Текст книги "Любви подвластно все"
Автор книги: Джулия Лонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Она попыталась выбросить из головы эти мысли, а потом вдруг подумала о том, что ей, возможно, напротив, следовало бы почаще представлять себе все это. Ведь наверняка ей не будет неприятно. Виконт высокий и статный. У него целы все зубы. И от него восхитительно пахнет. Да-да, если она будет почаще думать об этом, то сможет успешно подготовиться к неизбежному. И конечно же, она будет принимать его ласки с радостью. Когда-нибудь…
Подняв голову, Оливия увидела, что жених пристально смотрел на нее. И она вдруг поняла, что он представлял себе то же самое, – она была в этом уверена. Да-да, Ланздаун хотел ее… И он, возможно, подумал, что румянец на ее щеках означал стыдливость и смущение. И, очевидно, решил, что потребуется деликатно обучать ее тонкостям любовных отношений.
Ах, если бы он только знал…
Сообразив, что молчать больше нельзя, Оливия проговорила:
– В порядке взаимных откровений о прошлом мне, наверное, следовало бы спросить вас кое о чем… Интересно, оставили ли вы след из разбитых сердец на своем пути к браку? И если так, то каким же образом вам удавалось не попадать в газеты? Моя семья, похоже, не способна этого добиться…
Ланздаун в удивлении вскинул брови, после чего положил щипчиками кусочек сахара себе в чашку и принялся его размешивать. Поскольку делал он это довольно долго, так что стало понятно: собирался с мыслями и, следовательно, хотел в чем-то признаться.
Наконец, сделав глоток чаю, виконт откинулся на спинку стула и со вздохом проговорил:
– Ладно, хорошо. В общем… Я знал леди Эмили Хауэлл с детства. Очаровательная девочка, очень добрая, и я искренне восхищался ею. Наши семьи считали, что когда-нибудь мы с ней обручимся. Я тоже так думал. А потом… я встретил вас. Слово «вас» он произнес пылко, с оттенком тревоги и печали. И казалось, что она, Оливия, была предназначена ему самой судьбой, так что у него, мол, просто не было выбора.
Однако Оливии казалось, что Ланздаун рассматривает ее как своего рода приз. Богатый и всеми уважаемый виконт – он был немного старше ее – решил добиться якобы недоступной Оливии Эверси. А их помолвка вряд ли могла превратиться в легенду, что вполне его устраивало. Но ее, Оливию, тоже все устраивало – ведь Ланздаун очень хорошо к ней относился.
Она молча улыбнулась, а виконт со вздохом добавил:
– Леди Эмили повела себя с истинным великодушием и любезно поздравила меня. Однако я полагаю, что она была… разочарована. Но могу вам честно сказать, что по-настоящему не ухаживал за ней. И едва ли кто-либо считал, что между нами существовала официальная договоренность. Но все же…
– Все же?.. – тихо переспросила Оливия.
– Я очень сожалею, что причинил ей боль.
Оливия живо представила себе леди Эмили и ее, без сомнения, благородное разочарование. Не было никаких истерик. И никаких листков, исписанных именем Ланздауна и сожженных в полночь…
Когда известие о том, что Лайон Редмонд исчез, распространилось по Пеннироял-Грин, а затем – и во всем лондонском обществе, Оливия перестала есть, словно внезапно лишилась того, что делало ее живым существом, наделяло потребностями и нуждами. Ей и жить совершенно не хотелось – казалось, что все в ней бессмысленно. И она даже не осознавала, что ничего не ела, пока ее мать не ударилась в панику. В конце концов она все-таки начала есть, потому что, как ни странно, все еще была живой. Однако с тех пор пища никогда уже не имела того вкуса, что прежде.
Лайон ее покинул.
А Ланздаун был рядом.
– Как вы добры и великодушны! – воскликнула она, глядя на жениха.
И Ланздаун действительно был хорошим, надежным и добрым. Но самое главное – он был здесь, рядом с ней.
Виконт виновато улыбнулся – как будто извинялся за что-то, – и оба отпили из своих чашек.
