Текст книги "Любви подвластно все"
Автор книги: Джулия Лонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Ланздаун тихо выругался и зашагал к своему экипажу. Посмотрев ему вслед, Оливия невольно улыбнулась, потом наконец вошла в мастерскую мадам Марсо (французское имя было, конечно же, вымышленным, а лицо этой милой дамы казалось вполне английским).
При виде Оливии модистка радостно захлопала в ладоши, затем присела в почтительном реверансе и тут же в отчаянии заломила руки.
– О, мисс Эверси, я так взволнована! Ведь сегодня мы примеряем ваше свадебное платье! По красоте оно не уступает даже платью принцессы Шарлотты! Но, видите ли, у нас возникли кое-какие затруднения. Девушка, помогавшая мне, мадемуазель Мари Анна, неожиданно меня оставила: получила небольшое наследство и переехала в деревню, вот так! – Мадам Марсо щелкнула пальцами. – А меня срочно вызвали по неотложному делу в другую мою мастерскую, на Бонд-стрит. По счастью, Провидение послало мне новую помощницу, очень толковую. Послало именно теперь, когда я больше всего в ней нуждаюсь! Мне так жаль, что я не смогу лично обслужить вас сегодня…
– Не беспокойтесь, мадам. Я полностью полагаюсь на ваше суждение и уверена, что ваша новая помощница, мадемуазель…
– Лилетт.
Лилетт?.. Оливия постаралась скрыть усмешку.
– Я очень надеюсь, что мадемуазель Лилетт прекрасно справится. Насколько мне известно, вы всегда нанимаете самых лучших помощниц.
Мадам Марсо радостно закивала, и в этот же момент из-за ее спины появилась та самая мадемуазель, о которой шла речь. Это была невысокая, бледная, в меру полная девушка с темными выразительными глазами и темными волосами, собранными на затылке в тугой пучок. Ее безупречно сшитое, но весьма скромное платье являлось как бы намеком на то, что только клиенткам позволительно блистать.
– Мадемуазель Лилетт, не могли бы вы заняться мисс Эверси? А я постараюсь вернуться как можно скорее, – попросила модистка.
– Mais bien sur[1]1
Ну конечно (фр.).
[Закрыть], мадам Марсо. Будьте любезны пройти со мной, мисс Эверси.
Оливия последовала за девушкой и разделась за ширмой – сняла с себя одежду. После этого ее облачили в то, что должно было стать свадебным платьем, как только она примет окончательное решение относительно отделки и прочих мелочей. Мадемуазель Лилетт присела у ее ног со всеми портновскими орудиями пытки, включая булавки и сантиметр.
Вскоре выяснилось, что шиллинга не хватило на оплату дистанции – снаружи снова зазвучала проклятая песня. Певцы дошли уже до строчки «Бороздит на чужбине воды морские?», когда мадемуазель Лилетт вновь заговорила:
– Мисс Эверси, если вы не будете стоять спокойно, ваш подол получится не ровным, а волнистым. А волнистый ведь здесь неуместен, согласны?
– Извините меня, мадемуазель Лилетт. – Оливия послушно замерла.
– У вас такой изысканный вкус, мисс Эверси, – продолжала мадемуазель Лилетт.
– Благодарю вас, – сухо ответила Оливия, и это прозвучало так, как если бы она сказала: «Помолчите, пожалуйста».
– Очень удачно, что вы выходите замуж за такого великолепного мужчину, n’est-ce pas?[2]2
Не правда ли? (фр.)
[Закрыть] Виконт такой обаятельный, oui?[3]3
Да (фр.).
[Закрыть]
– Oui, – тихо ответила Оливия, невольно прислушиваясь к словам баллады.
О, если бы у нее была другая фамилия… Сильвер, например. К «Сильвер» сложно подобрать рифму.
О, если бы в ее жизни не случилось того, о чем говорилось в этой песне.
О, если бы Лайон был здесь! Они бы вместе посмеялись над этой песней. И смеялись бы до тех пор, пока слезы не заструились бы по щекам и они не начали бы задыхаться от смеха.
Оливия закрыла глаза, охваченная гневом и тоской – такой мучительной, что ей даже стало нехорошо, – но она по-прежнему стояла как изваяние, и боль наконец, отступила. За эти годы Оливия научилась с ней справляться. Для этого прежде всего требовалась неподвижность.
