Текст книги "Флэшмен"

Автор книги: Джордж Фрейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ничего не подозревая, я расслабился, и выболтал секрет Брайанту. Подхалим просиял, и вскоре все плунжеры были в курсе. Теперь катастрофа стала только делом времени, и мне стоило бы догадываться об этом.

Это произошло как-то вечером, после обеда. Мы играли в карты, а Бернье и еще несколько офицеров из «индийцев» вели неподалеку беседу. Играли в «двадцать одно», и случилось так, что во время партии я пошутил насчет бубновой дамы, которую почитал своей счастливой картой. Форрест держал банк, и когда он перебил мои пять карт тузом и бубновой дамой, Брайант, тупоголовый осел, проверещал:

– Вот это да! Он отбил у тебя даму, Флэши! Какое жуткое огорчение, клянусь Богом!

– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросил Форрест, сгребая деньги и карты.

– У Флэши, как известно, бывает наоборот, – заявил Брайант. – Обычно это он отбивает чужих дам.

– А-а, – протянул, ухмыляясь, Форрест. – Но ведь бубновая дама – добрая англичанка, не так ли, Флэш? Ты же, как я слышал, предпочитаешь объезжать французских кобылок.

Все разразились смехом, бросая взгляды в сторону Бернье. Мне стоило бы сохранить спокойствие, но я оказался достаточно глуп, чтобы присоединиться.

– Французские кобылки хороши, – говорю я, – пока на них английский наездник. Француз, конечно, тоже неплох, но не выдерживает долгой скачки.

Острота, без сомнения, вышла довольно плоской, даже если учесть, что мы были навеселе, но и этой искры хватило, чтобы поджечь солому. Следующее, что я помню, это как стул ушел из под меня, я лежу на полу, а надо мной стоит Бернье с перекошенным от ярости лицом и трясущимися губами.

– Какого дьявола, – начал Форрест, когда я начал подниматься на ноги, и другие тоже повскакали с мест. Я наполовину встал, когда Бернье ударил меня, я не удержался и упал опять.

– Бога ради, Бернье! – воскликнул Форрест, – ты с ума сошел?

И они бросились оттаскивать его, иначе, мне кажется, он просто растерзал бы меня. Видя, что его держат, я с проклятием поднялся и кинулся на него, но Брайант обхватил меня, крича «Нет, Флэш! Остынь, Флэши!». И они окружили меня.

Сказать по правде, я был чуть живой от страха, поскольку в воздухе запахло убийством. Лучший стрелок полка ударил меня, но к этому был повод, – будучи напуган или нет, я всегда отличался умением быстро и ясно мыслить в моменты кризиса, – и нет никакой возможности избежать дуэли. Если, конечно, я не хочу снести удар, что будет означать конец моей карьеры как в армии, так и в свете. Но драться с ним было все равно, что шагнуть в могилу.

Это была ужасная дилемма, и в момент, когда нас растащили, я понял: мне нужно время, чтобы подумать, выработать план, найти выход. Я стряхнул их руки и, не говоря ни слова, вышел из столовой с видом человека, который предпочитает уйти, чтобы не натворить глупостей.

Мне потребовалось пять минут напряженной работы ума, а потом я вернулся в столовую. Мое сердце стучало как молот, и вид у меня был довольно яростный, так что даже если бы я задрожал, они бы приняли это за проявление гнева.

Когда я вошел, разговоры смолкли. Даже сейчас, шестьдесят лет спустя, я чувствую эту тишину и вижу элегантные фигуры в синих мундирах, и блеск серебряных монет на столе, и Бернье, очень бледного, стоящего в одиночестве у камина. Я направился прямо к нему. Речь у меня уже была приготовлена.

– Капитан Бернье, – начал я, – вы нанесли мне удар рукой. Это было неосторожно, поскольку я, если захочу, могу просто разорвать вас на куски своими руками. – Конечно, это был полный блеф, Флэшмен-англичанин, конечно. – Но я предпочитаю драться как джентльмен, даже если вам это не свойственно. – Я повернулся на каблуках. – Лейтенант Форрест? Можете вы быть моим секундантом?

Форрест выпалил свое «да», а Брайан выглядел удивленным. Он ждал, что я назову его имя, но для него у меня в этой пьесе была припасена другая роль.

