Текст книги "Флэшмен"

Автор книги: Джордж Фрейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Я был слишком поглощен старанием угодить этому старому идиоту, чтобы слушать, о чем он говорит, иначе мне наверняка пришла бы в голову мысль: не являются радующие его обстоятельства далеко не столь благоприятными для меня? Дядя всегда гордился, что его род знатнее нашего, представителей коего он не без известных оснований считал деревенщинами, и никогда не высказывал особых симпатий лично ко мне. Помочь племяннику получить эполеты было делом иным, тут его обязывало кровное родство, но делал он это без энтузиазма. Но мне все равно приходилось стелиться лисой перед ним, изображая признательность.

Это не пошло даром, так как мундир Одиннадцатого я получил с удивительной быстротой. Я отнес это на счет дяди, не имея понятия, что за последние несколько месяцев из полка шел устойчивый отток офицеров: кого перевели, кого продали, кого назначили в другое место, – и все по причине того самого лорда Кардигана, о котором говорил дядя. Будь я постарше, и вращайся в правильных кругах, то наверняка услышал бы о нем, на те несколько недель пока я дожидался патента, отец услал меня в Лестершир, а те несколько дней, которые я пробыл в столице, я был предоставлен сам себе или бывал в гостях у сумевших меня перехватить родственников. Сестры моей матери, хотя и всей душой не любили меня, считали своим долгом приглядеть за несчастным осиротевшим мальчиком. Так они говорили. На самом деле их беспокоило, что, будучи предоставлен сам себе, я мог попасть в плохую компанию, и они были правы.

Как бы то ни было, вскоре мне предстояло многое узнать о лорде Кардигане.

В последние дни перед отправкой, я, хотя и был занят приобретением мундиров вкупе с жутким количеством различных мелких принадлежностей, которые офицеру полагалась иметь в те годы – не то, что сейчас, – покупкой пары лошадей и упорядочением вопросов моего содержания, находил все-таки время для мыслей о мисс Джуди. Тот случай, как я обнаружил, только разжег мой аппетит к ней. Я пытался удовлетворить его с одной селянкой в Лестершире и с молодой шлюшкой в Ковент-Гардене, но первая воняла, а вторая успела обчистить мои карманы, и ни одна из них не могла послужить достойной заменой. Я хотел Джуди так же сильно, как злился на нее, но с момента нашей ссоры она избегала меня, и при встречах в доме делала вид, что не замечает Гарри Флэшмена.

Наконец, это мне надоело, и вечером накануне отъезда я снова пришел в ее комнату, убедившись, что сатрапа нет дома. Она читала, и выглядела чертовски обольстительно в своем светло-зеленом пеньюаре. Я был слегка навеселе, и при виде ее белоснежных плеч и алых губ по спине у меня пробежала знакомая искра возбуждения.

– Что вам угодно? – ледяным тоном спросила она. Я ожидал подобного приема и заготовил речь.

– Я пришел извиниться, – ответил я с видом побитой собаки. – Завтра я уезжаю, и прежде чем это случится, мне хотелось бы попросить у вас прощения за сказанные мной слова. Я сожалею, Джуди, искренне сожалею. Я вел себя как хам… как подлец… и … готов сделать все, чтобы загладить свою вину. Это все.

Она отложила книгу и развернулась на стуле лицом ко мне. Взгляд ее по-прежнему был холоден, и она не проронила ни слова. Я помялся, как застенчивый школяр, – мне хорошо было видно мое отражение в зеркале, висящем у нее за спиной, позволявшем наблюдать за ходом спектакля, – и снова выразил свое сожаление.

– Ну ладно, – сказала она, наконец, – Вы сожалеете. И есть о чем.

Я хранил молчание, отведя глаза в сторону.

– Хорошо, – сказала она после паузы. – Доброй ночи.

– Пожалуйста, Джуди, – отчаянно взмолился я. – Вы так жестоки. Если я вел себя как мужлан…

– Именно так и было.

– … Это потому что я был вне себя от боли и ярости, и не понимал, почему… почему вы не позволяете мне… – оставив мысль недосказанной, я принялся разглагольствовать о том, что никогда прежде не встречал такой женщины, и что влюблен в нее, и пришел молить о прощении, поскольку не могу смириться с мыслью о том, что она ненавидит меня, и городить прочую чепуху в том же ключе. Достаточно примитивно, скажете вы? Но я ведь еще только учился. Все же зеркало говорило мне, что все идет хорошо. Закончив, я выпрямился, принял торжественный вид и заявил:

– Вот почему я хотел снова увидеть вас… и сказать вам. И попросить у вас прощения.

