Текст книги "Биржа — Игра на деньги"

Автор книги: Джордж Гудмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Мы знаем кое-какие голодные банки, сэр, – сказал Билли-Пацан.

– Каково, а? Нет, каково? – сказал, сияя, Великий Уинфилд. – Воскрешает в памяти давно забытое прошлое, верно? Добрые старые времена, а? Помнишь, как мы залезали в долги маленьким банкам в Чикаго?

– Добрые старые времена, – сказал я.

Билли-Пацан сказал, что он держит «Лизко Дейта Просессинг», и «Дейта Просессинг», и «Файнэншл Дженерал», и «Рэндолф Компьютерз», и пару других компаний, чьи названия я не запомнил, за исключением того, что в каждом из этих названий было либо «Дейта Просессинг», либо «Компьютерз». Я спросил Билли, почему он считает, что стоит вкладывать в акции компаний, сдающих компьютеры напрокат.

– Спрос на компьютеры практически неограничен, сэр, – сказал Билли-Пацан. – Прокат оказывается единственным способом выпускать компьютеры на рынок, а у компьютерных компаний необходимого капитала на это нет. Значит, прибыли на наши акции вырастут на сто процентов в этом году, еще раз удвоятся в будущем году и снова удвоятся еще через год. Сейчас подъем только-только начинается.

– Ты посмотри на скептическую мину этого старого огрызка, – сказал Великий Уинфилд, показывая на меня. – Ты посмотри, как он уже обсасывает в уме вопросы об амортизации и о том, насколько часто и быстро эти компьютеры списываются. Он сейчас собирается спросить, с какой стати акции финансовой компании должны стоить в пятьдесят раз больше прибыли на акцию. Я угадал?

– Угадал, – признался я.

Билли-Пацан снисходительно улыбнулся, понимая, с каким трудом даются старшему поколению Новая Математика, Новая Экономика и Новый Рынок.

– С такими вопросами ты никаких денег нынче не сделаешь, – сказал Великий Уинфилд. – Такие вопросы показывают, что ты уже далеко не юн, что ты человек другого поколения. Покажи мне свой портфель. И я скажу тебе, какого ты поколения. По-настоящему старое поколение – седобородое – держит «Дженерал Моторз», «AT&T», «Тексако», «Дю Понт», «Юнион Карбайд». В общем, все те акции, о которых уже годами никто не слышал. У среднего поколения IBM, «Полароид» и «Ксерокс». Это поколение способно слушать рок-музыку, не приходя в ярость. Но жизнь сегодня принадлежит вот этим молодым пижонам. Ты сразу можешь вычислить их новомодные акции уже по тому страху, с каким к ним относятся старшие поколения. Расскажи ему, Джонни. Джонни-Пацан у нас занимается научным барахлом.

– Сэр! – рявкнул Джонни, щелкнув каблуками. – Мои акции – это «Калвар», «Мохоук Дейта», «Рекогнишн Эквипмент» и «Эберлайн Инструмент».

– Ты посмотри на него, на ретрограда несчастного. Он прямо в шоке, – сказал Великий Уинфилд. – Портфель с рыночной ценой в сто раз выше прибыли на акцию воскрешает у него в памяти 1961 год. Он прямо разрывается между воспоминаниями и желанием заработать. Воскреси в памяти пламя собственной юности, сынок!

Это была чистая правда. Я и впрямь явственно слышал старую ностальгическую Песню Выпускников в клубе 1961 года.

– Мне очень нравился 1961-й, – сказал я. – Мне очень нравилась цена, стократно превышавшая прибыли. Проблема лишь в том, что после 1961-го наступил 1962-й, когда все игроки остались с одними пустыми сертификатами на руках.

Шелдон-Пацан понимающе покивал.

– Сейчас ты и впрямь перенесешься в прошлое, – сказал Великий Уинфилд. – «Вестерн Ойл Шейл» нашего Шелдона взлетел с трех долларов до тридцати.

– Сэр! – рявкнул Шелдон-Пацан. – Запад Соединенных Штатов лежит на океане топлива, в пять раз превышающем все известные мировые запасы – это сланцевое топливо, сэр. Нужная технология развивается быстро. Когда она разовьется, «Эквити Ойл» сможет дать семьсот пятьдесят долларов на акцию. Сейчас они продаются по двадцать четыре доллара. Первые коммерческие подземные ядерные испытания уже на подходе. Возможности настолько невероятны, что никто не в состоянии их даже приблизительно оценить.