– Должно быть, вы очень влюблены в вашего жениха, – проговорила портниха.
Влюблена? Оливия нахмурилась. Какого дьявола?! А впрочем… Ведь эти проклятые французы все время только и говорят что о любви. Вопрос же портнихи внезапно вызвал у нее головную боль – словно она решала алгебраическую задачу.
Любовь… Это слово когда-то представлялось ей всеобъемлющим, бесконечным, магическим. Как слова «небеса» и «вселенная». Теперь же оно казалось колючим, ядовитым, глупым. И ей вдруг захотелось… смахнуть его с себя – как нечто отвратительное и холодное, ползающее по коже…
– Надо бы выдворить отсюда этот хор, – пробормотала она в раздражении.
Мадемуазель Лилетт притихла на несколько секунд, потом сказала:
– Но мы можем… Как это у вас говорят? Мы можем использовать их. Да-да, именно так, мисс Эверси.
– Использовать? – переспросила Оливия, явно заинтригованная. – Продолжайте, пожалуйста.
– Можно дать им всем… Как же это сказать?.. Да-да, памфлет. Что-нибудь о правах и нуждах неимущих. Они тогда станут просвещенными – или уберутся отсюда. Может, и то и другое.
Оливия невольно рассмеялась.
– Мне нравится ход ваших мыслей, мадемуазель Лилетт. Похоже, вы изобретательная женщина.
Мадемуазель Лилетт тихо хмыкнула.
– Нельзя подняться из трущоб до работы у magnifique[4]4
Великолепный, блестящий (фр.).
[Закрыть] мадам Марсо, если не быть изобретательной. Однако вы должны стоять неподвижно, пока я орудую булавками, потому что мне не хотелось бы пустить вам кровь. – Властность, похоже, была свойственна портновскому сословию повсеместно, и благородные дамы повсюду подчинялись.
– Простите, вы сказали «трущобы»?
– Mais oui[5]5
Да, конечно (фр.).
[Закрыть], – пробубнила мадемуазель Лилетт, не выпуская изо рта булавки. – Самые мрачные из всех трущоб.
– Поразительное достижение! – воскликнула Оливия.
– Merci. – Француженка пожала плечами. – Но только нужно быть… Как это по-вашему? Tetu comme an annu… чтобы выжить и преуспеть.
– Упрямой как мул?
– Oui. И я такая.
– Думаю, у нас с вами это общее, мадемуазель Лилетт.
– А мужчины предпочитают называть нас слабым полом. Бедняги…
– Если бы только они знали… – с улыбкой прошептала Оливия.
И женщины дружно захихикали.
– Oui, c’est vrai[6]6
Это правда (фр.).
[Закрыть], – закивала француженка. – Знаете, я тоже восхищаюсь вами, мисс Эверси. Я слышала о вашей деятельности в поддержку неимущих и против треугольной торговли[7]7
Характерный для конца XVI – начала XIX в. трансатлантический торговый обмен между тремя частями света – Европой, Африкой и Америкой. Груженные товарами европейские суда отправлялись к берегам Гвинейского залива, где приобретали рабов, затем пересекали Атлантический океан, сбывали рабов в Америке и вывозили в Европу товары, произведенные с использованием рабского труда: сахар, кофе, хлопок, какао, табак, индиго. – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть].
Оливия невольно вздрогнула, потом осторожно повернула голову и взглянула на швею.
– Во имя всего святого… как вы об этом узнали?
Мадемуазель Лилетт вскрикнула, уколов палец.
– Не дергайтесь, мисс Эверси! Скажем так: я с одобрением отношусь к подобным вещам. И я знаю, что ваше имя часто упоминают с большим уважением среди тех, кто поддерживает идею искоренения рабства. Вы раздаете людям памфлеты, oui? И посещаете лекции, верно? Возможно, наши пути там пересекались. И если сейчас положение улучшилось, то только благодаря таким людям, как миссис Ханна Мор[8]8
Мор, Ханна (1745–1833) – английская писательница, поэтесса и драматург, автор религиозных и морально-этических сочинений, в том числе – направленных против рабства; сподвижница Уилберфорса.
[Закрыть], мистер Уилберфорс[9]9
Уилберфорс, Уильям (1756) – британский политик и филантроп, член парламента, активный борец против рабства и работорговли.
[Закрыть] и вы, мисс Эверси.
