Текст книги "Цица: Биография кошки"

Автор книги: Джордж Микеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

На этом расследование было закончено, а я взялся прибирать квартиру. Через месяц-полтора грабители снова наведались ко мне в дом и забрали все, что не успели унести в прошлый раз. И разгром учинили почище прежнего. Опять повторился тот же спектакль с расследованием: пришел следователь из уголовного розыска и эксперт по дактилоскопии. Разница состояла лишь в том, что на этот раз первым на мой вызов явился такой старый полисмен, что мне пришлось усаживать его в кресло. Я уже был жертвой с опытом и знал, чего ожидать. Я сказал следователю, что, конечно, сочувствую перегруженности полиции, но не могу понять, зачем они тратят время на пустые формальности. Может быть, им удалось бы поймать больше взломщиков, если бы они меньше суетились. Не могу сказать, чтобы предложенная мной реформа была встречена с пониманием.

Приятель, квартиру которого обкрадывали несколько раз, сказал мне:

– Дело даже не в том, что мне жалко украденного – я возмущен вторжением в свое жилище. Противно думать, что чужие люди хозяйничали у меня в доме.

Я ответил, что я не так возмущен вторжением в свой дом, как мне жаль украденных вещей. Но, поскольку одно не происходит без другого, спорить об этом бессмысленно.

Из-за краж нарушился привычный ритм жизни Цицы. Я уже не смел оставлять окна приоткрытыми (хотя они закреплялись в этом положении и снаружи их открыть было невозможно), и Цица теперь не могла выходить и входить в дом, когда ей вздумается. Мне пришлось поставить охранную сигнализацию, и в полиции мне приказали оставлять у соседей набор из четырех ключей. Я отдал запасные ключи Бинки, и у меня не осталось ключей для Мэй, чтобы она могла приходить и кормить Цицу в мое отсутствие. Эта небольшая перемена сыграла, как впоследствии обнаружилось, роковую роль в жизни Цицы. И моей тоже.

– Удар по глазу и две кражи составляют законченную серию из трех несчастий, – говорили мне в утешение. – Теперь черная полоса закончится. Больше с тобой ничего плохого не случится.

Но вскоре у меня взорвался автомобиль (когда я находился внутри) и сгорел дотла. Тогда мои друзья решили, что две кражи надо было считать за одно несчастье, но теперь-то уж серия бедствий точно закончилась.

Вслед за этим произошло бедствие, гораздо более ужасное, чем все предыдущие. Но, возможно, оно принадлежало уже к следующей серии.

Исчезновение Цицы

– Не знаю, – смущенно сказал Бинки.

– Ты не знаешь, где Цица?

– Нет. Она исчезла.

– Исчезла?

– Вы уехали в пятницу. А во вторник она исчезла. С тех пор ее никто не видел. Я ее везде искал. Как в воду канула.

Я положил трубку. Этот разговор состоялся в воскресенье 5 июня 1977 года. Я приехал домой в 5:45 и тут же позвонил Бинки.

* * *

В пятницу 13 мая (многие потом говорили, что если я отправляюсь в дорогу в пятницу, да еще тринадцатого числа, то я просто напрашиваюсь на беду) я уехал в Гамбург на конференцию ПЕН-клуба. Потом поехал в Швейцарию, затем вернулся в Германию, заехал в Австрию и, наконец, возвратился домой.

В Мюнхене я узнал, что в Будапеште только что умер мой добрый друг актер Б. В 1939–1940 годах мы жили с ним в Лондоне в одной квартире, порой умирая с голоду, а порой закатывая пиры, и в обоих случаях усердно бегая за женщинами. Нам тогда удалось с помощью Ноэла Коуорда продать пьесу Селзнику[2]2
  Ноэл Коуорд (1899–1973) – английский актер, писатель и композитор. Филип Селзник (1919–2010) – американский продюсер, киномагнат, писатель.


