Текст книги "Биржа — Игра на деньги"

Автор книги: Джордж Гудмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Глава 17
Победители и проигравшие: Бедняга Гренвилл, Чарли и ребята

Проблема с мгновенной коммуникацией и рынком, реагирующим моментально, заключается в том, что всегда есть кто-то, кто не успевает получить информацию. У меня есть приятель Чарли, главный ковбой-дуэлянт в очень агрессивном фонде. Фонд Чарли настолько агрессивен, что брокеры в него просто влюблены, потому что агрессивный фонд приносит больше комиссионных, чем даже большие страховые компании. Оборачиваемость у Чарли, наверное, процентов под 500. За столом, где сидят его трейдеры, все движется с такой скоростью, что трейдер, сидящий у дальнего конца, у стены, иногда покупает те акции, которые его коллега у окна только что продал. В результате брокеры с открытой душой предлагают Чарли пользоваться их домами на Ямайке, их яхтами в штате Мэн, их гольф-клубами на Пебл Бич. Но Чарли настолько хладнокровен, что никогда к этим игрушкам и не прикасается, потому что его главное хобби – опередить Информацию.

Поэтому Чарли может позволить себе определенное великодушие по отношению к менее удачливым собратьям. Во время одного очередного разворота рынка он позвонил мне и сказал:

– Графики Честера поют от счастья. – Он произнес это таким тоном, каким зачитываются папские буллы. – Ширина великолепна, а такого угла ускорения не бывало со времен Карибского кризиса.

Нет смысла пытаться перевести сказанное. Вы не обязаны знать жаргон тренеров, чтобы с удовольствием смотреть футбольный матч. Скажем лишь, что Честер работает теханалитиком в большом и влиятельном фонде. Публика в целом и даже большинство обитателей Уолл-стрит никогда не слышали о Честере, но если графики Честера поют от счастья, а угол ускорения поднимается дыбом, то что-то непременно начнет происходить, потому что результативность у Честера приличная, а его фонд в большой моде. Более того, другие теханалитики даже строят линию из маленьких крестиков по движению цен тех акций, которые приобретает фонд Честера после того как Честер выдал свои теханалитические выводы.

Мы живем в век графиков и компьютеров, а тонкость в аналитическом и компьютерном анализе заключается в том, что такие анализы показывают то, что движется, и поскольку в игру играют все, то оказывается, что движется то, что уже двигалось. Почти по Ньютону. Это может показаться упрощением, но так уж ведется игра. Проблема в том, что если вы не обладаете уникальным боковым зрением и экстрасенсорным восприятием, то с легкостью можете влететь в западню – очень внушительное число очень искушенных менеджеров результативных фондов оказалось внутри Великой Мышеловки 1966 года.

И как только был отдан Сигнал о том, что индекс Доу-Джонса прорвал, как они выражаются, «границы канала», мой друг Чарли снова мне позвонил.

– Биржа булькает и скоро закипит, – сказал он.

– Поговаривают, – сказал я. – Когда я слышу разговор о Сигналах, прорывах и кипении, у меня просто руки чешутся, чтобы что-то купить.

– Я хочу, чтобы ты поучаствовал в спасательной миссии, – сказал Чарли. – Бедняга Гренвилл в городе. Конкуренция конкуренцией, но Бедняге Гренвиллу мы должны помочь.

Бедняга Гренвилл управляет фондом, входящим в приличную группу. В его распоряжении миллионов сто или около того. И сейчас я впервые услышал, что Гренвилл, оказывается, еще и Бедняга, что было странно, потому что у его прабабушки была утиная ферма в центре одного из наших мегаполисов, и теперь на месте этой фермы располагаются небоскребы и оживленные городские улицы, а семья Бедняги Гренвилла по-прежнему владеет утиной фермой за вычетом, разумеется, самих уток.

Но мало ли что случается. Может, никаких утиных денег у него нет, а может, они все закрыты в трастовых фондах, отчего ему и приходится работать.

Я спросил Чарли, почему Гренвилл внезапно стал Беднягой Гренвиллом.

