Текст книги "Свет твоих глаз"
Автор книги: Джулия Грайс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Джулия Грайс
Свет твоих глаз
Им предстояло пройти больше двух тысяч миль, имея припасы, которых едва хватит до конца лета. У них не было выбора. Или они освоят этот дикий край, или погибнут. Едва ли они смогут пережить зиму, перебиваясь тем, что пошлет случай.
«Путешествие в Калифорнию». Джордж Стюарт
Пролог
Послеполуденное солнце припекало, в пыльном воздухе явственно чувствовался пряный запах сухой травы.
Одинокий Волк пришпорил коня. Оказавшись на вершине холма, он устремил взгляд на восток в сторону Земляничных Полян.
«Скоро, – подумал он, – луга вновь зазеленеют. Молодой травы хватит, чтобы накормить лошадей и вьючный скот». Травы будет больше, чем нужно любому из людей его племени, и даже больше, чем любой из них хотел бы иметь.
Ветерок играл бахромой его кожаной одежды, украшенной сложным, замысловатым узором, состоящим из горизонтальных и вертикальных полос, его черными волосами, доходящими до плеч.
Теплое дыхание ветерка предвещало наступление жаркой погоды. Прищурившись от солнца, Одинокий Волк смотрел на восток, туда, где поднимался столб пыли. Его стройное тело напряглось. В расщелине словно мираж показался караван из восьми повозок, запряженных волами. Животные с трудом тащили тяжелые повозки очередной группы белых переселенцев. На горизонте поднялось еще одно облако пыли, поднимаемое стадом скота и табуном лошадей. Индеец увидел ребенка, скакавшего на пони. Мальчик словно родился в седле. Он держался в нем так же легко и свободно, как и любой ребенок племени сиу. Впереди каравана ехал мужчина. Он был высокого роста, хорошо сложен и гордо и прямо держался в седле. Что-то в его облике напоминало Одинокому Волку боевое копье, такое же твердое, несгибаемое и беспощадное.
Рядом с одной из повозок шла девушка в голубой блузке, яркой, как весенний цветок. Одинокому Волку не надо было видеть ее глаза, чтобы сказать, что они изумрудно-зеленые, похожие на первую весеннюю траву. Он знал, что вместе с этим караваном белых людей следовала сама богиня судьбы Ия и что его собственная судьба отныне переплетется с судьбами этих людей.
Смерть ждала и эту девушку, и его, Одинокого Волка. Ия покарает его, но, может быть, пощадит девушку. Вот какая картина открылась перед Одиноким Волком с вершины холма.
Глава 1
Батон-Руж, Луизиана, 1847 год
– А это что за красотка?
Мужской голос, густой и протяжный, полный высокомерия, прозвучал прямо над ухом Эмеральды Реган, прервав ее грустные мысли.
Стоял апрель. Воздух был напоен ароматом цветов, свежей зелени и влажной земли. Эмеральда сидела на деревянных качелях на верхней веранде большого особняка своего дяди, в усадьбе со странным названием Сто Дубов. Здесь она скрывалась от скучной болтовни гостей, пришедших на похороны дяди Кельвина.
С тех пор как она осиротела, будучи еще девятилетней девочкой, ее дядя, вечно занятой человек, стал ее опекуном. Конечно, она должна была оплакивать его кончину. «И я действительно скорблю», – поспешно сказала она себе. Эмеральда была очень признательна дяде за то, что его дом стал для нее родным. Ей хорошо жилось в семье дяди, и его смерть стала для нее большим потрясением.
Но день сегодня выдался таким ярким и солнечным, небо сияло такой лазурной синевой, что думать о грустном не хотелось.
– Ты что, немая? Или намеренно не отвечаешь на мои вопросы? – Мужской голос вновь обращался к ней. На этот раз в нем слышались нотки нетерпения и раздражения.