– Кто будет вашим секундантом? – хладнокровно спросил я у Бернье.

Он назвал Трейси, одного из «индийцев», и я, отвесив Трейси поклон, подошел к карточному столу, будто ничего не случилось.

– Мистер Форрест уладит детали, – обратился я к остальным. – А нам не раскинуть ли пока партеечку?

Они изумленно уставились на меня.

– Черт возьми, Флэш, ну ты силен! – вскричал Брайант.

Я пожал плечами, и мы вернулись к игре. Все были сильно возбуждены – слишком сильно, чтобы заметить, что мои мысли витают далеко от карточного стола. К счастью, игра в «двадцать одно» не требует большой концентрации.

Через минуту Форрест, обсудивший все с Трейси, подошел ко мне и сказал, что с разрешения лорда Кардигана, в получении которого он не сомневался, мы встретимся в шесть утра за манежем. Подразумевалось, что я выберу пистолеты: как у оскорбленной стороны выбор оружия был за мной. [14]14
  Выбор оружия. На деле это не обязательно являлось прерогативой оскорбленной стороны, и урегулировалось, как правило, по взаимному соглашению.


[Закрыть]Я рассеянно кивнул, и попросил Брайанта поторопиться с раздачей. Сыграв еще несколько конов, я заявил, что иду спать, прикурил чируту и вышел, пожелав остающимся спокойной с таким видом, будто мысль о ждущих меня на заре пистолетах заботила меня не больше, чем завтрак. Как бы то ни было, этой ночью я, по крайней мере, существенно вырос в их глазах.

Я остановился под деревьями на пути домой, и спустя минуту, как и ожидал, увидел бросившегося вдогонку за мной Брайанта, буквально сгорающего от возбуждения и любопытства. Он принялся бубнить о том, какой я чертовски лихой парень, и что за вояка Бернье – настоящий янычар, но я его оборвал.

– Томми, – говорю я, – ты ведь не богатый человек.

– А? – растерялся он. Что…

– Томми, – продолжаю я. – Ты хочешь получить десять тысяч фунтов?

– Бог ты мой, – восклицает Брайант. – За что?

– За то, чтобы Бернье вышел завтра на дуэль с незаряженным пистолетом, – без обиняков говорю я. Я хорошо его знал.

Он вытаращился на меня, и снова принялся бубнить:

– Господи, Флэш, ты с ума сошел? Незаряженным… Как…

– Да или нет, – не отступаю я. – Десять тысяч фунтов.

– Но это же убийство! – взвизгнул он. – Нас повесят за это!

Как видите, ни намека на честь или прочую чепуху в этом роде.

– Никого не повесят, – заявляю я. – И тише ты, понял? Теперь подумай, Томми: ты сообразительный человек и мастак по части шулерских трюков – я наблюдал за тобой. Да тебе это раз плюнуть. А за десять тысяч?

– Бог мой, Флэш, – пищит он. – Я боюсь.

И опять начинает бубнить, только теперь уже шепотом.

Я не стал его прерывать, понимая, что он никуда не денется. Брайант был маленький жадный ублюдок, и мысль о десяти тысячах была дня него как пещера Аладдина. Я объяснил, как легко и безопасно все будет сделано – план у меня уже был готов с того момента, когда я первый раз выходил из столовой.

– Во-первых, ступай и попроси у Рейнольдса дуэльные пистолеты. Отнеси их к Форресту и Трейси и предложи свои услуги в качестве заряжающего – ты всюду лезешь, так что они с удовольствием примут твои услуги и у них не зародится никакого сомнения.

– Неужели? – воскликнул он. – Они же знают, что я твой закадычный друг, Флэши.

– Ты же офицер и джентльмен, – напомнил я ему. – Могут ли они хоть на минуту представить, что ты затеваешь такую подлую штуку, а? Нет-нет, Томми, не бери в голову. А поутру, в присутствии хирурга и секундантов ты зарядишь их. Очень аккуратно. Только не говори мне, что ты не сумеешь спрятать в ладони пистолетную пулю.

– О, да, – кивает он. – С легкостью. Но…

– Десять тысяч фунтов, – говорю я.