Коротко поклонившись, я направился к двери, прикидывая, как я остановлюсь и повернусь к ней, если она сама меня не остановит. Но она приняла все за чистую монету.

– Гарри, – сказала она, едва я коснулся ручки.

Я повернулся. На губах ее играла легкая улыбка, взгляд был печален. Потом она встряхнула головой, и улыбнулась по настоящему.

– Хорошо, Гарри, если тебе нужно мое прощение за случившееся, я даю тебе его. Мы не станем говорить…

– Джуди! – я одним скачком оказался рядом с ней, сияя, как спасенный грешник. – О, Джуди! Спасибо! – И решительным движением протянул ей руку.

Она встала и взяла мою руку, продолжая улыбаться, но в ее глазах не было и намека на прежнее необузданное желание. Джуди выглядела величественной и снисходительной, как строгая тетя, разговаривающая с легкомысленным племянником. Племянником, склонным к инцесту, как ей прекрасно было известно.

– Джуди, – обратился я к ней, не выпуская ее ладонь. – Мы расстаемся друзьями?

– Если хочешь, – сказала она, пытаясь высвободить руку. – До свидания, Гарри, и удачи.

Я шагнул вперед и поцеловал ей руку. Она, казалось, не возражала. Сдуру я решил, что дело в шляпе.

– Джуди! – начал я опять. – Вы прекрасны. Я люблю вас, Джуди. Если бы вы только знали, что вы олицетворяете в себе все, что я ценю в женщинах. О, Джуди, в вас все прекрасно: и зад, и животик, и бюст. Я люблю вас.

И я притянул ее к себе. Она вырвалась и отпрянула от меня.

– Нет! – в голосе ее звенела сталь.

– Какого черта! Почему нет? – вскричал я.

– Убирайся! – заявила она, побледнев и буравя меня глазами, как парой кинжалов. – Спокойной ночи!

– К черту спокойную ночь, – ответил я. – Я полагал, мы расстаемся друзьями? Что это все не очень по-дружески, разве нет?

Джуди не отрывала от меня глаз. Ее грудь, как написали бы авторы дамских романов, «вздымалась», но если бы им довелось увидеть, как она вздымалась в неглиже Джуди, им пришлось бы задуматься, подыскивая новый способ, чтобы описать волнение женщины.

– Я была столь глупа, что на минуту поверила тебе, – говорит она. – Убирайся прочь из моей комнаты тотчас же!

– Все в свое время, – отвечаю я, и молниеносным движением обхватываю ее за талию.

Она стала отбиваться, но я не сдавался, и мы вместе повалились на кровать. Я ощущал ее близость, и это сводило меня с ума. Перехватив ее кисть, когда она, как дикая тигрица, еще раз попыталась ударить меня, я попытался поцеловать ее, но она из всех сил укусила меня за губу.

Я закричал и отпрянул, держась за рот, а она, тяжело дыша от ярости, схватила китайскую тарелку и запустила ею в меня. Тарелка пролетела мимо, но в результате я совершенно вышел из себя.

– Ах ты дрянь! – взревел я, и со всей силы ударил ее по лицу. Она пошатнулась, и я ударил еще раз. Джуди упала, перекатилась через кровать и рухнула на пол с другой ее стороны. Я завертел головой, ища трость или хлыст, поскольку был в бешенстве и готов был разорвать ее на части. Но под рукой ничего не оказалось, и в тот момент, когда я обогнул кровать, в голове у меня мелькнула мысль, что в доме полно слуг, и сведение окончательных счетов с мисс Джуди лучше отложить на более удобное время.

Я стоял над ней, метая громы и молнии. Она поднялась, цепляясь за кресло и держась за лицо. Ей изрядно досталось.

– Ты трус, – только и повторяла она. – Ты трус!

– Разве это трусость – преподать урок нахальной шлюхе? – говорю я. – Может еще добавить?