Эмеральда соскочила с качелей и обернулась. На веранде стоял высокий мужчина, облокотясь на перила из светлого дерева, украшенные изящной резьбой. Его лицо было в тени.
– Извините! Я не заметила, что кто-то…
Эмеральда поспешила принять позу, более приличную для леди. Ей стало неловко оттого, что мужчина застал ее сидящую на качелях с расставленными ногами и головой, откинутой назад.
Однако мужчина не счел нужным представиться. Он шагнул к ней. Она увидела, что незнакомец хорошо сложен. Широкие покатые плечи рельефно выделялись под черным пальто. Лицо его казалось насупленным из-за тяжелой, выдающейся вперед челюсти.
– Я спрашиваю, кто ты? Одна из моих сестер или их подруга? И почему ты не со всеми? Мы скоро все едем в церковь.
Девушка вспыхнула:
– Я… я хотела немного побыть одна. В гостиной так душно. Тетя Анна разрешила мне…
– Тетя Анна? Не хочешь ли ты сказать, что ты – Эмеральда Реган? Ну конечно. – Он пристально взглянул на нее. – Эти зеленые глаза, черные как смоль волосы. Кто же это еще может быть, как не Эмеральда! Господи, как ты выросла и изменилась!
Эмеральда посмотрела на незнакомца и почувствовала замешательство. Кто он такой? Она, безусловно, не видела раньше этого плотно сбитого мужчину. Или видела?
И вдруг она вспомнила. Последние месяцы семья жила в хлопотах и волнениях, связанных с болезнью дяди. Тогда и возникли разговоры о необходимости найти старшего сына дяди Кельвина. Антон Делани уехал на север девять лет назад, через полгода после появления в усадьбе маленькой Эмеральды.
– А вы Антон, не так ли? – спросила она. – Тетя говорила, что вас пытались найти и для этого пришлось даже нанять детектива.
Мужчина состроил недовольную гримасу:
– Да, как видишь, они нашли меня. Я приехал час назад. И кажется, вовремя. Поместье выглядит неплохо. Похоже, дела идут хорошо. Но в этом нет моих заслуг, не так ли?
– Я рада, что вы успели приехать на похороны, – сказала Эмеральда.
Антон! Она помнила его шестнадцатилетним пареньком, высоким, нервным, угрюмым, со следами выдавленных угрей на щеках. Однажды она захотела посмотреть на котят, недавно родившихся в конюшне. Там было темно. Из дальнего угла доносились сдавленные стоны и учащенное дыхание, и вдруг она услышала голос Антона. Тот обозвал ее бесстыжей сукой и велел убираться, пока он ее не поколотил…
Может, с ним была Люсинда, юная красивая рабыня, которую вскоре после этого продали. Среди рабов ходили разные слухи, но тогда Эмеральда была слишком мала, чтобы понять их смысл.
Однажды ветреной февральской ночью отец застал Антона за такого же рода занятиями и на следующий день выгнал его из поместья.
Внезапно девушка осознала, что Антон разглядывает ее сверху донизу, ощупывая взглядом полную грудь, тонкую талию, крутой изгиб округлых бедер под черным шелком траурного платья.
– Да, ты здорово изменилась со времени нашей последней встречи, Эмеральда. Когда я уезжал, ты была еще маленькой девчонкой, тощей, дикой и сующей нос куда не следует. А теперь посмотри-ка! Твои волосы и… – Антон бросил жадный взгляд на ее грудь. – Эмеральда!..
Это имя удивительно подходит тебе. Твои глаза словно два изумруда, горящих зеленым огнем.
Краска прилила к щекам девушки. Ей захотелось убежать от этого мужчины и его откровенных намеков.
Но Антон схватил ее за плечо. Нельзя сказать, что он прилагал значительные усилия, чтобы удержать ее, но хватка его пальцев показалась ей железной.
