь к Редмондам имела веские основания?
С другой стороны… Ведь существовала легенда. Огромные деревья на городской площади, два древних дуба с переплетавшимися ветвями, якобы олицетворяли Эверси и Редмондов. Казалось, они всю жизнь боролись за превосходство друг над другом и одновременно поддерживали друг друга, так что теперь уже не могли друг без друга существовать. Некоторые называли это проклятием.
– Извините, можно мне выйти? – внезапно сказала Оливия.
– Дорогая, ты хорошо себя чувствуешь? – встревожилась мать. Старшая дочь обычно полностью опустошала свою тарелку и просила добавки.
– Она ведь заполучила новый памфлет, – пояснила Женевьева.
– Да, верно, памфлет… – зашептались все остальные.
Оливия поспешно поднялась к себе в комнату. Она ведь отдала памфлет Лайону. Слава богу, никому из ее родных не захотелось его прочесть.
Осмотревшись, Оливия взяла со столика книгу на испанском, которую Лайон сунул ей в руки, – вдруг ужасно захотелось прикоснуться к тому, к чему прикасался он. Она еще не открывала эту книгу. И не очень-то понимала, зачем Лайон вручил ей этот том.
Как ни странно, слова о том, что женщины вешались ему на шею, ничуть ее не удивили и не встревожили. Разумеется, так оно и было – достаточно только взглянуть на этого мужчину, чтобы понять, что иначе и быть не могло, – но Оливия уже начинала осознавать и могущество своей собственной красоты. И, конечно же, она знала, что слухи о ее приданом добавляли ей привлекательности.
Но красота и богатство составляли лишь малую долю ее, Оливии, достоинств. И она чувствовала, что про Лайона Редмонда можно было бы сказать то же самое.
Оливия с удовольствием раскрыла томик, охваченная той неизменной радостью, которую испытываешь всегда, когда открываешь новую книгу, независимо от ее содержания. И в тот же миг из страниц выскользнула узкая полоска бумаги, упавшая ей на колени. Оливия тотчас схватила листок и, развернув его, прочитала записку:
«Встретимся у раздвоенного вяза в среду, в три часа дня. Скажите, что собираетесь навестить Даффи».
Сердце Оливии замерло на мгновение. А затем она коротко рассмеялась, ошеломленная такой наглостью.
Лайон, очевидно, написал эту записку дома, до того как отправиться в книжный магазин Тингла. С его стороны это был слишком самонадеянный и дерзкий поступок. Он полагал, что ей ничего не стоило солгать родным, а это было совсем не так. Кроме того, он считал, что она без возражений станет делать то, что ей скажут, хотя все, кто был с ней знаком, прекрасно знали: Оливия Эверси терпеть этого не может. И, конечно же, он думал, что она захочет снова его увидеть.
И вот в этом он был прав: ей очень хотелось его увидеть.
Оливия перечитала записку. При этом сердце ее гулко стучало – стучало прямо-таки оглушительно.
Записка явно была написана в спешке. Все буквы пылко рвались вперед, а «б» и «в» отчаянно устремлялись вверх – элегантные и красивые, нетерпеливые, решительные и целеустремленные, как и сам Лайон Редмонд.
Это было слишком… Слишком быстро. И слишком неожиданно. Она внезапно оказалась в плену противоречивых чувств и разбушевавшихся эмоций и теперь не знала, чего, собственно, хотела и как себя вести. А ведь до этого жизнь ее была размеренной и упорядоченной – как те аккуратно смотанные шелковые нитки для вышивания, с которыми они с Женевьевой очень бережно обращались, хотя иногда пререкались и ссорились.
Оливия вдруг подумала о своих родных, оставшихся внизу. Сейчас они, вероятно, расположившись все вместе у камина, читали друг другу вслух или же играли в шахматы. Для братьев это был короткий совместный отдых, перед тем как отправиться в таверну «Свинья и чертополох». Все они со временем вступят в брак и обзаведутся собственными семьями. И эти минуты, проведенные вместе с родными, не имели цены.
Интересно, а что происходило сегодня в доме Лайона? И неужели ее влекло к нему только потому, что запретный плод сладок? Нет, она так не думала.
