Текст книги "Август. Первый император Рима"

Автор книги: Джордж Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Далее было решено, что в начале следующего года консулами изберут Лепида и Планка; Лепид остается в Риме и отвечает за дела в Италии, а руководство Испанией поручает своему помощнику. Он собирался оставить себе три легиона, а другие семь были поделены между Октавием (три легиона) и Антонием (четыре легиона).

Следовало учитывать и обязательства перед армией; для этой цели восемнадцать италийских городов были выделены для конфискации и перераспределения доходов. Это касалось таких мест, как Капуя, Регий, Венузия, Беневет, Нуцерия, Аримин и Вибо, где находились самые богатые и наиболее красивые земельные участки.

Это соглашение было подписано и имело силу документа. Октавиан как консул огласил его перед легионами. Войска требовали мира и примирения вождей, а также единого фронта для общего блага и теперь получили ответ.

Проскрипции. Суд над Цицероном. Суд Антония. Декларация триумвиров. Награды и наказания

Однако в соглашении была статья, которую Октавиан не огласил перед войском. Комитет постановил, чтобы уже выявленные убийцы Цезаря были наказаны при их руководстве, однако «реорганизация государства» пройдет успешнее, если убрать с дороги некоторых людей, мешавших достижению окончательного мира и согласия. Был составлен список. Первым неугодным по требованию Антония оказался Цицерон. Было предположение, но лишь предположение, что Октавиан сражался за него два дня, а на третий вынужден был согласиться. ^[20]Мы не обязаны верить этому сообщению; ведь обвинения, которые мог привести Антоний, были столь сильны, что Октавиану вряд ли пришлось бы выгораживать Цицерона целых два дня. Цицерон откровенно приветствовал убийц Цезаря; его антагонизм был чисто доктринерским и политическим, поскольку он не имел – и признавался в этом – ни единой причины не любить Юлия. Наоборот (как он сам признавался), он не был обделен добрым отношением и вниманием Юлия; и мы знаем из его писем, как это могли знать Октавиан и Антоний, что он признавал, что Юлий был человеком гуманным, как никто другой. Из соображений здравого смысла и простой благодарности Цицерон поддержал действия и со всей возможной энергией защищал его убийц. Он намеревался – кто бы в этом усомнился? – избавиться от Октавиана, предав и уничтожив его: и Октавиан должен был быть святым, если бы стал за него бороться.

Это были не все обвинения, выдвинутые Антонием против Цицерона. Марк Антоний имел к нему претензии гораздо более серьезные, чем личная неприязнь. Все семейные отношения связывали его с людьми, имевшими причины ненавидеть великого оратора. После смерти отца мать Антония (Юлия из старшей ветви семьи Цезаря) вышла замуж за Корнелия Лентула Суру, одного из подозреваемых в заговоре и друзей Катилины, которого Цицерон, будучи консулом, приговорил к смерти без всякого разбирательства. Это, предполагает Плутарх, было первой причиной нелюбви Антония к Цицерону. Несчастный Лентул, хотя и не был образцом нравственности, входил в группу людей, которых приговорили к смерти при политических обстоятельствах более чем подозрительных и крайне несправедливых. Говорили даже, что тело Лентула отказывались захоронить, пока Юлия, сестра и дочь консулов, не вымолила отдать тело ей, но это лишь легенда, показывающая, насколько остры были чувства, вызванные казнью участников заговора Каталины. Смерть Лентула, его отчима и мужа матери, была серьезной причиной, чтобы юный Антоний возненавидел Цицерона. Но он был еще и другом явного противника Цицерона, знаменитого Публия Клодия, и после убийства последнего шайкой из партии оптиматов он женился на его вдове, Фульвии, женщине необычайных способностей, которая не забывала и постоянно пестовала в себе эту вражду. Враждебность Марка Антония блекла перед той ненавистью, которую питала к Цицерону Фульвия. Может быть, поэтому Антоний с самого начала косо смотрел на Цицерона как на представителя тех политических сил, которые используют подкупы и вероломство, а также политические убийства в качестве методов партийной борьбы. Его враждебность усилилась, когда он понял, что Цицерон поддерживает, превозносит и одобряет убийство Цезаря и объявляет во всеуслышание, что Марк Антоний того же мнения.