– У нас есть несколько минут, Эмеральда, садись. Нам стоит узнать друг друга поближе. Я не видел тебя девять лет, правильно? А ты за это время успела превратиться в женщину, созревшую для любви.
Эмеральда вздернула подбородок. Ее поразили не сами слова, а тон, каким они были произнесены: надменный и самоуверенный, ей даже показалось, что он, несмотря на все комплименты, высказанные в ее адрес, презирает ее.
– Что случилось, Эмеральда? Почему ты так упрямо вскинула подбородок и поджала свои хорошенькие губки? Неужели я тебе не нравлюсь?
– Я не так близко знаю вас, чтобы вы успели мне понравиться, – торопливо проговорила она. – И потом я очень расстроена смертью дяди. Правда, последние месяцы он тяжело болел, но все же его смерть явилась для нас неожиданностью. И он, и тетя Анна были очень добры ко мне.
– Добры? – Антон скривил губы. – Да, пожалуй, ты права. Я хорошо помню день, когда ты появилась у нас в усадьбе. Маленькая сирота с восточных территорий, отца и мать которой сразила холера. Девочка с большими зелеными глазами, шапкой черных волос и в платье из грубой полушерстяной материи, с потрепанной куклой в одной руке и коробкой красок – в другой. Уже тогда ты не расставалась с кистью и карандашом, не так ли? Ты уже тогда рисовала портреты всех обитателей усадьбы и всегда изображала людей лучше, чем они есть на самом деле…
Да, рисовать ей нравилось всегда. Она не могла не рисовать, как человек не может не дышать. Несколькими быстрыми штрихами она могла набросать лицо или фигуру человека. Совсем немного коротких и четких штрихов, и на бумаге появлялся силуэт тети Анны, склонившейся над вышивкой, несколько плавных, точных линий, и перед вами как живая кузина Чармиан.
Однажды она изобразила Антона таким же мрачным, каким он был в жизни. Увидев набросок, он побледнел. Вырвав листок и разорвав его в клочья, он бросил их в лицо девочке, а затем неожиданно ударил ее по щеке.
– Никогда не рисуй меня, слышишь? – зашипел он. – Ты – мерзкое создание, Эмеральда! Поняла, уродина?
Прошло много лет, но эти слова продолжали звучать у нее в ушах. И вот через девять лет Антон снова здесь, рядом.
Эмеральда заставила себя отвлечься от воспоминаний и стала прислушиваться к тому, что рассказывает ей Антон о своей жизни в Чикаго. Оказывается, сначала он работал в порту грузчиком, Потом оставил эту работу и устроился помощником зубного врача, научился ловко вырывать зубы, быстро и почти безболезненно. И сейчас у него много пациентов среди портовых рабочих. А на днях его разыскал детектив, который и сообщил ему, что отец тяжело болен и просит приехать.
– Сначала я не хотел возвращаться. Но, поразмыслив, решил, что можно разжиться здесь деньгами. И вот попал на похороны.
Антон говорил быстро, как бы захлебываясь, с ярко выраженным северным акцентом. Эмери наблюдала за ним, стараясь обнаружить на его чувственном, одутловатом лице черты мальчика, которого она когда-то рисовала.
«Глаза остались прежними – такими же угрюмыми и с тем же прищуром», – подумала Эмеральда.
Антон продолжал неотрывно смотреть на ее грудь. Девушка поежилась и инстинктивно отодвинулась от него.
На вопросы собеседника Эмери старалась отвечать односложно. Да, сейчас ей восемнадцать, она окончила женскую школу мисс Франни Виланд, изучала математику, знает французский, умеет танцевать, играть на арфе. Ее научили вышивать, шить, выполнять тонкую работу. Да, она умеет расписывать фарфор и завивать волосы. Ее искусство рисунка, конечно, превосходит тот минимум, который преподавали в школе, и ее манера письма не всегда находила одобрение у мисс Франни. Да, у нее были поклонники, и она путешествовала по Миссисипи и была в Билокси.