– Ох, едва ли я заслуживаю упоминания в одном ряду с миссис Мор и мистером Уилберфорсом, – проговорила Оливия. – Но если мои скромные усилия вызвали кое-какие перемены, то я очень рада. И все же я думаю, что те из нас, кто осуждает рабство, должны больше благодарить Le Chat[10]10
Кот – (фр.).
[Закрыть] за тот ущерб, который понесла незаконная треугольная торговля. Теперь все стали бояться выходить в море.
Кот было прозвище пирата, ставшего на какое-то время грозой морей и притчей во языцех в светских салонах и бальных залах. Никто не знал, кто он на самом деле. Возможно, его имя было Эдгар – так, во всяком случае, его очень многие называли, – но в последнее время он, видно, затаился. Впрочем в этом не было ничего удивительного: все знали, что графу Ардмею, известному также как капитан Ашер Флинт, и его первому помощнику лорду ла Вею было приказано передать этого пирата в руки правосудия. Однако им это не удалось. Или, возможно, не очень-то старались. Кроме того, стало известно, что граф сочетался браком с Вайолет Редмонд, а лорд ла Вей женился на своей экономке мисс Элис Фонтейн.
– Но ведь Le Chat – пират, преступник! – воскликнула мадемуазель Лилетт.
– Тем не менее я бы хотела пожать ему руку, – заявила Оливия. – Потому что он, похоже, нашел единственное средство обуздать безнравственность и алчность. А средство это – страх.
– Но он может очаровать вас и похитить, если вы пожмете ему руку. Ведь именно так поступают пираты, да?
– Ну… не могу с уверенностью сказать, поскольку не имела чести встречаться с пиратами, – с усмешкой ответила Оливия.
«Очаровать»… Еще одно очень французское слово. Еще одно слово, принадлежавшее ее прошлому. Хотя следовало признать: они тогда друг друга очаровали, так что оба были виноваты…
– Пожалуйста, постойте спокойно, мисс Эверси! – взмолилась мадемуазель Лилетт.
– О, простите… – пробормотала Оливия. – Но я ничего не слышала о новых нападениях Кота. Правда, я сейчас перестала следить за новостями из-за приготовлений к свадьбе… Ох, мне уже начинает казаться, что эти приготовления продолжаются почти всю мою жизнь, – добавила она со вздохом.
Мадемуазель Лилетт улыбнулась и проворковала:
– Поверьте, вы будете счастливы, когда все станут говорить, что вы прекрасно выглядите в этом платье. А этот пират… вероятно, погиб.
– Похоже на то, – согласилась Оливия. – Я думаю, большинство пиратов, занявшись своим опасным промыслом, прекрасно понимают, что вряд ли умрут от старости в своих постелях.
– В любом случае ваша работа крайне необходима. И вообще: у каждой женщины должно быть дело, которому отдаешь душу, этакая страсть… Я уверена, что ваш жених восхищается вами. Думаю, он по-настоящему счастлив.
Оливия снова вздохнула. «Страсть». Вот и еще одно ужасно раздражавшее ее французское слово. Еще одно слово, от которого ей очень хотелось бы отказаться, ибо оно стало для нее теперь синонимом слова «боль».
– Не думаю, что виконт рассматривает эту мою деятельность как… страсть, – заметила Оливия.
– Но ведь наверняка все это очень важно для вас самой. Ну… ваша работа с бедняками и все остальное…
– Да, конечно. Для меня это важно. Но я думаю, что жених воспринимает эти мои занятия как обычное женское увлечение – что-то вроде вышивания или игры на фортепиано. То есть он не придает этому никакого значения. Полагает, что я таким образом развлекаюсь.
– Вот как? Не думает, что в этом смысл вашей жизни?
– Oui, – в очередной раз вздохнув, произнесла Оливия.
Глава 3
– Полагаю, это ваши братья, – пробормотал виконт, взглянув на свою спутницу.
И в самом деле, перед художественным салоном Акермана стояли Колин и Йан Эверси; они сразу же бросались в глаза, поскольку оба были высокими и красивыми. К тому же братья, внешне очень похожие друг на друга, вели серьезнейшую дискуссию, сопровождая свой спор весьма выразительными жестами.
