Текст книги "Короли Альбиона"

Автор книги: Джулиан Рэтбоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Глава седьмая

Вернувшись на площадь, я убедился, что встреченный мной утром монах или послушник оказался человеком слова: он сумел сохранить для меня удобное местечко, несмотря на все усиливавшийся напор толпы. Более того, юноша даже припас для меня кусок пресной лепешки, посыпанной специями, и купил у уличного разносчика кокосовую скорлупу с айраном. Этот напиток, кислое коровье молоко его здесь называют «ласси», – утоляет жажду лучше любого другого.

Как я ожидал, празднество оказалось грандиозным и довольно утомительным. Так ведь оно обычно и бывает. Каждый квартал города выставил своих танцоров и музыкантов, состязавшихся друг с другом и богатством одежд, и сложностью представления. Все это, вероятно, чрезвычайно интересно для знатоков, способных обсуждать малейшие подробности, которыми выступление одной труппы отличалось от другой. Да, все актеры выглядели просто замечательно в пышных разноцветных одеяниях и театральных костюмах, преимущественно из шелковой ткани с вышивкой золотом, их лица закрывали лепные маски, отделанные драгоценными камнями, покрытые листовым золотом, над головой у них колебались перья экзотических птиц. Одни артисты показывали толпе невероятно длинные ногти, кажется, даже искусственные, другие вступали в ритуальный поединок, размахивая ятаганами, третьи топали ногами в такт музыке, а четвертые изгибались и извивались, пытаясь изобразить многорукое и многоногое божество. Музыканты дули в трубы, били в гонг, играли на гитарах и пронзительно свистели на флейтах.

Не прошло и часа, как я уже изнемогал от шума и впечатлений, а четыре часа спустя, когда в факелах начал наконец угасать огонь, я почти засыпал, и тут, к моему огорчению, догоравшие факелы начали заменять новыми, и, по моим прикидкам, это означало, что веселье продлится до утра. Я принялся зевать и, извинившись перед Сирианом, сослался на дорожную усталость после стольких дней пешего пути, а перед тем – многих месяцев непрерывного плавания, напомнил, что и этот день был полон хлопот, а я уже не так молод…

– О, извини меня! – тут же воскликнул он. – Я проявил невнимание. Мы сейчас же пойдем ко мне домой, поужинаем, и я уступлю тебе свою постель. Нет-нет, я настаиваю! Мне тоже вполне достаточно того, что я уже видел. Празднество продолжается семь дней, мы можем вернуться сюда завтра. Ничего существенного мы не пропустим. – И он, не допуская возражений, увлек меня с площади, повел под гору, мимо огромных конюшен, где содержались дворцовые слоны, мимо парков, где и ночью горели фонари с ароматными маслами, к широкому каменному мосту через реку. Под взглядом гранитных львов мы перешли на другой берег.

Сириан попросил прощения за скудность предстоявшего мне угощения, пояснив, что, хотя его родители землевладельцы, готовые предоставить сыну любую роскошь, он выбрал аскетический образ жизни. Он говорил об этом без гордыни или ханжества напротив, он восхищался блеском и роскошью вельмож и с сочувствием относился к земным радостям. Как он уже поведал мне, излагая свое вероучение, большинство жителей Виджаянагары полагали, что о посмертном существовании человеку известно крайне мало, а потому высшее блаженство, на которое смеет рассчитывать мужчина или женщина, достигается уже здесь, на земле, в мучительном и страстном восторге единения духа и тела с обитающим внутри божеством.

Кроме того, Сириан предупредил, что живет вместе со своей сестрой-близнецом по имени Ума.

Он провел меня в свои покои – ряд маленьких комнат на втором этаже большого, немного нелепого здания. На первом этаже располагались мастерские и лавки торговцев, публичные бани и даже внутренние дворики, подсвеченные бумажными фонариками. Посреди каждого дворика в бассейне, точно проблески света, мелькали крошечные рыбки, а над водой в кадках росли лимоны.