– Я гляжу, ты разносторонне развитая личность, не так ли? – язвительно спросил Антон. – Сколько талантов! Рисование! Вышивка! Какая великолепная жена выйдет из тебя!
Эмеральду рассердили его слова. Похоже, он нисколько не изменился и остался таким же жестоким и бессердечным человеком, лишенным такта. У нее больше не было желания разговаривать с ним.
– Я благодарна за то, что мне дали хоть какое-то образование, – холодно произнесла девушка. – Думаю, мне пора вернуться в гостиную. Я могу понадобиться тете Анне. – И, не дожидаясь ответа, она проскользнула мимо Антона.
Вечером, после ухода гостей, пришедших проводить в последний путь дядю, вся семья собралась в библиотеке, чтобы узнать завещание покойного. В библиотеке, как всегда, пахло кожей переплетов книг и дорогими сигарами. Тетя Анна, сильно сдавшая в последнее время, но сохранившая остатки былой красоты, сидела прямо. Четыре ее дочери, младшей из которых исполнилось шесть лет, а старшей – семнадцать, расположились на обитой желтой парчой кушетке. Все они походили друг на друга и на своего отца – такие же голубоглазые, узколицые, с такой же тонкой, с просвечивающимися сосудами кожей. Только Антон не был похож на них. Высокий, плотный, грузный. Он стоял, вальяжно облокотясь на письменный стол из орехового дерева, скрестив ноги в черных ботинках. Время от времени он кидал взгляд на Эмеральду, будто что-то притягивало его взор.
Эмеральда краснела и ерзала на стуле. Однако другие члены семьи, похоже, ничего не замечали.
Джереми Джудсон, семейный нотариус, костлявый мужчина, с круглой плешью на макушке, обрамленной жидкими каштановыми волосами, сидел за столом дяди Кельвина. В руках он держал папку с бумагами. Оглядев всех присутствующих, он прочистил горло.
– Все собрались? Можно начинать?
Тетя Анна не успела промолвить слова, как раздался голос Антона:
– Все, все. Валяйте.
Нотариус холодно посмотрел на говорившего.
– Ну что ж, раз все готовы… – Он взглянул на бумаги, поправил стопку документов и заговорил громко и монотонно: – Поскольку я имею честь выразить последнюю волю покойного, в соответствии с законом…
Сухие и безжизненные слова, как отмершие листья, падали, не проникая в сознание Эмери. Она смотрела в окно на сад тети Анны, на уходящую вдаль дорожку, с двух сторон обсаженную аккуратно подстриженными плакучими ивами высотой три фута от поверхности земли. Все равно в этом завещании о ней не будет сказано ни слова. Она всего лишь бедная родственница, девушка, которую приютили из чувства долга и воспитали как леди. Большего она и не могла ждать.
– «Я завещаю моей жене, Анне Робелэнд Делани, половину поместья, усадьбу Сто Дубов и все, что в ней находится…»
Девочки переглянулись, тетя Анна сидела неестественно прямо, лицо ее побледнело.
– А где моя доля? – закричал Антон. – Что он завещал мне?
– Я еще дойду до этого, – процедил нотариус. – Успокойтесь, пожалуйста, господин Делани. Уверяю, о вас не забыли.
«Другая половина поместья должна быть поделена поровну между сестрами и Антоном. Однако за Антоном закрепляется его доля при условии, что он останется управлять поместьем», – продолжал нотариус.
– Что?! – Антон, который полулежал на столе, вскочил. – Он… Это, должно быть, ошибка. Почему я должен оставаться здесь? Я вовсе не хочу заниматься поместьем… как какой-то наемный управляющий. Я…
– Такова воля вашего отца, мистер Делани, он хотел, чтобы вы остались с матерью и выполняли нелегкие обязанности управляющего, – сухо заметил нотариус. – И если вы откажетесь работать управляющим, то потеряете право на свою долю наследства.