Он облизнул губы.

– Боже правый, – говорит он наконец. – Десять тысяч. Уф! Честное слово, Флэш?

– Честное слово, – отвечаю я, закуривая новую чируту.

– Я сделаю это. Господи! Флэш, да ты сам дьявол! Но ты же не станешь убивать его? Я не хочу принимать участия в убийстве.

– С моей стороны капитану Бернье грозит не большая опасность, чем мне с его, – уверил я Тома. – А теперь, ноги в руки, и к Рейнольдсу.

Повторять не потребовалось. Это был деятельный сукин сын, скажу я. Встряв во что-то, он делал это с душой.

Я вернулся к себе, избавился от поджидавшего меня Бассета и плюхнулся на койку. При мысли о том, что я натворил, у меня пересыхало в горле, а руки покрывались потом. Вопреки браваде, которую я демонстрировал перед Брайантом, я крепко влип. Если что-то пойдет не так, и Брайант не справится? Во время таких приступов паники я с легкостью рисовал себе то, что произойдет – страх, должно быть, стимулирует воображение, но это были не четкие видения, поскольку в такие моменты человек видит, то, крутится у него в голове, и зацикливается на этом. Я представлял, как Брайанта раскрывают, или начинают подозревать, и как Бернье стоит передо мной, незыблемый, как скала, с заряженным пистолетом в руке, и как дуло направляется прямо мне в грудь, как пуля попадает в меня, и я с криком валюсь мертвым на землю.

При мысли об этом я едва не кричал от ужаса, и лежал, рыдая, в темной комнате. Мне хотелось встать и бежать, но ноги отказывались служить. Тогда я стал молиться, чего не делал, должен сознаться, с тех пор, когда мне было лет восемь от роду. Но в мыслях у меня постоянно крутились Арнольд и ад, – и это, без сомнения, говорит о многом, – и в конце-концов не нашел ничего лучше, чем бренди, но и оно для меня было как вода.

В ту ночь я не сомкнул глаз, только лежал и слушал, как часы отбивают четверти, пока не наступил рассвет и не пришел Бассет. У меня сохранилось достаточно здравого смысла, чтобы не предстать перед ним трясущимся и с воспаленными глазами, так что я притворился спящим, храпя, как орган, и услышал, как он сказал:

– Невероятно! Послушай-ка, дрыхнет, как дитя. Ну чем не бойцовский петух?

Другой голос, видимо, еще чьего-то денщика, произнес:

– А, какая разница, проклятый дурак. Посмотрим, как он станет храпеть завтра утром, после того, что Бернье сделает с ним. Видать, сон его будет слишком крепок.

Ну хорошо, дружок, подумал я. Кто бы ты ни был, если я выберусь из этой заварухи, я буду не я, если не погляжу, какого цвета у тебя кости, когда кузнец-сержант привяжет тебя к коновязи у манежа и начнет спускать шкуру плетью. Посмотрим, как ты сам похрапишь после этого. Тут я почувствовал, что этот приступ ярости почти совсем вытеснил страх, – Брайнт заметит это, слава Богу, – и когда они вошли, я вполне взял себя в руки, разве что не смеялся.

Когда мне страшно, я, в отличие от большинства людей, не бледнею, а краснею, и это не раз и не два выручало меня, так мой страх принимали за ярость. Брайант рассказывал потом, что я появился у манежа красный, как индюк; он говорил, что все пребывали в уверенности, что я это от моего гнева на Бернье. И все-таки они не считали, что у меня есть хотя бы шанс, и притихли, едва мы прошли плац, и горнист протрубил зорю.

Кардигану, конечно, рассказали о ссоре, и кое-кто полагал, что он может вмешаться и запретить дуэль. Но, услышав об ударе, он только спросил:

– И когда же они стреляются?

И снова отправился спать, приказав разбудить его в пять. Не то что бы он одобрял дуэли, – хотя сам принимал участие в нескольких знаменитых поединках, – но понимал, что при таких обстоятельствах дело, спущенное на тормозах, губительно отразится на репутации полка.