Стены комнат Сириана были обшиты панелями – а то и построены целиком – из серебристого ароматного дерева, потолки искусно отделаны резным узором из огромных цветов и тех поразительных кристаллов, которые можно найти под сводами пещер. Стены закрывали тонкие шелковые ковры и гобелены, по большей части представлявшие разные приятные и радостные сцены – пир, охоту, танцы и совокупление. Мне показалось, что подобное помещение плохо вяжется с аскетическим образом жизни, хотя, вероятно, по сравнению с богатством и роскошью родительского дома Сириан воспринимал все это как уютное и скромное жилище.

И тут произошло нечто странное. Пока я осматривал центральную комнату я как раз принялся пристально изучать резьбу на потолке, – Сириан внезапно зашел со стороны моего слепого глаза и – растворился в тени.

– Моя сестра Ума позаботится о тебе. Мне нужно заниматься, – и был таков.

Через несколько минут за шелковым занавесом, который, как я теперь понял, отделял вход в длинный коридор, замелькал свет. Светильник приближался, и вскоре я смог уже разглядеть державшие его руки, и сам светильник серебряный сосуд с топленым маслом, – и лицо, казалось, парившее в воздухе над кругом света.

Как прекрасна была Ума! Кожа цвета темного меда, длинные густые черные волосы с блестками огня и меди – не знаю, природа подарила эти искры ее волосам или искусство. Миндалевидные очи, неожиданно светлые, золотисто-карие, порой даже с зеленоватым отливом. Высокий лоб, длинная крепкая шея, плечи, блестящие, словно густое масло. Грудь ее была открыта, груди словно гранаты, соски обведены алой краской, губы полные, яркие, манящие к поцелую. Поскольку девушка оставалась дома и не ожидала гостей, выше талии на ней были надеты лишь украшения, а голову венчала высокая золотая диадема в форме улья, отделанная драгоценными камнями. Ниже пояса спускалась изумрудно-зеленая юбка из тончайшего шелка с золотой нитью. Эта юбка из единого куска ткани обхватывала бедра, оставляя на виду нижнюю часть округлого живота. Застежка скрепляла ткань на самой косточке таза, а ниже края расходились, обнажая нижнюю часть бедра. Единственным изъяном – если это можно назвать недостатком – были сросшиеся брови, точь-в-точь как у Сириана.

Девушка вежливо приветствовала меня, поцеловала мне руку, усадила на приземистый диванчик. Из ниши она извлекла кувшин с ароматизированной водой, омыла мне ноги, затем поднесла бодрящий напиток из рисового вина с лечебными травами. Когда девушка опустилась на колени передо мной и я увидел, как завитки волос спускаются по ее шее и вниз по спине, когда ее мягкая грудь на миг коснулась моего бедра, я почувствовал, как давно забытое желание вспыхнуло в моих ветхих чреслах.

Закончив омовение, хозяйка предложила мне простую трапезу из риса, приправленного куркумой и другими пряностями, жареных фисташек и грибов, а на десерт фрукты, тщательно подобранные по цвету и вкусу острое и сладкое, мед и мускус.

Мы приступили к еде, и тут Ума подняла взгляд и заговорила со мной голосом, слишком низким для женщины, но мягким, точно соболиный мех:

– Али бен Кватар Майин, ты прожил много лет, ты побывал во всех концах земли и видел много странных и необычных вещей, а мы с Сирианом стоим на самом пороге взрослой жизни, наши головы склонились под притолкои, наши ноги ступили на первую ступень. Детство позади нас, огромный мир – впереди. Я бы сочла за честь и за удовольствие, если бы ты передал мне что-нибудь из своих знаний, а также поведал о том, что привело тебя в такую даль от внутреннего моря, за океан, в Виджаянагару.