– У Бедняги Гренвилла, – сказал Чарли, – двадцать пять миллионов наличными. Это катастрофа. Тебе бы понравилось сидеть с двадцатью пятью миллионами на руках при тех Сигналах На Покупку, которые ты только что видел? Приезжай на ленч. Бедняга Гренвилл свою наличность должен потерять.

Сказать, что $25 миллионов наличными – это катастрофа, звучит, мягко говоря, странно, я понимаю. Так же странно звучит фраза типа «терять деньги», когда, во-первых, речь вовсе не о твоих собственных деньгах, а потом все, что ты делаешь, это берешь деньги, чьи-то деньги, и покупаешь на них акции. Но профессиональные финансовые менеджеры любят говорить: «Сегодня после обеда мы потеряли пять миллионов наличными» – что всего-навсего означает, что на эти деньги они купили акций. Андеррайтеры тоже говорят: «Мы проиграли две тысячи акций «Хаттону» и четыре тысячи «Хорнблоуеру» – когда на самом деле в виду имеется то, что они продали эти акции, да еще едва не надорвались от усилий.

Что касается того, почему для Бедняги Гренвилла $25 миллионов наличными это катастрофа, тут ситуация более понятна. В условиях поднимающегося рынка Гренвилл должен был бы вложить все $100 миллионов без остатка – его фонд ориентирован на результат и находится в постоянной погоне за большими прибылями на капитал. И если у Гренвилла осталось $25 миллионов наличностью, значит, он крепко ошибся, не поймав момент, когда рынок уже был в нижней точке, а такой момент в жизни любого финансиста случается нечасто. Бедняга Гренвилл изготовился к большому спаду в октябре, а сейчас, в январе, рынок развернулся в другую сторону и удрал. Без него. Теперь ему приходилось поспешно наверстывать упущенное.

И вот мы протискиваемся в кабинку в Ленч-Клубе – Бедняга Гренвилл, Чарли, я и два брокера. Ногти у Бедняги Гренвилла обгрызены до основания – явный признак того, что в бизнесе с акциями он один из молодых ковбоев-дуэлянтов. Стороннему наблюдателю Бедняга Гренвилл, с его ростом, его золотыми запонками и его галстуком от Реппа, показался бы типичным представителем Истеблишмента. Но обкусанные ногти свидетельствуют не о самодовольной умиротворенности, – они свидетельствуют о том, что этой руке часто приходится тянуться за револьвером.

– Вы мои друзья, – говорит Бедняга Гренвилл, обращаясь к Чарли и к одному из брокеров. – Что мне делать?

Второй брокер, судя по всему, присутствует здесь, чтобы, если получится, сделать для себя кое-какие комиссионные на несчастье Бедняги Гренвилла.

– Я поразмышлял о вашей проблеме, – говорит этот брокер не без напыщенности. – У меня с собой кое-какие исследования, проведенные моей фирмой. Я думаю, вам будет полезно…

– Кто это такой? – говорит Бедняга Гренвилл, обрывая брокера на полуслове.

– Умолкни, – говорит Чарли. – Ты получишь свои комиссионные, если мы найдем способ как-то Бедняге Гренвиллу помочь.

– У нас днем будут кое-какие симпатичные алюминиевые акции, как раз чтобы залатать твою дыру, – говорит первый брокер. – Ситуация с производственными мощностями хорошая, цены на уровне, акции почти распроданы, а стоят они не так уж далеко от низшей точки. Многие фонды еще не добрались до алюминия. С ним и на полпути вверх вполне безопасно. «Алкоа», «Кайзер», «Харви»…

– Не сейчас, – говорит Бедняга Гренвилл. – Или раньше, или позже. А сейчас мне нужно наверстывать упущенное время. Если у нас и впрямь бычий рынок.

– В данный момент неважно, временный ли это подъем при медвежьем рынке или новый бычий рынок, – говорит Чарли. – Если ты не поспел на поезд, ты покойник.

– Резина, – говорит первый брокер. – У нас есть очень приличные резиновые акции. «Ю-Эс Раббер», «Б.Ф. Гудрич», постоянный спрос на смену шин, адекватная ценовая структура..