Бернье и Трейси были уже там, как и хирург. Легкий туман висел под деревьями. Когда мы подходили к ним, под ногами чавкал торф, еще влажный от ночной росы. Форрест шел рядом со мной, а Брайан с пистолетным ящиком под мышкой топал вместе с остальными. Ярдах в пятидесяти, у деревьев, растущих рядом с оградой, стояла небольшая группа офицеров, и я заметил плешь Кардигана, выступающую над его накидкой с капюшоном. Полковник курил сигару.

Брайант и доктор подозвали меня и Бернье и спросили, не желаем ли мы уладить ссору. Никто из нас не сказал ни слова. Бернье был бледен, и сосредоточенно глядел в какую-то точку за моим плечом. В этот миг я был так близок к тому, чтобы повернуться и бежать без оглядки, как никогда в своей жизни. Я чувствовал, что мои колени вот-вот подогнутся, а руки ходили ходуном под плащом.

– Ну, хорошо, – сказал Брайант, и пошел вместе с хирургом к маленькому столику, который они установили неподалеку. Том вынул пистолеты, и краем глаза я наблюдал, как он проверяет кремни, засыпает в ствол порох и забивает шомполом пули. Подойти ближе я не отваживался, да и тут подошел Форрест и отвел меня на мою позицию. Когда я обернулся, хирург наклонился за упавшей пороховой фляжкой, а Брайант загонял в один из пистолетов пыж.

Они с минуту посовещались, потом Брайант подошел к Бернье и протянул ему пистолет, затем принес мне другой. Позади меня никто не стоял, и когда моя рука коснулась рукояти, Брайан едва заметно подмигнул мне. Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди, и я не берусь описать, какое облегчение разлилось по моему телу, отдаваясь в каждом члене. Я возвращался к жизни.

– Джентльмены, вы твердо убеждены продолжать дуэль? – Брайант по очереди посмотрел на каждого из нас.

– Да, – ясно и четко сказал Бернье. Я кивнул.

Брайант отступил назад, чтобы уйти с линии огня, секунданты и доктор заняли места рядом с ним, оставив меня и Бернье, стоящих друг напротив друга на расстоянии примерно двадцати ярдов. Он стоял вполоборота ко мне, прижав к боку пистолет и смотрел прямо мне в лицо, будто выбирая точку прицеливания – с такого расстояния он легко попадал в туза.

– Пистолеты стреляют с первого нажатия, – объявил Брайант. – Когда я брошу платок, можете поднимать пистолеты и стрелять. Я отпущу его через несколько секунд.

И поднял руку с платком.

Я услышал щелчок – это Бернье взвел курок. Он смотрел мне прямо в глаза. Расслабься, Бернье, подумал я, твои старания бессмысленны. Платок упал.

Правая рука Бернье поднялась, словно лапа железнодорожного семафора, и не успел я взвести курок, как уже глядел в дуло его пистолета. Краткий миг, и меня окутало облако дыма, а следом за выстрелом что чиркнуло меня по щеке, оставив грязный след. Пыж. Я отступил на шаг. Бернье изумленно глядел на меня, видимо, удивляясь, что я еще стою. Кто-то закричал: «Господи, промахнулся!». Другой голос строго призвал к тишине.

Пришла моя очередь, и на мгновение меня обуял соблазн подстрелить эту свинью здесь и сейчас. Но Брайан мог потерять голову, а это не входило в мои планы. Зато в мой власти было заслужить славу, которая за неделю обежит армию: старина Флэши, который увел у другого девчонку и получил от него удар, оказался столь благороден, что пощадил противника на дуэли.

Все застыли как статуи, не сводя глаз с Бернье, в ожидании момента, когда я сражу его выстрелом. Я взвел пистолет, пристально глядя на противника.

– Ну давай же, черт тебя побери! – не выдержал он. На лице его читались страх и ярость.

Я выждал еще секунду, потом вскинул пистолет до уровня бедра, направив ствол заметно в сторону от цели. Все это я проделал почти небрежно, буквально за секунду, давая каждому понять, что стреляю без прицела. И спустил курок.

Этот выстрел вошел в историю полка. Я предполагал, что пуля ударит в землю, но оказалось, что именно в этом месте, ярдах в тридцати, хирург оставил свою сумку и бутылку со спиртом. По чистой случайности пуля начисто срезала горлышко от бутылки.

