Текст книги "Война Чарли Уилсона"

Автор книги: Джордж Крайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

Харт был достаточно осторожен для того, чтобы открыто критиковать Уилсона. Но с помощью тонких намеков и подмигиваний он постарался сделать так, чтобы глава пакистанской разведки генерал Ахтар знал, что Уилсон опасен и лучше не иметь с ним никаких дел. Даже спустя десять лет Харт не сомневался, что Ахтар и Зия разделяли его неприязнь и недоверие к конгрессмену.

То, как Харт интерпретировал реакцию пакистанского руководства на Чарли Уилсона, можно назвать самым крупным просчетом в его карьере кадрового разведчика. Тем не менее ему трудно не посочувствовать. По правилам холодной войны руководитель американского оперативного пункта мог действовать эффективно лишь в том случае, если сдавал карты под столом. В противном случае ЦРУ могло с таким же успехом передать свои функции Госдепартаменту.

Согласно этой логике, Харт должен был служить источником всей секретной информации для США о своих пакистанских подопечных. Между тем Уилсон перетаскивал одеяло на себя и не только намекал на робкую позицию ЦРУ и самого Харта, но и утверждал, что может заставить их принять участие в более крупной и смелой игре. Иными словами, он грубо нарушал особые преимущества, которыми оперативник ЦРУ должен был пользоваться в отношениях с такой страной, как Пакистан.

Сначала Харт не понимал этого, но интуитивно чувствовал, что в его тщательно ухоженном садике появилась чуждая сила. Его недостаток заключался в том, что Уилсон имел гораздо более широкое поле зрения, чем он или даже директор ЦРУ и администрация Белого дома, потому что финансирование всех правительственных программ осуществлялось через Конгресс. В отличие от всех остальных Уилсон хорошо умел отделять возможное от невозможного в сложной структуре Комиссии по ассигнованиям.

Конгрессмен был уверен в одном: он без труда сможет выбить больше денег для этой программы ЦРУ. Фактически он подозревал, что может заставить свою комиссию выделить больше средств независимо от того, хотят ли этого в Лэнгли, или нет. Его планы, уже согласованные с пакистанцами, были гораздо более радикальными, чем Харт мог себе представить.

К примеру, даже много лет спустя Харт полностью отрицал возможность привлечения Израиля к афганской войне при посредничестве Уилсона. Он утверждал, что пакистанцы никогда бы не допустили этого. «Я бы разразился истерическим смехом и заперся в ванной, прежде чем предлагать нечто подобное, – сказал он. – Для Зии уль-Хака даже тайные договоренности с американцами были неудобным и опасным делом. Что касается Израиля, об этом не могло быть и речи. Нужно понимать, что пакистанцы полагались на свой имидж высоконравственных мусульман: один религиозный брат помогает другому, и так далее. Немыслимо было даже пытаться привлечь израильтян к этой войне».

Однако Уилсон предложил как раз такую договоренность под самым носом у Харта, и Зия одобрил ее вместе со своим высшим командованием. Семь лет спустя Харт по-прежнему ничего не знал об этом. Он запомнил лишь гротескную фигуру пьяного конгрессмена, попавшего в скандальное дело с наркотиками и шатавшегося по исламскому миру с танцовщицей на буксире. «Просто отъявленный тип, – говорит Харт. – Чарли был мне отвратителен». С его точки зрения, конгрессмен был человеком, невыносимым для каждого настоящего мусульманина.

Он мог бы задаться вопросом, почему этому возмутителю спокойствия, столь неприятному для пакистанцев, разрешили взять его «секретаршу» на Хайберский перевал за неделю до того, как самому Харту было отказано поехать туда. Зия уль-Хак воспользовался своей непререкаемой властью, чтобы Чарли смог показать своей подруге легендарные «врата Афганистана». Для Кэрол Шэннон, по-королевски восседавшей в головной машине кортежа, который двигался вверх по запретной горной дороге, это было воплощением очередной мечты.