Она плакала, – без рыданий, только слезы текли по щекам. Она с трудом дошла до стула у зеркала, села и посмотрела на свое отражение. Я продолжал изрыгать проклятия, обзывая ее всеми именами, какие только мог приплести, но Джуди, не обращая на меня внимания, принялась, орудуя заячьей лапкой, припудривать страшный кровоподтек на лице. Она не проронила ни слова.

– Ну и ладно, будь ты проклята! – отрезал я и захлопнул за собой дверь комнаты. Меня трясло от ярости и боли в губе, которая сильно кровоточила, напоминая, что она сторицей отплатила мне за удар. Но и ей кое-что перепало в свой черед, если уж на то пошло: не скоро ей удастся забыть Гарри Флэшмена.

Одиннадцатый легкий драгунский к этому времени только-только вернулся из Индии, где нес службу со времен, когда меня еще на свете не было. Это был боевой полк, и являлся, – я говорю это не из чувства полковой гордости, которой я никогда не имел, а только ради констатации факта – может быть самой лучшей конной частью Англии, если не всего мира. И все же офицеры растекались из него, словно вода сквозь пальцы. Причиной был Джеймс Браднелл, граф Кардиган.

Вы, разумеется, наслышаны о нем. Скандалы в полку, атака Легкой бригады, тщеславие, тупость и чудачества этого человека вошли в историю. Как большая часть вошедших в историю фактов, они основываются на истине. Но я знал его, наверное, как никто другой из офицеров, и нашел его веселым, пугающим, мстительным, очаровательным и невероятно опасным человеком. Нет сомнений, что он был дураком от бога, но не стоит винить его в поражении при Балаклаве – в нем повинны Раглан и Эйри. А еще он был заносчив, как никто другой, и безгранично уверен в своей непогрешимости, даже когда его пустоголовость стала очевидной для всех. Такой у него был пунктик, ключ к его характеру: ни при каких обстоятельствах он не может оказаться неправ.

Говорят, что Кардиган был хотя бы отважен. Ерунда. Он был просто глуп, так глуп, что не способен был бояться. Страх – это эмоция, а все его эмоции умещались между животом и коленями, не достигая рассудка, и ему этого вполне хватало.

При этом всем его ни в коем случае нельзя назвать плохим солдатом. Кое-что из того, что считается недостатком для обычного человека, для военного является достоинством: например, тупость, самоуверенность, узколобость. Все три эти черты пышно расцветали в Кардигане, дополняясь мелочностью и аккуратностью. Он был перфекционистом, и кавалерийский устав заменял ему Библию. Все, что заключалось под обложкой этой книжицы, он исполнял или стремился исполнить с невероятным старанием, и помоги Господь тому, кто осмелится встать у него на пути к этой цели. Из него вышел бы первоклассный строевой сержант – только человек, способный проникнуть в такие неизведанные глубины глупости, мог повести шесть полков в долину Балаклавы.

То, что я уделил здесь определенное место этому человеку, происходит по причине того, что ему довелось сыграть немалую роль в карьере Гарри Флэшмена, и впредь главной моей целью будет показать, как Флэшмен из книги «Школьные годы Тома Брауна» превратился в прославленного Флэшмена, которому отведены четыре дюйма в справочнике «Кто есть кто?», и с годами становился значительно большей сволочью, чем в начале. Должен сказать, что он стал мне хорошим другом, хотя никогда не понимал меня, что, конечно, неудивительно. Я предпринимал все меры, чтобы этого не случилось.

К моменту встречи с ним в Кентербери я немало времени посвятил размышлениям над тем, как мне вести себя в армии. Укоренившееся во мне стремление к приятным и не всегда безобидным развлечениям мои современники, – вознося хвалу Господу по воскресеньям и строя козни своим братьям по Христу в остальные дни недели, – благочестиво называли не иначе как греховным. Но я всегда знал, как вести себя с начальством и сиять в его глазах, – эту мою черту еще Хьюз подметил, черт его побери. Так что и здесь я оказался на высоте, и хоть к тому времени я и немного знал о Кардигане, сумел сообразить, что внешний лоск он ценит превыше всего, поэтому сразу по прибытии в Кентербери принял соответствующие меры.

В штаб полка я прикатил в открытой коляске, сияя новеньким мундиром. За мной следовали мои лошади и повозка с имуществом. К несчастью, Кардиган не увидел моего въезда, но, по всей видимости, ему все передали, так что когда я предстал перед ним в его канцелярии, он пребывал в прекрасном расположении духа.