– Бог мой, он потратил выстрел! – взревел Форрест. – Потратил!

Крича, они побежали вперед. Доктор чертыхался, глядя на разбитую бутылку. Брайант хлопал меня по спине, Форрест жал мне руку, Трейси застыл в изумлении: им показалось, как впрочем, и остальным, что я пощадил Бернье и одновременно дал доказательство своей поразительно меткости. Что до Бернье, то он был едва жив, как чувствовал бы себя любой на его месте. Я подошел к нему, протянув руку, и он вынужден был принять ее. Его обуревало желание запустить мне в лицо пистолет, и когда я сказал: «Больше никаких обид, приятель?» – он буркнул что-то, повернулся на каблуках и зашагал прочь.

Это не осталось незамеченным со стороны Кардигана, и в разгар шумного завтрака – плунжеры праздновали событие в привычном стиле, то и дело вспоминая, как я стоял против него, а потом потратил выстрел, – меня вызвали в штаб. Кроме Кардигана там присутствовали адъютант, Джонс и Бернье, черный, как туча.

– Говорю вам, я этого не допущу! – говорил Кардиган. – А, вот и Фвэшмен! Ну-ну. А теперь пожмите друг другу руки, вам говорю, капитан Бернье! Я хочу слышать, что дело улажено, и честь удовлетворена.

– Что до меня, – заявил я, – то я воистину сожалею о случившемся. Но удар был за капитаном Бернье, не за мной. Однако вот еще раз моя рука.

– Почему вы потратили выстрел? – резко спросил Бернье. – Хотели сделать из меня посмешище? Почему не выстрели, как должно поступать мужчине?

– Дорогой сэр, – ответил я. – Я не указывал вам, куда направить ваш выстрел; так не указывайте мне, куда направлять мой.

Эта реплика, должен вам заявить, попала во все словари крылатых выражений. Не прошло и недели, как она прозвучала в «Таймс», и мне рассказывали, что, услышав ее, герцог Веллингтон заметил:

– Чертовски хорошо сказано. И чертовски верно.

Так что этим утром родилось имя Гарри Флэшмена – имя, немедленно доставившее мне такую известность, которой я не добился бы, даже если в одиночку атаковал батарею. Такова слава, особенно в мирное время. История стремительно распространялась, и однажды я обнаружил, что на меня показывают пальцем на улицах; один священник из Бирмингема написал мне, что проявив милосердие, я сам заслужил его, а Паркин, оружейник с Оксфорд-стрит, прислал пару пистолетов с серебряными ложами и моими инициалами на них. Недурной ход для торговли, надо полагать. А еще в парламенте как-то подняли вопрос о порочной практике дуэлей, и Маколей [15]15
  Томас Бабингтон Маколей. Знаменитый английский историк и государственный деятель.


[Закрыть]заявил в ответ, что с тех пор, как один из дуэлянтов выказал в недавнем деле недюжинные благородство и человечность, правительство хоть и продолжает осуждать поединки, надеется, что это послужит добрым примером. («Правильно! Правильно!» и аплодисменты). Как передавали, дядя Байндли обронил, что не ожидал такого от своего племянника, и даже Бассет выпячивал грудь колесом, гордясь, что служит у такого лихого рубаки.

Единственным человеком, критически настроенным ко мне, оказался отец. В одном из немногих своих писем он советовал мне: «В другой раз не будь таким безмозглым идиотом. На дуэли дерутся не ради того, чтобы палить в молоко, а чтобы убивать своих противников».

Итак, получив Жозетту по праву завоевания, – могу сказать, она испытывала нечто вроде благоговения по отношению ко мне, – и, составив себе репутацию храбреца, меткого стрелка и обладателя прекрасных манер, я чувствовал себя просто великолепно. Единственной занозой был Брайант, но я легко уладил этот вопрос.

Устав восхвалять меня в день дуэли, он пришел спросить насчет своих десяти тысяч. Ему было известно, что у меня, или, правильнее сказать, у моего отца – есть значительное состояние, но я прекрасно понимал, что никогда не сумею выпросить десять тысяч у моего сатрапа. Так я и заявил Брайанту, и вид у него стал такой, будто я со всех сил пнул его ногой в живот.

– Но ты же обещал мне десять тысяч, – принялся клянчить он.