– Не слишком сексапильно, – говорит Бедняга Гренвил. – Потом. В июне. У нас еще два квартала, в течение которых все будут говорить, что такой-то бизнес к концу года непременно пойдет вверх. Мне не нужны акции бизнеса, который пойдет вверх. Мне нужно еще как-то играть эти два квартала.

– Давай работать ретроспективно, – говорит Чарли сочувственным тоном. – Сейчас тридцать первое марта. Ты должен составлять свой квартальный отчет. Каких чемпионов ты обязан был бы купить? Никто не будет знать, купил ли ты их тридцатого марта или второго января, – главное, что акции в пакете.

– «Полароид», – говорит Бедняга Гренвилл траурным голосом. – «Фэйрчайлд».

Он откашливается, слова даются ему с трудом.

– «Солитрон».

Я толкаю Чарли локтем и спрашиваю, почему Бедняга Гренвилл кашляет после каждого из этих слов.

– Потому что он продал все эти акции шестьдесят дней назад, – шепчет Чарли. – С тех пор они поднялись на пятьдесят процентов.

– Может, я могу их снова купить? – спрашивает Бедняга Гренвилл, имея в виду, что рынок достаточно разошелся, чтобы взять несколько миллионов долларов в работу без влияния на цену акций.

– При нынешнем рынке можешь, – говорит Чарли. – Когда они продают и покупают по пятьдесят тысяч акций в день, отчего же не влить малую толику денег?

– О'кей, – говорит Бедняга Гренвилл. – Что еще?

– Мусор хорошо пошел, – говорит Чарли. – Это самый лучший рынок для мусора с самого шестьдесят первого года

Под «мусором» Чарли имеет в виду непроверенные и нередко липовые акции, часть которых продается вообще вне биржи, с обязательным диким блеском в глазах и с самыми фантастическими историями.

– Дай рассказ, – говорит Бедняга Гренвилл.

Оба брокера внимательно слушают Чарли и молчат: сейчас они явно не в своей весовой категории.

– Ну ты же знаешь историю «Айтека», – говорит Чарли.

– Еще один «Ксерокс», которому осталось найти способ делать то, что они там делают, по приемлемой цене, а это может тянуться долго, – говорит Бедняга Гренвилл.

Чарли пожимает плечами:

– Ты знаешь историю «ЭГГ»? «Эджертон, Гермесхаузен и Грир»? Они планируют подложить атомные бомбы под отработанные нефтяные скважины и добывать из них дополнительную нефть.

– А что они стоят без этих атомных взрывов? – спрашивает Бедняга Гренвилл.

– Весть об атомных бомбах уже заложена в акциях пунктов на пятнадцать, – говорит Чарли.

Бедняга Гренвилл наклоняется вперед.

– А что насчет настоящего мусора? – спрашивает он.

Все тут же наклоняются вперед, как стая гончих, которая вот-вот настигнет удирающего зайца. Слухи, наколки, намеки, реплики парикмахеров – обычно этим кормишься под самый конец бычьего рынка. Сейчас разговор идет так, словно за окном снова осень 1961 года: тетроника, компьютроника, Новые Горизонты Науки.

– Что у них ожидается в прибылях? – спрашивает Бедняга Гренвилл.

– На прошлой неделе они продавались по восемь, а прибыль на акцию ожидалась в сорок центов, – говорит Чарли. – На этой неделе они уже по одиннадцать, а ожидаемая прибыль, как я слышал, семьдесят центов. К следующей неделе они будут продаваться по пятнадцать, и ты услышишь, что их прибыль на одну бумажку запросто составит целый доллар.

Для человека извне логика была бы простой. Акции какой-то компании продаются по 10, и ты проводишь дотошное исследование, проверяешь уровень их продаж и доходов, а потом приходишь к выводу, что если доход на акцию составит один доллар, то акции неизбежно должны подняться до 20. Поэтому ты их покупаешь и ждешь, а потом информация о том, что они дадут по доллару на акцию, достигает рынка, и акции поднимаются до 20.