– Сланцевое масло! Сланцевое масло! – воскликнул Великий Уинфилд. – Переносит в совсем уж далекое прошлое, а? Да ты, небось, этого даже не помнишь.

– Игра на сланцевом масле, – произнес я мечтательно. – Мой старый «мустанг». Загорелая блондинка в Хэмптонз, пиво на пляже, полузабытая мелодия, маленький бар в Гринвич Виллидж…

– Ага? Ага? – сказал Великий Уинфилд. – Времена года идут по кругу! Жизнь начинается сначала! И это чудесно! Как будто у меня есть сын! Мальчишки вы мои! Детки!

Великий Уинфилд был прав. Память выкидывает странные штуки во времена такого разудалого рынка – внезапное помешательство, вспыхивающее и гаснущее с ощущением дежа вю: «Мы все там уже были».

– Сила моих пацанов в том, что они слишком юны для того, чтобы помнить что-то плохое, а денег они зарабатывают столько, что кажутся себе неуязвимыми, – сказал Великий Уинфилд. – Мы-то с тобой, конечно, знаем, что в один прекрасный день оркестр умолкнет, а в пустых проемах выбитых окон будет тоскливо завывать ветер. Это нас и парализует. Все эти мальчишки разорятся, за исключением одного, который и станет мультимиллионером, Аланом Роком нового поколения. Такой один всегда есть, и мы его непременно найдем.

Я спросил его, почем можно взять пацана напрокат.

– Полтора доллара в час, кровать, еда, никакого ухода за хозяйскими детьми, стрижка газона не чаще раза в неделю. Плюс половина дохода от торговых операций, – сказал Великий Уинфилд.

Я положил свою заявку на стол.

Теперь, когда вы ощутили, что такое пацанячий рынок, я расскажу вам об Иерихонском Индикаторе. Он относится к количеству рушащихся стен в офисных зданиях на Уолл-стрит. По мере того, как обрушивается все больше и больше стен, лампочка Индикатора начинает мигать все ярче. Стены обрушиваются потому, что на Уолл-стрит пришло процветание. Совладельцы совещаются и приходят к выводу, что могут зарабатывать в два раза больше, если они посадят в два раза больше зарегистрированных представителей, сиречь брокеров, на телефоны. Они пристраивают еще один этаж, они переезжают в новый небоскреб. Конечно, разбираемые стены – индикатор несколько запаздывающий, но при медвежьем рынке ничего такого не происходит. Вы сами можете посчитать количество разламываемых перекрытий, а потом помножить его на количество работающих на Стрит декораторов-интерьерщиков.

Мой последний индикатор объяснить несколько сложнее. Это среднее количество открываемых за ночь пузырьков с аспирином, притом что из самого пузырька таблетки не вытряхиваются. Теперь слушайте внимательно.

Пижонские акции рванули так резко, что вокруг снова стало полным-полно бумажных миллионеров, а это значит, что полно стало и возбужденных индивидов, которые никак не могут заснуть после всех бурных событий минувшего дня. Они лежат на кровати с открытыми глазами и мысленно перебирают акции в своем портфеле, словно четки. «Так, еще раз. «Полароид» сегодня поднялся на шесть пунктов, у меня сто пятьдесят акций «Полароида», а еще у меня сто восемьдесят «Ксерокса», они выросли на пять, плюс мой «Диджитал Эквипмент», а еще триста «Контрол Дейта» – нет, пятьдесят я продал, идиот, но «Диджитал», так-так, по шестьдесят четыре, умножить на три, и еще на восемь, Боже, я становлюсь богат, и теперь я стою… сорок два и шестнадцать это пятьдесят восемь, и еще тринадцать, это… что у меня тут только что было? пятьдесят восемь или пятьдесят шесть?..»

Как только они начинают перебирать цифры, так очень скоро сбиваются со счета, и тогда они потихоньку бредут к телефонному столику, берут карандаш и бумагу и так же на цыпочках идут в ванную, где включают свет и начинают складывать свои цифры. Тут просыпается жена.

– Герберт, у тебя все в порядке?