– Ну-ну, – произнес он, пожав мне руку. – Вот и мистер Фвэшмен. ‘ад видеть, сэр. Доб’о пожаловать в полк. Неду’ная вып’авка, а, Джонс? – обратился он к стоящему рядом офицеру. – Истинное удовольствие лицезреть сп’авного офицера. Какой у вас рост, мистер Фвэшмен?

– Шесть футов, сэр, – ответил я, что было достаточно точно.

– Ну-ну. И сколько вы весите, сэр?

Точно я не знал, но высказал предположение, что где-то двенадцать с половиной стоунов.

– Тяжеловат для легкого д’агуна, – заявил он, качая головой. – Но это не так ст’ашно. У вас отличная фигура, мистер Фвэшмен, да и вып’авка прекрасная. Несите службу хорошо, и мы отлично с’аботаемся. В каких краях вы охотились?

– В Лестершире, милорд.

– Лучше и быть не может, – воскликнул он. – А, Джонс? Очень хорошо, мистер Фвэшмен, буду ‘ад снова видеть вас. Ну-ну.

Могу сказать, что за всю мою жизнь никто не был так чертовски обходителен со мной, за исключением подхалимов вроде Спидиката, которые не в счет. Лорд произвел на меня прекрасное впечатление, правда, я не догадывался, что видел его в хороший час. В таком настроении Кардиган выглядел и вел себя довольно обворожительно. Выше меня, прямой, как пика, он был очень худым, непропорционально даже своим рукам. Хотя ему едва перевалило за сорок, у него уже была большая лысина, зато густая шевелюра за ушами и роскошные бакенбарды. У него был крючковатый нос, а синие глаза, выпуклые и немигающие, смотрели на окружающий мир с безмятежностью, свойственной знати, гордящейся, что даже самый далекий из их предков, и тот родился аристократом. Это был взгляд, за который любой выскочка готов отдать полжизни, взор избалованного дитя фортуны, беспрекословно уверенного в своей правоте и в том, что этот мир создан исключительно для его удовольствия. Взгляд, который в баранью дугу сворачивает подчиненных и служит поводом для революций. Этот его взгляд я увидел тогда, и он оставался неизменным все время нашего знакомства, даже во время переклички на Кадык-Койских высотах, когда гробовое молчание в ответ на названные имена засвидетельствовало потерю более чем пятисот из его подчиненных. [9]9
  Речь идет об атаке Легкой бригады Кардигана в битве при Балаклаве.


[Закрыть]«Тут нет моей вины», – заявил Кардиган тогда, и он не просто верил, что это так, а твердо знал.

Не успел закончиться день, как мне пришлось увидеть его в ином расположении духа, но по счастью не я стал объектом его гнева, даже, скорее, наоборот.

Дежурный офицер, молоденький капитан по имени Рейнольдс, [10]10
  Капитан Джон Рейнольдс, излюбленная мишень для нападок Кардигана, оказался в центре знаменитого «дела черной бутылки», когда от него потребовали подать в отставку из-за подозрения, что именно он попросил подать на стол бутылку портера во время приема гостей в офицерской столовой.


[Закрыть]с дочерна загорелым из-за службы в Индии лицом, провел меня по лагерю. С профессиональной точки зрения он был хорошим солдатом, только слишком флегматичным. Я держался с ним бесцеремонно, даже дерзко, но он никак на это не отреагировал, ограничившись рассказом о том, что есть что и подыскал мне денщика. Закончился обход в конюшне, где разместили мою кобылу, ее я, кстати, окрестил Джуди, и жеребца.

Грумы постарались на славу, наводя лоск на Джуди, – и в Лондоне нельзя было увидеть лучшей верховой лошади, – и Рейнольдс принялся восхищаться ей, и тут надо было случиться так, что появляется наш милорд, да еще злой, как черт. Натянув поводья прямо перед нами, он трясущейся от злости рукой указал на приближающееся ко двору конюшни подразделение во главе с сержантом.

– Капитан ‘ейнольдс! – рявкнул полковник, с алым от ярости лицом. – Это ваше под’азделение?

Рейнольдс сказал, что да.

– И вы видите их чепраки? – ревел Кардиган. – Вы видите их, сэр? Какого они цвета, хотел бы я знать? Вы не скажете мне, сэр?

– Белые, милорд.