Но рынок не следует логике. Он следует таинственным приливам и отливам массовой психологии. Прогнозы доходов на акцию движутся вверх и вниз по мере того как вверх и вниз движется цена акции – потому лишь, что Уолл-стрит ненавидит зыбкость и ненадежность анархии. Если акция идет вниз, так это потому, что с прибылями, небось, дело совсем плохо. Если акция идет вверх, то, наверное, прибыли у компании лучше, чем мы думали. Со всеми аналитиками, исследованиями, статистикой и компьютерами все равно можно ошибиться в 51 проценте случаев. Бросая монетку, вы добьетесь лучшего результата.

В общем, Бедняга Гренвилл снова идет на биржу и одним движением вплескивает в нее $25 миллионов. Он покупает парочку оторвавшихся лидеров типа «Ксерокса» и «Полароида», плюс порцию мусора. И это было рационально в условиях того кипевшего и булькавшего рынка, о котором мы все и толковали. Но вскоре рынок акций, отражающий экономические циклы, пошел вместе с движением цикла вниз. В этот момент вновь появился Бедняга Гренвилл со своими конкурентами-ковбоями, и все вместе они принялись продавать акции, потому что акции шли вниз, то есть они галопом скакали вместе с тенденцией, а не против нее. Может быть, часть из них читала свои графики вверх ногами, может, проблемы со зрением и восприятием были у их чартистов, которые рисовали свои крестики в обратном направлении. А когда ковбои дали дружный залп по буйным акциям, – по «Фэйрчайлду», «Ксероксу», «Полароиду» и так далее, они сшибли их вниз до такой степени, что все крестики на графиках стали сливаться в одну линию, ведущую вниз, и эта линия кричала «Продавать!», и тут уж никто не хотел иметь в своем портфеле разбомбленных акций, потому что с ними любой выглядел идиотом. Так что все разбомбленные акции из всех портфелей вылетели. Кстати, в такой игре тоже всегда есть последние.

Потом, когда началась постепенная консолидация сил, над некоторыми акциями образовались воздушные раковины, образовался определенный вакуум, и они рванули вверх со свистом. А когда акции, пусть даже некоторые акции, делают такой впечатляющий рывок, физиономия рынка начинает приобретать здоровый румянец. Все Гренвиллы собираются вместе, чтобы вместе подпалить биржевую ракету, а все отметки на графиках теперь говорят: «Вверх».

Так что Бедняга Гренвилл в результате сработал вполне неплохо. Но я в любой ситуации поставлю на Чарли, потому что он всегда и всюду на три часа впереди Бедняги Гренвилла. Хотя ведь и Бедняга Гренвилл выкарабкивается всегда.

Но иногда все Гренвиллы вместе взятые могут затеять настоящую панику. Одним из таких дней было 27 сентября 1966 года. Это был вполне подходящий день для паники, поскольку пришелся он на конец общего затяжного скольжения вниз. Чарли, надо отдать ему должное, остался невозмутим. Толпы профессионалов в один и тот же послеполуденный час кинулись удирать. Вот он, этот день – повтор видеозаписи. Сейчас Вы Там.

Этот день, 27 сентября 1966 года, станет частью истории, как стало историей 7 декабря 1941. В этот день Уолл-стрит перестала верить во что бы то ни было, по крайней мере в течение данного Медвежьего Рынка. Происходящее можно было отмечать по минутам, как это делается в катастрофических романах, где вода с бульканьем заполняет отсеки «Титаника». 27 сентября стало днем, когда завалили «Моторолу».

В описываемый момент я сижу за ленчем в Банкирском Клубе. Мой друг, тот самый Чарли, сидит здесь же, помешивая свой кофе и рассказывая мне разные медвежьи новости типа того, что один из ведущих нью-йоркских банков, по сути, лопнул, а на плаву держится только потому, что запускает на уик-энды воздушных змеев, и если бы американская почта работала быстрее, банку пришел бы конец. «Запускать змеев на уик-энд» – означает выписывать чеки в пятницу под деньги, которых нет, а потом в понедельник утром носиться сломя голову, чтобы покрыть эти чеки новыми кредитами.

Им каюк, – говорит Чарли. – В Федеральный резервный банк они не сунутся, потому что федералы, если они придут просить займов, так захлопнут двери, что еще и пальцы им поотшибают. Сейчас они пытаются наскрести хоть сколько-нибудь евродолларов в Европе.