Поток пешеходов слегка завихрялся, обтекая их. И почти все, проходя мимо, поворачивали головы, чтобы полюбоваться красавцами. Оливия улыбнулась, подумав о том, что ее братья будут всегда привлекать к себе внимание – даже когда им исполнится лет по девяносто. Она очень гордилась ими. Они вернулись с войны бесшабашными повесами, но теперь оба женились и были счастливы. Колин женился на очаровательной Мэдлин, к которой относился покровительственно, с нежной заботой, а Йан – на потрясающей, очень хорошенькой американской наследнице, наделавшей много шума в Пеннироял-Грин и заставившей даже Оливию призадуматься (ее первенство в свете долгое время не оспаривалось).
– Да, верно, – кивнула Оливия, глядя на братьев с подозрением. – А вы, случайно, не упоминали при них, что мы с вами можем отправиться к Акерману? Ну… когда заезжали к нам на Сент-Джеймс-сквер…
Оливия знала, что братья за нее беспокоились. Они наблюдали, как ее комнаты каждый день наполнялись цветами от поклонников, не имевших ни малейшего шанса на успех. И видели книги регистрации пари в клубе «Уайтс» – мужчины день за днем делали ставки, превращая в забаву ее отчаяние и сердечную боль. Впрочем, об этом люди могли только догадываться, а правду знали лишь двое – она и Лайон.
Что же касается ее братьев, то им очень нравился Ланздаун, но они почему-то вели себя так, словно чего-то боялись. Но чего именно? Ведь она действительно намеревалась выйти замуж за этого мужчину, хотя и не любила его. А вот братья женились на женщинах, которых любили…
– Их не было в доме, когда я заезжал в ваш особняк, – ответил Ланздаун. – Должно быть, их появление здесь просто счастливое совпадение.
«Интересно, насколько «счастливым» оно может стать?» – подумала Оливия.
– Вот так встреча! – радостно воскликнул Йан, увидев сестру с виконтом. – Какое удачное совпадение…
– В самом деле? – насторожилась Оливия.
Мужчины сняли шляпы и обменялись поклонами.
– Прекрасная погода сегодня, – произнес Йан.
Колин же стоял неподвижно и был непривычно молчалив – совсем как часовой на посту.
– Полагаю, что так, – кивнула Оливия.
– Ты чем-то недовольна, дорогая сестренка?
– Йан, можно мне сказать тебе кое-что?
– С каких это пор ты спрашиваешь у меня разрешения, Оливия? Хочешь произвести впечатление на будущего супруга?
– Будущий супруг и так уже совершенно очарован, – с улыбкой заметил Ланздаун.
– Что-то не припомню, Йан, чтобы мы с тобой когда-либо обменивались банальностями по поводу погоды, – сказала Оливия. – И ты никогда не называл меня «дорогая сестренка». – Она с вызовом посмотрела брату в глаза.
– Значит, я проявлял нерадивость, – ответил Йан, ухмыльнувшись. – Потому что ты действительно моя дорогая сестренка. Мне следовало бы чаще говорить тебе об этом. Мы только что оттуда. – Он кивнул в сторону салона. – Там сегодня масса совершенно неинтересных гравюр. Не правда ли, Колин?
– Да, совершенно неинтересных, – подтвердил Колин. – Почему бы нам всем четверым не зайти к Туайнингу, чтобы выпить… чего-нибудь горячего?
– Мы предпочитаем выпить чаю в чайной у Акермана, – решительно заявила Оливия и взяла Ланздауна под руку, собираясь пройти в художественный салон.
Но братья тут же преградили им путь.
– Как прошла примерка у мадам Марсо? – спросил Йан. – Я уверен, что твое платье прекрасно.
Оливия в ответ насмешливо фыркнула. Йан только тогда заинтересовался бы ее примерками, если бы начал носить женские платья. По-прежнему держа жениха под руку, она попыталась обойти братьев, но те, проявив ловкость и проворство, снова преградили ей дорогу.
– Не терпится нарваться на неприятности, джентльмены? – проговорил Ланздаун с деланым спокойствием, и Оливия поняла, что виконт пытается скрыть свой гнев.
Ее братья обменялись взглядами – между ними состоялся безмолвный братский разговор, – после чего Колин тихо, но отчетливо проговорил:
– Оливия, я полагаю, что тебе не следует ходить туда сегодня.
Но Колин допустил серьезнейшую ошибку. Сказать Оливии, что ей не следовало что-либо делать, было равносильно приглашению сделать именно то, чего делать не следовало. Но Колин осознал это слишком поздно. Братья вновь обменялись взглядами и, смирившись с неизбежным, с мрачной покорностью отступили в сторону.
