Текст книги "Граф Вальтеоф. В кругу ярлов"

Автор книги: Джульетта Даймоук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

После обеда он вышел в дворцовый сад, в желании остаться наедине со своей тайной радостью. Это был небольшой зеленый скверик с несколькими кустиками и каменными скамейками, весенние цветы проглядывали сквозь траву. Он поднял лицо к солнцу, наслаждаясь вернувшимся теплом. Граф прошел меж пышными клумбами вечнозеленых растений, с трудом осознавая все окружающее, когда внезапно пришел в себя, прикованный к месту, на котором стоял, потому что там, с вышиванием в руках, сидела Эдит, одна.

Какой-то момент он не мог двинуться, с трудом веря в это чудо. Затем он увидел ее взгляд, полный удивления и еще чего-то, трудноопределимого. Присев рядом, граф спросил:

– Похоже, леди, вы так же, как и я, не смогли усидеть дома в этот первый теплый денек.

Улыбнувшись, она покачала головой:

– Нет, конечно. Я сбежала от мамы и других дам из свиты герцогини. Там так скучно и такая глупая болтовня. Девицы могут быть ужасно глупыми, а мне хотелось бы подумать…

Он сделал движение подняться:

– Я вам мешаю…

– О, нет, нет. Я хотела бы… – она внезапно остановилась, и с замиранием сердца он угадал невысказанные ею слова.

– Я стараюсь научиться вышивать золотой нитью, как это делают ваши английские женщины, – продолжала она. – Дядя привез мне платье из Лондона такой красивой работы. У нас здесь нет ничего подобного.

– Я надеюсь, что вы приедете в нашу страну и увидите много удивительного.

Она улыбнулась:

– Мы как раз говорили с герцогиней о том, чтобы сопровождать ее, когда она поедет на коронацию в следующем году.

– Я на это рассчитываю. Вы любите ездить верхом?

– Конечно, – ответила она пылко и положила свое шитье на скамейку между ними. – Я люблю все, что уводит меня, – она тихо рассмеялась, – уносит от беседки.

– Значит, я буду просить позволения увезти вас, на холмы рядом с Винчестером, к примеру, я слышал, что король говорил о коронации его жены именно там.

– У вас там рядом земли? Что это за место, Винчестер?

– Небольшое владение, несколько полос земли. Мое графство дальше, к северо-западу, в Восточной Англии.

– Все дело в земле, – с неожиданным чувством сказала девушка, – золото и серебро – ничто по сравнению с ней. Я хотела бы целый день ехать по своей собственной земле и никогда не спешиваться.

Он взглянул на нее с изумлением. Он раньше не слышал, чтобы так говорила женщина, и поэтому рассказал ей о своем отце и о Нортумбрии, которая могла бы принадлежать ему.

Эдит все поняла.

– Ясно, – сказала она, – граф Моркар владеет землей, которой когда-то правил ваш отец, и если вы бы хотели вернуть их, это было бы за его счет…

Она дотронулась своими пальчиками до сердцевины дела, и он кивнул, удивляясь все больше. Девушка ни на кого не походила. Он никогда не встречал подобной ей и только с ней хотел делить свою постель, свое правление и свои затаенные мысли.

– Все дело в земле, – повторила она. – Я надеюсь, вы вернете свое, граф Вальтеоф.

Прежде, чем он смог ответить, он увидел, к своему неудовольствию, фигуру в рясе, приближающуюся к ним по тропинке, и проклял нарушившего их уединение человека. Но это был аббат монастыря святого Стефана собственной персоной, он приветствовал их бледной улыбкой на тонком лице. Эдит сделала реверанс и почти сразу же удалилась, и Вальтеоф открыл для себя, что он недолюбливает священника, помешавшего им в такой важный момент. Но он постоял немного, беседуя с Ланфранком, и даже, несмотря на то, что их разговор с Эдит был прерван, не мог долго сердиться, так как наконец получил шанс поговорить с человеком, чья ученость и мудрость так известны. Они шагали по тропинке, залитой солнцем, болтая на разные темы, и манера Ланфранка, и вопросы, которые он задавал, так напоминали ему аббата Ульфцителя, что вскоре Вальтеоф уже говорил с той же легкостью, что и дома, в Кройланде. Наконец, подбодренный Ланфранком, он задал вопрос, который так долго его занимал:

– Скажите мне, мой господин, как могло случиться, что вы, как я слышал, отказались от высокой кафедры? Почему вы, для кого мирские удовольствия явно не имеют значения, помогли вашему господину тешить гордыню захватом нашей земли? Мы никогда не делали ему ничего плохого!