Если вы поняли, что сказал Чарли – прекрасно, если нет – к «Мотороле» это никакого отношения не имеет, кроме того, что помогает настроиться на общую милую, мрачную и зловещую атмосферу. С деньгами у всех туго, а Уолл-стрит далеко не в восторге от вьетнамской войны. И в этот момент заходит один наш общий знакомый и говорит, что сейчас на бирже заваливают «Моторолу». В клубной гостиной, где ковровое покрытие вытерто до основания, уже собралась небольшая толпа, наблюдающая за лентой тикера Доу-Джонса.

Тем временем в двух кварталах от нас, на Уильям Стрит, дом номер 15, ребята на ходу выплевывают недожеванные бутерброды, бросаясь к телефонам. И все из-за речи мистера Роберта У. Гэлвина во Франклин Парк, штат Иллинойс. Мистер Гэлвин – председатель правления «Моторолы», одного из чемпионов того периода, и он обращается к мудрецам и авгурам Нью-Йоркского общества финансовых аналитиков. Как известно, «Моторола» делает цветные телевизоры, и это рост, плюс полупроводники, и это рост, плюс дуплексное радио, и это рост. Рост, рост, рост. Шесть месяцев назад этот рост стоил $234 за акцию. 27 сентября цена $140. Совсем неважно – и, вроде как хуже уже быть не может. Они предполагали заработать по 8 долларов на акцию. Так оно написано у «Стандард энд Пурз». Дела, говорит мистер Гэлвин, идут так хорошо, что это уже плохо. Они едва управляются с уже полученными заказами, и сейчас у них проблемы с недопроизводством – нехватка комплектующих здесь, трудовые споры там. Они могут продать все свои цветные телевизоры до единого – проблема сейчас в том, что они не успевают их делать. А прибыли на акцию, конечно, поднимутся, но до уровня $5,50, максимум $6. Все же прочее в полном порядке.

Мудрецы и авгуры анализа с минуту смотрят друг на друга: шесть долларов? Шесть долларов? А куда делись еще два доллара? И затем происходит то, что бывает в конце пресс-конференций в Белом Доме, разве что здесь никто не сказал: «Спасибо, господин президент». Все разом бросаются к телефонам. Правда, тут все-таки аналитики, а не репортеры, поэтому они стараются идти, а не скакать вприпрыжку. Мистер Гэлвин готов отвечать на вопросы, но его аудитория уже разбежалась.

А у нас, в Банкирском Клубе, Чарли плавится от жары в телефонной будке, отдавая указания одной из своих девиц.

Продай десять тысяч «Моторолы», – говорит он (в долларах это примерно миллион триста тысяч).

Я буквально вижу, как бедная девица сейчас держит в руках их портфель ценных бумаг и пытается найти «Моторолу», и мне кажется, что я даже слышу, как она говорит: «Но у нас нет никакой «Моторолы»…» Чарли собирается продавать «Моторолу» безпокрытия, поэтому он повышает голос. Потом он, конечно, эти акции выкупит. Но сейчас для него важно успеть продать, есть ли они у него или нет. Это одно из условий жизни в результативном фонде.

Мы стоим и наблюдаем за лентой тикера. Идет символ «МОТ», и цифры: 137, 136, ого! 134. Ступени пошли круче.

Это Джерри Цай сплавляет свою «Моторолу», – говорит кто-то позади нас. Такое замечание – классический способ продемонстрировать, что ты не с улицы. Джерри Цай, слов нет, и покупает, и продает очень быстро, но как можно определить, что только что проданный пакет «Моторолы» принадлежал фонду «Манхэттен», выше моего понимания. Хотя все-таки это полезная штука. Это всегда звучит весомо, когда ты говоришь: «Джерри Цай покупает», или «Джерри Цай продает». И Джерри лучше быть начеку, потому что если уж ты один из «Они», то не дай Бог делам пошатнуться. Я знаю одного чартиста, который говорит, что Доу-Джонс докатится до 380. Если так оно и произойдет, то я смело поставлю на гнилые яблоки и помидоры, потому что спрос на них на всех углах будет фантастическим – козла отпущения будут искать все. Общество Джона Берча выпустит книгу под названием «Протоколы шанхайских мудрецов», в которой будет доказано, что Джерри Цай не кто иной, как Мао Цзе-Дун, а перед зданием Федерального резервного банка пройдет торжественная церемония, во время которой жрец изгонит демонов из Джерри Цая, а уже потом хлестнет быков, к которым Джерри будет привязан за руки и ноги.