[Закрыть]. Написал пьесу я, а Б. должен был играть в ней ведущую роль. Но тут началась война, и, поскольку я отказался ехать с ним в Соединенные Штаты (хотя визы были у нас обоих), он вернулся в Венгрию. Годы войны были для него трудным временем, но тем не менее он стал ведущим актером страны, вроде как венгерским Лоуренсом Оливье. У него была прелестная жена и двое детей, которых он очень любил. В общем он прожил счастливую жизнь. И теперь я узнал, что он умер от рака легких.

Так на меня обрушилось сразу два бедствия: умер Б. и исчезла Цица. Я уже писал, что у меня не было третьего комплекта ключей, которые я мог бы оставить Мэй, чтобы она приходила и кормила Цицу. Единственный комплект я отдал Бинки. Когда у меня установили охранную сигнализацию, он был зарегистрирован в полиции как лицо, имеющее право входить в мою квартиру. Менять это все на две недели не имело смысла. К тому же Мэй говорила, что Цица ее практически забыла. А Бинки кошка знала очень хорошо.

После двух ограблений я главным образом был озабочен тем, чтобы предотвратить третье. Меня утешала мысль, что Бинки будет приходить в дом два раза в день. Кроме того, мою входную дверь ему было видно из окна. И я совершенно не беспокоился о Цице. Я знал, что ей не понравится сидеть одной в квартире, но все же считал, что тут ей будет лучше, чем в питомнике, берущем животных на передержку. Главное для кошки – жить на своей территории, и, поскольку она будет дома и ее будут кормить, ничего с Цицей не случится.

Поначалу, узнав об ее исчезновении, я не слишком расстроился. У меня вообще замедленная реакция. Когда случается что-нибудь неожиданное и страшное (например, взрыв в машине), я сохраняю олимпийское спокойствие. Когда мне сообщают какое-нибудь особенно печальное известие, я только киваю головой. Смысл этого сообщения доходит до меня не сразу. Через несколько часов меня вдруг охватывает смертельная усталость, ноги и руки наливаются тяжестью. И только после этого появляется эмоциональная реакция – хотя все еще не адекватная происшедшему.

Что могло случиться с Цицей? Задавило машиной? Тогда кто-нибудь обязательно это видел бы или нашел бы ее труп. Украли? Я слышал о бандах, крадущих кошек на мех. А у Цицы такая блестящая и красивая черная шкурка, не без гордости подумал я. А может, у нее случился сердечный приступ? Опять же кто-нибудь нашел бы ее труп и известил меня. Цицу хорошо знали в нашей части Фулема.

Бинки сказал, что Цица исчезла во вторник 17 мая, то есть за три недели до моего возвращения. Это не было похоже на одно– или двухдневную отлучку по своим кошачьим делам. Три недели! Тут уж не скажешь: «Вернется, никуда не денется!» У нее было время вернуться. Напрашивался вывод, что Цицы уже нет в живых.

Реакция наступила не сразу. Вечером я отправился в гости и весьма весело провел время, потягивая виски и болтая с друзьями.

Но когда я вернулся домой, до меня дошло, что Цицы у меня больше нет. Она не дожидалась меня за дверью, громко возвещая, что проголодалась, она не прыгнула в окно, увидев мое возвращение, откуда-нибудь из-под машины или со стены. Никто не требовал ужина, никто не забрался ко мне на ночь в постель.

Я увидел обрывок веревочки, который был нашей любимой игрушкой, и на глаза мне навернулись слезы. Я никогда больше не увижу Цицу, подумал я и заплакал.