– Это было нелепое обещание, ты сам поймешь, если хорошенько поразмыслишь, – ответил я. – Десять тысяч золотых! Я хочу сказать: кто заплатит такую уйму денег?

– Лживая свинья! – взревел он, чуть не плача от ярости. – Ты же поклялся заплатить!

– Еще одна глупость, в которую ты поверил, – отмахнулся я.

– О да, клянусь Богом! – буркнул Том. – Стоило догадаться об этом! Ты не обманешь меня, Флэшмен, иначе я…

– Иначе ты что? Расскажешь об этом всем? Признаешься, что отправил человека к барьеру с незаряженным пистолетом? Интереснейшая получится история. Тебе придется признаться в тяжком проступке – это ты понимаешь? Не знаю, поверят ли тебе, но то, что выкинут со службы за недостойное поведение – это уж наверняка. Не так ли?

Теперь он видел, как обстоят дела, и ничего не мог с этим поделать. Брайант принялся топать ногами и рвать на себе волосы, потом стал упрашивать меня, но я только посмеялся над ним. Под конец он стал угрожать.

– Ты пожалеешь об этом! – кричал он. – Богом клянусь, я еще доберусь до тебя!

– На это у тебя и то больше шансов, чем заполучить десять тысяч, – заявил я, и ему ничего не оставалось, как уйти.

Брайант не страшил меня, в том, что я ему сказал, не было ни капли лжи. Он не посмеет и слова проронить в интересах своей же собственной безопасности. Бесспорно, если бы у него было хоть чуть-чуть мозгов, он бы сразу учуял тухлый запашок от байки про десять тысяч. Но жадность сгубила его, а я достаточно долго прожил на свете, чтобы усвоить истину: нет такой глупости, какой не смог бы совершить мужчина, когда на кону большие деньги или женщина.

В любом случае, хоть я мог поздравить себя с тем, какой оборот приняла эта история, и оглядываясь назад, должен сказать, что это было одно из самых важных и полезных событий в моей жизни, впереди меня поджидали проблемы, вызвавшие весьма неприятные для меня последствия. Произошло это спустя несколько недель, и закончилось тем, что мне на время пришлось оставить полк.

Описанные выше события произошли незадолго до того, как полку «выпала честь» (как они это называли) служить почетным эскортом на пути в Лондон прибывшему в страну будущему супругу королевы, принцу Альберту. Его сделали шефом полка, и среди прочего нам пожаловали мундир нового образца, а полк сменил название на Одиннадцатый гусарский. Но это так, к месту. Что важно: принц почувствовал к нам живейший интерес, а сплетни про дуэль наделали столько шума, что он не мог оставить их без внимания, и, будучи лицемерным немецким педантом, нашел повод сунуть свой нос в это дело.

Тут-то я и влип. Как это так?! – в его дорогом новом полку, есть оказывается, офицеры, путающиеся с французскими шлюхами, и даже дерущиеся из-за них на дуэли! Принц пришел в неистовство, и в результате Кардиган вызвал меня и посоветовал исчезнуть на время, ради моего же блага.

– От меня потребовали, – сказал он, – чтобы вы оставили полк. Мне дано официальное распоряжение, которое надо понимать как постоянное, но я намерен т’актовать его как в’еменное. У меня нет желания лишаться услуг такого многообещающего офицера, это также и в интересах Его Ко’олевского Величества, смею вас уверить. Вы, конечно, можете подать в отставку, но я думаю, для вас будет лучше, если вас куда-нибудь откомандируют. Я отп’авлю вас, Фвэшмен, в другую часть, пока вся эта куте’ма не уляжется.

Мне эта идея не слишком импонировала, а когда выяснилось, что для меня избрали полк, расквартированный в Шотландии, я почти взбунтовался. Но вскоре понял, что это только на несколько месяцев, а кроме того, важно было сохранить на своей стороне Кардигана: случись, например, что на моем месте оказался бы Рейнольдс, дело приняло бы совсем другой оборот, а вот я был у Кардигана среди любимчиков. А любой подтвердит, что если вы числитесь в любимчиках у лорда Ну-Ну, то он будет горой стоять за вас, все равно, виноваты вы или нет. Старый дурак.