Ланфранк поджал губы и посмотрел на своего высокого спутника:

– Ты говоришь очень смело, сын мой. Вальтеоф улыбнулся:

– Было бы непочтительно по отношению к вам, святой отец, говорить иначе. Я считаю епископа Вульфстана своим другом и говорю ему только правду.

Ланфранк наклонил голову:

– Я знаю архиепископа Вульфстана и знаю, какая у него репутация, – ваш выбор верен. В ответ я могу сказать только, что Вильгельм – мой мирской господин и что я верю в справедливость его притязаний. Он устраивает порядок там, где правит, и привязан к Святой Церкви. Может быть, его амбиции – мирские, но они не входят в противоречие с моими обязанностями.

– А мы? – спросил Вальтеоф. – Мы были свободным народом со своей землей и самоуправлением. Теперь же – мы ничто.

– Вы то, что вы есть, – жестко сказал Ланфранк. – И Бог, который все знает, судил вам жить так, а не иначе. Вильгельм был прекрасным герцогом и будет мудрым королем. Только не сопротивляйтесь ему, сын мой, этого он не потерпит. Когда-то у меня были с ним разногласия, и, в конце концов, мы пришли к компромиссу, но это редко случается.

Вальтеоф слегка передернул плечами:

– Боюсь, господин аббат, вы не знаете характер англичан.

– Зато я знаю средства, – он улыбнулся одними глазами. – Меня удивляет, как вы легко судите о нормандцах и их герцоге.

– Простите меня, это было так глупо, – кротко сказал Вальтеоф. Он начал подозревать, что его слова могут быть переданы герцогу.

Но Ланфранк просто сказал:

– Думаю, ты говорил со мной так, как говорил бы с Вульфстаном, если бы он был здесь. Я уважаю твое доверие, только хочу предупредить тебя: я не хотел бы видеть тебя в конфликте с моим господином – не заблуждайтесь насчет его мягкости.

Он легко поклонился и ушел, оставив Вальтеофа размышлять над этими словами.

Как мало он знает о нормандском характере, подтвердилось в этот же вечер за праздничным ужином. Изобилие превзошло все ожидания. Ограничения поста были отменены, и на столе одно блюдо сменяло другое, превосходя его по изысканности, – жареные павлины, украшенные собственными перьями, лебеди на серебряных блюдах в окружении водяных лилий, марципаны, выложенные в виде цветов и листьев, и лупоглазые поросячьи головы.

После пира Вильгельм попросил Торкеля спеть им, и тот вышел на середину зала. Его лицо было грустным, он дотронулся до струн… Для него в этом приезде в Нормандию не было ничего привлекательного; он видел, как его молодого господина уводят прочь нормандская речь, нормандские вкусы, нормандские друзья и нормандская женщина, и он молил Бога о том, чтобы им вернуться назад в Рихолл или Кеннингтон, или Кройланд. В неожиданно грустном и жалостном тоне зазвучала его песня о битве при Мэлдоне, о том, как граф Бритнот защищал земли Западной Англии от данов и умер вместе со своими друзьями под знаменем. Это была героическая повесть, но когда он кончил, наступило удивленное молчание. Мало кому песня была понятна, но тот, кто понимал, ясно видел параллель между этим сюжетом и битвой при Телхамском хребте, и Магнус Карлсон, который был уже вдребезги пьян, вскочил на ноги с рогом в руках и заорал: «Виват Вильгельму-воину!» Возможно, он почувствовал опасность положения, возможно, хотел отвлечь внимание от этой истории, но последующее событие испортило весь эффект – он потерял равновесие, споткнулся и упал на стол.