– Белые? Да неужто? Вы что, идиот, сэр? Или вы дальтоник? Они не белые, они желтые – от не’яшливости, неоп’ятности и неб’ежности. Они грязные, скажу я вам.

Рейнольдс молчал, и Кардиган просто взбесился от ярости.

– Без сомнения, это отлично сошло бы для Индии, где вам, скорее всего, пришлось изучать свои обязанности. Но при мне это не пройдет, вы поняли, сэр?

Взгляд полковника пробежался по конюшне и остановился на Джуди.

– Чья эта лошадь?

Я ответил, и он с торжеством посмотрел на Рейнольдса.

– Видите, сэр: офицер только что прибыл в полк, а уже может показать вам и вашим хваленым парням из Индии, как надо исполнять свой долг. Чепрак у мистера Фвэшмена белый, сэр, такой, какой должен быть ваш – мог быть ваш, если бы имели хотя бы понятие о дисциплине и порядке. Но он у вас не такой, скажу я вам, сэр.

– Чепрак мистера Флэшмена новый, сэр, – заметил Рейнольдс, чтобы было совершенно справедливо. – Наши выцвели от времени.

– Конечно, теперь вы будете искать оправдания! – отрезал Кардиган. – Скажу вам, сэр: если бы вы знали свое дело, они были бы вычищены, а если это не помогает – заменены. Но вы, ясное дело, не имеете об этом ни малейшего понятия. Ну-ну. Для Индии ваша не’яшливость, как я полагаю, была те’пима. Но здесь это не пройдет, имейте в виду! Завтра чепраки должны быть чистыми, вы слышали, сэр? Чистыми, или вы за это ответите, капитан ‘ейнольдс!

С этими словами он ускакал прочь, гордо задрав вверх голову, и до меня донеслось его «Ну-ну», когда он заговорил с кем-то за оградой двора конюшни.

Я был совершенно обрадован тем, что меня отметили, точнее, даже похвалили, и имел глупость поделиться этим с Рейнольдсом. Тот смерил меня взглядом, будто в первый раз увидел, и голосом, звучащим немного гортанно, как у валлийца (это приобретается за годы службы в Индии), сказал:

– Ага, должен заметить, дела у вас идут на лад, мистер Флэшмен. Лорд «Ну-ну» не недолюбливает нас, индийских офицеров, зато любит плунжеров, а вы, похоже, чистой воды плунжер.

Я спросил, что он имеет в виду под словом «плунжер».

– О, – ответил он, – плунжер, если хотите знать, – это парень, у которого есть богатый выезд, который оставляет свои карточки в лучших домах, которого мамочки стараются подцепить для своих дочек, который в изрядном подпитии разгуливает по парку, и вообще, это щеголь до мозга костей. Ну да, иногда ему приходится немного побыть солдатом – когда он не слишком занят своими светскими делами. Всего доброго, мистер Флэшмен.

Конечно, сказал я себе, Рейнольдс завидует, и в глубине души испытал немалое удовлетворение. Впрочем, его оценка была в целом верной: полк действительно делился на «индийских» офицеров (еще не покинувших его после возвращения на родину) и «плунжеров», к которым, разумеется, примкнул и я. Они приняли меня как своего, даже самые знатные, а уж я-то умел располагать к себе людей. В то время я еще не был так боек на язык, как стал после, однако уже вскоре они увидели во мне товарища: умелого в обращении с лошадью, бутылкой (хотя поначалу я малость осторожничал) и готового на всякие проказы. Для пущего блага я использовал подхалимаж – не в открытую, разумеется, но от того не менее удачно – есть такой способ подхалимажа, который намного превосходит обычное лизоблюдство, и состоит он в искусстве уметь сочетать ложь с правдой и чувствовать вплоть до дюйма насколько далеко можно зайти. Кроме прочего, у меня были деньги, и я этого не скрывал.

«Индийские» офицеры переживали тяжелые времена. Кардиган ненавидел их. Главными объектами его ненависти были Рейнольдс и Форрест, которым он постоянно давал понять, что им лучше покинуть полк, уступив место истинным джентльменам, как их понимал полковник. Почему он так напустился на тех, кто служил в Индии, я так толком и не понял. Говорили, это из-за того, что они не принадлежали к высшему обществу или не имели хороших связей, и это трудно отрицать. Кардиган был конченый сноб, но мне сдается, что причины его ненависти к «индийцам» крылись глубже. Что ни говори, они были настоящими солдатами и имели боевой опыт, тогда как Кардигану за двадцать лет службы ни разу не доводилось слышать свист пуль. [11]11
  На деле Кардиган служил в Индии, где и принял командование 11-м полком в Канпуре в 1837 г, но он провел там с полком всего несколько недель.