И я начал рассказ. Постепенно сгущались ночные сумерки, я говорил час или чуть дольше, пересказывая те события, о которых я рассказывал тебе, дорогой мой Ма-Ло, в последние дни. Настойчивые и ласковые расспросы помогли мне преодолеть первоначальное нежелание выступать в роли наставника, и я поведал девушке свои мысли о кратковечном существовании человека – то, что я выучил на коленях отца, а позднее в горах Центральной Азии. Да, я посвятил ее в тайное учение шиитов, от которых я унаследовал основу своей веры.

Как я уже говорил, эти убеждения во многом совпадали с тем, что Сириан рассказывал мне о сокровенном учении своей религии, – совпадало не с точки зрения догмы или внешнего проявления, но на более глубоком уровне разумения. Ума попыталась облечь эту мысль в слова.

– Мы применяем духовное упражнение панчамакара, чтобы достичь состояния кулы. Кула наступает тогда, когда разум и чувство едины, утрачивается различие между органами чувств и воспринимаемый ими объект совпадает с вызванными им ощущениями. Только это и можно именовать подлинным экстазом, только к этой цели и следует стремиться, только так нам открывается скрытый внутри бог или богиня.

– А какими же способами можно достичь этого состояния? – поинтересовался я.

– Способов много, – отвечала Ума, раскладывая в углу комнаты подушки и удобно располагаясь на них. – Каждый из них открывает нам иной аспект богини, и открывает его более или менее глубоко. К примеру, музыка и церемониальные танцы, которые ты наблюдал ныне, лишь слегка приоткрывают завесу; более глубоко проникает раса, то есть созерцание резных и рисованных образов. Наш город заполнен такими украшениями, и благодаря им мы могли бы считать себя счастливейшим народом. Брамины уверяют даже, что высочайший экстаз достигается через расу, через созерцание того, что сделали или совершают у нас на глазах другие люди. Однако, по-моему, эта нелепая точка зрения порождена их уверенностью, будто люди, зарабатывающие трудом своих рук, ниже тех, кто посвящает себя работе ума. На самом деле те, кто танцует, поет и играет на музыкальных инструментах, повинуясь мистической гармонии, получают большее откровение, чем те, кто им внимает, и это же относится к ремесленникам, рисующим, вырезающим и лепящим образы. На нижнем уровне мы помещаем удовольствия от пищи и питья, как те, что мы с тобой получили сегодня, и все же, – тут она рассмеялась смехом, подобным серебристым переливам храмового колокольчика, – и все же я получила больше удовольствия от приготовления ужина, чем ты – от еды.

– Но как прийти к высшему, совершенному экстазу, к полному слиянию с пребывающим внутри божеством?

Я задал этот вопрос, и на миг девушка словно ушла от меня, скрылась в свой внутренний мир, а затем, возвратившись, вновь рассмеялась.

– О, ученые мужи, садху, только об этом и спорят. По-видимому, нет такого упражнения, которое само по себе могло бы полностью преодолеть ту стену, что отделяет каждого из нас от его бога. Очевидно, однако, что одни пути более годятся для постижения, нежели другие. Некоторые ученые говорят, что божественный восторг наступает во время танца или созерцания танца, другие утверждают, что необходимо принять какое-либо лекарственное средство. Несомненно, бханг, который вы называете гашишем, служит подспорьем, но отвары иных растений, плодов и цветов, приготовление и назначение которых известны лишь жителям гор, могут совершить еще больше. Есть и такие, кто достигал просветления, сжигая высушенный сок мака и вдыхая дым. Разумеется, для многих наиболее благоприятным путем оказывается половое совокупление, если оно совершается умело и должным образом.

Я беспокойно зашевелился на подушках, и пряная пища в сочетании с блаженной расслабленностью исторгла из моих недр негромкий звук, от которого я бы предпочел воздержаться. Ума улыбнулась мне, точно мать.