Шут Галлет вмиг перескочил через зал и, ткнув своей погремушкой в ребро Магнуса, закричал:

– Ха, еще одно поражение наших братьев от воды. Неужели наше вино такое сильное для тебя, маленький саксонец? Фу, ты ни в грош не ставишь королевский стол! Разве ты не знаешь, что наш Вильгельм любит хороших бойцов, но пьяниц отправляет проводить время в свинарнике? Раздался громовой хохот, к неудовольствию присутствовавших англичан, и, стараясь как-то сгладить неловкость и выйти из затруднительного положения из-за глупости Магнуса, Торкель начал петь боевую песню, которая вела англичан в бой при Стэмфорде и которая, как он надеялся, должна была приободрить его друзей, оставаясь при этом непонятной для их хозяев. Но едва только он пропел несколько стихов, как Магнус, отбросив поддерживающие его руки, облокотился о стол и запустил в него свой кубок.

– Замолчи, ты, человек Годвинов, – заорал он. – Ты хочешь, чтобы нас всех прибили? – Он наклонился вперед, схватил кувшин с вином и выплеснул все его содержимое прямо в Торкеля. Вино залило тому все лицо и забрызгало тунику, и, обычно медленный на гнев, исландец потерял самообладание. Схватив табуретку, он швырнул ее прямо в Магнуса. Магнус упал, увлекая с собой двух своих соседей, пытавшихся его подхватить. Один из них, Ив де Таллебуа, вскочил, весь залитый остатками мортрю и смесью мясной подливы, соуса и травы. В бешенстве он схватил свой нож и, перепрыгнув через стол, занес руку над Торкелем. Все это случилось так внезапно, что собрание замерло в изумлении, в ужасе глядя на пьяного англичанина. Вальтеоф, который, как всегда, сидел с краю королевского стола, был единственным человеком, способным вмешаться, и, быстро соскочив с возвышения, он перехватил руку Ива. Быстрым движением он заставил его выпустить кинжал и, наступив на него, схватил меч.

– В Англии мы никогда не дрались во время пира, – тихо и зло сказал он, – попомни это, нормандский пес! – и увидел, что лицо Ива все пошло пятнами от гнева.

– Хотел бы я вас всех отправить туда обратно, – огрызнулся он, – и тебя больше всего, господин.

Он вырвался, пытаясь при этом схватить Вальтеофа за горло, но в этот момент Вильгельм, который молча смотрел, сжав губы, поднялся.

– Великий Боже, неужели мой двор превратится в кровавую бойню? – вопросил он гневно. – Ив де Таллебуа, если тебе так хочется крови, выйди и убей свинью. Граф Вальтеоф, попроси своего менестреля попридержать язык и выведи этого человека, – он показал на Магнуса, который пытался подняться, – убери его из моего дома.

Вальтеоф быстро обошел вокруг стола и вместе с молодым Хаконом, который вскочил с места, увидев, что его господину что-то угрожает, вытолкал Магнуса за дверь. Моркар, сидевший с другой стороны герцогского стола, не в состоянии был незаметно выйти, но, повинуясь быстрому движению брата, заставил себя подняться и попросил Вильгельма его извинить. Когда он присоединился к ним, Вальтеоф как раз вылил на пьяного парня ковш воды, чтобы заставить его протрезветь; он был в бешенстве от того, что Магнус опозорил их перед всем двором и особенно перед Эдит. И долго не в состоянии был спокойно говорить с Моркаром.

– Ты что, не можешь присмотреть за ним? Если ему обязательно надо надраться, отправь его в городскую таверну – это больше ему подходит.

– Оставь свои указания для своих людей, – ответил Моркар, – и скажи своему поэту, чтобы он не нарывался на неприятности. Магнус, вставай, вставай, ради Бога.

Магнус, мокрый с головы до ног, нетвердо встал на ноги, держась за Моркара, и уставился налитыми кровью глазами на Вальтеофа:

– Я убью тебя, – прерывающимся от ненависти голосом прохрипел он. – Когда-нибудь, с помощью Божией, я убью тебя.

Граф презрительно смотрел на него:

– Это будет расчетом между нашими домами, я встречусь с тобой, но скорее я убью тебя, когда буду лучше владеть собой.

– Сейчас не время для личных счетов, – прервал их раздраженно Моркар. – Вальтеоф, ради Матери Божией, иди и разбирайся со своими собственными людьми и оставь мне моих.