Оливия слегка нахмурилась. Она чувствовала: какая-то сила словно подталкивала ее к нему. А когда ее подталкивали, у нее неизменно срабатывал рефлекс – упереться каблуками.
Но тут она провела пальцем по его записке, и ей вдруг представилось, как он писал ее… В следующее мгновение ее захлестнула теплая волна нежности, и Оливия вновь почувствовала непреодолимое влечение к этому мужчине. Она могла бы поручиться, что он был весьма опытным любовником. И, конечно же, не много нашлось бы таких женщин – если вообще нашлась бы хоть одна, – которые смогли бы ответить ему «нет». И все же в его честности было что-то целомудренное. Кроме того, Оливия точно знала: сегодня в книжном магазине он впервые в жизни растерялся. И она, Оливия, была единственным человеком, понимавшим, что он чувствовал.
О господи! Как же ей справиться со всем этим?! Как поступить?
Возможно, он отправится на континент. Или женится на дочери герцога.
Оливия затаила дыхание, словно готовилась вытащить занозу, и, испытывая почти физическую боль, бросила записку в камин. Записка тут же сгорела дотла, смешавшись с золой от того листа бумаги, который она сожгла еще ночью, после бала. Тот листок был весь исписан словами: «Лайон Редмонд… Лайон Редмонд… Лайон Редмонд…»
Он не предполагал, что придется ждать, поэтому не захватил с собой книгу – даже Марка Аврелия, обычно повсюду путешествовавшего с ним, – зато взял с собой ее памфлет, который уже прочитал три раза, как будто это была ее душа в напечатанном виде. Впрочем, так, на его взгляд, в некотором смысле и было.
У него у самого при упоминании о рабстве по спине пробегали мурашки. Но его реакция была скорее умозрительной, отчасти эгоистичной – при мысли о потере собственной свободы у него перехватывало горло. В душе же Оливии эта тема встречала самый горячий отклик. Было совершенно ясно: такое положение дел причиняло ей душевные страдания, – и мысль о том, что она страдает, тревожила его и временами даже приводила в ярость. Он готов был на все – только бы облегчить ее муки.
Он бесконечно восхищался ею и постоянно думал о ее страстной увлеченности, заставлявшей его в смущении осознавать, что он-то сам все годы своей жизни был не столько верен долгу, сколько пребывал в каком-то оцепенении – то есть не жил и не чувствовал по-настоящему.
Прислонившись к раздвоенному вязу, Лайон сквозь листву посмотрел на небо. Он делал это множество раз за то время, что жил здесь. Он мог бы, наверное, пройти пешком через весь город с закрытыми глазами и не заблудиться. Ему были знакомы тут все тропинки и все повороты. А сейчас он долго смотрел вверх, любуясь контрастом между ликующей зеленью весенней листвы и голубизной неба. Это напоминало цветной витраж.
Ожидание требовало терпения, которого ему сейчас явно не хватало.
Сегодня утром он с особой тщательностью побрился и был уверен, что мужчина, смотревший на него из зеркала, выглядел безупречно. Он завязывал галстук несколько раз, пока не пришел к заключению, что простой узел лучше всего, так как его руки стали странно неловкими от волнения. Те, кто хорошо его знал: Джонатан, например, или Майлз, – очень удивились бы и посмеялись, обнаружив, что он оказался во власти женщины. Ведь всем было известно: всегда бывало наоборот. Хотя, возможно, им стало бы не до смеха, узнай они, что эта женщина – Оливия Эверси.
В половине третьего, чтобы хоть чем-то заняться, Лайон проверил содержимое своих карманов. И нашел два пенса, старый билет в театр, маленький складной нож и золотые карманные часы с его инициалами, выгравированными на крышке. Это был подарок отца на шестнадцатилетие. Он очень дорожил этими часами, так как благодаря им почувствовал себя тогда совсем взрослым. Он, Лайон, стал человеком, которому необходимы часы, чтобы планировать свои визиты и встречи.
Лайон открыл часы и тут же защелкнул крышку. Снова открыл и сразу опять защелкнул, не чувствуя при этом себя слишком уж взрослым. Здесь, в тишине леса, щелчки звучали оглушительно и, казалось, лишний раз свидетельствовали о том, что он сейчас был ужасно одинок под этим старым вязом.