А в торговом зале биржи нарастает давление на биржевого специалиста. Он стоит на своем посту номер 18, и клятва Гиппократа требует от него упорядочить рыночную ситуацию вокруг «Моторолы», а он, словно в подростковой фантазии, вдруг ощущает себя квотербеком на стадионе «Янки», дрожащем от рева толпы. Только с фантазией что-то явно не в порядке. Толпа ревет потому, что все, способные принять пас, блокированы, защита испарилась, и его вот-вот завалят: две тонны разъяренного мяса, стена вражеских игроков, хрипло рычащая: «Убееееей!». И остается только сжаться в комок, примириться с неизбежностью гола и надеяться остаться в живых после того, как умолкнет судейский свисток На специалиста давят со всех сторон, и он прекрасно понимает, что если согнется вдвое оттого, что удар от первого крупного пакета «Моторолы» пришелся в солнечное сплетение, то сгрудившиеся брокеры тут же обрушат ему на голову всю гору своих акций. И тут раздается свисток. Торги по «Мотороле» приостановлены.

Чарли расстроен. Ему нужен был «ап-тик», продажа по цене выше, чем предыдущая, для того, чтобы можно было закрыть свою «короткую» – без покрытия – продажу. Приостановка торгов была введена после Великого Краха Биржи. В старые добрые времена, когда этого правила еще не было, медведи могли соединять усилия и «короткими» продажами загонять акцию до нуля и даже в область отрицательных чисел.

– Н-да, а я собирался на следующей неделе в Европу, – говорит Чарли. Теперь, как он считает, ему лучше бы не отлучаться. Я спрашиваю, каковы его прогнозы.

Чарли любит выступать в роли дельфийского оракула. Не в печати, конечно, – печатный прогноз может потом публично уличить вас в ошибке. Но среди друзей, – отчего бы нет?

– Все движется к номиналу, – говорит Чарли.

Номинал это 100 процентов. Во всяком случае, раньше так оно и было, и все до сих пор так его и определяют. А то самое «все» означает взлетевшие акции, столь популярные среди «результативных» ребят. Что ж, акциям-рекордсменам нужно упасть еще процентов на сорок, чтобы они достигли уровня номинала. Чарли, конечно же, не имеет в виду все эти акции. В конце концов, они продаются не по той же самой цене. Но в целом это крутое скольжение вниз.

– После «Моторолы» никто уже ни во что не поверит, – говорит Чарли. – Завтра начнут поговаривать, что у «Фэйрчайлда» тоже проблем пруд пруди. И что от пользования ксероксом развивается рак, а от полароидных снимков – импотенция.

Так что все движется к номиналу. В такой момент Джонни Придурок и его братец просто обязаны сообразить, что сейчас лучший способ сделать деньги, – это продавать без покрытия.

Вы знакомы с родственником Джонни Придурка – с Неполнолотчиком Робертом. Они живут у Черта На Куличках: Придурок Джонни, его братец, их двоюродный братан – Неполнолотчик Роберт – и вся их многочисленная родня. А за каждым их движением наблюдают волки с желтыми хищными глазами.

Мы с Чарли движемся к его офису.

– Ужасный рынок для любого. Кроме меня, – говорит Чарли. – Никто ни во что не верит. Люди не верят президенту Джонсону, они не верят никому и ничему в Вашингтоне. Они верят, что налоги поднимутся, они не верят, что мы когда-либо вылезем из Вьетнама, а после «Моторолы» никто и никогда больше не поверит в прибыль на акцию. Даже если бухгалтеры Пита Марвика дадут им чистый сертификат, не поверит все равно никто.