– Лучше из себя, чем в себя, – пошутила она. Я продолжил свой рассказ, отчасти и затем, чтобы скрыть смущение:

– Я побывал в странах Запада, где люди ищут откровение не путем удовольствий, но путем воздержания и умерщвления плоти. Я видел многотысячные толпы людей, избивавших друг друга бичами, и это длилось часами, пока кровь не начинала ручьем струиться по улицам. Я знал людей, которые удалялись в горные пещеры или запирались в крохотных часовнях и питались водой и черствым хлебом, истощая свои тела. Когда глаза их становились огромными и блестящими, на щеках проступал чахоточный румянец, а на губах – пена, они начинали утверждать, что видели добрых и злых духов, а то и самого Бога. Разумеется, большинство этих людей составляли христиане ты, наверное, слышала, что из всех религиозных фанатиков эти самые безумные. Почти во всем, что они говорят, не отыщешь ни складу, ни ладу.

Ума кивнула:

– В Индии тоже есть мистики, подобными средствами стремящиеся достичь просветления. К примеру, факиры бегают босиком по горящим углям, спят на гвоздях, придают своим членам нелепое и противоестественное положение, чтобы войти в транс, когда все телесные функции замирают на много часов, а то и дней. Кто знает, быть может, эти люди достигают желанного экстаза, но мне кажется глупостью прибегать к столь болезненным средствам, если можно получить то же самое благодаря удовольствию.

Я согласился с ней. Сказать по правде, величайшее мучение, пережитое мной в детстве, – та ночь, проведенная в колодце на куче обезглавленных тел, – отнюдь не способствовало ни духовному, ни какому-либо иному союзу с божеством.

Последние слова, произнесенные Умой, еще звучали в моих ушах, но тут я подметил, что со мной, с моим разумом и моим телом, происходят перемены. Я не мог противиться: стены комнаты сдвигались и раздвигались, точно занавес, в ушах гудел яростный ветер, пальцы, а затем и ступни, и даже губы онемели, на лбу проступил пот. Комнату заполнила тьма, стены с висевшими на них гобеленами отступили, растворились в тени, и тут я увидел точку белого света – разгораясь, эта точка приобрела красный оттенок, начала вращаться, мелькая вокруг меня точно крохотная комета, разбрасывая во все стороны искры света. Она мчалась все быстрее и быстрее, и я начал растворяться в ней, меня втягивало в ее орбиту, и вот я уже стал частью этого огненного шара, сам сделался огнем и услышал голос, повторявший: «Все, что есть, – это я». Быть может, то был мой собственный голос. Во мне нарастала тревога, но вместе с ней нарастало ощущение небывалого счастья. И вдруг ничего, только тьма. Мне показалось, это длилось бесконечно долго.

Но вот из сумрака выступила темная фигура, чернокожая женщина с четырьмя руками. Ладони ее и глаза были красны как кровь, кровь капала с высунутого длинного и острого языка, шею украшало ожерелье из черепов. Диадема из лотосов венчала ее голову, но и цветы были пурпурно-красными, а одеяние – черным как ночь, расшитым серебром звезд. Над головой богини восходила луна. Вокруг ее пояса вились змеи, но она пела ласковым, призывным голосом: «Приди в мои объятия, приди с радостью, и ты познаешь все, что следует знать».

Я очнулся от звуков струящейся воды и звенящих где-то вдали колоколов. Солнце согрело мою кожу, в ноздрях остался сладкий, напоминающий жасмин аромат. Я открыл глаза веки отяжелели, как у человека, только что оправившегося от лихорадки, – и обнаружил, что лежу под невысоким апельсиновым деревом, чьи сочные листья, почти черные на фоне жемчужного рассветного неба, заслоняли от солнца мое лицо, но не тело – тело и ноги грелись в первых солнечных лучах, только что засиявших на скалах к востоку от города, но уже даривших тепло. Душа моя наполнилась блаженством, я не стал задаваться вопросом о том, как я попал сюда, и позволил себе вновь соскользнуть в сон, но уже в иной – целительный, теплый, счастливый покой.