Он схватил Магнуса, все еще бормочущего ругательства, и потащил его прочь. Когда они ушли, Вальтеоф постоял минуту, глубоко вдохнув холодного ночного воздуха, чтобы утишить свой гнев.

Была ясная звездная ночь, и, глядя в небо, он думал об Англии, о тех кратких днях вместе с коронованным Гарольдом во главе стола. И не понимал он, почему так быстро лишил их Бог радости быть рядом с таким человеком, и в равной степени не понимал, почему Бог, давший ему такую радость сегодня утром, отобрал ее вечером. Он вздохнул и медленно поднялся по винтовой лестнице в свою комнату. Здесь он нашел Торкеля, меняющего свою запачканную одежду. Он как раз стягивал ее с себя, когда вошел Вальтеоф.

– Мой господин, я ничего такого не хотел, клянусь.

– Я знаю, – сухо ответил Вальтеоф. – Но я умоляю тебя, в следующий раз выбирай свои вирши более старательно.

Исландец с минуту помолчал и сказал:

– Я пою то, что чувствую. Но я никак не хотел тебя расстроить.

– Ты не меня расстроил, – ответил Вальтеоф и закончил на этом разговор. Раздался стук в дверь, и вошел серьезный Малье.

– Я зашел убедиться, что этот дурак, Ив, не причинил вам вреда, господин, – и когда Вальтеоф заверил его, что нормандский нож не поранил его, лицо Малье прояснилось.

– Я рад. Немногие поняли твою песню, мессир, но боевая песня – на всех языках боевая песня. – Он повернулся к двери и невпопад прибавил: – Эх, жаль мортрю. Я так хотел попробовать.

После всех переживаний в зале и размахивания оружием, неожиданная банальность этого замечания застала Вальтеофа и Торкеля врасплох. Они посмотрели друг на друга и закатились безостановочным смехом. Малье уставился на них в замешательстве, но так как они явно не в состоянии были говорить, а он не видел причин для веселья, то повернулся и вышел, обиженный.

Наступило лето, и это было настоящим освобождением после долгой, холодной зимой.

Ричард де Руль повторил свое приглашение графу Хантингтону провести несколько недель на его земле близ Фалеза, на что Вальтеоф согласился. Конечно, это означало быть вдали от Эдит, но отказ был бы невежлив, к тому же дружба их с Ричардом все росла. Мать Ричарда любезно приняла его, почти смутив своей благодарностью за то, что он пощадил ее сына. Долгими, светлыми июньскими днями они с Ричардом проводили время за охотой, упражняясь в метании копья, стрельбе из лука и плавании. Как-то, плескаясь в омуте под водопадом, Вальтеоф внезапно сказал:

– Вильгельм, без колебаний разрешил мне приехать сюда. Полагаю, я мог бы поехать на берег и сесть на корабль в Англию?

Ричард дотронулся до воды:

– Неужели наше гостеприимство настолько плохо, что ты хочешь покинуть нас?

– Ты знаешь, что нет. Но я должен поехать домой на некоторое время, – Вальтеоф лег на спину, уставившись в виднеющееся сквозь нависшие ивы голубое небо. – Вот о чем я думаю. Если я сделаю так, меня остановят?

– Я?

– Да.

С общего согласия они поплыли к берегу и, выбравшись, легли нагишом под теплым солнцем обсохнуть. Ричард посмотрел на своего спутника, не зная, что сказать, и немного спустя Вальтеоф продолжал:

– Наверняка Вильгельм говорил тебе, что ни одному из нас не позволяется уезжать. В противном случае, он не разрешил бы мне приехать сюда.

Ричард все еще молчал, и тогда он сказал:

– Твое молчание говорит само за себя. Нормандец резко сел, обхватив руками колени.

– Ты прав, – честно сказал он, – но я надеялся, что дружба и верность не будут в конфликте. Мне казалось, тебе нравится здесь – и в Нормандии.

– Мне нравится, – сразу ответил Вальтеоф. – Мне действительно здесь очень нравится. Но у меня земля дома, люди, которые нуждаются в моей помощи, в моем суде, я необходим им во всех их делах. Я не могу ни на кого другого переложить это.

– Я уверен, что Вильгельм скоро снова поедет в Англию, – ободряюще сказал Ричард. – Я знаю, что он говорил с архиепископом о коронации герцогини как раз перед нашим отъездом.