Это и есть то, что французский социолог Эмиль Дюркгейм называет «аномье». В терминах биржи это означает, что сначала тревога нарастает по мере падения цен. Потом вы слышите все эти разговоры об «уровне поддержки» и все такое прочее, но вот биржа пробивает насквозь и этот уровень, и вы имеете «аномье». Это похоже на «отчуждение», только «аномье» в данном случае означает: «Где дно? Где дно? Где дно?». Никто не знает, где дно и никто не помнит, где была вершина. Все подвешены между небом и землей. А потом индекс Доу-Джонса движется к нулю. И только Чарли чувствует себя прекрасно: его портфель захеджирован, и он пока играет в «короткую» игру.

– А вот на уровне номинала, – певуче говорит Чарли, – начнется оживление спроса, когда мы примемся гонять Придурка Джонни и его братца.

В переводе это означает вот что. Мистер Придурок, потеряв на акциях, которые у него были, будет пытаться компенсировать потери, продавая без покрытия. Когда же Чарли начнет покупать, акции пойдут вверх, и мистер Придурок будет уже в убытках на своих «коротких» без покрытия продажах. И тогда он запаникует и будет вынужден покупать, чтобы покрыть сделки, по цене, взбирающейся выше и выше, куда его и будет загонять Чарли.

Пока Чарли отменяет свой европейский отпуск, я сижу в его офисе. В три часа двадцать девять минут биржевой специалист в торговом зале открывает торги на «Моторолу» – за минуту до звонка. «Моторола» сейчас, как боксер, успевший кое-как привстать на одно колено до того, как рефери досчитал до десяти.

Она открылась и закрылась по 119, упав за один день на 19¼. Значит, ее рыночная стоимость в 3 часа 30 минут дня была на $114 миллионов меньше, чем в 10 утра – и на $684 миллиона меньше, чем несколько месяцев назад. И это та же самая компания, текущий год у которой лучше, чем был прошлый, а следующий обещает быть лучше, чем нынешний.

И вы можете говорить сколько угодно о нехватке денег, Вьетнаме и налогах, но 27 сентября что-то все-таки случилось. Конечно, случаться оно начало еще раньше, когда банки уже не имели денег для займов, а все свистки, вопли, набатный звон тревоги и желтый сигнальный дым показателей стали видны и слышны еще в конце весны. В день 27 сентября траурный колокол звонил по скончавшейся вере.

И что теперь? Теперь любители неполных лотов, – например, мистер Придурок и его братец – продали кучу акций без покрытия, а Чарли изготовился спустить своих гончих с поводка. Наш трейдер говорит, что лента тикера должна сорок дней и сорок ночей побыть в покое, прежде чем начнется очередной бычий подъем. Чарли в ноябре собирается в Европу. И все мы подошли к тому моменту в «Питере Пэне», когда пьеса останавливается, а Мэри Мартин или какая-нибудь другая актриса выходит к рампе и говорит: «Так вы верите? Вы верите?». Те два раза, что я смотрел «Питера Пэна», верили все.

Потом в один прекрасный день, довольно скоро, Чарли вернется из Европы. Мистер Придурок будет, как и раньше, проживать у Черта На Куличках, но уже без штанов, а потом первая ромашка пробьется сквозь корку земли и скажет: «Я верю» – и игра начнется сначала.

Вы заметили, как прекрасно смотрится Чарли в ретроспективе? Все произошло точь-в-точь, как он и говорил. Сначала все перестали верить во все. Потом это «все» покатилось к номиналу, а маленькие инвесторы, месье Придурок и его братец (это слова Чарли, а не мои), стали играть в «короткую» без покрытия (смотрите статистику) – и уже тогда Чарли и его присные загнали бедолаг наверх, до самого бычьего рынка. И я не могу себе представить, чтобы у мистера Придурка осталась хотя бы одна пара штанов.

И не слишком много времени потребовалось на то, чтобы каждый снова начал верить. «Каждый», как я трактую это понятие в данной книге, по-прежнему не верит ни единому слову, исходящему из Вашингтона, не верит тому, что мы когда-нибудь выберемся из Вьетнама, и уж, конечно, не верит никаким отчетным прибылям на акцию. Но когда цены акций достаточно вырастают, каждый начинает верить во что-то, хотя бы в то, что все остальные вот-вот во что-то поверят.

В один прекрасный день Чарли появился у меня и сказал, что больше не понимает рынка.