Антон сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Эмеральде показалось, что он вот-вот бросится на нотариуса и ударит его. Через несколько секунд Антон медленно разжал пальцы, но лицо его оставалось багровым. Все зашептались. Перекрывая глухой гул голосов, Джудсон произнес:
– Здесь написано еще кое-что. Если вы не возражаете, я зачитаю все завещание, а потом мы сможем обсудить, каким образом его выполнить.
Эмеральда с удивлением узнала, что у дяди была еще собственность. Он, оказывается, владел фабрикой по переработке хлопка, и у него были драгоценности, которые принадлежали еще его матери. Большинство из них он завещал дочерям, за исключением изумрудной подвески, которая досталась Эмеральде Реган, дочери его брата Роберта Делани и женщины по имени Офелия.
Подвеска! С изумрудом – камнем, который дал ей имя. На мгновение Эмеральде показалось, что рука умершего дяди ласково коснулась ее.
Но почему же все-таки нотариус назвал ее отца Робертом Делани, а не Робертом Реган и ее мать – Офелией, в то время как ее звали Мария?
«Конечно, это ошибка», – быстро пронеслось у нее в голове. Однако она заметила, что тетя Анна отвела в сторону глаза, а Антон как-то странно посмотрел на нее.
За час все дела были завершены. Анна с покрасневшими глазами молча отправилась наверх. Эмеральда пошла в комнату, которую делила вместе с Чармиан. Мысли ее путались. К счастью, кузины не было, и она могла побыть одна. Устроившись в мягком кресле, Эмери взяла в руки альбом и карандаш и принялась рисовать. Не прошло и минуты, как на листке появилось лицо Антона, такое, каким она его увидела только что в библиотеке: искаженное гневом, с перекошенным ртом.
Итак, Антон будет жить в усадьбе. Она вспомнила, как он шарил глазами по ее телу. Он будет здесь управляющим. И будет вести себя как хозяин двух сотен рабов, своих четырех сестер, матери и ее, Эмеральды. Она поежилась и скомкала листок с рисунком.
Эмеральда спала беспокойно. Ее мучили тревожные сны. Сны, в которых Антон прижимал ее к живой изгороди. Глаза его наливались кровью, лицо перекашивала гримаса гнева и животного желания. Она видела свою мать, Марию Реган, но лицо ее расплывалось, и были видны только слезы, текущие по нему.
Девушка проснулась в испарине, с чувством потерянности и одиночества. Эта путаница с именами в завещании наверняка всего лишь описка, ошибка чиновника.
И все-таки ощущение близкой беды не покидало ее. Вздох облегчения вырвался у нее из груди, когда, спустившись к завтраку, она не увидела в большой, обшитой деревянными панелями столовой Антона. Тетя Анна объяснила его отсутствие усталостью. Он провел всю ночь за разборкой бумаг отца и просил подать завтрак в спальню позднее. Анна выглядела неважно: кожа приобрела бледный, мертвенный оттенок, еще более заметный на фоне траурного черного платья. Ее дочери тоже выглядели подавленными.
– Тетя, – начала Эмеральда после завтрака, когда кузины ушли. – Я хочу поговорить с тобой о завещании. Ты не заметила в нем ошибки?
– Ошибки? – Анна поднесла руку ко лбу. – Эмери, я не в силах сейчас говорить об этом, голова раскалывается. Подожди немного… когда мне станет полегче. Сейчас я хочу отдохнуть.
И вновь она избегала смотреть в глаза племяннице.
– Хорошо, тетя, – медленно проговорила Эмеральда, – как тебе будет угодно. Поговорим позже.
Впереди у нее был длинный пустой день. Эмеральда решила взять этюдник и прогуляться по поместью. Порисовать рабов за работой. Ей нравилось передавать напряжение мускулистых тел, согнувшихся с мотыгой на поле или ударяющих молотом по наковальне под навесом в кузнице.