Оливия чуть ли не вбежала в салон. И сразу остановилась, оглядывая зал. Вроде бы ничего необычного… И все выглядело превосходно – как всегда.
Оливия снова осмотрелась. Ах, она очень любила салон Акермана… Здесь было просторно, радостно и светло, а лучи солнца, проникавшие в зал сквозь ряд высоких окон, придавали произведениям искусства особое очарование.
Покосившись на братьев, хранивших молчание, Оливия направилась к стене, где на почетном месте висела ослепительно яркая гравюра.
– Должно быть, это Кот, – сказала она, обращаясь к Ланздауну, тотчас же последовавшему за ней. – Все-таки забавно… Ведь совсем недавно мы с модисткой говорили о нем.
Они остановились перед картиной. Печально известный пират стоял, торжествуя, на палубе корабля, наступив обутой в сапог ногой на грудь человека, очевидно дрожавшего от страха. Волосы пирата развевались на ветру подобно флагу, и был явственно различим, даже несмотря на скрывавшую лицо черную маску, проницательный взгляд синих глаз. Левой рукой он держал саблю у горла своей жертвы, и именно эта рука, а также синие глаза, являлись теми отличительными признаками Кота, в отношении которых была солидарна вся Европа. «Его глаза цвета самого зла!» – заявил один из выживших, и эти слова всегда забавляли Оливию, поскольку у нее у самой глаза тоже были синие. Этот же человек утверждал, что ужасный пират говорит как джентльмен. И он же сообщил, что Кот был левша – по крайней мере, пользовался левой рукой, когда орудовал саблей. А один купец заявил, что подстрелил пирата. Но Кот продолжал нападения на корабли, так что было ясно, что убить его не удалось.
– Великолепный эстамп, – заметил Ланздаун. – А этот человек… Он, конечно же, преступник.
– Да, верно. Но он почти уничтожил незаконную треугольную торговлю, насколько мне известно, – проговорила Оливия.
– Порой даже паразиты могут приносить пользу, – сказал Ланздаун. – Между прочим, о нем давно уже ничего не слышно. Возможно, кто-то наконец пробил в перестрелке черное сердце.
– Наверное, такова участь любого пирата, – согласилась Оливия, повторяя то, что уже говорила в беседе с мадемуазель Лилетт.
Она слегка нахмурилась, разглядывая пирата в маске. Он выглядел забавно зловещим, но не более того. Значит, ее братьев встревожило совсем не это.
– Может, теперь пойдем, Оливия? – предложил Колин, подошедший сзади.
Она обернулась и хмуро посмотрела на брата. Затем снова стала осматриваться, однако не видела в салоне ничего, кроме других посетителей – хорошо одетых и вроде бы вполне респектабельных.
«Как странно…» – подумала Оливия. И в тот же миг заметила ряд ярких эстампов, висевших у верхней полки на дальней стене. Но художника можно было узнать даже с того места, где она стояла.
– Новая серия Роулендсона! – радостно воскликнула Оливия.
Новые гравюры Роулендсона всегда оказывались восхитительным сюрпризом. Этот художник обладал даром поражать лондонцев остротой взгляда и язвительным остроумием.
И вот тут-то ее братья замерли – стояли абсолютно неподвижные и безмолвные, как будто им предстояло стать свидетелями казни.
И Оливия все поняла, когда подошла достаточно близко, чтобы прочесть надпись под гравюрами – она сразу бросилась ей в глаза: «Легенда о Лайоне Редмонде».
По-видимому, мистер Пиклз оказался весьма предприимчивым человеком, раз сумел подрядить Роулендсона выполнить эту работу. Оливия подошла поближе, и Ланздаун тотчас последовал за ней.
На первом эстампе был изображен мужчина с густой прядью темных волос, падавших на одну бровь, и пронзительным взглядом черных глаз, – очевидно, это был Лайон. И он сжимал мускулистыми ногами бока оседланного им крокодила, поднявшегося на дыбы. Было ясно, что все это происходило на реке Нил, потому что художник изобразил в отдалении маленькие пирамиды. Причем «наездник» – он был в касторовой шляпе – с весьма решительным видом орудовал хлыстом. Но смешнее всего было выражение его лица, действительно очень точно передававшее выражение лица Лайона в те моменты, когда он был полон решимости (впрочем, таким он был постоянно – по крайней мере в то время, когда она его знала).