– У меня есть друг, который занимается выездкой лошадей и скачками, – сказал Ланздаун после продолжительного молчания. – Лошади – его страсть. Он как-то упал с одной, слишком горячей, и крайне неудачно сломал руку. Доктор сказал, что можно зафиксировать руку в одном из двух положений. Первое обеспечит ему максимальную свободу движений, но тогда он никогда больше не сможет должным образом держать вожжи. Мой друг выбрал второй вариант – тот, который позволял ему и в дальнейшем управлять лошадью.
– Значит, по-вашему, раны от пережитого заставляют нас изменяться? И если для нас что-то особенно важно, то мы полностью посвящаем себя именно этому?..
Ланздаун кивнул и расплылся в улыбке. Оливия же не улыбалась – ее охватило гнетущее чувство, медленно растекавшееся по груди леденящим холодом.
– Вероятно, вы так считаете, основываясь на личном опыте, – проговорила она с некоторым раздражением.
Виконт пожал плечами.
– О, вовсе нет. Я просто подумал, что стоит поделиться этой историей с вами. Возможно, этот случай вполне заслуживает… философского обсуждения.
– Я не уверена, что способна сейчас поддерживать философскую дискуссию, потому что в данный момент решаю сложнейшую задачу… Мне необходимо до следующей недели решить, какой нитью расшить подол платья – серебряной или кремовой. Или лучше бисером? А может, парламент окажет любезность и поставит этот вопрос на голосование? И вообще, я уверена, что ваша метафора ко мне не относится, – добавила Оливия с вызовом во взгляде.
Виконт промолчал. Лицо его по-прежнему казалось невозмутимым, но теперь уже он принялся крутить свою чашку.
– Дорогая, вы до сих пор не замужем, – проговорил он наконец. – А ведь у вас была масса возможностей…
Спустя две недели после того, как заполнила листок бумаги его именем, она исписала с обеих сторон второй. «Оливия Редмонд, Оливия Редмонд, Оливия Редмонд…» – вот что на нем было написано. Она не знала, как совладать с охватившими ее чувствами. Все это было слишком ново для нее, слишком неожиданно, слишком… огромно.
Этот листок бумаги она потом тоже бросила в огонь.
Заметив, что виконт смотрит на нее вопросительно, Оливия проговорила:
– Я еще не замужем, потому что лишь недавно познакомилась с вами.
Это было превосходно сказано, и Ланздаун, видимо оценив ее ответ, потянулся к ней и сжал ее руку. Его же рука была необычайно крепкой, теплой… и вполне реальной, потому что он, в отличие от Лайона, был здесь, рядом с ней. «Что ж, так намного лучше и безопаснее, – подумала Оливия. – А всякие безумства и безрассудство – это для совсем уж юных…»
Глава 4
Пятью годами раньше, в Суссексе, на балу в канун Рождества
– Нет-нет, Майлз, это делается вот так… – Джонатан Редмонд, ссутулившись, прислонился к стене переполненного бального зала, сунул руки в карманы и, прищурившись, свысока взглянул на молодую женщину, которая была старше его лет на пять.
Перехватив его взгляд, женщина едва заметно нахмурилась и, обмахиваясь веером, отвернулась. Было очевидно, что совсем уж юный Джонатан для нее просто не существовал.
Его брат Майлз едва удерживался от смеха.
– У тебя такой вид, будто тебя только что огрели крикетным мячом по голове. Вот, учись… Это следует делать так… – Майлз приосанился и устремил пристальный взгляд на ту же самую женщину.
Майлз Редмонд, второй сын в семье, отличался множеством превосходных качеств, но носил очки и был также слишком молод, поэтому женщина и на него не обратила внимания.
– Ну и чего ты добился? Ты выглядишь так, будто тебя мучает запор, – проворчал Джонатан. – Какая женщина польстится на это?
– Откуда ты знаешь, что не в этом секрет Лайона? – огрызнулся Майлз.
Они дружно рассмеялись. Лайон же, слышавший их разговор, с усмешкой закатил глаза. Братья постоянно насмехались над ним, и его это обычно развлекало. Постоянные насмешки друг над другом – привычное дело для братьев, что знает любой, кто имеет таковых. Братская привязанность почти всегда проявляется в виде оскорблений, тычков и все тех же насмешек, и Редмонды в этом смысле не являлись исключением.