Сердце мое разрывалось, но одновременно я злился на себя и стыдился своих слез. Когда я плакал в последний раз? Девять лет тому назад, когда умерла моя мать. В 1973 году умерла моя сестра Хеди. Я ее очень любил, но на ее похоронах не плакал. Когда мне сказали про смерть Б., я очень огорчился, произнес все подобающие случаю слова и переменил тему. Б. жил в Будапеште, я живу в Лондоне. Он немало значил в моей жизни: я знал, что в далеком Будапеште живет милый человек, который когда-то был мне близким другом и который теперь стал знаменитостью, чьи портреты часто появляются в венгерских театральных журналах. Но жизнью мы жили разной. А Цица была частью моей каждодневной жизни: она мяукала, когда хотела есть, сопровождала меня в магазины и ждала, когда я выйду из дома, под чьей-нибудь машиной. Она зависела от меня.

И все-таки не чудовище ли я? Я спокойно воспринял известие о смерти Б., я даже не очень переживал во время долгого и мучительного умирания своей сестры. И вот плачу – в шестидесятилетнем возрасте – из-за смерти или исчезновения своей кошки, которая поначалу была моей только наполовину.

Я всячески поносил себя. Я не только чудовище, но к тому же еще и дурак! Меня всегда раздражала сентиментальная английская болтовня о ненаглядных кошечках. Я безбожно издевался над дурацким культом кошки в Англии. И вот я сам… да если бы кто-нибудь сказал мне, что со мной такое может случиться, я бы ни за что не поверил.

Но все было бесполезно. Я всегда вступаю в спор со своими эмоциями с помощью доводов разума. И разуму часто удается выиграть этот спор. Но на этот раз в голове у меня упорно крутилась мысль: «Я никогда больше не увижу Цицу», и доводы разума были совершенно бессильны.

Когда меня спрашивали, с кем я живу, я всегда отвечал, что живу один. И вдруг я понял, что жил не один. Я жил с Цицей. Я поглядел в окно, надеясь на чудо. Но занавеска висела неподвижно.

Вот теперь я буду жить один.

* * *

На следующий день я почувствовал, что надо что-то делать. Но что? Я бросился к ближайшему газетному киоску и попросил разрешения повесить на стекле объявление о пропаже кошки, обещая вознаграждение всякому, кто хоть что-нибудь знает о Цице. Позвонила моя жена Лия. Мы с ней разошлись, но остались друзьями. Ее подруга, большой знаток кошек, говорит, что, когда избалованных кошек бросают одних, они впадают в жуткую депрессию, уходят из дома, и их часто подбирают жалостливые люди, приняв за бездомных. Но в конце концов, эти кошки возвращаются домой, бывает, не раньше, чем через год или два.

Я позвонил Мэй. То, что я от нее услышал, как ножом полоснуло меня по сердцу. Она сказала, что Цица несколько раз к ней приходила. (Видимо, у кошек память гораздо лучше, чем мы воображаем. Когда Мэй понадобилась Цице, та сразу про нее вспомнила.)

– В дом я ее не пустила, – сказала Мэй. – Мне не хотелось, чтобы она опять повадилась жить на два дома. Но она продолжала приходить. Мой сын Рики высказал предположение, что вы куда-то уехали. Этого не может быть, сказала я, он бы меня известил. Кто же станет заботиться о Чернушке? Однажды в шесть часов утра я услышала за дверью отчаянное мяуканье. Это была она. Я все равно не пустила ее в дом. Мне и в голову не приходило, что вы могли уехать, не сказав мне.

Все постепенно прояснялось. Цица была самой избалованной кошкой в Фулеме. Когда я ее вдруг бросил, она пошла к прежней хозяйке, но та ее прогнала. Бедная кошка, наверно, изнывала от горя.

– Что же мне теперь делать? – спросил я Мэй. Она была толковая женщина и хорошо разбиралась в кошачьих повадках.

– Теперь вам надо ее искать.

– Искать кошку в городе с десятимиллионным населением, в котором живет добрых пять миллионов кошек?

– Да не станет она бродить по всему городу. В Хайгейте или Илфорде ее быть не может. Она где-нибудь поблизости.

– А если она погибла?

– Тогда вы ее не найдете.