Проснувшись вновь, я резко сел, и второй – или то был уже третий – мой сон растаял без следа. В этот раз я снова грезил о женщине, но совсем о другой. Новая гостья моих сновидений была белоснежно-белой, обнаженной, с золотыми волосами. Она ждала меня в ледяной пещере. Она исчезла в тот самый миг, когда я оторвал от земли верхнюю часть туловища, причем листья зашуршали по моему тюрбану, а здоровенный плод стукнул меня по голове. И таково было обаяние этого призрака, что я, старик, ощутил жгучее тепло в чреслах и почувствовал запах своего семени.

Я подхватил упавший с дерева апельсин, разорвал ногтем кожуру и впился в него зубами. Ни один фрукт не доставил мне в жизни такого удовольствия, как этот, чей сок тек по моему подбородку, пока глаза мои насыщались зрелищем сводов, стен и подобных горам башен окружавшего меня со всех сторон города. Я видел прекрасные здания и справа, и слева, на той стороне долины. Там и сям крыши сверкали позолотой или мозаикой. Между зданиями, садами, парками города прокладывала себе путь река и уходила в поля и леса, растворявшиеся в тумане где-то вдали, куда уже не досягал взгляд.

Я не переставал гадать, каким образом очутился в этом месте. Следовало ли мне и вечер, проведенный в обществе Сириана и Умы, посчитать за такой же сон, как явление обнаженной белокожей красавицы? Что ж, во всяком случае, никакого зла мне не причинили, напротив, я приобрел немало приятных воспоминаний, однако теперь мне следовало поторопиться, чтобы получить обещанную плату от князя Харихары.

Глава восьмая

На этот раз домоправитель с серебряным, отделанным слоновой костью жезлом заранее поджидал меня и сразу же проводил к князю Харихаре. Князь предпочел встретиться со мной в одном из внутренних двориков, под пальмами. Он сидел в мраморном кресле за мраморным восьмиугольным столом. Судя по множеству трещин и пятен на этом столе, он служил князю в часы наиболее важных размышлений. Перед князем стояло серебряное блюдо с финиками, он то и дело рассеянно брал длинными пальцами свежие, спелые плоды; рядом с блюдом лежала та связка листов пергамента, которую я доставил ему с другого края света. Я отметил, что красные ремешки вновь затянуты, хотя и небрежно.

Князь принялся подробно расспрашивать меня о прежних поездках в Ингерлонд, о том, насколько хорошо мне известен тамошний язык и обычаи и сумею ли я разыскать убежище его брата Джехани. Я пришел к выводу (как потом выяснилось, ошибочному), что князя интересует не только местонахождение брата, но и город из золота и драгоценных камней.

Я старался по возможности честно отвечать на все вопросы, но, чувствуя, что мне вот-вот предложат выгодное дельце, и не имея никаких средств к жизни, после того как кораблекрушение унесло моих лошадей, я постарался ничем не выдать своего далеко не совершенного знания английского языка, не говоря уж о еще менее совершенном знакомстве с самой страной и ее обычаями.

Затем князю понадобилось разузнать о воинском искусстве и снаряжении англичан, но тут я сознался в полном невежестве. Я мог поделиться лишь общим впечатлением: и знать, и простонародье сражались с подчас нелепой отвагой и умело владели оружием, однако в последнее время им не хватало разумных вождей. В прежние времена королям, претендовавшим по праву наследования на многие города и обширные земли материка, удалось выиграть немало великих сражений у франкских королей, но в недавние годы они утратили почти все, что прежде приобрели. Это произошло потому, что королем их стал младенец, и прошло долгое время, прежде чем он сделался юношей, но тут он обнаружил слабость воли или даже – по мнению некоторых – слабоумие, в то время как франков возглавила неистовая воительница, одержимая духами и вдохновившая соратников на подвиги отваги и хитрости. Англичане схватили ее и предали огню как ведьму – ведь обычная женщина не могла бы одержать столько побед.

– Но сведущи ли они в новейших изобретениях, усовершенствовавших воинское искусство? – настаивал князь Харихара. Я был бы глупцом, если б не догадался, какого ответа он ждет. Я, конечно, не царедворец но стоило ли спорить с князем, раз он уже сделал вывод?