Объяснения этих действий самими триумвирами можно, здесь привести, поскольку явно прослеживаются их мотивы. Было очевидно, что если бы бессовестные предатели сначала не запросили бы у Юлия пощады после гражданской войны, а затем убили человека, их помиловавшего (некоторые из них стали его друзьями и получали большие выгоды), то и триумвирам не надо было прибегать к проскрипциям. Помиловать убийц Цезаря было невозможно, поэтому они решили опередить врага. После этой преамбулы комитет продолжает описывать действия, приведшие после убийства Цезаря к нынешней ситуации, и замечает, что некоторых убийц уже настигла кара отмщения и с помощью богов остальные будут наказаны по закону. Галлия, Испания и Италия были в их руках; следующей задачей было преследование их за морем. Комитет полагал небезопасным и в своих, и в общественных интересах оставлять за спиной врагов, которые не преминут нанести удар в спину. Понимая, что эти люди не успокоятся, комитет почел за лучшее убрать их с дороги.

Комитет, однако, не предполагал незаконного преследования всех своих недоброжелателей, у него не было также цели устранять богатых, чтобы воспользоваться их состоянием. Лишь вожди враждебных партий должны были подлежать проскрипциям. Их можно было и арестовать, однако комитет предпочел проскрипции (то есть занесение в список неугодных с поражением в правах и имуществе).

Никто не имел права укрывать или защищать людей, поименованных в этом списке. Всякий, кто способствовал их укрыванию, автоматически пополнял список. Всякий, кто приносил голову занесенного в список, получал, если это был свободный гражданин, 100 тысяч сестерциев, если раб – две пятых этой суммы плюс свободу и социальный статус своего хозяина. Информаторы получали то же самое. Имена тех, кто давал информацию или получал награду, хранились в тайне и не записывались. ^[21]

Таковы были объяснения, которые комитет представил в защиту своих действий, приговорив к смерти около двух третей сената.

Первые новости. Опубликование проскрипционных списков. Террор. Борьба. Цицерона предупреждают. Бегство Цицерона. Размышления о смерти. Цицерон сдается

Как только закончилось совещание в Бононии, вестники немедля направились в Рим. Было 27 ноября. В ту же ночь по всему городу искали тех, списки которых тайно поспешили отправить в Рим. Четверо были взяты сразу и убиты; и, когда распространилась молва, что людей хватают и убивают, началась паника. Множество людей опасались, что могут оказаться среди занесенных в списки, и потому могли пойти на самые отчаянные шаги, если бы Квинт Педий не поспешил устранить панику. Он попросил особенно отчаянных паникеров подождать до утра. Утром Квинт назвал имена семнадцати человек, полагая, что это полный список.

Его попытки успокоить людей в ту ночь, а скорее всего, известия, полученные на следующий день, оказались для него непосильными, и он скончался в ночь на 29 ноября. Последовавшие за этим события врезались в память людей, совершенно непричастных к спискам, которые стали такими же жертвами, как и попавшие в список. Триумвиры прибывали в Рим по одному каждый день, и по мере их прибытия Рим наполнялся войсками. Сразу было созвано народное собрание, сопровождавшееся множеством военных. Трибун Публий Тит вынес постановление о создании новой магистратуры – триумвирата, или комитета трех, с полномочиями реорганизации государства и назвал главами и первыми членами комитета Октавиана, Антония и Лепида. Под присмотром военных выборщики приветствовали постановление аплодисментами, и комитет сразу принялся за дело. В ту ночь был обнародован второй проскрипционный список из ста тридцати человек, а затем время от времени список пополнялся другими именами, пока не стали известны все.