В четыре часа он прошелся немного по изрытой колеями грунтовой дороге, пристально вглядываясь в даль, но ничего не увидел, кроме белки, к которой затем присоединилась еще одна. Белкам повезло, их свидание счастливо состоялось.
Он наблюдал, как тени вокруг него постепенно удлинялись – даже его собственная.
В четверть пятого он вырезал своим ножом букву «О» на коре вяза. Ему вдруг пришло в голову, что это поможет ему успокоиться, снимет нервное возбуждение, но, увы, не помогло.
Лайон не был уверен, что ему хоть когда-нибудь в жизни доводилось целых два часа дожидаться кого-либо, тем более – женщину.
Он был непоколебим в своих решениях. Стоя посреди дороги, он попытался усилием мысли заставить ее прийти, но она не появлялась.
В конце концов им овладело отчаяние, такое мрачное и безысходное, что на мгновение ему показалось, будто он навсегда утратил способность двигаться. И, наверное, через сотни лет его здесь и обнаружат – вросшим в землю точно дерево и с тоской устремившим взгляд в сторону дома Эверси.
Лайон грустно улыбнулся. Прежде он никогда не испытывал такого безысходного отчаяния и одиночества. И это чувство было для него настолько новым, что почти раздавило. Почти.
И именно новизна ситуации привела Лайона в чувство. «Что ж, одиночество по крайней мере занятно и волнует кровь», – сказал он себе.
В конце концов Лайон твердо решил получить то, что хотел.
Глава 7
То воскресенье…
Вся семейство Эверси теснилось на своей обычной церковной скамье, гладко отполированной сотнями их предков: те, вероятно, так же делали вид, что им интересны слова священника. Что же касается нынешних Эверси, то у них имелась собственная стратегия, позволявшая не заснуть во время службы. Оливия и Женевьева, например, украдкой высматривали, у кого из местных дам новая шляпка или хотя бы новое украшение на шляпке.
– Однажды у нас появится необыкновенно обаятельный пастор – попомните мои слова, – сказала мать семейства.
– Меня это мало волнует, – проворчал в ответ Джейкоб Эверси.
– О, посмотри-ка… А я думал, он уезжает на континент, – прошептал Колин брату Йану, толкнув локтем.
Оливия проследила за взглядом Колина и тихонько вздохнула. Эти плечи нельзя было не узнать, а когда их обладатель чуть повернулся, то и профиль… У Оливии перехватило дыхание, а ее душа воспарила к небу точно птица, выпущенная из клетки. И уже казалась безумием недавняя мысль, что лучше бы он уехал, потому что так ей станет легче. Ведь совершенно ясно: намного лучше, когда он здесь, рядом.
Оливия не слышала ни слова из проповеди, хотя всякий бы, если наблюдал за ней, мог подумать, что она находила речь священника в высшей степени выдающейся – настолько восторженное выражение было на ее раскрасневшемся лице. А она в это время любовалась Лайоном и мысленно радовалась, что надела муслиновое платье в ярко-синюю полоску и шляпку с такими же лентами, – все говорили, что они необычайно гармонируют с цветом ее глаз.
И вот наконец раздался характерный гул голосов – десятки прихожан заговорили все разом и послышался шорох оправляемых юбок. Затем все дружно направились к выходу из церкви, а потом уже шли не спеша, то и дело останавливаясь, чтобы поговорить и обменяться приветствиями.
Оливия вместе со всеми добралась до ограды церковного кладбища, затем, остановившись, осмотрелась и только сейчас вдруг заметила, что деревья, окружавшие церковь, уже покрылись листвой и теперь радовали глаз ярким взрывом зелени.
Внезапно возле ее уха прозвучал тихий голос:
– Уроните свой молитвенник.
Она тотчас же так и поступила. И они с Лайоном Редмондом одновременно наклонились, чуть присев. Увидев их, всякий подумал бы, что джентльмен просто остановился из вежливости – хотел помочь даме. Ведь всем было известно, что молодые Редмонды исключительно галантны.
– Я прождал два часа, – тихо прошептал Лайон, и в его голосе прозвучал не только упрек, но и насмешка, как ни странно.
Оливия прикусила губу. Он был так прекрасен, а она… Она не пришла.
– Я не люблю, когда мне указывают, что делать. В особенности – если меня побуждают лгать. Я никогда не лгу.