Что же касается нынешних насмешек братьев, то они нисколько не задевали Лайона, потому что ему действительно был присущ некий особый взгляд. Стоило ему лишь задержать его на какой-либо даме на мгновение дольше, чем допускали приличия, и на щеках этой дамы вспыхивал яркий румянец.
Многие светские бездельники завидовали Лайону, ставшему в каком-то смысле выдающейся личностью. Про него также говорили, что он безо всяких усилий превосходил всех и преуспевал во всем. Но это было совсем не так, просто Лайон упорно стремился к тому, чего хотел добиться, и методично, не щадя себя, двигался к цели и в конце концов преуспевал – касалось ли это крикета, или математических расчетов, или фехтования, или стрельбы, или внимания женщины. Да, он и впрямь неизменно получал все, чего хотел, но при этом никогда не говорил о том, каких усилий ему это стоило.
Лайон от природы наделен был тонким чутьем и всегда мог определить, какое именно из своих преимуществ следовало пустить в ход, чтобы добиться успеха. Он также прекрасно понимал все преимущества неожиданности – это свойство было у Редмондов в крови. И, конечно же, он никогда не распространялся о своих любовных подвигах.
В общем, учитывая все обстоятельства, Лайон был вполне доволен своей жизнью и ничего не хотел бы в ней менять, однако уже начинал чувствовать себя призовым быком, запертым за золоченой оградой до тех пор, пока его отец, Айзея Редмонд, не сочтет, что для него настало время завести потомство, соединившись со тщательно отобранной аристократической телкой. И, судя по всему, для него намечалась леди Арабелла, дочь герцога Хексфорда. Хотя ее-то едва ли можно было назвать телкой. Сногсшибательно красивая и очень застенчивая, она конфузилась и краснела каждый раз, когда ей приходилось что-нибудь сказать.
Но на этом балу ее не было. Провинциальный бал слишком уж незначительное событие для дочери герцога. Лайон же покинул Оксфорд навсегда, однако намеревался большую часть времени проводить в фамильном особняке в Лондоне. Ведь в столице развлечений было гораздо больше, чем в крохотном городке Пеннироял-Грин, где единственным местом развлечений был трактир «Свинья и чертополох» – там мистер Калпеппер и мистер Кук вели бесконечное шахматное сражение, и было совершенно ясно, что заведение это никак не тянуло на притон, прибежище порока. Впрочем, Лайон не собирался проводить время в притонах, поскольку очень дорожил своим положением наследника и точно знал, что от него требовалось, чтобы сохранить его.
– Смотрите сюда, болваны, – обратился он к братьям. – Это делается вот так…
Десятки молодых женщин кружили по залу; многие из них были в белом, некоторые – с громкими титулами, и все они сияли радостью и были прелестны, как всегда прелестна юность, окрыленная надеждой.
Позднее Майлз утверждал: мол, он мог бы поклясться, что услышал удар гонга, когда Лайон наткнулся взглядом на нее, — но он сам мог бы назвать охватившее его в тот момент чувство паническим страхом.
Да, он боялся, что она может оказаться видением, а не реальной женщиной. А если она действительно женщина, то он, возможно, никогда не сможет ее коснуться, и тогда его жизнь станет совершенно бессмысленной. Да и захочет ли она с ним говорить? А если все-таки захочет, то сумеет ли он найти нужные слова?
Эти его страхи и опасения рассмешили бы любого, кто когда-либо встречался с ним, потому что Лайон, как и его отец, имел природный дар всегда говорить именно то, что было необходимо в каждом конкретном случае, чтобы заставить людей делать то, чего он от них хотел.
На ней было белое муслиновое платье, простое и прекрасно скроенное. Но очень многие девушки были одеты так же. Что же касается ее чудесной миниатюрной фигурки – то и множество других девиц имели фигуру не хуже. Только вот каким-то образом именно она привлекла его внимание. Привлекла настолько, что у Лайона при одном лишь взгляде на нее в груди зародилась какая-то странная тупая боль.
Ее лицо напоминало сердечко на стройной белой шее, а пухлые губки тотчас же наводили на мысли о поцелуях – долгих, страстных, греховных…
Братья с удивлением смотрели на него.
– Лайон, черт возьми, в чем дело? – спросил наконец Джонатан. – Не слишком ли ты молод для человека, которого вот-вот хватит апоплексический удар? На что ты так уставил… – Он проследил за взглядом Лайона и осекся. Тот не мог отвести глаза от стройной черноволосой Оливии Эверси.