Когда кортеж отъехал на несколько миль от Пешавара, ей сказали, что они пересекли границу племенной территории, где не действуют национальные законы. Пакистанский суверенитет защищал их, лишь пока они оставались на этой узкой дороге, но вокруг на сотни миль простирались владения племенных вождей. Они проехали мимо огромных, обнесенных глинобитными стенами сооружений, где жили афганские наркобароны, а потом оказались в Ланди Котале – последнем городке перед перевалом, где племя африди открыто занимается древним и почетным ремеслом – торговлей гашишем и опиумом.

Когда Редьярд Киплинг писал о событиях, происходивших на этой земле, он рассказывал о бесконечных шпионских войнах между британцами и русскими в XIX и начале XX века. Он называл это «Большой Игрой». Ни одна держава не желала уступать другой господство над краеугольным камнем Центральной Азии, но никто не хотел начинать большую войну; они предпочитали вести борьбу через своих агентов влияния.

Советский Союз переписал правила «Большой Игры» 27 декабря 1979 года, когда 40-я армия вошла в Афганистан. В тот весенний день на Хайберском перевале три года спустя Кэрол Шэннон с широко распахнутыми глазами наблюдала, как ее герой сделал собственный ход в «Большой Игре». У бывших бараков хайберских стрелков пакистанский полковник указал на легендарное ущелье, через которое армии завоевателей со времен Александра Великого вступали в Афганистан и уходили обратно. Кэрол слышала артиллерийские залпы и видела клубы дыма там, где советская армия наносила карательные удары по моджахедам. «Это было не в кино, а на самом деле. Можно было на своей шкуре ощутить, как сильна Россия».

Пока Кэрол смотрела на войну с хайберского наблюдательного пункта, Уилсон в сторонке совещался с группой пакистанских генералов, убеждая их воспользоваться израильской технологией для увеличения поражающей силы их танков. Он сказал, что это будет ценным подспорьем в том случае, если советская армия выполнит свою угрозу и перейдет границу или Индия продолжит концентрацию своих войск. Он объяснил, что не просит их любить израильтян или признавать свои тайные сделки с ними. Его предложение будет выгодным и для пакистанцев, и дляафганцев, и его можно будет держать в секрете.

Разговор с Чарли Уилсоном открыл для этих генералов новые соблазнительные перспективы. Впервые могущественный американский чиновник не говорил, чего не следуетделать или нельзясделать, а предлагал нечто конкретное и полезное. Странным образом Уилсон оказался тем самым посланцем Аллаха, на появление которого они втайне надеялись.

У Якуб-Хана, блестящего интеллектуала и стратега, который был генералом у Зии уль-Хака, а потом стал его министром иностранных дел, есть своя теория о том, почему Чарли Уилсон оказал такое сильное влияние на пакистанских военных. «Армии существуют для того, чтобы побеждать на поле боя, – объясняет он. – После поражения они не знают покоя, пока не смогут отомстить». В соответствии с этой логикой уже к началу войны в Афганистане в пакистанской армии сформировалась глубокая психологическая потребность в победе. В каждой из своих трех войн с Индией Пакистан был разгромлен превосходящей по мощи и численности индийской армией. Командиры не сомневались, что пакистанцы, от рядового до генерала, были лучше подготовлены, но силы противников оказались несопоставимы. Кроме того, Индия имела ядерное оружие. Именно поэтому пакистанцы спешили создать собственную атомную бомбу, и поэтому они приняли такое деятельное участие в афганской войне. К тому времени когда Уилсон посетил Хайберский перевал, пакистанские офицеры и спецназовцы начали проникать в Афганистан под видом моджахедов. Пакистанцы вступили в очень опасную игру. Но, как полагает Якуб-Хан, это было мощной терапией для Зии уль-Хака и его военных. Став незаменимым связующим звеном между Западом и моджахедами, пакистанцы могли исподтишка наносить удары Советскому Союзу, могущественному покровителю Индии. Для пакистанской армии афганский конфликт был войной возмездия, но, по словам Якуб-Хана, в то время даже генералы не понимали этого.