Ничего себе, подумал я. Одному разыскивать кошку в целом Лондоне! Я сплюнул. Какой вздор! Эта кошка довела меня до полного идиотизма. То начинаю плакать, то принимаюсь себя жалеть! Но убедить себя махнуть на это дело рукой я не смог.

Во второй половине дня я отправился на розыски Цицы. Со мной пошел приятель. Сначала мы двинулись по нашей стороне вверх по Фулем-роуд – я знал, что Цица никогда не перебегала эту улицу. Кошек в Фулеме живет уйма. Каждый день, проходя по улице, я встречал десятки различных кошек. Но на этот раз за первые полчаса мы не увидели ни одной.

– Погляди! – вдруг крикнул мой приятель.

На куче старой мебели сидела черная кошка. Я смотрел на кошку, кошка смотрела на меня. Мне она показалась незнакомой. Выражение ее лица было загадочное и высокомерное. Я подошел поближе. Она повернулась и ушла. Я постучал в ближайшую дверь. Открывшая мне женщина подтвердила: да, это ее кошка. У нее их целых четыре. Она обожает черных кошек, а других расцветок не любит. Когда я ей сказал, что потерял черную кошку, она прониклась ко мне сочувствием, записала мой телефон и адрес и обещала позвонить, если увидит незнакомую черную кошку.

Примерно подобным же образом отреагировали на мои просьбы и другие жители Фулема. А я-то думал, что люди будут пожимать плечами и отмахиваться: «Что ж теперь поделаешь? Ищите. Я-то как могу вам помочь?» Но ничего такого я не услышал. Все были очень озабочены пропажей Цицы. Это оказалось главным событием месяца – после юбилея королевы.

Мы с приятелем шли все дальше, выглядывая черных кошек и, наконец, дошли до газетного киоска. Мой приятель решил купить пачку бумажных салфеток. Киоскерша предложила мне повесить объявление и у нее. Чем больше, дескать, тем лучше. Я написал текст объявления, в котором опять обещал вознаграждение, подал его киоскерше и спросил, сколько мы ей должны.

– Двадцать пять пенсов.

– Но вы сказали, что столько стоят салфетки. А за объявление?

– Я прочла объявление. За него я ничего с вас не возьму.

– Но вы же таким образом зарабатываете на жизнь!

– Такой уж мой принцип. Я беру деньги за коммерческие объявления, но отказываюсь зарабатывать на чужом горе.

– В таком случае, мне остается только поблагодарить вас…

Я не смог договорить – боялся опять расплакаться.

Господи, да что это со мной делается? Совсем впал в старческое слабоумие, что ли? Куда девался прежний циник? Куда девался юморист? Черт бы побрал эту кошку!

* * *

В тот вечер я увидел черную кошку, которая сидела на стене моего дворика. Я выбежал из дома, но ее как ветром сдуло. Кто это был? Мне показалось, что она вдвое больше Цицы. Но, может быть, Цица поправилась? Может быть, она раздумывала, не вернуться ли домой, но убежала, вспомнив все те страдания, на которые я ее обрек? Кто знает?

Позвонил еще один приятель, выдал мне массу непрошеных советов и закончил рекомендацией: «Купи себе другую кошку».

То же самое говорили и многие другие. Мне был непонятен ход их рассуждений. Я вспомнил историю, которую слышал много лет назад про Дьюлу Чортоша. Это был великий актер, гигант будапештской сцены, но очень неприятный, неуживчивый человек, настоящий мизантроп, который любил только свою мать и свою собаку. С собакой он жил, а с матерью обедал каждую среду.

И вдруг его собака умерла. Он был убит горем. Человек, известный своим холодным сарказмом и полной бесчувственностью, плакал, как ребенок. На следующий день за обедом мать попыталась его утешить:

– Не надо так переживать, Дьюла, – сказала она. – Немного оправишься и купишь себе другую собачку…

Дьюла посмотрел на нее с ненавистью во взоре.

– А когда ты умрешь, я пойду и куплю себе другую мамочку!