– Дорогая, не придавайте значения, – тихо сказал Ланздаун, и в голосе его была мольба.
Но Оливия даже не взглянула на него, лишь вскинула вверх руку, призывая помолчать, после чего перешла к следующей гравюре.
Изображенный в волнах голубых, розовых и красных шелков, Лайон нежился – и в самом деле довольно поэтичное слово – на груде украшенных кисточками подушек в окружении пышнотелых женщин, весьма соблазнительных и полуодетых. При этом он курил кальян, а его сапоги были небрежно отброшены в сторону.
Оливия обернулась к своим спутникам и проговорила:
– Он, похоже, вполне доволен жизнью, не правда ли?
Она попыталась улыбнуться, но в голосе ее прозвучала затаенная боль, заставившая троих мужчин обменяться выразительными взглядами.
А ведь Лайон прежде никогда не курил кальян. И не обходился так со своими сапогами, всегда был чрезвычайно аккуратным…
– Оливия…
Похоже, один из братьев произнес ее имя, но голос донесся до нее словно издалека. Она тихонько вздохнула. Ей было немного весело, но веселье это граничило с истерикой. И при этом на нее нахлынуло ощущение тревоги, очень походившее на ярость. И почему-то казалось, что сознание ее как будто отделилось от тела – она слыхала, что так бывает после дозы лауданума[11]11
Настойка опия; применяется в лечебных целях.
[Закрыть].
Но ярость терзала ее главным образом потому, что никто не смеялся бы над этим творением так, как Лайон. Только его здесь не было, а если бы был, то повеселился бы вволю (к тому же ярость казалась самой безопасной эмоцией, когда речь заходила о Лайоне).
Оливия перешла к следующей гравюре – вероятно, это был райский сад, потому что в центре высилось пышное дерево с единственным яблоком и змеем в его ветвях. Адам с Евой, оба прикрытые только фиговыми листочками, располагались по обеим сторонам от Лайона, стоявшего под деревом. Причем он был полностью одет – словно только что покинул «Уайтс». Стоял же в довольно вызывающей позе – подбоченившись. И все они радостно улыбались друг другу; и даже змей, казалось, улыбался.
В центре следующей гравюры огромный, в форме луковицы, черный котел громоздился над пылающим сатанинским огнем костром, изображенным резкими огненно-красными мазками. В котле же сидел Лайон. Его руки были связаны лианами, а рот, что вполне объяснимо, был открыт в виде буквы «о». Рядом с котлом стоял абориген, по всей видимости каннибал, посыпавший его голову солью. И еще один каннибал сидел с ножом и вилкой в руках, что поразило Оливию своей нелепостью – ведь каннибалы наверняка ели руками.
– А теперь ему приходится совсем не сладко, – пробормотала она.
Мужчины, стоявшие за ее спиной, снова переглянулись, после чего Йан откашлялся и пробормотал:
– Оливия, мы…
Она резко, не оборачиваясь, вскинула руку, прерывая его.
Следующая гравюра изображала Лайона, стоявшего на палубе корабля. Затеняя глаза ладонью, он подался вперед, а штормовой ветер раздувал его рубашку и паруса корабля. Это была пародия на гравюру с Котом и, пожалуй, единственная правдоподобная работа из новой серии Роулендсона. Впрочем, оставалась еще одна гравюра… Оливия сделала глубокий вдох и, собравшись с духом, направилась к ней.
На гравюре была изображена одинокая женская фигура, причем женщина была очень хорошенькой. Ее темные волосы струились по спине, и на ней было нарядное голубое платье, словно художник каким-то образом угадал, что голубой – ее, Оливии, любимый цвет. Глубокий вырез платья открывал чрезмерно выпирающие груди, что было неудивительно, если учесть вкусовые предпочтения художника. И что-то кружевное тянулось от головы женщины к земле.
– Ох, неужели на мне… – Оливия осеклась. Она чуть было не сказала «фата», но в последний момент поняла, что это паутина.
– О боже… – процедил Ланздаун сквозь зубы. – Господи, какая мерзость! Я настаиваю, чтобы мы ушли отсюда.
– Но ведь это всего лишь гравюры, – проговорила Оливия вроде бы спокойно и бесстрастно, но голос ее в последний момент чуть дрогнул.