– У меня все в порядке.

– А что ты там делаешь? Что-нибудь случилось?

Герберт, конечно, не может сказать, что он в ванной в состоянии огромного возбуждения занимается сложением цифр из своего портфеля акций, потому что жена не в состоянии понять эмоциональной силы рыночной игры. Поэтому Герберт говорит, что у него разболелась голова. Он откручивает крышку с пузырька аспирина, гремит таблетками в пузырьке и открывает кран, но аспирин из пузырька не вытряхивает. Жена удовлетворена. Нового здесь ничего нет. У Бальзака есть точно такая же сцена, только без аспирина. Дело было в совсем другой стране, но сами эмоции универсальны, а времена года все так же неудержимо сменяют друг друга.

Глава 18
«Тайминг» и смена направления: игра в какао

Чем дальше мы движемся, тем более убедительной становится мудрость Мастера в описании биржи как игры в «музыкальные стулья». Вы можете проделать самый гениальный и вдохновенный анализ, но он будет лежать без дела до тех пор, пока в него не поверит кто-то еще, потому что цель игры состоит не в том, чтобы стать хозяином каких-то акций, которые вы выбрали, как выбирают преданную собаку, а в том, чтобы добраться до вожделенного клочка бумаги раньше, чем это сделает толпа. Ценность не просто должна быть неотъемлемой частью акции. Эту ценность должны ценить и другие. (Аналитики в фирме Уайта и Уэлда повторяют даже на ходу: «Я всегда предпочту признание открытию», потому что это афоризм одного из совладельцев компании.)

Отсюда следует, что необходимо иметь чувство «тайминга», то есть способность верно выбрать момент времени. И эта способность у вас либо выработается, либо нет. Вы можете вызубрить наизусть руководство о том, как научиться плавать, но вы не освоите и десятой части того, что освоили бы, оказавшись в воде.

Лучшее руководство, посвященное проблеме тайминга, было написано неизвестным автором II века, подписывавшимся псевдонимом «Когелет» или «Проповедник». От Когелета нам в наследство осталось не так уж много, но то, что есть, говорит о нашей проблеме буквально все. (Если при чтении вам покажется, что вы чувствуете во всем некий едва слышный рок-ритм, то это потому, что Пит Сигер написал по одному из фрагментов Когелета песню «Turn, Turn, Turn», а группа «Byrds» сделала эту песню хитом.) В позднейших вариантах Ветхого Завета Когелет фигурирует под именем Экклезиаста, так что самое лучшее руководство по таймингу на вашей книжной полке стоит уже давно.

Всему свое время и время всякой вещи под небом;

Время рождаться и время умирать;

Время насаждать и время вырывать посаженное;

Время разрушать и время строить;

Время сетовать и время плясать;

Время разбрасывать камни, и время собирать камни;

Время сберегать, и время бросать;

Время раздирать, и время сшивать;

Время молчать, и время говорить;

и так далее.

Здесь нечего добавить. Есть рыночные периоды, когда акции колеблются в узком коридоре; есть такие, которые представляют собой баховский контрапункт к процентной ставке; есть рынки, готовые к любовному роману, словно девочка-продавщица за стойкой магазина «Вулворт»; есть времена, помешанные на будущем технологии; есть, наконец, такие, которые не верят вообще ни во что.

Если вы занимаетесь правильным делом в неправильный момент времени, вы, может, и окажетесь правы, но ждать вам придется долго. Но, во всяком случае, это лучше, чем приходить на танцы с большим опозданием. Кому захочется стоять посреди танцевального зала, когда музыка уже умолкла?

Если же то, что вы делаете, все-таки не работает, то игра может и не закончиться вничью, несмотря на то, что брокеры продолжают слать вам рекомендации, ученые мужи утверждают, что дела идут лучше, чем когда бы то ни было, а люди, работающие с клиентурой, сладкоречивы и убедительны.

Конечно, легко сказать: «Если игры нет, то играть не надо», но Тяга К Игре для тех, кто играть привык, – очень сильная штука. Как-то, когда на бирже дела застопорились, я попробовал поиграть в другую игру. Об этой игре я могу лишь сказать, что она позволила мне в нужный момент держаться подальше от Главной Игры. Эта история, цель которой предостеречь читателя, уводит нас несколько в сторону, но поскольку она содержит в себе интриги международной политики, похоть, жадность, разбой, власть, доблесть, расизм, колдовство и массовую психологию, я включил ее в книгу.