[Закрыть]

Как бы то ни было, он делал все, чтобы их жизнь стала невыносимой, и за полгода с моего поступления в полк я был свидетелем нескольких вынужденных уходов в отставку. Даже нам, плунжерам, приходилось нелегко, поскольку он был настоящим дьяволом во всем, что касалось дисциплины, а плунжеры далеко не все являлись дельными офицерами. Смекнув, куда дует ветер, я с гораздо большим усердием, чем в Рагби, принялся за учебу: совершенствовался в строевой подготовке (что было не слишком трудно), и назубок выучил правила походной жизни. Мне попался отменный денщик – дубиноголовый детина по имени Бассет. Он знал все, что полагается знать солдату, и ничего более, а кроме того, был настоящим гением по части полировки обуви. Я задал ему хорошую трепку при самом нашем знакомстве, и у него, похоже, с тех пор сложилось обо мне хорошее мнение, так что он смотрел на меня, как пес на хозяина. По счастью, моя внешность идеально подходила для парадов и смотров, а это прежде всего и ценил Кардиган. Думаю, только старший сержант полка и один или два строевых сержанта могли сравниться со мной во владении конем, и его светлость несколько раз отмечал меня за выездку.

– Ну-ну! – говаривал он. – Фвэшмен сидит хорошо, скажу я вам. Быть ему адъютантом.

И я соглашался с ним. Флэшмен сидел очень хорошо.

В офицерском обществе для меня все тоже складывалось достаточно неплохо. Народ там собрался легкомысленный, и деньги текли рекой, и даже оставить игру под крупные ставки, от чего Кардиган призывал нас воздерживаться, азартные игры были в большом ходу. Такая расточительность больно била по «индийцам», что забавляло Кардигана, который постоянно поддевал их: раз не можете держаться наравне с джентльменами, отправляйтесь-ка по своим фермам и торговым лавкам, «продавать башмаки, горшки и кастрюли», скажет бывало тот, и от души засмеется, будто веселей этой картины ничего представить нельзя.

Довольно странно, а может и наоборот, но его предубеждение по отношению к офицерам-индийцам не распространялось на рядовых. Это были сплошь крепкие ребята, и отличные солдаты, насколько я мог судить. Кардиган тиранил их, и не проходило недели без трибунала за невыполнение обязанностей, дезертирство или пьянство. Последнее преступление встречалось часто и наказывалось не слишком сурово, зато за первые два полковник карал безжалостно. Порка у коновязи рядом с манежем была частым явлением, и от нас требовали присутствовать при этом. Некоторые из офицеров постарше, особенно «индийцы» изрядно роптали и делали вид, что шокированы, но мне думается, ни за что не пропустили бы такое зрелище. Что до меня, то я всегда испытывал удовольствие от хорошей порки, и мы с Брайантом, моим закадычным приятелем, завели обычай биться об заклад, закричит ли наказуемый до десятого удара или когда он вырубится. На мой взгляд, это самый азартный вид спорта из всех.

Брайант был маленьким дьяволенком, уцепившимся за меня в начале моей карьеры и прососавшимся, как пиявка. Он был конченым подхалимом, не имеющим собственных денег, зато наделенным даром угождать и всегда оказываться под рукой. Парень он был шустрый, и старался изображать из себя приличного человека, хоть и без особого успеха, а кроме того, был в курсе всех слухов, знал все обо всех и был остер на язык. Он блистал на вечеринках, которые мы устраивали для местного общества из Кентербери, проявляя себя во всей красе. Ему удавалось первому разузнавать все сплетни и преподнести их так, что это забавляло Кардигана, впрочем, последнее было не так уж трудно. Я находил его полезным, и потому терпел, отводя ему при случае роль придворного шута (каковая тоже была ему по нраву). Как говаривал Форрест, пни Брайанта под зад, и он склонится перед тобой еще более раболепно.