– Булькающий и кипящий рынок мне нравится не меньше, чем всем остальным, – сказал он, – но это сумасшествие. Добром это все не кончится.

Я аккуратно отметил день и час, когда эта фраза была произнесена, потому что вы уже видели, какие прекрасные результаты показывает Чарли.

– И что нам теперь надо делать? – спросил я.

– Пацаны захватывают все. У нас уже не просто рынок мусора, а пацанячий рынок мусора. Только сопливые мальчишки могут покупать такой мусор. А делать можно одно из двух. Во-первых, ты можешь поехать со мной в Европу. У Джона Эспинуола в Лондоне новый дом, а у Тедди яхта в Ницце. Можем, впрочем, поехать и в Японию. Нам пошло бы на пользу хоть на какое-то время побыть вдали от всего этого дурдома. Второй вариант действий – найти себе собственного пацана.

И так уж оно вышло, что уехать в тот самый момент у меня не получалось. Да тут еще другой мой приятель, Великий Уинфилд, тоже решил остаться и поиграть на пацанячьем рынке. Вот вам повтор еще одной видеозаписи, запечатлевшей историю так, как она творилась в те дни.

У каждого есть какой-то надежный биржевой индикатор, помогающий в трудной работе по накоплению богатства, и я сам вот-вот обзаведусь таким же для себя. Он называется «Иерихонский Индикатор Адама Смита», а расскажу я вам о нём чуточку позже, когда закончу свой рассказ о другом рыночном индикаторе, с которым я познакомился во время своего визита к Великому Уинфилду.

– Сынок, – сказал Великий Уинфилд по телефону. – Наша беда в том, что мы слишком стары для такого рынка. Сейчас лучшим игрокам на бирже и тридцати-то нет. Приходи. Я покажу тебе свое решение проблемы.

Великий Уинфилд, мой друг, прекрасный читатель ленты тикера, супер-спекулянт и с недавнего времени типичный ковбой-ранчер, словно сошедший с рекламы «Мальборо». Последнее я говорю к тому, что он отказался от обязательных на Уолл-стрит жилетки и аккуратной прически в пользу раскованной джинсовости Мальборо-мэна. Обычно в офисе Великого Уинфилда ничего нет, за исключением нескольких метров ленты тикера на полу да парочки беженцев из Солидных Фирм, спасающихся от убийственного темпа реальности. В этот раз в офисе было три новых лица.

– Вот оно, мое решение проблемы нынешнего рынка, – сказал Великий Уинфилд. – Мальчишки. Пацаны. Потому что и сам рынок пацанячий. Познакомься. Билли-Пацан, Джонни-Пацан и Шелдон-Пацан.

Все три Пацана встали, не отрывая глаз от ползущей ленты тикера, пожали мне руку и уважительно назвали меня «сэром».

– Ну разве не красавцы? – сказал Великий Уинфилд. – Какие пухленькие да пушистые! Что твои плюшевые медвежата! Нынче их рынок. Вот я их и взял.

Великий Уинфилд небрежно стряхнул огрызки соломы со своих джинсов «Ливайс». Я не знаю, где он умудряется добывать солому на Уолл-стрит, должно быть, он приносит ее в карманах, а потом в течение дня разбрасывает там и сям.

– Я им выделяю немножко денег для игры, они находят акции, а потом мы делим прибыль, – сказал он. – Билли-Пацан начал с пятью тысячами долларов, а за последние шесть месяцев дошел уже до пятисот тысяч.

– Ого! – сказал я и поинтересовался у Билли, как он это сделал.

– Акции компаний, сдающих компьютеры напрокат, сэр! – отрапортовал Билли, словно кадет, пожирающий глазами офицера. – Я покупаю конвертируемые бумаги, закладываю их в банке и покупаю еще.

– Наверное, залог приличный? – поинтересовался я.

– Не так, чтобы очень, сэр, – сказал Билли-Пацан. – Я вношу, по меньшей мере, три процента наличными. Если я настроен консервативно, то наличностью вношу пять процентов.

– Неслабо, – сказал я. – На Нью-Йоркской фондовой бирже с человека требуют семьдесят процентов наличными.