– Они сражаются верхом? Я подтвердил.

– Они умеют строить крепости?

Я припомнил стены и крепостные башни Кале и отвечал утвердительно.

– А порох? Они знают этот состав? Я имею в виду – они употребляют его не только как зажигательную смесь, но и в артиллерийских орудиях?

В гавани Кале я видел чудовищного вида трубы на колесах. Их называют пушками. С виду они напоминают стократно увеличенные полые тростинки, в которые любят подудеть мальчишки. Мне говорили, что эти орудия изрыгают огромные камни или железные слитки на вражеские корабли, французские или просто пиратские, которые осмелятся показаться невдалеке от порта. Итак, я снова ответил своему собеседнику «да».

Допрос продолжался еще с полчаса, но, даже не догадываясь об истинных намерениях князя, я понимал: он уже узнал все, что ему требовалось, и принял какое-то решение, а разговор затягивал лишь для того, чтобы никто не счел, будто князь принял ответственное решение не подумавши. Наконец он соизволил объявить мне свою волю, и, признаться, мне стоило немалых усилий скрыть изумление.

Откашлявшись, князь откинулся в кресле, укрывая лицо от прямых лучей солнца. Глаза его засверкали, в них замерцали солнечные зайчики, отразившиеся от поверхности пруда. Длинными пальцами он обхватил подбородок и заговорил негромким, твердым голосом:

– Я решил самолично отправиться в Ингерлонд, разыскать моего брата Джехани и возвратить его домой. Я обсудил это с императором, и тот согласился – при условии, что я займусь попутно и другими делами, имеющими государственное значение. Чтобы осуществить эту миссию, мне понадобится проводник, знакомый с языком и обычаями страны. Полагаю, ты подойдешь.

Заметьте, он не сказал: «Я хотел бы» или «Согласишься ли ты?» Князь был уверен, что не встретит отказа. Мне стало не по себе от его настойчивости; кроме того, меня смущало, что князь сам отправится в эту поездку. Такого я не ожидал: ведь он был членом императорской семьи, занимал важный пост в правительстве должность министра военных дел. К тому же, учитывая его возраст и образ жизни, я сомневался, выдержит ли он тяготы столь долгого путешествия.

Однако князь правильно оценил мои обстоятельства и знал, что я не откажусь от выгодного предложения. Вопрос был в том, как выразить согласие. Будь передо мной калиф или султан, все было бы просто: следовало упасть на колени, облобызать его руки и, если удастся, окропить их слезами благодарности, но принцы из дравидской династии предпочитали менее формальные, хотя и более утонченные знаки почитания. Они столь же горды, как арабские, монгольские или индийские властители, и не меньшее значение придают этикету, однако этикет не должен проявляться открыто, он ощущается подспудно, а внешне разговор князя с подданным выглядит почти как беседа равного с равным. Итак, я наклонил голову и через пару секунд ее поднял. Этого было достаточно.

– Хорошо, мы обо всем условились. Управляющий Аниш позаботится о тебе. С его помощью ты займешься приготовлениями к поездке. Я хочу отправиться в путь как можно скорее. Караван должен соответствовать моему статусу я представляю особу императора, – но не следует излишним великолепием вызывать у соседей зависть или подозрения. Все детали вы обсудите с Анишем.

Взмах руки – и управляющий уже стоит возле меня. Я и не слышал, как он подкрался. Его господин изящным жестом положил в рот еще один финик. Аудиенция была закончена, вельможе предстояли другие дела.

Через три месяца мы отплыли – не из Мангалора, а из северной гавани Гоа (арабы называют ее Синдабур). Тем самым мы на пятьдесят миль сократили сухопутный переход из Града Победы и на столько же удлинили плавание по морю до Йемена.