– Кто она? – произнес Лайон.
– Ты что, не узнаешь ее? – спросил Джонатан. – Да ведь это помешанная на благотворительности мисс Оливия Эверси. Она чересчур умна и слишком много мнит о себе. Одним словом – Эверси.
И в тот же миг Майлз с беспокойством в голосе проговорил:
– Нет, Лайон, нет, ты не можешь, не должен…
Он умолк и тяжело вздохнул, глядя вслед старшему брату, уже направлявшемуся к мисс Оливии Эверси.
Лайон же пробирался сквозь толпу, и все провожали его взглядами. Ему даже удавалось улыбаться и приветливо кивать знакомым, поскольку этого требовало воспитание. При встрече с ним многие дамы улыбались, сердца их наполнялись радостью, но, понимая, что он не собирался задерживаться, тут же погружались в уныние.
Когда он почти добрался до нее, она вдруг повернулась к нему, как будто тоже услышала этот гонг, и глаза ее вспыхнули. А затем она улыбнулась, улыбнулась ослепительно, но без всякого удивления – словно ждала именно его.
И эта ее улыбка… Казалось, она открыла ему дверь в неведомый мир, о существовании которого он даже не подозревал. Лайон внезапно постиг смысл слова «счастье», и это чудесное мгновение было для него как свет, неожиданно вспыхнувший в абсолютной темноте.
Он остановился примерно в трех футах от нее.
Почти минуту – а может, и целый год – они стояли, молча улыбаясь друг другу. И казалось, они уже сказали все, что когда-либо собирались сказать друг другу, возможно – в какой-то иной жизни. И было такое чувство, словно во всем мире остались только они двое – для них никто больше не существовал.
Однако в какой-то момент они вдруг обнаружили, что сотни глаз внимательно наблюдают за ними, одни – украдкой, другие – открыто, а некоторые – с откровенной враждебностью.
– Конечно, – тихо произнесла она наконец.
– Конечно? – переспросил он, сразу же нежно полюбив это слово – первое, сказанное ему. И казалось, что слово это было всеобъемлющим. «Конечно, ты тот, кого я ждала всю свою жизнь. Конечно, нам предначертано судьбой всегда быть вместе» – вот что услышал он в этом ее «конечно».
– Конечно, я потанцую с вами, мистер Редмонд. Ведь вы для этого подошли ко мне?
Лайон тут же кивнул.
– Да, разумеется. Помимо всего прочего.
Она склонила голову набок и взглянула на него из-под полуопущенных ресниц. Этот взгляд забавно напоминал его собственный – тот, особый…
– Полагаю, мы сможем обсудить «все прочее» во время вальса, – сказала Оливия с лукавой улыбкой.
«Отлично! Она не прочь пофлиртовать!» – мысленно воскликнул Лайон.
– Чтобы это обсудить, нам потребуется по меньшей мере три вальса. Возможно – вся оставшаяся жизнь.
Он прежде никогда не говорил дамам ничего подобного. И никогда ничего не произносил с такой страстью. Но все же он надеялся, что его слова не отпугнули ее. Он не понимал, что с ним происходило, и впервые в жизни не знал, что надо сказать, поэтому сказал то, что думал, то есть правду. А теперь, затаив дыхание, ждал ответа.
Она молчала какое-то время, потом проговорила:
– Почему бы нам не начать с вальса?
В ее ответе звучал вызов и вместе с тем – обещание. К тому же она произнесла эти слова хотя и беззаботно, но слегка задыхаясь. Следовательно, сердце у нее билось так же учащенно, как и у него.
А затем она вложила ладонь в его руку, и он повел ее танцевать.
Оливии никогда не доводилось находиться так близко от Лайона Редмонда, и это было так странно и необычно, что ей казалось, будто она танцевала с настоящим львом. Эверси и Редмонды никогда не танцевали друг с другом. И, по возможности, не разговаривали друг с другом и друг о друге. И никогда не имели никаких общих дел. Более того, произнести слово «Редмонд» в доме Эверси – это было все равно что пустить ветры на людях. А случайно натолкнуться на них – конечно же, ужасно неприятно, но порой неизбежно. И вот сейчас он появился перед ней… и случилось необъяснимое: бальный зал внезапно задрожал, подернулся туманной дымкой, и ей вдруг почудилось, что время исчезло и она заглянула в вечность…
Оливия с облегчением выдохнула; казалось, она внезапно обрела способность дышать, после того как всю жизнь сдерживала дыхание… ожидая его.