– Может быть, – Вальтеоф тоже сел, чтобы видеть лицо приятеля. – Но ты не можешь отрицать, что мы пленники, хотя с нами обращаются как со свободными людьми. Но если я возьму лошадь и поеду на ближайшую пристань, ты должен будешь меня остановить – попытаться остановить, – прибавил он, подумав.

Ричард улыбнулся:

– Ты верно нашел слова – я не хотел бы встретиться с тобой в бою, друг мой. Твой человек, Хакон, рассказал мне об одной битве на севере твоей страны.

– Стэмфорд, – автоматически сказал Вальтеоф, хотя это ничего не говорило Ричарду. – Он наболтал глупостей. И не дай Бог нам так встретиться. – Наступила тишина. Вальтеоф посмотрел на блестящую воду, тонкие ивы смотрелись в озерцо; невозможно в подобный день говорить с другом о таких вещах, к тому же казалось уже невероятным, что англичане будут стараться сбросить нормандское иго. Если же это случиться, сможет ли он поднять свой меч против Ричарда, против Роджера Фиц Осборна, Малье и других, кого он знал? И все же, он знал: если это случиться, его меч поднимется против них за Англию. У него не было другого выбора. Внезапно он сказал тоном, более жестким, чем хотел, отражающим его потаенные мысли:

– Ты не ответил на мой вопрос. Ричард произнес холодно:

– Конечно, я должен был бы тебя остановить. Но думаю… нет, это неважно, – он запнулся. – Тебе нужна охрана ночью на дороге?

Вальтеоф сразу понял, что он раздражен:

– Извини. Ты же знаешь, что я не поставлю тебя в такое положение, чтобы ты отчитывался перед королем за мое исчезновение. – Он почувствовал вдруг, что ему необходимо что-то сделать, и снова бросился в воду; разлетелись брызги, и Ричард отступил на несколько шагов назад.

– Спасибо тебе за это, – сказал он, смахивая воду с глаз. – Мы должны стараться быть одним народом – и я один из тех, кто не хотел бы, чтобы ты уезжал.

На следующий день он повез своего гостя навестить Вулнота Годвинсона, думая доставить ему радость, но это вернуло Вальтеофа к грустным мыслям. Вулнот стал почти нормандцем, живя со своей нормандской леди. Он принял гостей очень вежливо, но казалось, не был расположен говорить о прошлом, смирившись со своим изгнанием. Он напомнил Вальтеофу не Гарольда, но Тости, и только один раз, когда он быстро повернулся, чтобы ответить на вопрос, промелькнуло какое-то сходство с Леофвайном. На короткое мгновение Вальтеоф снова увидел любимого друга, но затем Вулнот начал говорить и совсем не так, как его старший брат. Граф был рад, когда, наконец, пришло время уехать, и всю дорогу молчал. Ричард, чувствуя, что визит не принес ничего, кроме разочарования, хранил молчание, и Вальтеоф был благодарен ему за безмолвное понимание. Он более не просил о встрече с Вулнотом.

Но в основном, это было прекрасное лето для него, погружавшее его все больше в любовь к Эдит. Где бы они ни были, он старался держать свою испанскую лошадь, подарок Вильгельма, поближе к ее кобыле, стараясь оттеснить Ива де Таллебуа. С той ссоры на Пасху Ив старался изо всех сил досадить английскому графу, но Вальтеоф его игнорировал и только напоминал Моркару, в очень определенных выражениях, чтобы он держал Магнуса под контролем. Моркар сносил его требования с поразительным спокойствием – возможно, Эдвин, который не хотел, чтобы его свадьба с дочерью Вильгельма расстроилась, принудил его к компромиссу.

Эдвин просил короля назначить день венчания, указывая на то, что они все имеют землю и людей в Англии и хотели бы узнать, как там дела. На его просьбы король ответил, что еще не пришло время, и граф Мерсии ужасно надулся, и, как всегда, брату передалось его настроение.