Правда, теперь она никому не показывала своих набросков. Дядя Кельвин очень рассердился, увидев однажды один из таких рисунков, и тете Анне, кажется, не понравилось, что она рисует рабов. Что касается сестер, то они только похихикали, высказав мнение, что рисовать птиц или цветы куда приятнее.
Эмери подошла к длинному ряду хижин, где жили рабы. При каждой из них были крохотная летняя кухонька и маленький садик под кроной вечнозеленых дубов. На краю находилась хижина-ясли, где под присмотром старой Одри малыши играли в куклы, сделанные из кукурузных початков.
– Эмеральда, стой. Я хочу поговорить с тобой, – услышала она за спиной голос.
Она обернулась и увидела Антона, одетого в костюм из блестящей ткани, явно не траурный. Он подошел к девушке развязной походкой.
«А он недурен, – подумала Эмери, – только угрюмый взгляд портит его».
– Да? – откликнулась Эмери, складывая этюдник.
– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил он. – Хижины рабов не совсем подходящее место для женщины.
– Я пришла сюда рисовать.
– Рисовать рабов? – Он рассмеялся, откинув голову назад. – Зачем тебе это нужно?
Эмеральда промолчала.
– Мне надо поговорить с тобой, давай отойдем, – повторил он. Его полные губы искривила усмешка.
Эмери неохотно последовала за ним к раскидистому дубу, росшему возле колодца.
– Я слушаю. Что вы хотели мне сказать? Она старалась не смотреть в его сторону.
– Ты знаешь, я всегда тебя недолюбливал, – начал он резким тоном.
– Понимаю.
– Но я знаю, что моя мать любит тебя больше всех нас, вместе взятых. Она всегда говорила нам, чтобы мы были с тобой поласковее. Позволяла тебе пользоваться нашими вещами и жить в нашем доме. Разрешала тебе всюду шататься со своими вонючими красками… – Он косо посмотрел на ее этюдник, и Эмери инстинктивно отступила назад. – Нам приходилось терпеть твои сплетни, твои жалобы, доносы родителям…
– Я никогда не доносила на вас, Антон Делани!
– Никогда? Я тебе не верю. А в тот раз, когда отец выгнал меня? Я часто спрашивал себя, кто донес на меня…
– Это не я… – начала она.
– Да, ты всегда была в центре внимания. Ты, видимо, не знаешь, что родители относились к тебе по-разному. Мать защищала тебя во всем, а отец не хотел видеть тебя в доме. Они часто ссорились из-за тебя. И я не раз оказывался свидетелем.
– Я… – Эмери запнулась. Она почувствовала, как кровь приливает к щекам. Ей невольно вспомнился один эпизод. Тетя Анна прижимает ее к себе и гладит непослушные кудряшки. Дядя Кельвин холодно наблюдает за этой сценой. «Когда-нибудь, Анна, ты пожалеешь об этом. Рано или поздно все откроется, и ты будешь страдать». Тогда она не понимала, о чем идет речь, да ей и незачем было понимать.
– Ты многого не знаешь, малышка Эмери. Но сейчас ты уже выросла, стала настоящей женщиной…
– Конечно, я уже взрослая, – согласилась Эмери. – В марте мне исполнится восемнадцать, и, если кто-нибудь попросит моей руки, я смогу выйти замуж.
– Замуж?! Сомневаюсь. – Антон злорадно хихикнул. – После того как я кое-что нашел в бумагах отца. Между прочим, если тебе так нравится рисовать чернокожих, то ты можешь это делать, не выходя из дома: встань перед зеркалом и рисуй негритянку, которую увидишь в нем.
Взглянув в его лицо, Эмери вспомнила того злобного шестнадцатилетнего мальчишку, каким он был в детстве. Повернувшись на каблуках и щелкнув пальцами, он направился к дому.