Теория Якуб-Хана помогает объяснить, почему Уилсон оказывал такое огромное влияние на пакистанский военный истэблишмент. Генералы были зачарованы его убежденностью в том, что моджахеды смогут одержать победу в этой войне. Еще более соблазнительным был намек Уилсона, что теперь они смогут вести игру по-крупному на своих условиях. Он дал понять, что им больше не нужно руководствоваться осторожными поползновениями ЦРУ. Если они просто будут делать то, чего и так хотят всем сердцем, если они окажут афганцам всемерную поддержку, то смогут рассчитывать на сотни миллионов долларов от Конгресса США для модернизации своей армии. Уилсон заверил их, что может лично гарантировать это.

Ни одно из его утверждений не отражало официальную позицию правительства США. Но большинство пакистанских военных выросло на голливудских фильмах, и техасский великан был для них гораздо более реальным персонажем, чем серые фигуры из ЦРУ и Госдепартамента, которые всегда вели себя чинно и благородно. Пакистанцы были склонны полагать, что дерзновенные политики, похожие на киногероев, представляли реальную власть в Америке.

Единственным источником беспокойства для Зии уль-Хака были слухи о специфическом образе жизни конгрессмена и его хорошенькой попутчицы, которую он неубедительно называл своей секретаршей. Диктатор нуждался в авторитетном мнении для дальнейшего сотрудничества с Уилсоном, поэтому он позвонил человеку, на которого мог положиться.

Между Пакистаном и Ривер-Оукс существует тринадцатичасовая разница во времени, поэтому учтивый пакистанец предпочел подождать, пока не проснется его добрая знакомая, почетный консул Джоанна Херринг «Почему конгрессмен привез с собой в Пакистан эту танцовщицу?» – поинтересовался он. Но суть вопроса заключалась в том, чтобы кто-нибудь подтвердил, что он не имеет дело с безумцем.

«Не знаю, – ответила она. – Я не знакома с ней, но ты можешь положиться на Чарли».

Этого было достаточно для Зии уль-Хака. Джоанна спасла положение. Вскоре после этого личный секретарь президента позвонил Уилсону и пригласил его на обед в Доме правительства в Равалпинди. По просьбе президента конгрессмен должен был приехать один, в 19.30. Это была мужская вечеринка в честь мистера Уилсона. Обед ожидался в 20.00, но Зия хотел обменяться впечатлениями с Чарли до прибытия остальных гостей.

Разговор в кабинете президента, состоявшийся в тот вечер, затрагивал ряд политических и военных вопросов. Говард Харт был бы изумлен, если бы узнал, что военный диктатор может обсуждать подобные вопросы с американским правительственным чиновником. Появился новый Чарли Уилсон: трезвомыслящий, внушительный, со смелой стратегией, которая привлекла внимание Зии уль-Хака и пробудила в нем новый энтузиазм.

Для начала конгрессмен показал Зие чертежи «Лошадки Чарли» и описал предложение израильтян относительно танка Т-55. Выяснив ответные предложения, он перешел к сути дела. Оба хотели одного и того же – расширения афганской войны – и у Чарли имелся готовый план действий. Точно так же, как в беседах с Цви Рафиахом и Мохаммедом Абу Газаля, Уилсон принялся объяснять Зие механизм принятие решений в правительстве США.

Проблема пакистанского президента заключалась в том, что он не мог допустить радикальной эскалации военных действий без гарантированной и существенной помощи США – как для модернизации своей и армии, так и для того, чтобы показать Советам, что Америка готова защитить Пакистан. По словам Уилсона, это можно было сделать, но не через Госдепартамент и ЦРУ. Вентилем, открывающим кран зарубежной помощи с нескончаемым потоком денежных средств, был один человек, чье имя ничего не говорило Зие уль-Хаку.