Она еще не выезжала в свет. Ей предстояло дебютировать в следующем году. Вообще-то предполагалось, что такое важное событие вызовет в свете много шуму и соберет вокруг нее толпу поклонников. И она с огромным удовольствием фантазировала на эту тему. Разумеется, ей было известно все, что говорили о Лайоне Редмонде, и она была склонна всему этому верить. Говорили, например, что по бальному залу пробегал шепоток, когда он входил. И якобы можно было узнать о его прибытии по легкому ветерку, поднятому взмахами вееров и женских ресниц. И, конечно же, все дамы смотрели в его сторону, надеясь поймать его взгляд. А молодые люди тотчас же приосанивались – но все равно в них не было того, что так привлекало в Лайоне: он отличался великолепным самообладанием, неповторимой элегантностью и дерзким высокомерием, вызывавшим благоговейный трепет. Кроме того, он был на редкость находчив – всегда знал, кому и что сказать.
Но теперь, когда одна его рука лежала на ее талии, а другая сжимала ладонь, они оба молчали, и что-то в его молчании порождало у Оливии довольно странные мысли… например о том, что его высокомерие всего лишь маскировка, прикрытие. Возможно, он таким образом скрывал свою неуверенность… И теперь им оставалось лишь одно – вальсировать по залу под изумленными взглядами окружающих. Ей очень хотелось надеяться, что среди них не было кого-то из ее братьев: обычно они сами повергали в шок всех окружающих. Но родителей сегодня здесь точно не было. Они, ясное дело, полагали, что нет ничего безобиднее рождественского бала в Пеннироял-Грин. И, конечно же, они были уверены, что их дочь Оливия никогда не сделает ничего предосудительного.
Лайон Редмонд был намного выше ее, но если он опустит голову, а она встанет на цыпочки, то их губы, по ее расчетам, соприкоснутся. Подобная мысль никогда не приходила ей в голову, но вот сейчас…
Сейчас, едва лишь она подумала об этом, по телу ее прокатилась волна жара.
Его прекрасное лицо было словно создано для того, чтобы заставлять женские сердца чутко биться. И стоило лишь взглянуть на него, сразу же возникало странное ощущение: казалось, что оказываешься где-то на огромной высоте – возможно, на самом Олимпе.
Он и впрямь был на удивление красив и волнующе мужествен, но в его теплых синих глазах было заметно смущение…
Внезапно он нарушил молчание и проговорил:
– Мне только что пришло в голову, что я, возможно, склонил вас к побегу, мисс Эверси. Этот вальс был уже кому-то обещан?
– Разумеется, был, но я незамедлительно извинюсь перед этим джентльменом, – беспечно ответила Оливия.
– Вы сказали… «незамедлительно»? – Он усмехнулся. – Не тот ли это джентльмен, что так сердито смотрит на нас? Я видел, как он насупился, когда мы миновали его.
– Это, должно быть, лорд Камберсмит. Если вы имеете в виду его, то да, вы правы.
– Боже мой, это же Мямля! Я не узнал его в костюме взрослого.
Лайон убрал руку с ее талии и весело помахал знакомцу. И Мямля непроизвольно замахал в ответ. Потом вдруг сообразил, что делает, и, опустив руку, снова насупился.
– Я раньше ходил на рыбалку с его старшим братом. Думаете, он вызовет меня на дуэль?
– И вы сразу его пристрелите?
– Постараюсь избежать этого, – ответил Лайон с притворным сожалением. – Но дело в том, что я никогда не промахиваюсь. А мне бы очень не хотелось испортить его взрослый костюм. Ведь он, судя по всему, совсем недавно облачился в него.
Оливия весело улыбнулась. Они оба отличались безмерным эгоизмом, но их это, похоже, ничуть не заботило в данный момент. Сейчас во всем мире существовали только они двое.
– Ну, он не вправе вас вызвать. В любом случае он не сделает этого. Я знаю его почти с рождения. И у него нет на меня никаких притязаний.