Мне пришлось служить во стольких странах, и иметь дело со столькими людьми, что грехом для меня было бы пытаться развесить на них ярлыки. Я рассказываю вам, что видел, а уж строить умозаключения – это ваше дело. Шотландия и шотландцы мне не понравились: местность я нашел сырой, а людей – грубыми. Они были наделены превосходными качествами, жутко утомлявшими меня: бережливостью, прилежанием и постнолицым благочестием, а девушки их по большей части милые, но могучие создания, весьма, без сомнения, привлекательные в постели для тех, кто является любителем такого сорта женщин. Один мой знакомый, спознавшийся с дочерью шотландского священника, описывал, что их любовные утехи скорее напоминали борцовский спарринг с драгунским сержантом. Жителей Шотландии я нашел чванными, враждебными и жадными, они же нашли меня наглым, самоуверенным и хитрым. Но это по преимуществу, были и исключения, как вам предстоит убедиться. Лучшее, что я обнаружил здесь, были портвейн и кларет, в которых шотландцы знают толк, хотя я никогда не разделял их пристрастия к виски.

Местечко, куда меня направили, называлось Пэйсли, это недалеко от Глазго, и когда я услышал об этом, едва не тронулся умом. Но сказал себе, что через несколько месяцев снова вернусь в Одиннадцатый, и это средство необходимое, хоть и означает удаление на время от всего того, что я называю настоящей жизнью. Опасения мои подтвердились, даже более, но насчет того, чего я больше всего опасался – что там умереть можно будет со скуки, – я просчитался. И еще как.

В ту пору во всем промышленных районах Британии наблюдались большие волнения. Это мало что значило для меня, мне всегда было недосуг интересоваться такими вопросами. Рабочий люд буйствовал, шел слух о бунтах в фабричных городах, о ткачах, разбивающих станки, об арестах чартистов, [16]16
  Мистер Эттвуд представил в Палату Общин первое прошение чартистов о политических реформах в июле 1839 г. В этом году наблюдались чартистские беспорядки: в ноябре в Ньюпорте погибло 24 человека.


[Закрыть]но нам, молодежи, было на это наплевать. Если вы взросли в своем поместье или в Лондоне, для вас такие вещи ничего не значат, и все, что я уяснил, это что работяги учиняют мятежи, желая меньше работать и больше получать, а владельцы предприятий готовы лопнуть, но не пойти им навстречу. Может, там крылось и еще нечто, но я в этом сомневаюсь, и никто меня не убедит, что там было что-то глубже, чем борьба между этими двумя силами. Так было всегда, и так всегда будет, пока один человек будет хотеть заставить другого делать, что тот не хочет, и пусть дьявол утащит в ад проигравшего.

Добычей дьявола, судя по всему, должны были стать рабочие, и в этом ему помогало правительство, а солдаты служили орудием правительства. Войска были направлены на поимку агитаторов, зачтен Акт о бунтах, и то тут, то там происходили стычки; несколько человек погибло. Сейчас, положив свои денежки в банк, я совершенно нейтрален, но тогда, слыша как все кругом проклинают рабочих, кричат, что их надо вешать, пороть и отправлять на каторгу, я был всей душой за это, как сказал бы герцог. Теперь, в наши дни, вы даже представить себе не можете, как далеко все зашло: работный люд воспринимался как враг, словно они были французы или афганцы. Врага надо было уничтожить, и призваны это сделать были мы, солдаты.

Как видите, у меня были весьма туманные представления о происходящем, но в некотором отношении я видел дальше, чем другие, и вот что меня беспокоило: одно дело вести английских солдат против иностранцев, но станут ли они воевать против собственного народа? Большинство рядовых Одиннадцатого, например, вышло из рабочих или мастеровых, и мне сложно было представить, как они смогут поднять оружие против своих собратьев. Я так и сказал, но в ответ услышал только, что дисциплина сделает свое дело. Ладно, говорил я себе, случится это или нет, но оказаться зажатым с одной стороны толпой, а с другой стороны шеренгой «красных курток» – не слишком устраивает старину Флэши.