«Его зовут Док Лонг, – сказал Уилсон. – Забудьте об известных сенаторах и даже о госсекретаре; вот человек, которого нужно склонить на вашу сторону. Это очень странный и чудаковатый тип, но он председатель подкомиссии по ассигнованиям, которая распределяет зарубежную помощь. Он настолько влиятелен, что может саботировать любую программу, если она ему не понравится, но может оказаться настоящим благодетелем».

По словам Уилсона, он собирался взять Дока Лонга в Исламабад во время следующих парламентских каникул. «Он враждебно относится к военным диктаторам, но это непредсказуемый человек, и его можно убедить, если правильно описать ситуацию». Он объяснил, что Джоанна Херринг уже согласилась приехать и помочь делу, но ему не удастся ничего сделать, если Зия не будет готов расстелить самый красивый ковер для встречи высоких гостей.

На следующий день Уилсон пропустил запланированный вылет из Исламабада, но Зия уль-Хак предоставил конгрессмену и его спутнице президентский самолет до Карачи, откуда они могли вылететь домой рейсом Pan American. Он завел обычай, который соблюдал для всех последующих «гостей Чарли»: подарил Кэрол ювелирную шкатулку из зеленого оникса со своди визитной карточкой внутри.

По пути домой Чарли Уилсон напился в стельку. Для Кэрол Шэннон это было как расставание Золушки с прекрасным принцем за минуту до полуночи. На следующий день ей предстояло вернуться в Форт-Уорт и вернуться к нелегкой жизни экзотической танцовщицы в городе, не слишком благосклонном к мастерицам этого искусства. Что касается прекрасного принца, его ожидал еще более жесткий переход из одного мира в другой. В Иерусалиме, Каире и Исламабаде конгрессмена могли встречать как героя, но когда Уилсон приземлился в столице, его ожидал не духовой оркестр, а федеральная комиссия, готовая положить конец его карьере.

ГЛАВА 11.
ВОЗРОЖДЕНИЕ ГАСТА АВРАКОТОСА

Гаст Авракотос нырнул в афганскую программу, как утка в воду. Ничто не вызывало у него такого рвения, как борьба с коммунизмом. Он начал помогать своему старому другу Джону Макгаффину в оперативной группе по Афганистану в том же месяце 1982 года, когда Чарли Уилсон впервые познакомился с моджахедами в Пешаваре. Точно так же, как и Уилсон, Авракотос ощутил невольное волнение при встрече с афганцами. Они были убийцами, и он понимал этих людей. Они жаждали мести. Он жаждал возмездия. Ему нравилась их еда: греки любят баранину. Ему нравились даже пакистанские военные, служившие посредниками между ЦРУ и моджахедами.

Авракотосу не понадобилось много времени, чтобы полностью включиться в операцию, истощавшую ресурсы Советского Союза, и вскоре он стал незаменимым сотрудником в штате Макгаффина. В середине 1983 года, когда Авракотос узнал, что его друга собираются перевести на другую работу, он глубоко задумался. Этот человек, который всегда успешно делал вид, что ему на все наплевать, вдруг осознал, что отчаянно хочет занять должность Макгаффина.

Однако в то время Авракотос находился в сложном положении и в глубине души был вынужден признать, что это по меньшей мере отчасти объясняется его нежеланием идти на компромиссы. Ничто не заставляло его дважды советовать могущественному главе регионального отдела трахнуть себя в задницу. Это не могло принести никакой выгоды в отличие от более дипломатичного обращения с коллегами. Но у Гаста не лежало сердце к аппаратным играм, и он почему-то был убежден, что ему не следует принимать в них участие.