Истории, которые рассказывали об этих проскрипциях (Аппиан посвящает им тридцать девять параграфов текста, IV, 12–51), проливают свет на настроения римского общества и на отношения отцов и сыновей, господ и рабов, мужей и жен. Некоторые из этих отношений по остроте переживаний достойны стать сюжетами романов. Это было время, когда судьба жестоких и тиранических хозяев оказывалась в руках довольных рабов, которые с радостью приводили солдат в укромные места, где прятались их хозяева, или, наоборот, любимые господа иногда обнаруживали, что слуги и рабы жизней своих не щадят, чтобы выгородить их. Есть мрачный рассказ про Фурания, который умолял убийц подождать, пока его сын не поговорит с Антонием. Солдаты, весьма довольные, отвечали, что его сын «уже поговорил с Антонием». Старик просил их подождать еще немного, пока он поговорит с дочерью, и ей он дал совет не претендовать на имущество. Есть еще история – чуть менее печальная – об Анналиде, который спрятался в доме своего клиента, и тот мужественно хранил тайну, пока сын Анналида, заподозрив неладное, не привел убийц в дом. Она заканчивается тем, что сын, возвращаясь пьяным домой после получения награды, поссорился с теми же солдатами, которые убили его отца, и они в драке убили и его тоже. Рассказчик уверяет нас, что сын Фурания также плохо кончил. Была также жена некоего Септимия, которая внесла мужа в список, а сама вышла замуж через день после убийства мужа; а также рассказ о жене, которая весьма долго прятала Лигария, а затем, когда его обнаружили, бежала вслед за убийцами, крича, что она его укрывала и ее тоже надо убить, но никто не обращал на нее внимания. Она даже вышла перед триумвирами и сказала то же самое, но они делали вид, что ее не слышат. Другие, как Капитон и Ветулин, до конца боролись за свои жизни с мечом в руках и могли быть воспеты, как гомеровский Ахилл, если бы нашелся такой Гомер. Капитон приоткрыл дверь в жилище и убивал каждого, кто входил, пока его наконец не одолели. Ветулин организовал сопротивление на юге Италии не только из тех, кто был внесен в списки, но также из жителей тех восемнадцати городов, которые были отданы на откуп ветеранам Цезаря. Некоторое время он довольно успешно сопротивлялся, пока против него не выслали такие силы, что он вынужден был бежать через пролив на Сицилию. А были такие патриархи, как Лабиен, который со спокойным достоинством поджидал убийц, сидя на скамье у дверей своего дома, или как восьмидесятилетний Стаций, который распределил свое имущество среди друзей и соседей, запер двери, поджег свой дом и погиб в огне. Или был еще Оппий, слишком старый, чтобы спасаться бегством, и тогда сын, которого не было в списках, полпути вел и полпути нес его на себе (как Эней нес на себе старого отца Анхиза) до Сицилии. Многие нашли приют на Сицилии, где корабли Секста Помпея подбирали бежавших от преследования. Он всячески приветствовал беженцев, и в его войске им всегда находилось место. Многие нашли приют у Марка Брута в Македонии. Именно туда направлялся и Цицерон.

Из всех смертей, которые последовали в результате проскрипций, самой известной стала кончина Цицерона. Проскрипции триумвиров в действительности прославились на века хотя бы тем, что в них значились имена двух величайших римлян: Марка Туллия Цицерона – виртуозного мастера латинской прозы и Марка Теренцйя Варрона – одного из ученейших мужей своего времени, а в некоторых областях, например в изучении римской истории и археологии, самого ученого их современника.