Когда я прибыл в Пэйсли, там было спокойно, хотя власти с подозрением относились к этому району, считая его рассадником заразы. Тут как раз начались учения милиции, и меня привлекли к этому делу. Можете представить себе эту картину: офицер элитного кавалерийского полка служит инструктором для иррегулярной пехоты! К счастью, они оказались недурным материалом: многие из старших по возрасту прошли войну на Полуострове, а сержант сражался в составе Сорок второго полка при Ватерлоо. Так что поначалу хлопот у меня было немного.

Меня разместили у одного из крупнейших заводчиков округи, типичного денежного мешка старой закалки, с длинным носом и колючим взглядом, обитавшего в довольно приличном доме в Ренфрью. Он приветствовал меня на свой манер.

– Мы, вообще-то, не очень высокого мнения о военных, сэр, – заявил он, – и могли вполне без них обойтись. Но с тех пор, как благодаря мягкотелости правительства и этой чертовой Реформе мы оказались в такой жуткой переделке, нам приходиться терпеть среди нас солдат. Кошмар! Вы видели погром, который они учинили на моей фабрике, сэр? Моя б воля, половину из них тотчас отправили бы в Австралию! А другую половину – под замок, пусть посидят на хлебе и воде недельку-другую – небось, отучатся завывать.

– Вам нечего боятся, сэр, – заверил я его. – Мы защитим вас.

– Бояться? – вскинулся он. – Я не боюсь, сэр. Никогда Джон Моррисон не будет трепетать перед своими рабочими, позвольте вам заявить. А что до защиты – посмотрим.

Он поглядел на меня и презрительно хмыкнул.

Мне предстояло жить с его семьей, да и как могло быть иначе, учитывая обстоятельства, которые меня сюда привели. Мы вышли из кабинета и, пройдя через мрачный холл, вошли в гостиную. Весь дом был темным и холодным, в нем так и пахло правильностью и долгом, но, едва перешагнув порог гостиной, я позабыл обо всем, что меня окружало.

– Мистер Флэшмен, – произнес хозяин. – Это миссис Моррисон и четыре мои дочери. – И он представил их, произнося имена словно скороговорку, – Агнес, Мэри, Элспет и Гризель.

Я щелкнул каблуками и отвесил элегантный поклон. На мне был мундир, а расшитый золотом мундир и розовые панталоны Одиннадцатого гусарского были уже знамениты, и прекрасно смотрелись на мне. В ответ кивнули четыре головы и один подбородок – это миссис Моррисон, высокая тетка с клювовидным носом, делавшим ее похожей на уже начавшую терять перья хищную птицу. Я бегло исследовал дочек: Агнес, пышная и довольно симпатичная, – подойдет. Мэри, пышная и без фигуры – отпадает. Гризель, тощая, робкая и еще почти ребенок – нет. А вот Элспет оказалась совсем не похожа на других. Красивая, светловолосая, с голубыми глазами и розовыми щечками, она одна из всех одарила меня открытой улыбкой, улыбкой, которой наделены только истинные тупицы. Я тут же сделал в уме зарубку и переключил все внимание на миссис Моррисон.

Это была нелегкая работа, должен вам признаться, поскольку у нее были замашки тирана, и она смотрела на меня как на любого, кто имел несчастье быть солдатом, англичанином, да еще и человеком моложе пятидесяти лет – то есть как на легкомысленное, безбожное, бесполезное существо. Ее муж, похоже, разделял эти ее убеждения, а дочери не проронили ни слова за целый вечер. Я бы с удовольствием послал всех их к черту (за исключением Элспет), но взамен того вынужден был выказывать обходительность, скромность, даже кротость – когда дело касалось пожилой леди, – и когда мы отправились к ужину – великолепно накрытому – та даже расщедрилась на пару кислых улыбок.

Что ж, подумал я, это уже кое-что, и поднялся еще выше в ее глазах, громко сказав «Аминь» после того, как Моррисон закончил читать молитву перед вкушением пищи. Решив ковать железо, пока горячо, я тут же поинтересовался (а дело было в субботу), во сколько часов состоится воскресное богослужение. После этого Моррисон зашел так далеко, что даже сказал мне пару любезных слов, но все равно я почувствовал облегчение, удалившись в свою комнату, хоть ту можно было сравнить скорее со склепом, чем с жилым помещением.