Его завербовали как уличного бойца для Америки, и он гордился возможностью поставить свой блестящий ум и отточенные навыки на службу стране, которую отец учил его чтить превыше всего остального. Своей работой в ЦРУ он давал Америке то, в чем она нуждалась. Однажды ночью, размышляя о жизни, Авракотос нашел историческую аналогию для объяснения своей роли в большой игре последних лет. «Вам приходилось слышать о янычарах? – спрашивает он. – Когда турки покорили греков и правили в большей части известного мира, они создали элитную гвардию янычаров. Большинство из них были по рождению христианами, взятыми из лучших семей и превращенными в фанатичных мусульман. Это был корпус СС на службе у турецкого султана. Это было его ЦРУ. Каждый тоталитарный режим, каждое правительство, каждая демократия имеет свой эквивалент янычаров – людей, используемых для таких дел, к которым никто больше не хочет прикасаться».

Конечно, ни один выпускник Йейля не стал бы прибегать к такой мрачной аналогии, чтобы объяснить причину своего поступления в ЦРУ, но она была типична для Авракотоса. В соответствии с его мировоззрением, не было ничего более важного и почетного, чем служба в элитной гвардии, стоявшей на защите американской демократии.

Еще до стычки с Грейвером Авракотос начал сомневаться, не сбилось ли ЦРУ с верного пути и осталось ли в нем место для современных янычаров. Но когда он впервые отправился на границу Пакистана и увидел афганцев, которые навьючивали мулов и верблюдов оружием, полученным от Агентства, все вернулось на свои места. Это было то самое ЦРУ, куда он вступил в далеком 1962 году. Афганская операция еще имела скромные размеры, но Авракотос сознавал, на что способны моджахеды, и горел желанием возглавить программу.

ЦРУ – удивительно большая организация. Хотя количество ее сотрудников засекречено, по свидетельству некоторых осведомленных источников там работают более 20 000 человек. Но когда приходит время занять важный оперативный пост, такой как у Макгаффина, ЦРУ внезапно становится очень маленьким и тесным местом. Единственные реальные претенденты происходят из Секретной Службы – узкого круга избранных, специально подготовленных оперативников широкого профиля, куда Авракотос был допущен в 1962 году, несмотря на сомнительное происхождение. Эти мужчины (среди них есть лишь несколько женщин) организовали правительственные переговоры в Иране и Гватемале при президенте Эйзенхауэре, пытались убить Лумумбу и Кастро при Кеннеди, вели тайную войну в Лаосе при Джонсоне, помогали свергнуть президента Альенде в Чили при Никсоне и создали армию «контрас» при Рональде Рейгане. Даже прославившийся своим миролюбием Джимми Картер обратился к ним, когда решил что-то сделать с вторжением Советского Союза в Афганистан.

Количество этих элитных офицеров в любое время составляет не более 2500 человек, но даже эта цифра создает ложное впечатление. «Некоторые сгорели на работе, у других жена болеет раком, третьи превратились в живых мертвецов, – говорит один ветеран ЦРУ. – Может быть, пять процентов – это суперпрофессионалы, другие двадцать процентов очень хороши, а еще пять процентов следует пристрелить на месте. Когда дело доходит до выбора сотрудника на важный руководящий пост, остается лишь две-три реальных кандидатуры».

С формальной точки зрения, Гаст Авракотос имел шансы на победу. Теперь он накопил больше опыта по афганской программе, чем любой сотрудник штаб-квартиры. Но этот грубый и бескомпромиссный человек не мог стать претендентом, и не только потому, что завел много врагов. Он просто не был презентабельным, как Чак Хоган, Говард Харт или Джон Макгаффин. А ЦРУ имело все основания вести себя с крайней осторожностью, когда речь шла о заполнении самых заметных должностей.