* * *

Когда стемнело, я опять отправился на поиски Цицы. Меня тревожила ее судьба, но еще больше тревожила меня собственная глупость и сентиментальность. Я призывал на помощь доводы рассудка: «Меня меньше огорчило известие о смерти Б., чем исчезновение Цицы, потому что я точно знал, что Б. умер. Со смертью уже не поспоришь. А Цица, может быть, жива. Тут еще есть надежда».

И вдруг меня охватила ярость. Я впал в бешенство. Может быть, Цица почувствовала себя брошенной, но теперь-то брошенным чувствую себя я. Где же взаимная привязанность? Ну хорошо, она доказала, что я был не прав. Но если она жива, почему она не возвращается? Она-то мой адрес знает, а я ее – не знаю.

* * *

В четверг Мэй посоветовала мне поискать Цицу в южной части Фулема.

– Но она никогда не перебегала Фулем-роуд, – возразил я.

– В расстройстве могла и перебежать.

Я доверился интуиции Мэй и отправился на другую сторону Фулем-роуд. Возле фулемского парка я увидел двух молодых женщин, которые садились в «остин-мини». Я спросил их – без особой надежды – не видели ли они маленькую черную кошечку. Они проявили к этому делу живейший интерес. Нет, сами они черную кошку не видели, но несколько дней назад к ним постучалась девочка, которая ходила из дома в дом и спрашивала, не потерял ли кто-нибудь черную кошечку, которую нашла и принесла домой ее мать. Я не верил своему везенью. Нет, Мэй – просто прозорливица! Она послала меня на эту сторону дороги, и мой первый же вопрос принес реальные плоды. А чья это девочка? Нет, этого они не знают. Где она хотя бы живет? Этого они тоже не знали. У нее длинные черные волосы, и она наверняка живет где-нибудь неподалеку. Да-да, если они ее увидят или она опять постучит к ним в дом, они ее хорошенько расспросят и позвонят мне. Несомненно, Джеймс Бонд на основании этих сведений легко вычислил бы девочку. А мне оставалось только ходить из дома в дом, надеясь, что девочка была еще у кого-нибудь и что они знают, где она живет. Несколько человек вспомнили девочку, но, где она живет, не знал никто.

Одна женщина подала мне мысль:

– В парке сегодня детский праздник по случаю юбилея королевы. Может, девочка там?

Я отправился в парк, где праздник был в полном разгаре. Всем заправляла женщина в белом жакете. В данную минуту она загоняла детей на балкон, где их собирались фотографировать. Фотографирование заняло бесконечно много времени, но как только оно закончилось, женщина в белом жакете рассказала детям о моей пропаже и спросила, нет ли среди них той девочки. Ее не было.

Я уже собрался уходить, но тут кто-то подвел меня к миссис Бейнс, к ней, дескать, приходят все потерявшиеся в округе кошки. Я повторил миссис Бейнс свой рассказ, но она покачала головой.

– Нет, вашей кошки у нас в округе нет.

– Вы уверены? – спросил я.

Она была совершенно уверена.

– Вы что, знаете всех кошек в Фулеме?

Нет не всех, но всех потерявшихся кошек она знает. Все потерявшиеся, брошенные и вообще преданные хозяевами кошки направляются прямо к ней. Но откуда они знают ее адрес? Это уж их тайна, но адрес они знают. Короче, она совершенно уверена, что моей кошки в южном Фулеме нет. А как же история про девочку, чья мать нашла кошку? Она, наверно, нашла какую-то другую кошку.

Я опять принялся ходить из дома в дом. Почти все считали своим долгом уверить меня, что моя кошка обязательно найдется, но никакой конкретной помощи оказать никто не смог. Я вскоре осознал, что если юбилей королевы стоял у всех на первом месте, то моя кошка заняла второе. Незнакомые люди останавливали меня на улице и спрашивали, нашел ли я свою кошку. В мою дверь часто звонили и приносили кошек разных размеров и разной степени черноты. По телефону сообщали, что где-то неподалеку видели черную кошку.