– Никогда? – Лайон искренне удивился.
Оливия невольно улыбнулась и добавила:
– Если честно, то не всегда получается, но все-таки нужно к этому стремиться.
– Согласен, нужно, – пробурчал Лайон, но его глаза, казалось, смеялись.
Оливия снова улыбнулась, а он проговорил:
– Примите мои извинения, мисс Эверси. Теперь я понимаю, что позволил себе слишком много. Например, я предположил, что вам, возможно, захочется еще раз поговорить со мной. Кстати, а есть ли такая вероятность?
«Лукавый хитрец!» – мысленно воскликнула Оливия. И тут же кивнула:
– Да, такая вероятность есть.
– Могу я нанести вам визит? – спросил Лайон с некоторым нетерпением в голосе. Не могли же они до бесконечности сидеть на корточках у церковной ограды…
Оливия медлила с ответом. Она отчетливо слышала гомон веселых голосов вокруг и радостные крики ребенка, освобожденного наконец-то от мук – бедному малышу пришлось неподвижно сидеть на жесткой скамье и слушать какого-то человека в сутане, бубнившего что-то нудным голосом.
Украдкой осмотревшись, Оливия в очередной раз улыбнулась. Какое необычное зрелище… Вокруг нее были только подолы юбок и носки туфель, а прямо перед ней – пронзительно синие глаза Лайона.
– К вашему сведению, я тоже не имею обыкновения лгать, мисс Эверси. Прошу меня извинить, если моя записка вас оскорбила. Я просто разработал план, позволявший нам увидеться снова. Я очень хотел вас увидеть, а мое главное правило – непременно добиваться того, чего я хочу.
«Какая самонадеянность!» – подумала Оливия. И тут же сказала:
– Да, вы это хитро придумали…
Оливия снова осмотрелась. Возможно, ее родные уже заметили, что она отбилась от их компании, но вряд ли кто-то из них додумался бы посмотреть вниз. Во всяком случае – не ее братья. Слава богу, все они очень высокие и высматривать сестру у самой земли, наверное, не стали бы. Хм… А не подумал ли Лайон Редмонд о том же, когда попросил ее уронить молитвенник?
– Мистер Редмонд, – прошептала она, но тут же умолкла.
– Говорите же… – отозвался Лайон.
Оливия молчала, собираясь с духом. Несколько секунд они пристально смотрели друг другу в глаза. А между тем толпа прихожан, покидавших церковь, уже начала редеть. Еще чуть-чуть – и они окажутся на виду. Сидящие рядом на корточках у ограды церковного кладбища.
– Я понесу корзину с продуктами для Даффи во вторник днем, – торопливо прошептала Оливия. – Около двух часов. И приду одна.
– Мы не могли бы случайно встретиться на южной дороге?
– Да, именно так!
Оливия вскочила на ноги и, не сказав больше ни слова, быстро зашагала в сторону дома.
– Вот… уронила молитвенник, просто выскользнул из рук. Как-то так получилось. Совершенно случайно, – сказала она, догнав родных, даже не сознавая, что расплылась в улыбке.
Те были слегка озадачены таким заявлением, поскольку никто из них не заметил, что она отстала.
– Думаю, на нашу Оливию только что снизошло Божественное прозрение. Она сияет как зажженная лампа, – заметил Чейз, как-то странно посмотрев на сестру – возможно из-за того, что слишком уж она суетилась.
– Не думаю, что на нее могло накатить Божественное прозрение после такой службы, – усомнился Колин. – Я готов поклясться, что священник несколько раз задремал, пока читал проповедь. А если ему можно спать во время службы – то почему нельзя мне? – добавил он, обращаясь к матери.
Та насмешливо фыркнула и взяла его под руку – словно это был единственный способ обуздать неугомонного сына.
Женевьева, шествовавшая впереди всех, оглянулась на сестру и пробормотала:
– Не думаю, что это прозрение можно назвать Божест… Ой! – воскликнула она, когда Оливия наступила ей на задник туфли.
– Прости, пожалуйста, Женевьева. Я такая неловкая… – пробормотала старшая сестра, выразительно взглянув на Женевьеву.
Та в ответ опалила Оливию взглядом, однако промолчала.