В интересах национальной безопасности ЦРУ наделено ответственностью, требующей регулярного нарушения законов тех стран, где действуют его сотрудники. В любом демократическом государстве существует естественное подозрение к любым подобным организациям; это одна из причин, в силу которых американская разведслужба держится скрытно и старается вести себя так, словно ее вообще не существует. Ни одно правительство не любит признавать, чем занимаются его шпионы, особенно когда они занимаются грязными делами. Поэтому существует понятное желание назначать на более или менее заметные должности людей, которые производят приятное и внушительное впечатление в обществе.

Сама мысль о том, что Гаст Авракотос, некогда торговавший пивом в Эликиппе, может беседовать с саудовским принцем или даже с директором британской разведки MI6, выглядела пугающе. Еще более пугающей была перспектива, где этот разнузданный тип будет представлять Агентство на встречах с представителями других ветвей власти США – особенно теперь, когда ЦРУ снова подвергалось ожесточенным нападкам в Конгрессе из-за своей тайной войны в Никарагуа.

Человеком, выбранным на должность Джона Макгаффина вместо Авракотоса, был Алан Файерс, политкорректный начальник оперативного пункта ЦРУ в Саудовской Аравии, который несколько лет спустя попал в центр скандала, когда независимый совет обвинил его в причастности к операции «Иран-контрас». Он приобрел недобрую славу в ЦРУ как первый Иуда, который донес на другого сотрудника ради спасения собственный шкуры.

Но в начале 1980-х годов он привлек благосклонное внимание директора ЦРУ Уильяма Кейси как один из ведущих тайных операторов Агентства. Файерс также был известен как откровенный антикоммунист, бывший морской пехотинец и футбольный игрок, тренировавшийся под руководством Вуди Хейеса в университете штата Огайо. Кейси искал смелых офицеров, готовых рисковать, и Кейси не только прошел тест на энтузиазм, но и прекрасно адаптировался к корпоративной культуре Агентства. Он имел вид человека, только что одевшегося с головы до ног у «Брукс Бразерс», и умел дипломатично вести себя в любой обстановке. В общем и целом, он казался отличным кандидатом на такую должность.

Поскольку работа Файерса в Саудовской Аравии должна была завершиться лишь через несколько месяцев, нужно было найти человека, временно исполняющего обязанности на его посту. Естественно, никто из карьерных сотрудников агентства не хотел играть роль «хромой утки». Все знали, что высшее руководство не разрешит временному начальнику даже установить контакты с иностранными державами из опасения, что это может скомпрометировать усилия настоящего, который вскоре займет его место.

Либо из уважения к Авракотосу, либо в знак недоверия к своему бюрократическому конкуренту Джон Макгаффин убедил Гаста занять временную должность. «Кто знает? – сказал он. – Ты так хорош, что, может быть, тебе позволят сохранить это место». Памятуя об этом, Авракотос начал строить планы по выдавливанию Файерса на обочину. Он хорошо знал неписаное правило Оперативного управления: если ты служишь исполняющим обязанности на высоком посту больше трех месяцев, то можешь считать его своим.

Рабочая должность Авракотоса называлась «исполняющий обязанности руководителя южно-азиатского оперативного отдела». Это была большая работа, включавшая помимо Афганистана мониторинг событий в Индии, Пакистане, Иране и на Шри-Ланке. Хотя Авракотос был не более чем местоблюстителем, он взялся за дело без каких-либо задних мыслей о своей роли «хромой утки». Он рассудил, что сколько бы времени ему ни было отпущено, он постарается сделать все возможное для моджахедов.

Никто не требует героизма от временного начальника. Макгаффин сказал Авракотосу, что политика Агентства заключается не в победе над противником, а в нанесении ему максимального урона. «Это не было пораженчеством, – говорит Авракотос. – В истощении вражеских сил были свои положительные стороны, но я не играю в такие игры. Для меня есть белое или черное, победа или поражение. Я не соглашаюсь на ничью».