Но случались и неприятности.

Однажды ко мне пришла дама и сказала, что видела черную кошку на Рикмер-авеню, совсем недалеко от нас. Мы вместе бросились туда. Действительно, на низкой каменной стене сидела черная кошка. Я взял ее на руки и принялся внимательно рассматривать. Может быть, это и Цица. А может, и нет. Я был в растерянности. И тут из дома выскочил сердитый мужчина.

– Что вы делаете с моей кошкой? – заорал он.

– Если это ваша кошка…

– Да, моя!

– И давно она у вас?

– Шесть лет! Хватит?

Дама, которая пришла за мной, прошептала мне на ухо:

– Какой противный тип.

– Дело в том, что у меня пропала черная кошка, – объяснил я.

– Это всем известно.

– Что ж, в таком случае…

– В таком случае вы хотите присвоить чужую кошку. Посадите ее обратно!

И хозяин кошки угрожающе шагнул ко мне.

Я сам себе показался профессиональным вором кошек. Хотел было рассказать ему историю о Чортоше, его матери и его собаке, но раздумал.

Другой неприятный случай произошел на противоположной стороне Фулем-роуд. Кто-то показал мне дом, где якобы живет человек, привечающий бродячих кошек. У него их, дескать, пропасть.

Я нашел этого человека в саду, где он окапывал розы, и спросил, не видел ли он маленькой черной кошки.

– Может и видел. Какие только не приходят.

– А вы не сможете ее поймать, если она придет снова?

– Я бы рад.

– Если вы поймаете мою черную кошечку…

– Если я поймаю вашу кошечку, – перебил меня мужчина, – я сверну ей шею. Я так со всеми ими поступаю.

– А мне сказали, что вы любите кошек.

– Я-то их люблю, а вот они меня – нет. Не знаю почему, но все проклятые кошки, что живут в Фулеме, да еще впридачу дюжина кошек из Челси и еще несколько из Патни, приходят гадить ко мне в сад. Не знаю уж, за что мне такая честь. Они являются десятками, сотнями, тысячами и превратили мой прекрасный садик в огромную кошачью уборную. Они погубили все мои цветы, все перерыли и обгадили. Если я поймаю вашу черную кошечку, я с особым наслаждением сверну ей шею.

Я хотел было заметить, что зато кошки даром унавоживают его сад, но воздержался и на этом закончил переговоры. Ясно, что здесь я ничего полезного не узнаю.

* * *

Я пошел купить кое-каких вкусностей в польском магазине деликатесов. Племянница хозяина магазина Эдди принялась меня обслуживать, но тут Эдди услышал мой голос, вышел из своей конторы и сказал:

– Ваша Цица ходит к моему соседу-мяснику.

Я бросился к Гарри-мяснику.

– Вы говорите про эту черную кошечку?

Даже в своем возбуждении я не удержался и спросил его:

– А откуда вы знаете, что она кошка, а не кот?

– Но я ж ее видел. Вы разве не можете отличить девочку от мальчика?

– Голых могу. Но если на обоих джинсы и у обоих длинные волосы – нет, не могу.

– На вашей кошке нет джинсов, – твердо сказал он. – Она частенько сюда захаживает. Я ей даю немного фарша. Если бы я знал, что это ваша кошечка, я бы давно ее поймал. В следующий раз поймаю.

– Она от вас убежит.

– От меня не убежит.

– А если она больше не придет?

– Придет. Кстати, знаете, где она обретается?

– Не представляю.

– Вон в том проулке.