В то время индекс Доу-Джонса двигался к 1000, а на Уолл-стрит все ребята с такой энергией названивали своим клиентам, рекомендуя покупать, покупать и покупать, что их указательные пальцы были сбиты в кровь телефонными наборными дисками. Я сидел в обшарпанном офисе Великого Уинфилда того самого, на которого работали Пацаны. Мы оба смотрели на ползущую ленту тикера, лениво, словно два шерифа из Алабамы, вяло шлепающие веслами в жаркий весенний день в поисках снулого сома.

– Неправильно все идет, – сказал Великий Уинфилд, положив одну ногу, обутую в ковбойский сапог, поверх другой своей ковбойской ноги.

Много лет назад, когда я еще был искренним и открытым молодым человеком, я видел Великого Уинфилда в костюмах от Пола Стюарта и Триплера – тогда он старался быть на Уолл-стрит своим парнем. Потом он заработал приличные деньги, купил себе ранчо и подумал, что если Истеблишмент его не любит (а так оно и было), то с какой стати он должен любить Истеблишмент? Он плюнул на приличную одежду и стал являться в свой офис в вельветовых штанах и ковбойских сапогах – ни дать ни взять типичный ранчер. Кофе булькает в ржавом железном чайнике и все такое прочее – в общем, как я уже говорил, классический ковбой с рекламы «Мальборо».

Великого Уинфилда реальные факты заботят мало. Факты только вносят сумятицу. Он просто наблюдает за лентой тикера, и, если видит, что что-то движется, то на какое-то время впрыгивает в игру, а когда это что-то останавливается, он спрыгивает назад, как будто с автобуса. Худо-бедно, а свой миллион долларов в год он на этом делает.

Мастера чтения ленты тикера, как и Великий Уинфилд, выработали в себе чутье насчет того, как эти биржевые символы будут «себя вести»: собирается ли «Полароид» подпрыгнуть, хочет ли «КЛМ» прилечь и немного вздремнуть. Лента рассказывает историю, говорят они, поэтому они жадно вдыхают атмосферу вокруг, а потом идут в направлении, подсказанном им этим обостренным профессиональным чутьем.

– Нет, господа, рыбка не клюет. Пора по домам, – сказал Великий Уинфилд. Теперь, в ретроспективе, это замечание представляется поразительно точным. В тот момент цены были на рекордном уровне, а значит, множество людей покупало и покупало, и вдруг Великий Уинфилд собирает манатки, потому что лента тикера сказала ему, что игра ни к черту не годится.

– Нам надо вообще на годик исчезнуть, а потом вернуться свеженькими, в тот самый момент, когда все уже будут обессилены скачкой вниз. Вернуться и поприсутствовать при оживлении рынка, – сказал Великий Уинфилд. – Но в течение года здесь делать нечего, поэтому я подыскал для нас кое-что, что за шесть месяцев удесятерит наши деньги.

Я был весь внимание. Тысяча долларов в январе, которая становится десятью тысячами к июлю, привлечет мое внимание в любых обстоятельствах.

– Какао, – сказал Великий Уинфилд. – Какао больше нет. И мир вот-вот это осознает.

О какао я не знал практически ничего, кроме того, что оно продается в красных банках в магазинах «Гристед». Насколько я мог судить, этих красных банок на полках было навалом.

Но Великий Уинфилд уже разогревался вовсю, а голос его приобретал гипнотическую убедительность. Это происходит всегда, когда он делает какое-то открытие, – здесь есть кое-что и от самогипноза. В таком состоянии он демонстрирует безграничный энтузиазм по отношению к новой идее.

– Сынок, – сказал Великий Уинфилд, – когда в мире кончается что-то, что этому миру надобно, то цена такого товара идет вверх. Биржа какао не регулируется. Подъем цены на три цента удваивает твои деньги. Все еще ох как закрутится. И нам на этом празднике надо быть.

Существующая цена на какао зависит от того, сколько какао на рынке. Сбор основного урожая происходит с октября по март. Поэтому каждый год в феврале-марте, когда текущий урожай уже ссыпан в мешки, затевается спекуляция на урожай будущего года. И здесь начинается политическая международная интрига нашей истории.