Все это время я числился на службе у князя и занимал комнату в той части дворцового ансамбля, в которой располагались личная резиденция князя, официальная приемная, помещения для слуг и придворных. Я получил маленькую чистенькую комнатку, единственным недостатком которой было соседство с кухней. Я все время дышал ароматами растительного масла, чеснока и пряностей. Однако жалованье было весьма изрядным, тем более при полном отсутствии расходов. Я скопил некоторую сумму и вверил ее еврею ювелиру на той стороне реки – я свел с ним знакомство за это время. Эти деньги стали начатком небольшого состояния, обеспечившего мою старость.

В эти месяцы я ни разу не встречался с Сирианом и Умой. В тот самый день, когда я заключил договор с моим ювелиром, я долго бродил по деловой части города, высматривая дом, где провел сказочную ночь, но, к несчастью, я натыкался на десятки похожих зданий, не обнаружив ни одного, в точности соответствующего моим воспоминаниям. В конце концов я сдался и вскоре почти убедил себя, что все события того вечера были порождением фантазии, разыгравшейся из-за усталости, непривычного окружения и, отчасти, из-за не вполне угасшего желания.

Правда, мне удалось найти храм не в Священном квартале, а чуть в стороне, между рекой и кварталом торговцев. В этом святилище стояло изваяние богини из моего сна – если то был сон: чернокожая, украшенная черепами, окровавленная. Местность вокруг казалась заброшенной и зловещей, но кто-то продолжал поддерживать здесь чистоту и порядок. Никто из прохожих не желал ответить, что это за богиня, все бросались прочь, стоило мне задать вопрос, а иные даже делали жесты, весьма напоминающие те, с помощью которых мы, арабы, защищаемся от дурного глаза. Наконец пришла маленькая девочка с соломенной сумкой, наполненной лепешками, и сказала, что черная богиня – это Кали, Бхадра-Кали, богиня смерти, согласно легенде, одолевшая Шиву[11]11
  Образ Кали, Черной богини (согласно индуистской мифологии, Кали – одна из ипостасей Дави, или Дурги, жены Шивы, олицетворение, грозного, губительного аспекта его божественной энергии. Культ Кали восходит к неарийским истокам, связан с кровавыми жертвоприношениями и занимает центральное место в верованиях тантристских и шактистских сект) у автора совмещен, по-видимому намеренно, с образами других богинь-разрушительниц.


[Закрыть].

Я наслаждался многими красотами и удовольствиями Виджаянагары, не уставая восхищаться огромными зданиями, предназначенными для общественных и религиозных нужд, а также для пользы или развлечения горожан, в особенности мне запомнились Королевские бани, храм Шивы с поразительной, сводящей с ума настенной росписью, бассейн, обрамленный каменными террасами с сиденьями, похожими на полуразвалившиеся пирамиды, – здесь, у прохладных вод, любой горожанин мог передохнуть в часы полуденной жары, – а также стойла для императорских слонов с высоким позолоченным сводом. Мне казалось, что все жители здесь – поэты и музыканты, начиная с самого императора (он же – аватара Кришны), воздавшего в стихах хвалу этому божеству, то есть самому себе, и вплоть до последнего грузчика на фруктовом базаре.

Плодов и риса хватало на всех, они были до смешного дешевы, можно сказать, их отдавали даром; молоко, масло, сыр, яйца и рыба немного превосходили их в цене, но не слишком. Мяса почти не ели, это считалось вредным для здоровья и противным предписаниям религии, хотя аристократы охотились в горах на оленей и диких коз и их добыча украшала праздничный стол. И жилья всем хватало, поскольку строительных материалов – камня, кирпича, дерева – было в избытке. Словом, дорогой Ма-Ло, я провел три месяца, усердно подготавливая экспедицию и наслаждаясь столь гармоничным и изысканным устройством жизни.