Когда обнародовали списки, Цицерон находился в своей тускуланской усадьбе со своим братом Квинтом и племянником, сыном Квинта, который насмерть рассорился с Марком Антонием и перешел в партию дяди. Он был уверен, что попал в списки, так оно и оказалось. Как мы видели, комитет рассчитывал на внезапный эффект и старался, чтобы информация не просочилась раньше времени. Этого им не удалось. Друзья Цицерона и его агенты в Риме были настороже и, видимо, подозревали, что должно произойти, а потому послали ему предостережение; он со своими спутниками покинул Тускул и направился в Астуру, намереваясь там сесть на корабль. Квинт, однако, не был готов к длительному путешествию – дело серьезное в те времена – и решил возвратиться в Рим, уверенный, что сможет укрыться, пока не будет готов к дальней дороге. Сам Цицерон в соответствии с намеченным планом обнаружил корабль, поджидавший его в Астуре, взошел на борт и отплыл.

Если бы Цицерон и в самом деле страстно желал. этого, ничто не могло бы предотвратить его бегства. Дело было не в удаче и не в способе, отсутствовала воля. Он всегда плохо переносил плавание, а тут еще усилился встречный ветер, штормило. Он настоял на высадке у Цирцеума на небольшом расстоянии от побережья; и здесь он задумался явно в нерешительности не просто о том, что ему делать, но и о том, чего он хочет. Если бы ему понадобилось писать трактат или произнести речь на эту тему, он не задумываясь сделал бы это, и сделал блестяще; однако, когда речь шла о столкновении с действительностью, он не мог решиться. Надо ли ему плыть к Марку Бруту? Или к Кассию в Сирию? Или к Сексту Помпею на Сицилию? Все это было слишком хлопотно. Он, наверное, подумал, что легче всего умереть.

Работы Цицерона дают нам возможность узнать его мысли об этом предмете. Давайте обратимся к отрывку из «Тускуланских бесед» (1, 41), который он, в свою очередь, позаимствовал у Платона:

«Одно из двух: или смерть начисто лишает меня чувств, или она перенесет меня в некое иное место. Если смерть угашает в человеке все чувства и подобна сну без сновидений, приносящему нам усладительный покой, то какое же это счастье – умереть, великие боги! Много ли есть в жизни лучше, чем такая ночь! И если вся окружающая меня вечность похожа на нее, то кто в мире блаженнее, чем я? Если же правду говорят, что смерть есть переселение в тот Мир, где живут скончавшиеся, то ведь это блаженство еще выше! Подумать только: ускользнуть от тех, кто здесь притязает на то, чтобы быть моими судьями, и предстать перед судьями, подлинно достойными этого имени, перед Миносом, Радамантом, Эаком, Триптолемом! Встретиться с теми, кто жил праведно и честно, – да разве это не прекраснейшее из переселений?.. Никакому хорошему человеку не грозит ничто дурное ни в жизни, ни после смерти, никакое его дело не ускользнет от бессмертных богов, и что произошло со мной, произошло не случайно. И тех, кто меня обвинил, и тех, кто меня осудил, я не упрекаю ни в чем – разве что в том, что они думали, будто делают мне зло». Такова его речь, а лучше всего конец: «Но пора нам уже расходиться: мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить. А какая из этих двух судеб лучше, знают только боги, а из людей, как я полагаю, никто не знает» (пер. М. Гаспарова).

Именно такие мысли занимали его ум. Но ему следовало подумать и о другом: он был не простым человеком, но главой огромного хозяйства, от него зависели жизнь и счастье многих людей, чьими правами он не мог пренебречь. Поэтому он позволил своим слугам убедить себя продолжить путь в Кайету, где еще раз сошел на берег, чтобы побывать в своем формианском имении. Вследствие своей необоримой привычки к эпиграммам он говорил, что ему следует умереть на земле, которую он столько раз спасал. Слуги видели, что он устал и утратил надежду, но он, несомненно, бывал таким и прежде, и они посадили его в паланкин и направились к кораблю. Они молча шли по его владениям. Едва вышли за пределы имения, как появились солдаты. Птичка улетела, но нетрудно догадаться куда, ^[22]и погоня устремилась к морю.