– Мои источники в Гане сообщают, что дела начинают идти из рук вон, – сказал Великий Уинфилд таким тоном, каким М. отправлял агента 007 на новое задание. «Мои источники в Гане». Обычно такой источник – казначей исследуемой компании, но при таком раскладе мой собеседник вдруг предстал международной фигурой с очень длинными руками.

– Спаситель Нации, господин Кваме Нкрума, построил себе несколько дворцов, а заодно социалистическое государство. Теперь социалистическое государство печатает бланки. Бюрократы, как предполагается, должны выезжать на места, пересчитывать урожай какао и заполнять эти бланки, чтобы ганский совет по торговле знал, что ему делать. Но при Спасителе Нации бюрократы никуда не поедут и никакого какао считать не будут, потому что если они дадут не те цифры, пятилетний план пойдет наперекосяк, и их всех расстреляют. Поэтому они предпочитают выяснить, какие нужны цифры, а уже потом заполняют положенные бланки. Соответственно никто не знает, сколько там этого какао. А мои источники сообщают, что никакого какао в стране нет вообще.

Устоять было невозможно: международная интрига, возможность поиздеваться над социализмом и шанс заработать на приливной волне истории.

– Расскажи, в чем тут игра, – сказал я.

– Ты покупаешь контракт на Нью-Йоркской бирже какао, – сказал Великий Уинфилд. – Продавец обещает доставить тебе в, скажем, сентябре тридцать тысяч фунтов какао по нынешней цене, двадцать три цента. Маржа десять процентов, биржа не регулируется. Один контракт – одна тысяча долларов. Какао растет в цене на три цента – ты удваиваешь свои деньги. Какао идет вверх на шесть центов – твои деньги утраиваются.

– Какао идет внизна три цента, и я теряю всемои деньги, – сказал я.

– Каким образом какао может пойти вниз? – сказал Великий Уинфилд – Какао дойдет до сорока центов. Минимум.Шестикратная прибыль на вложенные деньги. Если повезет, какао доберется и до пятидесяти центов, с прибылью в девять раз больше вложения. В 1954 году какао взлетало до семидесяти центов.

Какао в Нью-Йорке может купить каждый. Точно так же вы покупаете лен, кожу, серебро, пшеницу, да и любой товар или продукт. Достаточно принести брокеру деньги. Эти контракты на будущую поставку позволяют производителям и покупателям застраховать свои операции от потерь, являясь хорошей смазкой всего механизма коммерции.

Быстро подсчитав исходные цифры, я увидел, что повторение ситуации 1954 года дало бы $15000 на каждый контракт в $1000. Я ушел и тут же позвонил брокеру, который, насколько мне было известно, о Великом Уинфилде никогда в жизни не слышал, позвонил просто чтобы иметь еще один канал в своем распоряжении. И вскоре всего за $5000 кто-то обязался поставить мне 150 000 фунтов какао в сентябре.

Сознание того, что ты заделался международным спекулянтом на какао, в голову ударяет сильно. Внезапно я начал встречаться с людьми, которых прежде и знать не знал – с собратьями по Международному Какао-Заговору. Я познакомился с консультантом в твидовом пиджаке, чей бизнес завел его в Западную Африку. Мы выставили друг другу по стопке.

– Я действительно считаю, – сказал этот консультант, – что наши темнокожие братья вписали липовые цифры. Никакого какао у них нет.

Две недели спустя, когда Спаситель Нации господин Кваме Нкрума развлекался в Пекине, оппозиция спокойно отобрала у него страну и дворцы – все за исключением $25 миллионов, которые Спаситель упрятал за границей. Вечерние газеты вышли с огромными заголовками: «РЕВОЛЮЦИЯ В ГАНЕ». Мой телефон зазвонил. Это был ассистент Великого Уинфилда.

– Великий Уинфилд, – сказал он, – хотел, чтобы вы вошли в игру с какао потому что вы Коммуникабельный Человек и знаете нужных людей. Вам надо позвонить кому-нибудь в Западную Африку, чтобы выяснить, кто пришел к власти в Гане, и что это может означать в плане какао.