– А у кого есть?
Вопрос был довольно бестактный, но все же Оливия ответила:
– Ни у кого.
В следующее мгновение она поняла, что Лайон своим вопросом только что заявил о своих притязаниях на нее, какое-то время обдумывала сложившуюся ситуацию, потом спросила:
– А вы, мистер Редмонд? Вы уже разочаровали какую-нибудь молодую даму?
– Вероятно, несколько дюжин. На каждом балу танцуют лишь ограниченное число вальсов.
Это было сказано с такой высокомерной самоуверенностью, что Оливия рассмеялась, а он улыбался, глядя ей в глаза.
Внезапно его улыбка поблекла, и он с некоторым смущением пробормотал:
– Я хочу извиниться перед Мямлей. И, кажется, должен попросить так же прощения у вас. Не могу вспомнить, когда последний раз вел себя с такой вопиющей развязностью. Просто я… Мне показалось, что я во что бы то ни стало должен добраться до вас, прежде чем вы исчезнете.
– Исчезну? – переспросила она с удивлением.
Лайон немного помедлил с ответом, потом тихо сказал:
– Как улетучиваются сны, когда просыпаешься утром…
И Оливия тотчас же поняла: Лайон говорил то, что думал. Ведь он явно смутился. И это был первый намек на то, что несравненный «золотой мальчик» Лайон Редмонд, башней возвышавшийся над ней и имевший плечи шириной с милю, мог быть уязвим.
«Пусть только кто-нибудь попробует его тронуть», – внезапно подумала Оливия и непроизвольно слегка сжала его руку.
Он тотчас ответил ей тем же. «Никогда не отпускай меня», – обратилась она к нему мысленно и тут же поняла, что эта ее мысль – совершенно неразумная, лишенная логики… В особенности теперь, когда ей вдруг захотелось, чтобы вальс поскорее закончился и она могла бы сбежать. И мчалась бы, мчалась бы стремительно, как выпущенная во время праздничного фейерверка ракета. Или, возможно, отыскала бы укромный уголок и обдумала чувства, охватившие ее сейчас. Такие запутанные, сбивающие с толку… Такие ослепительные, бурные, переполняющие…
Вообще-то Оливия не отличалась импульсивностью – предпочитала досконально разобраться в происходящем и лишь потом делать какие-то выводы. Она и сейчас так бы поступила, но не могла – не могла понять, как получилось, что она танцевала с Лайоном.
Решив, что надо хоть что-то сказать, Оливия спросила:
– Вас ведь некоторое время не было в городе, не так ли мистер Редмонд?
Он коротко кивнул.
– Да, был в Оксфорде.
– И чему же вас там обучали?
– Целому ряду полезных вещей. Латынь, крикет, а еще – как стать богатым. Вернее – как можно богаче.
– В самом деле? Значит, там имеется профессор, обучающий этому?
– Они все учат именно этому. Надо только слушать их должным образом. Вопрос в том, как потом используешь полученные знания. И каких заводишь друзей.
Оливия ничего не имела против богатства, хотя часто находила недопустимо несправедливым его неравное распределение.
– И как же вы намереваетесь разбогатеть?
– Паровые машины. Это весьма разумное инвестирование.
– Паровые машины?
– А если точнее – железные дороги. Я уверен, что паровые машины – это наше будущее. Только представьте себе, мисс Эверси, Великобританию, исчерченную вдоль и поперек железными дорогами. Когда-нибудь вы сможете добраться до Шотландии за считаные часы. Или в Бат. У меня есть также идеи насчет импорта и экспорта. Я думаю, дни каналов уже сочтены… Но разве уместно говорить об этом во время вальса? Не лучше ли высказать мое восхищение вашими… – Он окинул взглядом ее диадему, ожерелье, выпуклости грудей… и не сумел закончить фразу.
Но этот его взгляд словно обдал ее жаром, и Оливия почувствовала, что краснеет.
– Благодарю вас, – пробормотала она вполголоса – как будто и впрямь услышала чудеснейший комплимент.
Лайон вдруг громко рассмеялся. Настолько громко, что многие повернулись на этот смех. Он же проговорил, заговорщически понизив голос:
– Грозная миссис Снид неотступно наблюдает за нами. Я только что видел, как дернулся ее тюрбан. Думаю, это оттого, что она в возмущении приподняла брови.