«Встань перед зеркалом и рисуй негритянку!»
Эмери стояла как оглушенная. Весенний день, яркое солнце – все перестало для нее существовать.
Она перевела дыхание. Не хочет ли он сказать, что она…
– Антон! – закричала она. – Вернись! Что ты имеешь в виду? Что ты сказал?
Она рванулась за ним, путаясь в юбках траурного платья.
– Я просматривал бумаги отца, – сказал он, обернувшись, – и нашел там кое-что о тебе и твоей матери. Помнишь, в завещании: «Дочь моего брата Роберта Делани и женщины по имени Офелия»?
– Но мою мать звали не Офелия, – вырвалось у нее. – Я в этом абсолютно уверена. Ее звали Мария.
– Как ее звали – неважно. Она была собственностью отца. Ты всего лишь негритянский ублюдок. У тебя белая кожа и зеленые глаза, но это не меняет сути. Все равно ты дочь рабыни, моей рабыни!
Эмери бросилась домой со всех ног. Заскочив в спальню, она посмотрела на себя в овальное зеркало перед туалетным столиком.
«Встань перед зеркалом…»
«Этого не может быть, – испуганно повторяла она про себя. – Это ошибка! Просто Антон ненавидит меня с тех самых пор, когда я впервые появилась в усадьбе. Он всегда был несправедлив ко мне».
Но его слова жгли словно каленое железо. Она всматривалась в зеркало. Овальное лицо с твердым подбородком и аккуратно очерченным ртом, маленький, чуть вздернутый нос, большие, широко расставленные переменчивые глаза, то изумрудные, то серо-зеленые, как молодая трава в пасмурный день.
Приблизив лицо к зеркалу, она пристально изучала его. Кожа светлая и чистая, щеки порозовели от быстрого бега и жаркого дня. Даже волосы, иссиня-черные и слегка вьющиеся, были нежными и мягкими на ощупь и совсем не походили на жесткие проволочки чернокожих женщин.
Эмери резко отпрянула от зеркала. Ничего не понятно: она такая же белая, как и Антон, как и ее мать. И хотя воспоминания детства были подернуты дымкой, но в том, что ее мать была белой, она не сомневалась. Но что же такого мог вычитать Антон в завещании своего отца? Женщина Офелия – обычно так называют рабынь. Мужчина Аякс, горничная Диси. Эмери быстро подошла к окну и посмотрела на лужайку перед домом. Кальвар, садовник, проходил перед домом с мотыгой в руках, его черное лицо лоснилось от пота. Ей всегда нравился Кальвар, может, из-за ее собственного происхождения?
Да нет! Все это ерунда, такого не может быть. Тетя Анна должна ей все объяснить. Она собиралась сделать это утром, если бы не головная боль.
Эмеральда, вздохнув, побежала в спальню тети Анны, в дальнее крыло дома. После непродолжительного колебания она постучала в дверь.
– Кто там? – спросила тетя.
– Это я, Эмеральда. Прошу тебя… Мне надо поговорить с тобой.
За дверью воцарилась тишина, потом раздался голос тети:
– Войди.
Эмеральда вошла в спальню. Тетя Анна лежала на кровати в светло-голубой муслиновой ночной рубашке. Ее темно-рыжие волосы рассыпались по подушке.
Тетя в девичестве отличалась красотой, и у нее было много поклонников. Многие были готовы проскакать сотни миль ради встречи с ней. Но, родив пятерых детей и пережив три выкидыша, а теперь и потеряв мужа, она, конечно, не могла остаться прежней. Она сильно исхудала, щеки ввалились, руки висели как плети, в роскошных волосах появились серебряные пряди, виски поседели.
– Я не хотела беспокоить тебя, но… Мне необходимо поговорить с тобой.
Оказавшись в этой уютной спальне, Эмеральда не знала, с чего начать. «Я чернокожая? Я рабыня?» Слова были настолько ужасными, что она не решалась произнести их вслух.