Офицер, командовавший отрядом, был из породы людей, которые в истории прославились тем, что принадлежали к племени Иуды. Его звали Попилий Лаена. Цицерон однажды защищал его в суде и спас от обвинений в смерти отца; и этот человек теперь поставил себе целью погубить его. Цицерон был хорошим хозяином. Рабы опустили носилки и приготовились сражаться. Он видел их рвение. Его невозможно было спасти без кровопролития, а он больше не ценил столь дорого свою жизнь. Опершись на носилки, глядя на поля и виноградники, которые простирались насколько видел глаз, спускаясь к голубой Кайетанской гавани, там, где Исхия лежит в отдалении и голубые горы Неаполя подступают к горизонту, он дал себя убить. Убийца, наверное, был не очень опытным, или он нервничал, или слишком возбудился, или его смущало окружение – во всяком случае, ему пришлось ударить мечом три раза, прежде чем упала голова. По приказанию Антония руки Цицерона, особенно рука, написавшая «Вторую филиппику» с подстрекательством к убийству, были отрезаны, и с этими дарами Попилий Лаена возвратился в Рим.

Новости о кончине Цицерона. Другие примеры. Цели развязанного террора. Налоги на женщин. Гортензия. Триумвират отказывается от своих планов

Марк Антоний на Форуме проводил заседание народного собрания, окруженный толпами людей, когда прибыл Попилий Лаена; он издалека подал знак о своем прибытии, и перед ним сразу расступилась толпа; счастливый Антоний возложил ему на голову золотой венок и в дополнение к награде миллион сестерциев. Голова Цицерона была выставлена на рострах вместе с обеими руками; говорят, тогда Антоний заявил, что проскрипциям конец, поскольку они ему больше не нужны.

И действительно, в основном проскрипции нацелены были на Марка Тулия Цицерона. Старый Варрон скрывался, пока все это не закончилось, и никто его не выдал. Напротив, его друзья дрались за честь его защищать. Одной из особенностей этих проскрипций, насколько могла видеть публика, было то, что Октавиан сдал Антонию Цицерона; Антоний – Луция Цезаря, брата своей матери; Лепид – своего брата Павла, и греческий биограф Плутарх несколько раз ужаснулся нечестием этой хладнокровной сделки. Он напрасно так сокрушался. Внесение в списки Луция Цезаря и Эмилия Павла было не чем иным, как притворством и ширмой, с помощью которого другие члены комитета спасали Октавиана. Мать Антония позаботилась о своем брате, и однажды, когда сочла это необходимым, она поговорила с Марком, и тот просто проворчал что-то, извинился и закрыл дело. Павел также пережил проскрипции. Никто и не собирался его трогать, а когда все закончилась, оказалось, что он весьма комфортно проводит время в Милете; и ему это так понравилось, что он решил поселиться здесь. Мессалла Корвин был помилован и при Августе дорос до полководца высшего ранга. Отличительной чертой этих проскрипций было то, что множество занесенных в список сумели избежать их. Комитет не выказал ни малейшего желания их преследовать.

Истинная цель этих проскрипций была изложена в объяснительном уведомлении, которое мы цитировали: они должны были не уничтожить партию, но оставить Италию в относительной безопасности, пока триумвиры поведут свои войска за море, чтобы сразиться с Брутом и Кассием. Их цель была бы выполнена и в том случае, если бы лидеры оптиматов уехали из страны и оказались в лагерях Брута и Кассия. Им гораздо удобнее было бороться с ними там, а не в Риме. Комитет гораздо лучше нас помнил события собственной истории. Он, несомненно, помнил и обстоятельства, помешавшие Цинне пересечь Адриатическое море и встретиться с Суллой, в результате Сулла с войском вторгся на территорию Италии и развязал войну. У них не было никакого желания повторять эту историческую ошибку. Они рассчитывали оставить позади мирную и безопасную Италию и сражаться с Брутом в Македонии.