Великий Уинфилд закупился какао на $3 миллиона, а загипнотизировав меня на мои пять контрактов, он заполучил себе разведывательную службу. Но сейчас я и сам жаждал выяснить то же самое – и в полночь я уже звонил корреспонденту CBS, с которым был шапочно знаком. Его голос из Аккры в далекой Гане пропадал, хрипел и булькал. Ситуация неясная, сказал он. Я поинтересовался, принадлежат ли новые хозяева страны к племени, производящему какао. Корреспондент CBS сказал, что этого он не знает, но думает, что кое-кто в новом кабинете из глубинки, а какао производят именно там.

Теперь мне принялись названивать совершенно незнакомые люди, говорившие «Вы меня не знаете, но все-таки: что слышно из Ганы? Новое правительство за какао или нет?»

Какао поднялось до двадцати пяти центов. Теперь я смог купить еще два контракта, не вкладывая дополнительных средств.

На званом обеде для представителей шоколадной промышленности представитель фирмы «Херши» произнес речь, в которой сказал, что какао хватит на всех с избытком. На следующий день ввиду грядущего изобилия цены на какао рухнули (его рынок, как мы уже знаем, не регулируется), и настолько быстро, что торги пришлось приостановить. В самой нижней точке представитель «Херши» активно скупал у всех паникеров. Это меня озадачило. Зачем ему скупать сейчас, если позже этого какао будет навалом?

В этот момент я внезапно осознал, что на арене этого цирка находятся три льва: «Херши», «Нестле» и «М&М» – а мы все не более чем мыши, которые пытаются этих львов загнать в сетку. «Херши» достаточно прислониться к рынку, и от мышей останется один мышиный паштет. «Херши», «Нестле» и «М&М» так или иначе должны где-то закупать какао, а между делом они вкладывали миллионы долларов, покупая и продавая контракты на какао и страхуясь от потерь.

Теперь для мышей вырисовывалась такая цель игры: держать какао как можно дальше от львов, чтобы львам пришлось выложить денежки, когда придет время выпускать шоколадные плитки. Но если львы отлавливают мышь, они просто обдирают с нее шкурку, забирают контракты на какао, а потом уже платят за него нормальную текущую цену. Мышиные контракты к тому времени уже лежат на дне львиных карманов.

После речи господина из «Херши» среди мышей началась паника, какао рухнуло до двадцати двух центов, а я гасил изжогу таблетками и отвечал на звонки по поводу моей маржи, которую надо было покрывать. К счастью, какао сразу же снова скакнуло до двадцати четырех центов, и я был спасен.

Великий Уинфилд позвонил мне, чтобы успокоить.

– «Херши» и «М&М» пытаются скупить по дешевке контракты на какао, вот они и гонят панику, – сказал он. – Ну а мы паниковать не будем. Онизнают, что никакого какао нет, потому-то и запускают все эти штучки. Крестьяне даже деревья не опрыскивали. Бросают свои плантации. Так что этот урожай уже выглядит плохо. А если и урожай следующего года будет неудачным, то какао поползет к сорока центам, пятидесяти центам, шестидесяти центам. Все эти шоколадные фирмы будут слезно вымаливать какао, потому что окажутся прижатыми к стене.

Какао дошло до двадцати пяти центов, и мне уже стали позванивать брокеры, намекая, что какао скоро резко поднимется в цене. Это меня должно было бы насторожить, но увы и ах. Когда снова зазвонил телефон, на другом конце провода был ассистент Великого Уинфилда.

– С прискорбием сообщаю вам, что в Нигерии, стране, производящей какао, отмечена мощная вспышка насилия, – сказал он, и тут трубку взял сам Великий Уинфилд.

– Гражданская война! – произнес он. – Гражданская война! Племя Хауза под корень истребляет племя Ибо! Трагедия! Я не представляю, как им удастся собрать урожай, а ты?

Я тоже не представлял. Конечно, самое поверхностное изучение предмета позволило бы установить, что стычки между Ибо и Хауза происходили на востоке и севере страны, а какао выращивается на западе, заселенном людьми Йоруба – но куда там, ведь мы внезапно стали частью всех газетных заголовков! Информация из Нигерии пошла гуще и чаще.

– С прискорбием сообщаю вам, – говорил ассистент Великого Уинфилда, – что генерал Иронзи, глава Нигерии, убит. Гражданская война. Какао нет.