– Идите ко мне, милые, а то еще подеретесь, – поддразнил Джейкоб Эверси дочерей.
Сестры тотчас взяли отца под руки и молча переглянулись у него за спиной, после чего надолго воцарилось молчание.
Еще несколько дней назад Оливия была бы безмерно счастлива в такой прекрасный весенний день. Впрочем, она и сейчас чувствовала себя вполне счастливой. Ну, может, не вполне, а почти… Да, ей было очень приятно и радостно идти вместе со своими близкими, в шутку пререкаясь и подшучивая друг над другом, по знакомой дорожке к дому. И ее отец, высокий, широкоплечий и красивый – лишь немного раздавшийся в талии, как всякий довольный жизнью мужчина, – был, как обычно, весел и в меру разговорчив, однако же…
Оливия невольно вздохнула. Увы, она отчетливо чувствовала: что-то разделяло их теперь, и это «что-то» появилось в ее жизни совсем недавно…
Оливия собиралась снова увидеться с Лайоном Редмондом – на сей раз она твердо решила с ним встретиться. Догнав своих близких, она шла, не оглядываясь назад, поэтому и не знала, что Лайон довольно долго стоял, глядя ей вслед. Но именно в этот момент его отец внимательно посмотрел на него и, возможно, что-то заподозрил. Как бы то ни было, Айзея Редмонд, проследив за взглядом сына, увидел стройную темноволосую девушку, шедшую под руку с Джейкобом Эверси. И эта девушка показалась ему до боли знакомой, так, что он едва не покачнулся от головокружительных воспоминаний далеких лет…
Джейкоб Эверси… Человек, на месте которого он, Айзея, когда-то хотел оказаться.
Но тут красавица Фаншетт, жена Айзеи, взяла его за руку, и он, ласково улыбнувшись ей, повел свою прекрасную семью – Лайона и Майлза, Джонатана и Вайолет – в противоположную сторону, к особняку Редмондов.
Во вторник, без четверти два, Лайон уже ждал возле раздвоенного вяза. Он был немного смущен тем, что отчаяние, терзавшее его накануне, теперь навсегда увековечено вырезанной на коре буквой «О». Бедное дерево…
Но затем он увидел в отдалении светлое пятно – и сердце его бешено заколотилось. А через несколько секунд, увидев его, Оливия бросилась бежать, и лицо ее как будто светилось от радости. И теперь уже вырезанное на стволе вяза «О» показалось Лайону совершенно недостаточным: следовало вырезать еще и «санна»[17]17
Осанна – хвалебный возглас в христианском и иудейском богослужении.
[Закрыть].
Он пытался казаться невозмутимым, мужественным и высокомерным – ведь именно таким все в свете его считали. Но сам того не сознавая, поспешил ей навстречу.
Охваченные восторгом, они встретились на дороге и какое-то время смотрели друг на друга, не произнося ни слова.
– Позвольте мне взять у вас это, – сказал он наконец, забирая у нее корзину.
– Она тяжелая, – предупредила Оливия. – Хлеб, полкруга сыра, кое-какие фрукты и еще… В общем, очень много всяких продуктов.
Лайон поднял корзину над головой, демонстрируя силу, и с улыбкой сказал:
– Продуктов очень много, как и самих Даффи.
– Будет еще больше, потому что он не хочет оставить ее в покое, – заметила Оливия и замерла, густо покраснев и зажав рот ладонью: до нее вдруг дошло, что она сказала.
Лайон коротко рассмеялся, но даже он чуть покраснел.
– Жаль, что они не принадлежат к англиканской церкви: англиканцы проявляют меньше энтузиазма в подобных делах.
– В самом деле? – спросила Оливия с искренним любопытством и, как ему показалось, некоторым разочарованием.
– Ну, не все конечно, – добавил Лайон (ведь они оба, разумеется, принадлежали к англиканской церкви).
Они немного помолчали, смущенные тем, что разговор неожиданно принял такой оборот.
– Нам, наверное, не следует говорить о подобных вещах, – пробормотала Оливия. На самом деле она так не считала, но не могла же она в этом признаться…
Они медленно зашагали по дороге, по обеим сторонам которой протянулись живые изгороди из зарослей боярышника, в листве которого жужжали насекомые и щебетали птицы. Лайону эта дорога казалась ужасно унылой, когда ждал Оливию, а теперь выглядела настоящим раем.