Явный интерес четверых хорошо одетых посетителей к гравюрам Роулендсона был замечен клерком салона Акермана. Он подошел к ним и радостно воскликнул:
– Они прелестны, не так ли?! «Легенда о Лайоне Редмонде» – это иллюстрированная баллада о знаменитом молодом наследнике, который исчез после того, как некая леди разбила ему сердце. И теперь она в отчаянии. Я думаю, вскоре в каждом лондонском доме будет иметься хотя бы один экземпляр… судя по скорости, с какой они продаются. А автор гравюр – высокоодаренный Томас Роулендсон. – Клерк указал на подпись внизу.
Спутники Оливии устремили на него мрачные взгляды, а сама Оливия тихо прошептала:
– У него здесь другие глаза. Они должны быть синими.
В чайной у Туайнинга царила благословенная тишина – слышалось только умиротворяющее клацанье чашек о блюдца, звяканье ложек, а также уютное журчание напитков, льющихся из чайников. И никаких баллад, доносящихся с улицы. Никаких издевательских гравюр на стенах (Оливия надеялась, что Ланздаун не усмотрел иронии в том, что у входа в чайную Туайнинга их встретила неизменная статуя сидящего льва)[12]12
«Лев» по-английски «лайон».
[Закрыть].
Наконец, Оливия прервала молчание:
– Мои братья были правы: не стоило мне заходить к Акерману.
Ланздаун невесело рассмеялся. Они оба были ошеломлены и подавлены – словно с ними произошло какое-то несчастье.
– Жаль, что сегодня все так вышло, – добавила Оливия. – Наверное, Лондон постоянно нуждается в пикантных зрелищах, однако я не могла даже предположить что-либо подобное.
Губы виконта дрогнули в усмешке.
– А как вы думаете, что за этим последует? Может, оперетта?
– О господи… – прошептала Оливия.
– Думаю, вам следует считать это за честь, – продолжал виконт. – Будь вы невзрачной простушкой, вряд ли удостоились бы такого внимания.
Оливия с улыбкой пожала плечами, а жених заговорил вновь:
– Дорогая, вы вертите свою чашку как колесо рулетки. Выпейте же чаю. Вашим щечкам недостает красок.
Оливия и впрямь нервно вертела свою чашку, но сейчас прекратила, однако ни слова не сказала.
Немного помолчав, Ланздаун спросил:
– Вы уверены, что ничуть не обеспокоены, моя дорогая?
– О, меня можно согнуть – но не сломать. – Ей удалось произнести эти слова беспечным тоном, сопроводив их небрежным взмахом руки. Что ж, ничего удивительного. Ведь она слишком долго делала вид, что совершенно неподвластна чувствам, и теперь притворство давалось ей без особого труда.
– Видите ли, дорогая, когда вы читали опус этого человека возле мастерской мадам Марсо, вы стали… бледнее, чем обычно. И я подумал… В общем, это вызывало озабоченность.
Оливия промолчала. Неужели она действительно менялась в лице?
Но если уж речь зашла о бледности… Костяшки пальцев виконта Ланздауна, сжимавшего чайную чашку, побелели. Оливия взглянула ему в лицо, ничем не примечательное, если искать в нем привычные признаки красоты – орлиный нос, байронические кудри… и тому подобное. Но оно покоряло своим спокойствием и уверенностью и очень нравилось Оливии. У него был дружелюбный, но проницательный взгляд и внушительной ширины плечи. Было совершенно очевидно, что такому человеку можно доверять. К тому же он искренне заботился о ней. И, конечно же, он никогда не станет требовать от нее больше, чем она готова ему дать. Вероятно, из-за этого его качества она из всех многочисленных поклонников выбрала именно его. Ведь став супругой виконта, она сможет жить так, как жила и до этого: то есть останется самой собой. Лайон же только и делал, что проверял ее на прочность.
– Ах, Джон… – Она ласково улыбнулась жениху и накрыла ладонью его руку.
Виконт улыбнулся ей в ответ, и пальцы, сжимавшие чашку, тотчас расслабились.
Но неужели она и впрямь имела над ним такую власть? Заставила его мгновенно преобразиться одним лишь прикосновением и одним-единственным словом… Он так ею восхищался. И так мало требовал от нее. Вероятно, она его не заслуживала. Но «заслуживать» – слишком уж неопределенное слово. Что ж, в любом случае она станет безупречной женой. Да-да, она твердо это решила. Она станет его женой.