У него наличествовал недюжинный талант по части досаждения «индийцам», что также располагало к нему Кардигана, – о, мы с ним такие дела творили, скажу я вам, – и за что «индийцы» платили ему ненавистью. Большинство из них ненавидели также и меня, впрочем, как и других плунжеров, но и мы по разным причинам платили им тем же, так что мы были квиты. Только к одному офицеру я испытывал острую неприязнь, как оказалось, недаром, и, полагаю, он ненавидел меня в еще большей степени. Его звали Бернье – высокого роста вояка с крупным носом, черными бакенбардами и близко посаженными глазами. Он был лучшим фехтовальщиком и стрелком в полку, а до моего прибытия – и лучшим наездником. Его это, думаю, задело, но наша настоящая вражда началась с того вечера, когда он завел разговор про неродовитые семьи набобов, и, как мне показалось, поглядывал при этом на меня. Я был в изрядном подпитии, иначе не стал бы раскрывать рот, поскольку вид у него был как у людей, которых американцы называют «джетльмены-убийцы». И вправду, он имел сильное сходство с одним американцем, с которым мне пришлось познакомиться позже – прославленным Джеймсом Хикоком, [12]12
  Джеймс Хикок (1837–1876) – больше известен как Дикий Билл Хикок. Одна из легендарных фигур Дикого Запада, прославился как участник многочисленных дуэлей.


[Закрыть]тоже отличным стрелком. Но будучи во хмелю, я заявил, что лучше уж быть британским набобом и иметь шанс основать свою династию, чем иностранцем-полукровкой. Брайант заржал, как всегда, над моей шуткой, и закричал: «Браво, Флэш! Да здравствует добрая старая Англия!». Все засмеялись, поскольку отчасти справедливо, но по преимуществу обманом я снискал репутацию адепта Джона Буля. Бернье не совсем разобрал мои слова, поскольку я говорил тихо, и меня слышали только сидевшие рядом, но, видимо, кто-то потом передал ему, так что с тех пор он не разговаривал со мной, и только бросал на меня ледяные взгляды. Тема имени была болезненной для него – и это неудивительно, ведь он был французский еврей, если уж говорить всю правду.

Однако лишь несколько месяцев после этого инцидента произошло наше серьезное столкновение с Бернье и началась создаваться моя репутация – репутация, которая сохранилась за мной и по сей день. Я опущу большую часть событий первого года моей службы – например, ссору Кардигана с «Морнинг Пост», [13]13
  Кардиган являлся излюбленной мишенью для газет, особенно для «Морнинг Кроникл» (а не «Морнинг Пост», как пишет Флэшмен). Здесь видимо речь идет о скандале, спровоцированном тем, что Кардиган, в ответ на нападки прессы, вызвал издателя на дуэль. О деталях этого и других эпизодов военной карьеры лорда Кардигана см.: Сесил Вудхэм-Смит «Вот почему».


[Закрыть]вызвавшую большой шум в полку, да и во всем обществе, но в которой я не принимал участия, – и перейду сразу к знаменитой дуэли Бернье-Флэшмен, молва о которой жива до сих пор. Я вспоминаю о ней с гордостью и удовольствием, даже теперь. Всю правду об этом деле знали только два человека, и я – один из них.

Как-то раз, спустя примерно год со дня моего отъезда из Рагби, я отправился прогуляться в Кентербери, в парк, и по пути нанести визит тому или иному мамочкиному дому. Я был при полном параде, и чувствовал немалое удовлетворение собой, когда вдруг заметил офицера, прогуливающегося среди деревьев под ручку с дамой. Это был Бернье, и мне стало любопытно, что за телочку он пасет. Это оказалась совсем не телка: чертовски хорошенькая штучка, жгучая брюнетка со вздернутым носиком и озорной улыбкой. Я смотрел на нее, и в моем мозгу зародилась превосходная идея.

В Кентербери у меня было две-три метрессы, с которыми я встречался время от времени, но ничего особенно важного. У большинства молодых офицеров в городе или Лондоне были постоянные возлюбленные, но я никогда так не поступал. Я пришел к выводу, что это подружка Бернье на данный момент, и чем больше я смотрел на нее, тем больше она меня интересовала. Девушка производила впечатление пушистой киски, знающей толк в постельных утехах, а факт, что она принадлежит Бернье (воображавшего себя неотразимым в женских глазах) делал приманку еще слаще.