Пытаясь избавить девушку от смущения, он проговорил:
– Если бы мы избегали всего, чего не следует делать, мисс Эверси, то не прогуливались бы сейчас по этой дороге, наслаждаясь восхитительной весенней погодой. А если вас что-то беспокоит, то скажите, что именно. Ведь мы друзья, не правда ли?
– Да, несомненно! – с жаром ответила Оливия и, как ни странно, тотчас же забыла о своем смущении. – Видите ли, я сболтнула это нечаянно, – продолжала она. – Не хотелось бы, чтобы вы сочли меня легкомысленной. Просто я беспокоюсь, понимаете?.. Малыши Даффи… они вообще-то очень милые, но слишком часто болеют, потому что плохо питаются. И они недостаточно крепкие. Мистер Даффи работает, когда есть возможность, но также и выпивает, когда может.
– Я думаю, большинство мужчин выпивают, когда могут. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть вечером в «Свинью и чертополох». Впрочем, Лайон подозревал, что мистер Даффи позволял себе гораздо больше, чем следовало бы.
Оливия рассмеялась.
– Мужчины, которых я знаю, действительно любят выпить, но в пределах разумного. По крайней мере, в приличной компании. Хоть иногда случается… Мой брат Колин однажды швырнул сапогом в дверь, когда я постучалась к нему рано утром. Накануне он допоздна засиделся в пабе.
– Отец убил бы меня, если бы я выпил лишнего в любом публичном месте. Или стал бы швыряться обувью…
Оливия окинула собеседника насмешливым взглядом.
– Убил бы? Если б вы швырнули… например, башмак?
– Убил бы, но не в буквальном смысле. – Лайон рассмеялся. – Просто… Видите ли, от меня всегда требовали безупречного поведения. Пожалуй, я и не возражал… К тому же мое положение в семье дает мне определенные преимущества… например, отец не отказывает мне в карманных деньгах.
Они немного помолчали. Затем Оливия спросила:
– Неужели вы никогда не испытывали искушения?
Лайон ненадолго задумался. Ответил же довольно уклончиво.
– Большую часть жизни я учился противостоять искушениям.
Оливия взглянула на него с усмешкой, и он поспешно добавил:
– Да, мне действительно приходилось испытывать искушения, но я рано понял: чтобы ладить с отцом и не терять его расположения, лучше не швыряться обувью. И не выходить из себя. А метание крикетных мячей – это дозволено.
Оливия молчала, и Лайон, немного помолчав, продолжил:
– На меня возлагают большие надежды, мисс Эверси, ведь я наследник, понимаете?..
– Да, конечно… Многие говорят о вас уважительно: мол, яблоко от яблони – и тому подобное… Однажды Лайон Редмонд станет легендой!
Лайон невольно рассмеялся. Оливия была совершенно непредсказуемой. И очень веселой. Она совсем не походила на бедняжку леди Арабеллу…
– Что ж, я почти не сомневаюсь, что когда-нибудь стану легендой, – сказал Лайон с ухмылкой.
А Оливия с серьезнейшим видом проговорила:
– У Эверси есть традиция: молодые люди находят собственные пути сколотить состояние. Мой отец когда-то не раз выходил в море и вернулся домой богатым, но я даже представить не могу, чтобы он угрожал кому-нибудь убийством. Просто у него… у него есть такой особенный взгляд, которым он пользуется, когда хочет чего-либо добиться.
Лайон кивнул и пробурчал:
– Да, понимаю. Считается, что у моего отца тоже какой-то особый взгляд.
Оливия искоса посмотрела на собеседника.
– Я думала, вы должны немедленно отправиться на континент по делам своего отца. Или жениться на дочери герцога.
– Откуда вы это узнали?! – удивился Лайон.
– Один из моих братьев слышал об этом в пабе.
– У вас дома говорили обо мне? – Теперь уже Лайон по-настоящему удивился.
– Совсем немного, – ответила Оливия. – С этой темой тут же покончили – как с первой куропаткой сезона.
Он коротко рассмеялся.
– Создается впечатление, что в вашем доме царит абсолютная свобода – в отличие от моего. Не припомню, чтобы когда-либо слышал у нас дома слово «Эверси».