Вальтеофа мучила мысль о том, что будет, если он попросит руки Эдит. Он знал ее теперь немного лучше. Он обнаружил, что, несмотря на свою молодость, она имеет удивительно определенный и независимый взгляд на вещи, хотя и коротает время за обычными женскими занятиями. Часто ее темные глаза задумчиво устремлялись в пространство, как будто она жила в скрытом собственном мире, и он хотел найти дорогу в ее мысли и разделять с ней столь поглощающие ее мысли. Однако мало было возможности уединиться при суетливом дворе, и с той встречи в саду аббатства у них больше не представилось случая побыть вместе.

Прошло довольно времени, и однажды, в октябре, король с домашними и гостями возвращался из Байе в столицу. Они пересекли Дайв вброд около Варвилля и по дороге к Лизье растянулись длинной процессией; был душный и удивительно теплый для конца года день, постоянно слышались раскаты грома. Внезапно вспышка молнии рассекла небо, и почти сразу же над процессией прокатился жуткий грохот, и Вальтеоф, который всегда ехал рядом с Эдит, увидел, что ее кобыла рванулась от страха и бросилась в ближайшие деревья. Девушка с силой натянула поводья, но лошадь, с раздутыми ноздрями и дикими глазами, не остановилась. Потом пошел проливной дождь, заставивший всю компанию рассыпаться – кто-то укрылся в домах и маленькой церковке той деревни, до которой они добрались, кто-то под деревья – и в сумятице только один Вальтеоф видел, что лошадь Эдит диким галопом мчит к лесу. Он пришпорил коня и поскакал за ней, уклоняясь от веток, угрожавших скинуть его с седла. Он догнал ее рядом с хижиной, где задыхающаяся и совершенно мокрая Эдит наконец смогла остановить испуганное животное. Он схватил поводья, встревожено глядя на нее:

– С вами все в порядке, леди? Вы не ушиблись?

– Ничуть, – но она дрожала, когда он, обняв, снял ее с седла.

– Бедная моя девочка! Вы напуганы, да и я тоже, – он дотронулся до ее плаща. – И промокли. Пойдемте, возможно, в этой лачуге будет огонь, – он привязал лошадь и подвел Эдит к двери, состоявшей из двух тощих досок между двумя буковыми деревьями. Он рывком открыл ее и вошел первым, чтобы убедиться, что это надежное для дамы место. Внутри, на земляном полу, горел огонь между двумя камнями, было дымно, и не очень-то приятно пахло, но зато был грубый стол, два стула и в одном углу соломенный тюфяк. В другом углу стояли коза и женщина, которая в этот момент наливала молоко. Она посмотрела в его сторону, сначала спокойно, пока не осознала, что перед ней появился иностранец. Тогда она вскрикнула и, зажав рот рукой, начала пятиться назад.

– Не бойтесь, я – гость герцога Вильгельма, а эта леди – его племянница. Нам надо укрыться от дождя.

Она пришла в себя, заправила клок седых волос под платок и вытерла руки о грязное платье, потом присела перед Эдит и указала на стул. Вальтеоф пододвинул его к огню и расшевелил дрова, чтобы огонь горел ярче. Дрожащая Эдит села, протягивая к теплу руки.

– Вы совсем замерзли, – забеспокоился Вальтеоф и, сняв с нее плащ, протянул его крестьянке с наказом развесить над огнем для просушки. Затем, скинув свой плащ, который дождь не смог промочить, накинул его на плечи девушке. На огне стоял горшок, и женщина, зачерпывая, наливала что-то из него в чашку. Это было какое-то подобие водянистого супа, не очень аппетитного, но зато горячего, и Вальтеоф умолил Эдит выпить немного. Она поднесла чашку ко рту, стуча зубами, но через мгновенье тепло сделало свое дело, лихорадка прекратилась, и она вернула посудину с улыбкой и словами благодарности.

Вальтеоф стряхнул воду с волос, вытер лицо рукавом, его чулки прилипли к ногам, но рубашка, защищенная меховым плащом, осталась сухой. Длинная юбка Эдит была совершенно мокрой, и она все еще выглядела замерзшей, так что он, встав перед ней на колени, начал растирать ей руки. Возможность что-нибудь сделать для нее, заботиться о ней, доставляла ему такое удовольствие, что это не могло не отразиться у него на лице.

– Вы очень добры, – тихо заметила Эдит. – Думаю, я должна была бы лучше управлять своей лошадью.

Внезапно он перестал растирать ей руки и приложил их к своему лицу, целуя то одну, то другую.