Какао поднялось до двадцати семи центов.

– С прискорбием сообщаю вам, – говорил ассистент Великого Уинфилда, – что сегодня утром была взорвана главная железнодорожная ветка на побережье. И что бы ни говорили в Лондоне, Великий Уинфилд к этому никакого отношения не имеет. Мы ненавидим насилие. Мы любим правду. А правда заключается в том, что какао нигде нет, и «Херши» еще будет умолять продать им товар по шестьдесят центов.

– По семьдесят центов! – закричал Великий Уинфилд из параллельного телефона. – Совсем неплохо заработать пару миллиончиков, когда рынок разваливается на глазах, а?

Вскоре из совсем других источников я узнал, что Великий Уинфилд выспрашивал своих приятелей из фармакологической промышленности на предмет того, можно ли сделать деревьям какую-нибудь инъекцию, чтобы они заболели Черной Шелухой, страшной для какао болезнью.

– Минуточку, – сказал я. – Ты же говорил мне, что никакого какао нет, что деревья уже пять лет не опрыскивали, что крестьяне бегут с плантаций, что там гражданская война, беспорядки, хаос, и что никакого какао нет. И вдруг ни с того, ни с сего – какао полно, и нам нужна какая-то чума, чтобы урожая не было, а цена шла вверх!

– Об этом не беспокойся, – сказал Великий Уинфилд. Урожай будет никудышный. Нам бы сейчас немножко дождей, немножко Черной Шелухи, и они все у нас в кулаке. Ты когда-нибудь видел деревья какао с тотально почерневшей корой? Страшное, ужасающее зрелище. Я думаю, мы за наше какао и по семьдесят центов возьмем.

До меня доходили и другие слухи. Санитарный врач в Филадельфии приехал на склады, куда прибывает какао, и обнаружил там крыс. Крысы! Он был в шоке. Он тут же опечатал склады. Этот врач был приятелем Великого Уинфилда, купившим пять контрактов и для себя. Два часа спустя на место прибыл санитарный врач от «Херши», распечатал склады, а все крысы таинственным образом куда-то исчезли. Проверить эту историю я не мог. Но у меня накапливались и собственные тревоги. Чтобы Черная Шелуха начала бушевать, нам нужен был дождь, и не просто дождь, а чтобы хляби небесные разверзлись. Если бы ливневые дожди пролились с небес на Гану, у нас появился бы шанс Черной Шелухи и цены в шестьдесят центов. Я настолько был этим озабочен, что даже подошел во время одного из званых обедов к дипломату из Ганы.

– Скажите, пожалуйста, сэр, – сказал я, – в вашей стране сейчас дожди идут?

– В августе всегда идут дожди, – сказал он.

– Я знаю, – сказал я, – но это сильныедожди или нет? Ливневые?

Дипломат из Ганы посмотрел на меня, как на чокнутого, и отошел.

Тем временем старые мастера чтения ленты тикера качали головой: какао вело себя неправильно. Оно зависло на двадцати семи центах. Объем торгов был гигантским. Он понемногу дрейфовал вниз, и никто не знал, будет ли вообще хоть сколько-то какао и каким будет урожай. Великий Уинфилд решил, что нам надо послать своего человека в Западную Африку, чтобы он выяснил, идут ли дожди и распространяется ли Страшная Болезнь Черной Шелухи, а также то, будет ли там хоть какой-нибудь урожай какао. Для этой цели Великий Уинфилд выбрал Марвина из Бруклина, прогоревшего какао-трейдера. Обычно Марвин покупал несколько контрактов на какао, строил на них пирамиду, делал кучу денег, потом пирамида рушилась, и он прогорал дотла – после чего шлялся вокруг биржи в поисках случайного заработка, который позволил бы ему вернуться в игру. В данный момент Марвин пребывал в фазе прогара, почему и был свободен для нашей миссии. Марвин весит 110 кило, носит очки, и никогда не был нигде дальше Кэтскиллз или Хартфорда. К тому же, насколько я мог судить, он вряд ли был в состоянии отличить дерево какао от куста бузины. Для него какао было бумажками, которыми он торговал на Уолл-стрит. Тем не менее Марвин стал Нашим Человеком В Западной Африке. Я отправился с ним в охотничий магазин «Эберкромби энд Фитч». У Великого Уинфилда на кону было на $3 миллиона контрактов, поэтому он решил заплатить Марвину $500 плюс расходы.