Тут и Оливия рассмеялась, но тут же притихла, сообразив, что им вовсе не следовало столь откровенно веселиться на людях.
– Она и в самом деле грозная, уж я-то знаю. Видите ли, я провожу с ней много времени в Суссекском обществе попечения о неимущих. Моя обязанность – раз в неделю доставлять корзину продуктов семье Даффи. По вторникам.
– Даффи?.. Они, кажется, живут на южной окраине города, в том ветхом доме, что за высоким раздвоенным вязом. Домик вот-вот развалится.
– Да, верно! – Оливия почему-то ужасно обрадовалась, что он знал это место. В тот вяз однажды попала молния, расщепив ствол, а дерево продолжало расти как ни в чем не бывало…
– Миссис Снид всегда занималась благотворительностью, – пробормотал Лайон. – Даже еще в то время, когда я был мальчишкой.
Оливия вдруг ужасно пожалела о том, что когда-то, когда была совсем маленькой девочкой, ей доводилось видеть Лайона только издали. Или же только его спину, когда они бывали в церкви. Увы, она не сохранила в памяти его образ. А ведь было бы очень интересно сравнить нынешнего Лайона с тем мальчишкой…
Ей вдруг пришло в голову, что они оба, наверное, знали все об одних и тех же людях и об одних и тех же местах, но видели все это по-разному. В том числе – и собственные семьи.
– Мне хотелось бы походить на нее в старости, – сказала Оливия.
– У вас нет ни единого шанса стать к старости такой же, как она, – ответил Лайон.
Оливия нахмурилась.
– Почему же? Я безмерно восхищаюсь ею. Она делает так много добра…
Лайон криво усмехнулся.
– О, не сомневаюсь, что она действует необычайно успешно и добивается блестящих результатов. Подобно генералу армии она определяет потребности и нужды, созывает добровольцев – свои войска – и устремляется к цели. Однако я думаю, что дело тут отчасти в разочаровании. Ей просто необходимо направить свою энергию в другое русло. Сыновья ее по большей части уже взрослые, а супруг, как мне кажется, ей смертельно наскучил. Я ни за что не поверю, мисс Эверси, что вам предначертана судьбой такая же безрадостная и тоскливая жизнь.
Оливия едва заметно улыбнулась. Высказывание Лайона насчет супружества миссис Снид казалось немного скандальным. Но, с другой стороны, ведь он старше ее и, следовательно, опытнее. Он уже многое повидал и, наверное, лучше знал людей… Так что очень может быть, что он прав. По крайней мере – отчасти.
Ах, бедная миссис Снид! Какая удача, что у нее, Оливии Эверси, впереди целая жизнь – яркая и захватывающая! И какая удача, что Лайон Редмонд проявлял к ней интерес.
– Вы провидец, мистер Редмонд?
Он ослепительно улыбнулся, и от его улыбки у нее перехватило дыхание.
– Нет, я всего лишь наблюдатель.
Они снова умолкли на некоторое время.
– Кстати, о вложении денег. Я думаю зайти завтра в книжный магазин Тингла примерно в два часа. Хочу посмотреть, не поступили ли какие-нибудь книги об Испании. Тингл держит их рядом с разделом истории, который, как вы, возможно, знаете, находится в самой отдаленной и запыленной части магазина, у задней стены. Полагаю, именно по этой причине покупатели не часто добираются до этих полок.
Оливия мгновенно поняла, что имелось в виду, и почему-то пробормотала:
– Испания – солнечная страна.
– Да, – коротко ответил Лайон, и она почувствовала, что он тоже нервничает.
Они опять помолчали, затем он, помрачнев, произнес:
– Терпеть не могу вальсы.
Оливия невольно вздрогнула и взглянула на него с удивлением. А он вдруг улыбнулся и добавил:
– Это потому, что они слишком уж быстро заканчиваются…
Оливия потупилась, не зная, что ответить. И в тот же миг музыка смолкла. Но сердце ее все еще продолжало кружиться в вальсе.
Тут Лайон поклонился ей, она сделала реверанс в ответ, и он повел ее в другой конец бального зала, к подругам, – повел так, словно возвращал на прежнее место украденную статуэтку.