Нам следовало опасаться в пути лишь происков султанов, владевших землями к северу от реки Кришны, и их сатрапов, а также союзников султанов, правящих в областях, находящихся под властью браминского закона. Эти властители больше сражались друг с другом, чем с дравидской династией, но порой какой-нибудь воинственный князек, укрепившись на севере и разбив своих соседей, отваживался пересечь реку и вторгался во владения императора, грабя и губя все на своем пути, покуда дравидам не удавалось собрать достаточно сильное войско для отпора. В такие времена улицы города заполняли раненые и изувеченные воины, храмы превращались в госпитали, а площади – в лагеря беженцев.

Управитель Аниш, владелец серебряного жезла, оказался ценным помощником, опытным в ведении переговоров и одаренным практической сметкой. Ему пошел шестой десяток, он отличался невысоким ростом и крепкой полнотой, имел глазки щелочками, словно у китайца. Прекрасно разбираясь в слабостях своего господина, он оттого не менее уважал его. Когда Анишу приходилось делать нелегкий выбор, он принимался поглаживать маленькую шелковистую бородку, едва ли в дюйм длиной – она шла от уха до уха, точно петля. Эта привычка раздражала меня, но в целом мы отлично ладили.

Однажды, когда мы томились в ожидании, пока чиновник казначейства выдаст нам очередную сумму на расходы, я спросил Аниша, какова истинная цель нашей поездки и в чем заключалась миссия Джехани.

Обычно веселое лицо управителя омрачилось. – Исторически гибель Виджаянагары предопределена, – сказал он. – Если ее не захватят султаны, это сделают орды монголов с дальнего севера. Наши просвещенные императоры из поколения в поколение делают все возможное, чтобы отсрочить этот страшный конец. – Аниш прошелся по приемной перед кабинетом казначея, огляделся, словно опасаясь доносчиков, и, доверительно подхватив меня под локоть, увлек в дальний угол. – Вот в чем суть проблемы. Наши мусульманские наемники будут сражаться с братьями по вере лишь до тех пор, пока удается соблюсти два условия: во-первых, мы должны платить им больше, чем могут предложить враги, а во-вторых, они должны быть уверены в победе, причем с минимальными потерями – какой смысл в большом жалованье, если тебе предстоит погибнуть. Нам нужно либо нанимать все больше солдат, либо снабжать их лучшим оружием и учить правильно и эффективно им пользоваться. Второй путь, разумеется, предпочтительней. До нас донеслись слухи, что англичане, будучи наименее цивилизованным, самым, можно сказать, варварским народом на земле, тем не менее при хорошем руководстве не знают поражений, и не только благодаря своей отваге и силе, но и благодаря особому вооружению. Джехани был послан на Запад именно с целью проверить эти сведения, в надежде, что ему удастся доставить в империю секреты военного искусства и техники англичан, а также специалистов, которые обучили бы наших солдат. Однако здесь были замешаны и личные отношения Джехани и князя. Между ними вспыхнула ссора – конечно же, из-за женщины. Все это давно миновало. Та женщина умерла вскоре после того, как Джехани уехал, и теперь Харихара мечтает найти брата, помочь ему успешно выполнить поручение и вернуться домой вместе с ним.

Вот что поведал мне Аниш. Дальнейшие события подтвердили правдивость его слов, и к тому же выяснилось, что Джехани в Англии присоединился к секте гедонистов-безбожников, признававших лишь божество внутри человека и полагавшихся на голос собственной совести, не нуждающейся в посредничестве священников и в наставлении священных книг. То были братья Свободного Духа; у братства есть отделения по всей Европе и его члены состоят в переписке со своими единомышленниками на Востоке. Они повсюду вербуют приверженцев, в основном из нижних слоев, и повсюду подвергаются беспощадному преследованию. Человек, передавший мне послание Джехани и казненный на площади в Кале, был из их числа.

Во время подготовки к путешествию меня очень заботил вопрос о выборе одежды. Ни князь, ни Аниш не могли даже вообразить холодный дождь, мороз, пронзительный леденящий ветер все прелести климата, ожидавшего нас на островах Запада. Когда я попытался рассказать им об этом, они заявили, что в случае надобности наденут на себя два шелковых или хлопковых одеяния вместо одного.