И он показал на проулок, ведущий от Вольдемар-авеню, параллельный моей улице. Я прошел через узкий проход до конца. У последнего дома сидела кошка тигровой расцветки. Эти дома фасадами выходили на Фулем-роуд, и в одном из них помещалась картинная галерея. Я вышел к фасаду и зашел в галерею. Оказалось, что тигровая кошка принадлежит хозяевам галереи, милой молодой паре. Они рассказали, что за последнее время у них на заднем дворе действительно часто появляется пугливая и голодная черная кошка. Я попросил их попробовать ее поймать. Нет, сказали они, когда мы ее увидим, мы просто вам позвоним. Не успел я вернуться домой, как раздался телефонный звонок. Черная кошка у них на заднем дворике. Через полминуты я уже был там. Я и не подозревал, что могу так быстро бегать. Но все равно опоздал. За десять секунд до моего появления черную кошку спугнул огромный кот, и она убежала. Я ходил в этот проулок по двадцать раз на дню. Но Цицы не увидел – если эта таинственная черная кошка действительно была Цицей. Мне несколько раз звонили из галереи, каждый раз я бежал сломя голову, но все равно опаздывал.

Тут я на улице встретил Мэй.

– Я видела Чернушку, – сказала она.

– Где?

– Перед нашим домом.

– Вы уверены, что это была Цица, то есть Чернушка?

– Что за вопрос! Конечно, уверена. И мой муж ее узнал. Я ее позвала, и она подошла ко мне. Но когда я попыталась взять ее на руки, она убежала. Она совсем одичала и всего боится. Но это точно была она.

Я был страшно обижен. Если Цица оказалась перед домом Мэй, значит, она прошла мимо угла моей улицы, откуда до моего дома не больше двадцати ярдов. Но ко мне она не зашла.

– Надеюсь, вы ее поймаете, – сказала Мэй.

– Бог с ней, и ловить больше не буду.

* * *

В четверть одиннадцатого во вторник 14 июля у меня зазвонил телефон. Это был мясник Гарри.

– Я поймал вашу кошку.

Через минуту я уже был в мясной лавке. Гарри обслуживал покупательницу. Увидев меня, он сказал:

– Она в подвале.

Сын Гарри Тони отвел меня в подвал, большое, хорошо освещенное помещение. С потолка на крючьях свисали туши быков и баранов. В углу, сжавшись и дрожа, сидела черная кошечка. Я взял ее на руки. Она не сопротивлялась, но и ничем не выказала, что узнает меня.

По дороге домой она стала бешено рваться у меня из рук. Я с трудом открыл дверь одной рукой, держа отчаянно сопротивляющееся животное в другой. Но все же мы благополучно вошли в дом, и я отпустил ее. Она бросилась под книжный шкаф – чего раньше никогда не делала.

Она все еще не узнавала меня, а я не узнавал ее.

Тут я должен объяснить, что точно так же, как некоторые люди не различают цветов, я плохо различаю лица. Я всегда помню, о чем я разговаривал с человеком, но не помню его лица. Вот если я увижу его раз двадцать, тогда, пожалуй, начну узнавать, и то больше по голосу, акценту, интонации или предмету, о котором он со мной заговорит («Вы на днях не видели Шакльтонов?»), чем по лицу. В моем клубе у меня полно близких друзей, о которых мне известно все: их ежегодный доход, семейные секреты, тайные интрижки – но я никогда не знаю, с кем из них я разговариваю. А спрашивать после двадцатилетнего знакомства неудобно. Я даже не могу спросить общего приятеля, потому что он задумается: а знаю ли я, кто он такой?

Однажды я обедал с членом клуба, в котором сразу узнал бывшего министра финансов лорда Гардинера. Оказалось, что это Лоуренс Оливье. Я был потрясен до глубины души. Не узнать в лицо одного из самых известных людей в стране, лицо, которое я видел сотни раз – это уж чересчур даже для меня. Но впоследствии случилось нечто похуже. С группой кинодеятелей я отправился самолетом в Цюрих. Нас сопровождал представитель авиакомпании «Суиссэр». Мы знали, что в аэропорту нас встретит Питер С., представитель швейцарского туристического агентства. Представитель авиакомпании очень хотел с ним познакомиться. Когда самолет, уже приземлившись, подъезжал к зданию аэропорта, мы увидели около входа двух мужчин в макинтошах.