Когда Марвин облачился в свой костюм для сафари, у меня возникло смутное чувство, что все мы участвуем не в инвестиционной операции, а в каком-то романе раннего Ивлина Во.

Марвин купил охотничий нож, компас, прибор для охлаждения коктейлей и водонепроницаемый чехол для игральных карт. Потом мы целый час очень серьезно толковали с продавцом насчет ружья «Уэсли Ричард» калибра 0,475. Это была штуковина для охоты на слонов.

– Ты же не едешь охотиться на слонов, ты едешь считать какао, – сказал я.

– Заранее никогда не знаешь, что может понадобиться, – сказал Марвин, тщательно прицеливаясь в лифт «Эберкромби энд Фитча». Стволы раскачивались из стороны в сторону.

Потом мы пошли в аптеку, где Марвин купил таблетки от дизентерии, желтухи, змеиных укусов, лихорадки, аллергии, ядовитого плюща и запора. Заодно он прикупил 100 таблеток метабромата – сильнодействующею успокаивающего средства. Потом мы отправились в аэропорт Кеннеди, и Марвин со всеми своими тюками погрузился на самолет «Пан-Америкэн». Он галантно помахал мне рукой и исчез. Первые разведывательные данные мы получили только через двадцать четыре часа.

ДОЖДЬ ИДЕТ ПЕРЕРЫВАМИ

МАРВИН

В ответ нашему человеку в Гане пошла телеграмма:

РАЗДОБУДЬ ПРОГНОЗЫ УРОЖАЯ БАЗИСНОЕ КОЛИЧЕСТВО ДЕРЕВЬЕВ КАКАЯ ПОГОДА СКОЛЬКО ДЕРЕВЬЕВ БОЛЕЕТ ТАКЖЕ РАСХОДЫ ФЕРМЕРОВ

УИНФИЛД

Ответная телеграмма гласила:

АНГЛИЧАНИН В ОТЕЛЕ ГОВОРИТ ДЕРЕВЬЕВ СТОЛЬКО ЖЕ КАК И В ПРОШЛОМ ГОДУ ВИРУСНАЯ МУШКА ПОД КОНТРОЛЕМ

– Вирусная мушка? Какая вирусная мушка? – спросил я.

– Жрет деревья какао, – сказал ассистент Великого Уинфилда

– Черт подери, я ж его не отправлял туда сидеть в отеле! – прорычал Великий Уинфилд. – Напиши ему, чтобы выметался оттуда и шел проверять склады какао и главные плантации, да чтобы выяснил все об урожае. У меня вложено три миллиона, а какао уже съехало до двадцати шести центов!

Может, он без своего ружья боится выйти, – сказал я.

Какао упало до 25 с половиной центов. Кто-то знал что-то, чего не знали мы, а, может, львы снова пугали мышей, поди, разберись. Следующая телеграмма мало что прояснила.

АНГЛИЧАНИН ГОВОРИТ В РАЙОНЕ АШАНТИ СЛУЧАИ ЧЁРНОЙ ШЕЛУХИ ВЫЕЗЖАЮ В РАЙОН АШАНТИ ЗАВТРА ТОЧКА ДОЖДЬ КОНЧИЛСЯ

МАРВИН

В последующие два дня какао упало на сто пунктов до 24 с половиной центов. Мне позвонили насчет моей маржи и сказали, что два моих контракта они продали для покрытия. Великий Уинфилд хмурился и допытывался, где у черта на рогах может быть этот Марвин. Я представил, как Марвин подходит к какому-нибудь ганцу у склада и говорит: «Эй, бой, а какао у вас тут есть?», на что ганец отвечает: «Ноусэр, босс, в эта склада какавы нет». А потом, когда Марвин тяжелой трусцой удаляется, этот ганец, выпускник Лондонской школы экономики, идет обратно в склад, битком набитый какао, одевает свой костюм фирмы «Сэвил Роу», снимает трубку и звонит в соседний склад, произнося слова с чистейшим британским акцентом: «Марвин двинулся в направлении северо-северо-запад».