Говард Харт в Исламабаде отнесся к назначению Авракотоса почти с такой же неприязнью, как к попыткам Чарли Уилсона принять участие в афганской войне. «Я знал Гаста много лет и никогда не любил его. Он просто жуткий человек… Если бы я проработал подольше, то обратился бы к Чаку Когану и сказал: “Либо он, либо я”».

Говорить с Хартом об Авракотосе – все равно что слушать, как бывший воспитанник Иейля оплакивает вступление женщин под сень священных пенатов. Однако он признает за Авракотосом одно неоспоримое преимущество: никто не мог заключить более выгодную сделку на черном рынке или договориться с продажным коммунистическим чиновником. Со дня своего вступления в должность, не запрашивая ни одного лишнего цента от Конгресса, Авракотос принялся наращивать покупательную способность военного бюджета Агентства. Для этого ему пришлось лишь провести небольшое маркетинговое исследование.

Впрочем, «маркетинговое исследование» звучит эвфемизмом по сравнению с настоящей манерой Авракотоса, когда речь идет о покупках. Спустя годы, когда он присоединился к Чарли Уилсону во время поездки в Багдад для сбора информации по поручению Конгресса, то провел целый вечер на главном базаре, торгуясь из-за молельного коврика. Уилсон, чей личный стиль подразумевает щедрые чаевые и широкие жесты, всегда приходил в ужас из-за того, с каким жаром его друг обсуждал цену разных безделушек. В тот вечер в столице Саддама Хусейна Авракотос подождал, когда базар опустеет, а потом угрожающе обратился к торговцу: «Это справедливое предложение. Либо ты примешь его, либо завтра у тебя не будет ни одной продажи».

Торговец наконец уступил, и Авракотос с нескрываемым удовольствием объяснил расстроенному конгрессмену, что мусульмане суеверны и считают крайне важным начать и закончить торговый день с удачной продажи.

«Если вы знаете, когда сделать нужный ход, то можете внушить им, что упрямство принесет неудачу не только для их бизнеса, но и для семьи».

В 1983 году, когда Авракотос стал работать с Макгаффином, он провел проверки в семи оперативных пунктах ЦРУ за рубежом, не скрывая, что ищет пути воздействия на специалистов по снабжению. С его точки зрения, отдел логистики и снабжения тайных операций Агентства, штат которого состоял из 450 человек, всегда находил наименее рискованные, а следовательно, наиболее затратные способы закупки вооружений на черном рынке. Умение заключить сделку с торговцами смертью было настоящим искусством и не включало готовность платить любую цену, назначаемую ими за оружие и боеприпасы.

Когда Авракотос вступил в игру, оперативники из отдела снабжения покупали почти любые винтовки системы Ли-Энфилда и боеприпасы к ним, какие могли найти на черном рынке. Агентство уже переправило афганцам более 100 000 этих устаревших винтовок времен Первой мировой войны. Для такого количества оружия нужно целое море патронов, и закупщики из ЦРУ не могли удовлетворить потребности моджахедов.

Самая большая проблема заключалась в цене. Как только торговцы оружием разнюхали аппетиты Агентства, то сразу же взвинтили цену на старые винтовки. К огромному негодованию Авракотоса, снабженцы платили, не торгуясь. Он просмотрел учетные книги и обнаружил, что во время первых закупок каждый патрон обходился в три цента. «Потом цена возросла до шести центов, а когда они обнаружили, что мы возвращаемся к ним каждые три месяца, поднялась до двенадцати центов. Когда она взлетела до восемнадцати центов, я подумал: “Нас обдирают как липку”».

Через своих старых знакомых в военных кругах Греции Авракотос узнал о сорока миллионах патронов, хранившихся в «грибных пещерах» в Югославии, что составляло почти половину от военного бюджета Говарда Харта для моджахедов в том году. Ситуация была как нельзя более удачной. Югославские военные нуждались в деньгах и не любили русских, а фермеры хотели получить свои пещеры обратно, чтобы выращивать грибы. Агентству оставалось лишь обеспечить фальшивые сертификаты конечного пользователя, чтобы сделать вид, будто оружие продано не американцам, а кому-то другому. Вместо восемнадцати центов за патрон Гаст мог купить всю партию по семь центов за патрон.