Не теряя времени, я произвел необходимые изыскания, выбирая время, пока Бернье был занят на службе, и нанес визит леди. Она обитала в уютном маленьком гнездышке, обставленном со вкусом, но без роскоши: кошелек Бернье уступал в толщине моему, и это было важное преимущество. Этим я и воспользовался. Как оказалось, она была француженкой, так что с ней я мог не церемонничать, как с английской девушкой. Я напрямую заявил, что она нравится мне, и предложил сделаться друзьями, очень близкими друзьями. Намекнул, что у меня есть деньги – как ни крути, она была всего лишь шлюхой, несмотря на свой напускной лоск.

Она поначалу принялась ломаться, разглагольствовать, но стоило мне сделать вид, что я ухожу, как пташка запела по-иному. Помимо денег, думаю, я ей понравился: играя веером, она то и дело бросала поверх него взгляд своих больших, с миндалевидным разрезом глаз в мою сторону, явно кокетничая.

– Значит, у вас сложиться плохой мнений о французских девушках? – спросила она.

– Только не у меня, – опять залебезил я. – О вас, у меня, например, самое прекрасное мнение. Как вас зовут?

– Жозетта, – мило прощебетала она.

– Отлично, Жозетта, давайте выпьем за наше будущее знакомство. За мой счет. – и я уронил на стол свой кошелек. Ее глаза расширились: кошелек выглядел весьма внушительно.

Вы сочтете меня грубым. Так и есть. Но я сэкономил время, а возможно и деньги тоже, – деньги, которые дураки растрачивают на обещания, а не удовольствия. У нее дома нашлось вино, мы выпили и болтали добрых минут пять, прежде чем я стал пытаться раздеть ее. Она подхватила игру, дуя губки и бросая на меня соблазнительные взгляды, но едва избавившись от одежды девчонка тут же обратилась в пламень, и, не стерпев, я взял ее прямо не сходя со стула.

Не могу сказать, почему я нашел ее такой желанной: по причине ли ее связи с Бернье или из-за французских штучек, но я стал частенько навещать ее, и хотя побаивался Бернье, утратил бдительность. И вот вечером, с неделю спустя, когда мы были крепко заняты, на лестнице раздались шаги, дверь распахнулась, за ней стоял он. Несколько секунд Бернье смотрел, как Жозетта с визгом пытается нырнуть под одеяло, а я, путаясь в подоле сорочки, пытаюсь залезть под кровать – вид соперника поверг меня в ужас. Но он ничего не сказал. Дверь хлопнула, я вылез и стал надевать бриджи. В эту секунду мне хотелось одного: оказаться как можно дальше отсюда, и поэтому я одевался с некоторой поспешностью.

Жозетта принялась хохотать, и я спросил, что ее так чертовски развеселило.

– Это так смешить, – не унималась она. – Ты… ты наполовину торчать из под кровати, а Шарль с такой гнев смотреть на твой зад. – И она опять залилась смехом.

Я посоветовал ей придержать язык, она перестала смеяться и попыталась затащить меня обратно в постель, говоря, что Бернье наверняка ушел. Она села и принялась трясти передо мной сиськами. Я разрывался между страхом и желанием, пока она не заперла дверь, после чего я решил доделать дело, раз уж начал, и снова разделся. Впрочем, должен признать, что испытал не самое сильное из удовольствий, хотя Жозетта была в ударе: подозреваю, недавняя ситуация возбудила ее.

Меня терзало сомнение, идти ли мне после этого к ужину, поскольку я был уверен, что Бернье вызовет меня. Но к моему удивлению, когда я собрался с духом и вошел в столовую, он не обратил на меня ни малейшего внимания. Я терялся в догадках, но когда ни на следующий день, ни послезавтра ничего не произошло, я воспрял духом, и даже нанес новый визит Жозетте. Он не заглядывал к ней, и я пришел к выводу, что он решил ничего не предпринимать. Значит, Бернье в итоге оказался слабаком, думал я, и уступил свою любовницу мне – не из страха передо мной, безусловно, а из нежелания мараться о ту дрянь, которая обманула его. На самом деле правда заключалась в том, что он не мог вызвать меня, не раскрывая повода, и выставить себя в неприглядном свете, поэтому, лучше меня знакомый с порядками в полку, избегал возбуждать дело чести из-за женщины. Но сам едва сдерживался.