– Я хотел бы что-нибудь сделать для вас, – сказал он нервно, – хоть что-нибудь, – он не имел права говорить с ней о своих чувствах без благословения ее матери и Вильгельма, но он не мог и не хотел остановиться теперь, все, о чем он думал и мечтал прошедшие месяцы, излились сплошным естественным потоком. – Моя госпожа Эдит, я хотел бы провести остаток моей жизни, заботясь о вас. Вы должны знать об этом, вы давно должны были это понять.

Он снова и снова целовал ее руки, не замечая крестьянки, стоящей в тени и с изумлением смотрящей на то, что вытворяют эти двое, так неожиданно вторгшиеся в ее жилище.

Эдит не была смущена этим заявлением. Она не покраснела и не выдернула рук из девичьей скромности даже тогда, когда она легко могла освободить их. Она все еще сидела так, и на губах у нее появилась улыбка.

– Да, я знаю, – сказала она, и теперь, когда все было ясно, в упор посмотрела на молодого человека у ее ног, на его лицо с сияющими от любви к ней серыми глазами. Она не встречала никого, похожего на него; более того, в ее холодной головке, унаследованной от дяди, давно мелькала мысль, что хотя многие ее поклонники могут предложить ей свои земли, у этого человека графство в неизведанной стране, покоренной ее дядей, которого она любила более всех на свете. Улыбка стала ярче. Она наклонилась вперед, так что ее цепь коснулось его щеки. Затаив дыхание и трепеща, он дотронулся до ее волос. И потом, еще колеблясь, как будто боясь совершить это без благоговения, оттягивая сладость момента, он взял ее за руки и прикоснулся губами к ее устам. Всю жизнь он помнил этот поцелуй, дарованный ему в дымной крестьянской хижине, по крыше которой колотил дождь… Он почувствовал, как руки Эдит обвились вокруг его шеи, ее рот прижался к его рту, живой и теплый, так что он весь затрепетал. Они совершенно забыли о присутствии хозяйки хижины, но в этот момент, смущенная их поведением, она отступила назад и наступила на горшок. Вальтеоф и Эдит вздрогнули, и, увидев, что произошло, переглянулись и рассмеялись. Он взял ее за руки и встал перед ней.

– Я буду говорить с твоим отцом, – сказал он. – Бог весть, что он мне ответит. И твоя мать, если она…

Эдит легко пожала плечами:

– Я не знаю. Она – истая нормандка. Я думаю, она хотела бы выдать меня за нормандца или фламандца, на худой конец.

– А ты? – тихо спросил он. – Я хотел бы сделать тебя графиней Хантингтона. – Эдит дотронулась до груди своего возлюбленного и наклонила голову, так что он не мог видеть ни ее лица, ни особенного взгляда, пока говорил. – У тебя будут земли, как утренний подарок[3]3
  Имеется в виду обычай, по которому новобрачный преподносил утром после брачной ночи своей жене подарок


[Закрыть] на свадьбу. Эдит, любовь моя, скажи мне, скажи, что ты ждешь этого дня так же, как и я.

Она приподнялась на цыпочки и взяла его лицо в свои руки:

– Да, я этого хочу, – И тихонько рассмеялась. – Эти глупые девицы из беседки подумали бы, что я ужасно нескромная, если бы видели и слышали меня сейчас.

Он крепко обнял ее:

– Ты не похожа на них. – Он снова ее поцеловал. – Сердце мое, я мечтаю о том первом дне, когда ты будешь моей женой. Клянусь, что ни с кем другим я не разделю свое брачное ложе. – Теперь, когда она, по ее собственным словам, принадлежала ему, он не допускал и мысли о ком-нибудь другом.

– Тут могут быть сложности, – медленно сказала она. – Мы же не простолюдины, чтобы влюбляться и жениться по собственному желанию.

– Все может быть, но наше рождение допускает этот брак. У меня есть, что предложить тебе: земли и титул. Мне кажется, Вильгельм благожелательно к этому отнесется, а если это так, твоя мать не сможет отказать. Даже если это не будет легко, я готов ждать, – он сжал руки. – О, Господи, только не очень долго!