– Ты расстроена, Эмеральда. Я вижу, – тихо сказала Анна. – Это из-за завещания?
– Да, я… – Голос девушки внезапно сорвался. – Антон мне только что сообщил страшные вещи. Он сказал, что разбирал бумаги дяди и нашел кое-что обо мне. То есть он почему-то решил, что моя мать – рабыня. – Она подошла поближе к кровати тети. – Это ведь все неправда, верно? – спросила она едва слышно. – Антон солгал, не так ли? Почему он мне сказал такое, тетя?
Анна молчала, делая вид, что рассматривает золотые кольца на своих длинных белых пальцах. У Эмери защемило сердце.
– Это правда?
Анна подняла глаза. В них читалась жалость.
– Эмеральда, я тебе должна о многом рассказать. Я… Я устроила твою жизнь так, как, наверное, должна была. Видимо, мне не следовало позволять себе полюбить тебя и защищать от невзгод. Но ты была таким впечатлительным ребенком, такой несчастной. Тебе нужна была мать.
Не сознавая, что она делает, Эмери опустилась на низкую скамейку возле кровати.
– Понимаешь, Эмеральда, я любила твоего отца, – продолжала Анна. – Он был братом Кельвина и жил здесь, в усадьбе. Он был высоким и благородным, и, хотя был старше меня на двенадцать лет, жизнь била в нем ключом. Но, увы, я была не свободна. Я была замужем за Кельвином. – Бледная рука Анны вздрогнула. – Однажды твой отец нашел себе женщину.
– Мою мать, – выдохнула Эмеральда пересохшими губами.
– Да, ее. Она была нашей рабыней, но очень красивой, в самом деле прелестной девушкой. В ней была всего одна восьмая часть негритянской крови, ее купили за баснословные деньги как обученную горничную для матери Кельвина.
– Но моя мама… – Эмеральда напрягала память. – Волосы ее были черными, но разве глаза не голубыми?
– Твой отец был хорошим человеком. Он полюбил ее, – продолжала Анна, не обратив внимания на замечание Эмеральды. – И когда она собралась рожать, он не мог допустить, что его ребенок, который, безусловно, родится белым, станет рабом. Поэтому однажды ночью они исчезли.
Эмеральда вздохнула, вспомнив женщину, которую считала матерью. Ее ласковый, нежный голос, ее руки. «Мария Карстейн!» – внезапно вспомнила она. Так ее звали в девичестве.
Тетя подняла руку, требуя внимания:
– Однажды в порт вошла шхуна «Королева Миссисипи». На борту ее была маленькая девочка. Это была ты. Грязная-прегрязная. Думаю, ты ни разу не умывалась за всю дорогу. При тебе был багаж: несколько платьев, кукла и краски, а также письмо, написанное колонистом, после того как он отыскал тебя под повозкой, в которой умерли твои родители. Он знал только то, что у тебя есть родственники в Батон-Руже и их фамилия Делани.
– И вы приютили меня у себя и вырастили, – с дрожью в голосе сказала Эмеральда.
– Да. Я никому не говорила, кто ты на самом деле. Твои родители, как я понимаю, взяли себе фамилию Реган. Всем знакомым я сказала, что ты наша дальняя родственница из Охо. Это так и было. Кельвин предупреждал меня, что рано или поздно правда выйдет наружу. И вот…
Эмери вспоминала детство и не находила никаких аргументов, подтверждающих слова тети.
– Я точно помню, что маму звали Мария Карстейн, а не Офелия. И она была белая. Это я точно помню, тетя.
– Прости, Эмеральда. Теперь я понимаю, что не надо было воспитывать тебя как леди. Но я так полюбила тебя и хотела только добра. Я полюбила тебя с той самой минуты, как впервые увидела.
Эмеральда бросилась в объятия Анны.