Чтобы осуществить эту цель, нужны были деньги. Как и Сулла, Кассий выкачивал средства из азиатских провинций. У комитета были лишь бедные европейские провинции, причем некоторые были у Секста Помпея. Если бы можно было собрать деньги, продав конфискованные имения, как когда-то сделал Сулла, проблема была бы решена. Однако инвесторы помнили, как ненавидели тех, кто скупал поместья, конфискованные Марием. Поэтому желающих не нашлось. Для начала ведения военных действий триумвирам не хватало 800 миллионов сестерциев.

Комитет решил потребовать возврата собственности, удерживаемой женщинами, чтобы обложить ее налогом. 1400 богатых женщин получили уведомления. Женщины сразу начали действовать. ^[23]Поскольку это почти единственный случай поближе узнать некоторых женщин, которые затем сыграют важную роль в истории, стоит немного на этом задержаться. О сестре Октавиана Октавии мы уже кое-что знаем, так же как и о Юлии, матери Марка Антония. Обе сразу принялись защищаться, как могли. Фульвия, жена Антония, весьма недружелюбно приняла депутацию женщин, и этого мы также могли ожидать. Фульвия была женщиной умной и способной, но индивидуалисткой. Когда она была замужем за Клодием, Клодий был великим. Теперь, когда она была женой Антония, Антоний был великим. Клодий плохо кончил, и мы все знаем, что ждало впоследствии Антония. Этот ее индивидуализм, заставивший поставить интересы ее мужа выше интересов своих соплеменниц, в дальнейшем сильно повлияет на ход событий. Вмешательство Октавии и Юлии заставило комитет, хотя и без особого желания, выслушать делегацию женщин.

От имени делегации говорила Гортензия, дочь оратора Гортензия, главного соперника Цицерона. Речь, которую историк Аппиан вложил в ее уста, заслуживает внимания. Отметив неприглядные манеры Фульвии, Гортензия сказала, что триумвиры отлучили их от отцов, мужей и сыновей, которые должны были о них заботиться. Если они, женщины, чем-то навредили комитету, то пусть их внесут в списки, а если нет, то почему они должны делить наказание, если не делят с мужчинами вину? Они отказываются платить, потому что не получают, как мужчины, привилегий и должностей и не участвуют в общественной жизни. Причина, по которой их облагают налогами, – ведение войны – также не может быть принята всерьез, поскольку войны велись всегда, но с женщин никогда не брали налогов. Если в прошлом женщины вносили свой вклад в войну, они это делали добровольно, из своей личной собственности, но не со своих поместий и приданого, которые необходимы им для достойного существования. Никакая опасность не грозит сейчас их государству. Если галлы или парфяне придут, женщины последуют примеру своих матерей, но они не желают добровольно оплачивать гражданскую войну. Ни Марий, ни Сулла, ни Цинна, ни Помпей и ни Цезарь никогда не облагали женщин налогом, это сделал лишь нынешний комитет, обещавший реорганизовать государство.

Комитет, недовольный этой речью, приказал ликторам выставить делегацию. Поскольку Фульвия уже выказала свое отношение, можно предположить, что именно Антоний проявил столь явное недружелюбие, а его коллеги, поняв, что аудитория одобрительно восприняла речь Гортензии, поспешили его сдержать. Аплодисменты Гортензии означали, что женщины выиграли. После дальнейших совещаний комитет сократил число женщин, чье имущество облагалось налогом, с 1400 до 400. Они пополнили казну, заставив всех мужчин, владевших собственностью выше определенного максимума, отдать в казну сумму в размере одного годового дохода и одолжить государству два процента их капитала. С помощью этих мер были собраны деньги, необходимые для ведения войны в Македонии.

Приготовления к войне

Покончив с приготовлениями к войне, Антоний и Октавиан должны были выступить походом в Македонию, оставив Италию на попечение вновь избранных консулов Лепида и Планка. Октавиан, хоть и занял столь высокое положение, еще не мог спокойно почивать на лаврах. Ему нужно было навсегда закрепить за собой положение, которого он достиг.