«В отделе логистики эта сделка не вызвала удовольствия, потому что выставляла местных сотрудников в неприглядном виде, – вспоминает Авракотос. – Но я не стал смешивать их с грязью, потому что они бы нашли способ насолить мне. Я немного уступил им и сказал: “О'кей, мы можем получить патроны по семь центов, теперь посмотрим, что вы можете сделать”».

Авракотос обратился к своим знакомым из оперативных пунктов по всему миру с просьбой поработать со своими военными каналами и выяснить, можно ли достать что-нибудь полезное. «Вообще-то разведчики обычно этим не занимаются, но я решил, что, раз уж у нас есть контакты, почему бы не использовать их? Заодно и выясним, кто лучше».

Именно в это время он возглавил общее руководство рискованной операцией, в центре которой находился польский генерал, готовый продавать американцам советские ракеты SA-7 класса «земля—воздух». Это означало, что тщательно охраняемые системы вооружений предполагалось вывезти из страны под носом у Советской армии, которая тогда в некоторой степени оккупировала Польшу. «Я поседел во время этой операции из-за риска, на который нам пришлось пойти», – вспоминает Авракотос.

Если бы повстанцы получили SA-7, они могли бы добиться перелома в войне, так как эти ракеты позволили бы им сбивать смертоносные боевые вертолеты Ми-24. Однако в Лэнгли опасались, что генерал лишь исполняет план, разработанный в КГБ. В том году Рональд Рейган назвал СССР «империей зла». Холодная война находилась в самом разгаре, и предполагалось, что высокопоставленные военные из Польши, Чехии или Восточной Германии либо являются убежденными коммунистами, либо находятся под их контролем. Кроме того, генерал выдвигал странные требования.

Генерал собирался убрать ракеты из контейнеров, где они хранились, положить туда камни и вывезти оружие от страны под фальшивой маркировкой. Взамен он хотел получить деньги и кое-что еще. По словам его связника из ЦРУ, он выражал желание, чтобы Агентство позаботилось об установке надгробного памятника в честь его деда в Квебеке.

Генерал объяснил, что старик отправился в Канаду в 1930-х годах после того, как не смог найти работу в Польше. Он посылал домой деньги для семьи, а когда вернулся обратно, то вдохновил своего внука, будущего генерала, рассказами о чудесной стране Канаде и внушил ему ненависть к тому, что коммунисты сделали с Польшей.

Многим это могло напомнить истории времен холодной войны, публиковавшиеся в «Ридерс Дайджест», настолько слащавые, что это наводило на подозрения. Но для Авракотоса именно так обстояли дела в реальном мире. Его собственный отец приехал в Америку в поисках работы и посылал деньги семье в Грецию, точно так же, как дед генерала. История выглядела правдоподобно, особенно после того, как канадская разведка по просьбе Гаста подтвердила, что такой человек действительно жил в Квебеке.

Были и другие обстоятельства, заставившие Авракотоса поверить генералу. Он хорошо помнил митинги беженцев из Европы, в которых он принимал участие мальчишкой, и пьяные посиделки в «политических клубах» Эликиппы, где поляки клялись освободить свою родину. У Авракотоса не вызвало сомнений, что где-то в Варшаве есть генерал, который хочет дать пинка под зад Советской армии и почтить память своего деда.

Верный своей привычке сводить простые человеческие истины к сексуальным аналогиям, Авракотос объясняет: «Нужно выяснить, на что у парня встает, а потом дать это ему». Деньги часто не были решающим фактором. Авракотос на собственном опыте убедился, что не следует недооценивать устремления человеческого духа.