Оливия откинулась на спинку стула и расправила плечи – совсем как миссис Снид, когда готовилась выполнить то, что ей предписывал долг.
– Думаю, нам следует обсудить «Легенду о Лайоне Редмонде», – проговорила она совершенно спокойно, словно речь шла о чем-то вполне обыденном. На самом же деле, произнося эти слова, она совершала самый отважный поступок в своей жизни.
– Вы имеете в виду ту бездарную балладу? Или героя баллады? – осведомился виконт, внимательно глядя на нее.
Заставив себя улыбнуться, Оливия ответила:
– Учитывая все, что случилось сегодня, я не могу осуждать вас за то, что вам, возможно, любопытно узнать истоки этой… так называемой легенды. Вы позволите мне вас успокоить?
– Было бы неучтиво отвергнуть столь любезное предложение.
Вот так они обычно и беседовали друг с другом – спокойно и сдержанно, с легким юмором и чуть иронично. Им было приятно находить общее в своем образе мыслей и видении мира. Казалось, что общаться с виконтом легко и приятно, к тому же – совершенно безопасно. Ведь он никогда не потребует от нее настоящей откровенности, не так ли?
– Признаюсь, мы действительно понравились друг другу, когда я была моложе, так что легенда, если угодно, основана на реальных фактах. Но это продолжалось недолго. Я не знаю, почему он исчез и где находится сейчас, но думаю… В общем, я точно знаю: что бы ни происходило тогда, это уже не имеет отношения к той женщине, которой я стала.
«Понравились». Это слово совершенно ничего не объясняло. Ведь не прошло и нескольких месяцев после того, как она встретилась с Лайоном в бальном зале, а уже лежала с ним на поляне в глубине леса возле Пеннироял-Грин. Ее руки обвивали его шею, и они целовались так самозабвенно, словно именно они двое только что изобрели поцелуи. Удовольствие было опьяняющим и затягивающим как наркотик. И им постоянно хотелось большего…
Возможно, у ее горничной и возникли какие-то подозрения по поводу появления травяных пятен на ее платье в тот день, но она не обмолвилась об этом ни словом. Что же касается всего остального… Ох, лучше об этом не думать. К тому же она почти ничего не знала. Да и какое это имело значение? Ведь Лайон исчез, а Ланздаун был здесь. И она сказала ему то, что он должен был узнать.
– Забавно, что эта… так называемая легенда оказалась настолько популярной, – с усмешкой пробормотал Ланздаун. – Логично было бы предположить, что к этому времени бездельники из «Уайтс» прекратят делать ставки и вообще забудут его имя. Но, похоже, слухи вновь поднимают головы, как лернейская гидра[13]13
В древнегреческой мифологии – многоголовое чудовище, у которого на месте отрубленных голов вырастали новые.
[Закрыть]. И мне хотелось бы оградить вас от этого.
– Да, знаю, – кивнула Оливия. – Ведь вы, дорогой – вот и она тоже произнесла это слово! – так заботитесь обо мне. Мне ужасно жаль, что у вас из-за меня столько хлопот. Но, увы, Эверси всегда были настоящим подарком для распространителей сплетен. А также для бездельников в «Уайтс», убивающих время и заключающих глупейшие пари. И знаете… Ведь к «Эверси» легко подыскать рифму. Так что я не удивлюсь, если в будущем появится еще множество баллад о моих родственниках. Вас это не пугает?
Виконт едва заметно улыбнулся.
– Я думаю, со временем россказни о ком-то другом заставят болтунов забыть вашу историю. А мы с вами, когда совсем состаримся, будем со смехом рассказывать об этом нашим внукам.
Внукам?.. Но для того, чтобы иметь внуков, нужно сначала завести детей. А чтобы завести детей, следовало заняться любовью, то есть ей придется лежать обнаженной под Ланздауном и…
– Я рада, что вы так считаете, – поспешно проговорила Оливия. – Хотя… Мне кажется, что нам с вами еще рано думать о внуках.
– Да, разумеется. – Виконт рассмеялся. – Но о детях нам вскоре предстоит подумать.
Оливия взглянула на него с удивлением и тут же потупилась, а щеки ее окрасились жарким румянцем. Ей вдруг представилось, что обнаженный Ланздаун тянется к ней, лежащей рядом с ним в постели… И так будет до конца жизни… Боже!