Глава 6. Все вновь сходятся при Филиппах

Марк Юний Брут. Гай Кассий Лонгин. Кассий в Сирии. Военные расходы

Сцену с привидением в лагере Брута придумал не Шекспир. Темной ночью, когда Брут работал, в его военной палатке появился черный страшный призрак. Каждый историк, писавший о Бруте, рассказывает об этом привидении, которое на вопрос Брута «Ты кто? И почему явился предо мною?» отвечало: «Я – твой злой гений, Брут. Мы все сойдемся при Филиппах».

Кассий лишь рассмеялся, услышав эту историю. Это лишь галлюцинация, говорил он, нервное перенапряжение. Однако Брут впал в депрессию, отнимавшую у него все силы. В отличие от Цицерона, который был человеком слов и идей, Брут был человеком действия, и сейчас у него ничего не получалось, все валилось из рук.

Кассий был опытным полководцем, он уже доказал, на что способен, в дни войн Красса и Помпея, однако политиком он был посредственным. Прибыв в Сирию, он увидел, что провинция охвачена беспорядками. Юлий послал туда большой военный отряд в преддверии парфянской кампании, но из-за отсутствия всякого контроля из Рима легионеры сами стали представлять проблему. В одном из легионов убили командира и захватили три легиона, посланные для наведения порядка. Этим трем легионам на помощь послали еще три легиона из Вифинии, поэтому по прибытии в Сирию Кассий обнаружил здесь семь легионов, находившихся в состоянии войны друг с другом. Как только он огласил постановление сената о назначении его правителем Сирии, эти семь легионов, не связанных с событиями в Италии, беспрекословно ему подчинились. Тем временем четыре других легиона, которые набирали в Египте, завершив срок службы, направлялись домой через Палестину. Кассий со своими семью легионами вышел им навстречу и предложил или вступить с ним в сражение, или присоединиться к ним. Они не были готовы противостоять семи легионам и приняли предложенные условия; таким образом, по счастливому стечению обстоятельств Кассий получил под свое начало одиннадцать легионов. Ему повезло еще больше. Отряды знаменитых парфянских горных лучников, помня его добрую репутацию во время предыдущей войны, перешли на его сторону в качестве наемников.

Долабелла, направлявшийся в это осиное гнездо, чтобы взять провинцию в свое управление, не сразу сообразил, с какой силой ему предстоит иметь дело. Он думал, что сможет удержать сирийский порт Лаодикею. Однако Кассий захватил флот из финикийских и азиатских портов, отрезал путь к отступлению Долабеллы и захватил Лаодикею. Долабелла скорее умер бы, нежели стерпел такой позор, и потому двинул свое войско против Кассия.

Мощная армия и огромная территория, оказавшиеся в распоряжении Кассия, казалось, предвещали ему успех. Теперь надо было раздобыть денег на содержание огромной армии, которую он так удачно заполучил. Египет с огромными его богатствами, большим количеством зерна и морской мощью подходил как нельзя лучше для этой цели. Клеопатра, известная своей связью с Юлием, не слишком дружелюбно отнеслась к Кассию, и благоразумие заставило его искать союза с возможным врагом в тылу, прежде чем он отправится на запад.

Кассиий, тем не менее, так и не достиг Египта, потому что получил известие от Брута о том, что Октавиан и Антоний уже выступили войной и находятся в Адриатическом море. Следовало подготовиться к встрече с ними.

Кассий присоединяется к Бруту. Политика Брута и Кассия. Кассий на Родосе. Сбор податей на Родосе

Из-за поспешности, с которой Кассий должен был перевезти свое огромное войско на запад, требовалось пополнить казну за счет других источников, кроме Египта. Он уже наложил дань на город Таре. Теперь он захватил Каппадокию и завладел казной и войском царя Ариобарзана. Перед тем как покинуть Сирию, Кассий расплатился со своими парфянскими наемными лучниками и отправил их набирать еще солдат. Затем он направился по степной дороге к горам через Киликийские ворота и вышел на древнюю персидскую Царскую дорогу к Эгейскому морю через Сарды и Смирну, где и встретился с Марком Брутом.