– Который из них Питер С.? – спросил представитель «Суиссэр».

Следовало бы сказать ему, что задавать такой вопрос мне совершенно бесполезно. Но я сидел у окна и внимательно смотрел на встречающих. Я знал, что Питер С. небольшого роста толстенький человек, а эти оба были высокие и сухощавые. Бросив на них еще один взгляд, я заявил:

– Питера С. среди них нет.

Действительно, Питера С. среди них не было. Но один из них был мой сын Мартин.

Если уж я не узнал собственного сына, как я мог поручиться, что узнаю свою кошку? Кошек, в конце концов, различать даже труднее, чем людей. Эта кошка была по размеру наполовину меньше Цицы, которая пропала ровно месяц тому назад. Шерсть у нее не была шелковистой, и она явно не узнавала дома. Она пряталась в разных странных местах, куда никогда не забиралась раньше, не обращала внимания на свои кормушки (которые я так и не убрал). Тут пришла Миссис Стенгрум, которая убирает у меня в доме.

– Разве ты наша киса? – с сомнением в голосе спросила она, поглядев на кошку.

Кошка соскочила с дивана и спряталась под шкафом.

– Мне кажется, что это не она, – сказала миссис Стенгрум.

Я позвонил Бинки и попросил зайти. Он оглядел кошку и покачал головой.

– Эта кошка гораздо меньше Цицы.

– Она похудела.

– Наполовину?

– Значит, вы думаете, что это не Цица?

– Нет, это не она.

Господи Боже мой! Неужели мне придется жить с кошкой, не зная точно, Цица она или какая-то приблудная? Я позвонил Мэй. Ее не было дома, но после обеда она мне перезвонила. Я рассказал ей о своих затруднениях.

– Посмотрите ей на уши.

– Зачем?

– Вы что, собственную кошку не знаете? Ей в детстве вырвали в драке кусочек уха.

– Правого или левого?

– Правого. А может быть, левого.

– Вы что, собственную кошку не знаете? – спросил я.

Я сказал, что практически все кошки когда-нибудь подрались и у всех повреждены уши, и попросил Мэй прийти, осмотреть форму и размер повреждения и точно установить, Цица это или самозванка.

Она пришла. Еще стоя в дверях, она посмотрела на спрятавшуюся под креслом кошку и сказала:

– Привет, Чернушка.

– Посмотрите ее ухо.

– Да зачем мне смотреть ее ухо? Я и так знаю, что это Чернушка.

– То есть Цица?

– Нет, Чернушка.

Но она все-таки посмотрела ухо.

– Ну, конечно. Никаких сомнений быть не может. Конечно, это Чернушка.

Мэй ушла. Но меня не убедила. Возьму в дом чужую кошку, а потом, месяцев через восемь, как предсказывает подруга моей жены, объявится настоящая Цица. Со мной всегда случается что-нибудь подобное.

И вдруг, как всегда после больших треволнений, я почувствовал страшную усталость и лег на диван. Сколько я всего перенес из-за этой проклятой кошки (если это действительно та самая проклятая кошка)! Я из-за нее плакал, страдал от потери близкого существа, испытал самые разнообразные чувства: печаль, горе, ярость. Я чувствовал себя брошенным. Я стыдился самого себя; может быть, это и глупо, но мне было стыдно, что какая-то кошка превратила меня в старого сентиментального дуралея. В то же время я был доволен. Значит, я еще способен испытывать нормальные человеческие чувства. А я уж было начал в этом сомневаться. Может быть, я и не нашел Цицу, но, по крайней мере, нашел самого себя. С другой стороны, если я нашел такого себя, не лучше ли мне снова его потерять?

Я заснул. Когда я проснулся, Цица лежала у меня на груди, положив правую лапку мне на левое плечо и, как встарь, полуобнимая меня.

Теперь у меня уже не оставалось сомнений. Да, это Цица.