– Аминь! – добавила она. – Но, мой господин, никто не должен знать о том, что есть между нами, до тех пор, пока ты не переговоришь с дядей. Если он думает…

– Пока он подумает, я возьму и поцелую тебя, – сказал он весело. – Он мог бы сказать, что я – негодяй, позволивший себе добиваться твоей любви без его благословения, и это верно. Ах, Эдит, неужели это возможно для нас! Я не думал, когда плыл в Нормандию, что найду тебя, и совсем не предполагал, что привезу с собой домой любимую, – он прервался, – только Бог знает, когда это будет…

– Если мой дядя согласится на нашу свадьбу, – резко сказала Эдит, – я хотела бы, чтобы ты мог поехать домой, когда захочешь. Я буду более верным залогом, чем любое обещание.

– Конечно! Я не могу дождаться, когда я покажу тебе Рихолл, Хантингтон и Кеннингтон, – он хотел положить к ее ногам все свои владения, все, что имел, показать ей лучшее из того, что у него было. – Я хочу видеть тебя моей графиней.

Ее глаза снова вспыхнули:

– Я буду с гордостью носить этот титул, – и на этот раз она потянулась к его губам.

Но вскоре и этой идиллии пришел конец, потому что они услышали голоса и звук копыт. Вальтеоф улыбнулся ей, снял ее еще не просохшую одежду и отошел к двери, которая в этот момент открылась, впустив Ива де Таллебуа. Он окинул их взглядом и резко сказал:

– Ваша мать послала меня за вами, леди. Она очень беспокоится.

Эдит ответила с совершенным спокойствием, которое вызвало восхищение ее возлюбленного.

– Моя лошадь испугалась грозы и понесла, но, к счастью, граф Вальтеоф видел, что случилось, и пришел мне на помощь.

Но он не замечал Вальтеофа:

– Я рад вашему спасению и прошу позволить мне сопровождать вас к леди Аделизе. Со мной полдюжины людей, так что вы можете теперь быть вполне спокойны.

Его намек был настолько явным, что Вальтеоф выступил вперед, но Эдит быстро вмешалась:

– Уверяю вас, мессир де Таллебуа, что я в полной безопасности под защитой графа, и в вашей охране нет необходимости.

– Вы можете возвратиться, – сказал Вальтеоф, не очень вежливо. Он не собирался оставлять свою любовь на попечении этого надменного молодого нормандца. – Я отвезу люди Эдит к ее матери.

– Леди Аделиза послала для этого меня, – рявкнул Ив. – Если вы готовы, леди…

Эдит перевела взгляд с одного на другого и рассмеялась:

– О, господа! Я поеду с обоими! Но важнее всего, кончился ли дождь.

– Кончился, но небо еще темное. Думаю, мы должны выехать немедленно. – Острый взгляд Ива остановился на тяжелом меховом плаще на плечах девушки, и его тонкие губы сжались.

– Я готова, – Эдит поблагодарила женщину за приют, и Вальтеоф бросил ей монету. Это была маленькая, но достаточная плата, как он подумал, за это грубое жилище, за прибежище их первого любовного объяснения, и оно навсегда останется в его памяти.

Если он думал обратиться к Вильгельму по возвращении в Руан, то его ожидало разочарование, так как король выехал к фламандскому двору в Брюссель. Его тесть, герцог, скончался несколько недель назад, и Вильгельм с Матильдой должны были нанести визит новому герцогу, ее брату Балдуину. Английских гостей оставили на попечение Рожера Монтгомери, жена которого принадлежала к пресловутой фамилии Беллем, никто из которых не умер своей смертью. Вальтеофу нравился Монтгомери, человек серьезный, без особого воображения, но вполне заслуживающий доверия; но вот его жена, Мейбл, была женщиной лукавой и хитрой, более того, она находилась в родстве с Ивом де Таллебуа, и как-то Вальтеоф поймал ее взгляд, обращенный сначала на него, затем на Эдит, и понял, что Ив рассказал ей о случае в лесу. Его охватило недоброе предчувствие – эти двое могут многое уничтожить, если это придет им в голову. Может, у Ива претензии на руку Эдит? Это казалось маловероятным, но амбиции могут далеко завести человека, даже если его титул весьма незначителен. Иногда он дотрагивался до амулета под туникой, надеясь, что тот защитит его от возможных козней Мейбл Монтгомери.