В Смирне у них состоялся военный совет. У Брута было восемь легионов плюс большое вспомогательное войско, а также 16 тысяч талантов. Брут предложил объединить силы и двинуться в Македонию. У сторонников Цезаря насчитывалось сорок легионов, но не все были в непосредственном их распоряжении, восемь находились в Македонии под командованием Децидия Сакса и Норбавна Флакка. Поэтому следовало воспользоваться собственными превосходящими силами – двадцать одним легионом, атаковать более слабые подразделения врага по мере их прибытия и затем уничтожать. Этот разумный план Кассий моментально отверг. Он полагал, что лучше позволить всем силам цезарианцев собраться в Македонии. Вскоре, полагал он, они окажутся в затруднительном положении, находясь в этой пустынной горной стране, где не сумеют собрать достаточно продовольствия. Брут и Кассий тем временем займутся жителями Родоса и Ликии, которые симпатизировали сторонникам Цезаря; таким образом они и пополнят свою казну и избавятся от опасности в своем тылу. Брут согласился. Он попросил разрешения воспользоваться военной казной Кассия, так как потратил большую часть личных средств на строительство флота, который теперь стоял в Ионическом море. Поскольку Кассий заказывал музыку, он должен был и платить за нее.

Кассий заколебался; советник предостерегал его от того, чтобы снабжать Брута деньгами, на которые тот купит себе популярность. Кассий, тем не менее, согласился выделить ему одну треть всей суммы, предназначенной для ведения войны. Теперь они разделились: Кассий отправился на Родос, чтобы наложить на него осаду, Брут – покорять города внутренней территории Ликии.

Бруту пришлось нелегко, ликийцы вовсе ему не обрадовались. Когда же он оттеснил их до Ксан-фа, они стали отчаянно сопротивляться. При взятии города они поджигали свои дома, убивали женщин и детей и сами бросались в пламя. Плутарх сохранил для нас несколько таких трагических эпизодов, например рассказ о женщине, которая повесилась с младенцем на руках, и факел, которым она подожгла свой дом, она не выпустила из рук и в петле. Брут плакал, а это говорит о многом. Ему удалось собрать в Ликии лишь сто пятьдесят талантов.

Кассий был более суров. Попытки родосцев пойти на переговоры он отверг и потребовал беспрекословного подчинения. Жители города, вдохновляемые своими правителями и памятуя о прежних славных победах, решили сопротивляться. Они выслали к нему еще одно посольство напомнить, что он тоже когда-то жил и учился на Родосе. Кассий заявил, что они стали на сторону тиранов и поработителей и, кажется, игнорируют тот факт, что он и его друзья являются освободителями. Кассий предъявил постановление сената, в соответствии с которым он и Брут получали в свое управление римские владения на востоке Адриатики. Поскольку родосцы все еще не желали сдаваться, началась осада.

Родосцы решили сражаться, однако судьба была против них. Потерпев поражение в двух морских сражениях, они обнаружили, что захвачены врасплох и не готовы к борьбе; город не обеспечен достаточным количеством продовольствия и не оснащен необходимыми орудиями для того, чтобы вынести длительную осаду. Среди горожан начались разногласия, некоторые считали, что сопротивляться бесполезно. Потом уже пришли к выводу, что ворота открыли предатели, находившиеся внутри города; наступил день, когда Кассий появился в городе и никто не мог сказать, как ему это удалось. Он укрепил копье на рыночной площади, что было знаком того, что город взят приступом, однако жестоких расправ не последовало, его люди были очень дисциплинированны, но ему удалось взять у Родоса то, чего он добивался.