Текст книги "Август. Первый император Рима"

Автор книги: Джордж Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Маневры. Встреча в Антии. Кассий. Сервилия и Цицерон. Цицерон обескуражен

Неудача с Аполлинарийскими играми разбила в пух и прах надежды Брута и Кассия. Все у них пошло наперекосяк. Цицерон, снова выехавший из Путеол, в конце концов решил не присутствовать на заседании сената в начале июня, где перераспределялось управление провинциями. Гирций дружески предостерег его; Варрон сообщал в письме, что ветераны Цезаря грозили кровавой расправой своим врагам, и Цицерон почел за лучшее не появляться в Риме. Но даже при переполненном сенате и ветеранах, грозящих расправами, Антоний счел нужным изложить свои планы. Собрание, нарушая протокол, поскольку не была подана надлежащая заявка, и находясь в тисках закона, утвержденного Юлием, продлило проконсульские полномочия двум консулам с двух до пяти лет, а затем приступило к тому, чтобы предоставить Марку Антонию право обменять Македонию, которую ему предоставил в управление сенат, на Галлию, но в то же время оставить под его командованием стоявшие там македонские легионы… Цель всего этого была следующая – не только усилить военную мощь Марка Антония, но и противопоставить ее военной силе Децима Брута, который получил Цизальпийскую Галлию. Брут и Кассий также отправлялись в провинции, но не в те, которые они должны были получить; им временно поручили поставки зерна: Бруту – в Азии, а Кассию – на Сицилии. Эти назначения давали им право покинуть пределы Италии, они также разлучали обоих заговорщиков и уменьшали их силу и влияние в том случае, если бы они эти назначения приняли. Они сразу же вызвали Цицерона в Антий, где и состоялась важная встреча. Никто из них не знал в точности, что же им делать; однако по пути в Антий Цицерон все обдумал и решил, что лучше им не отрекаться от своих принципов, сохранив тем самым и себя.

На той памятной встрече в Антий собрался очень тесный кружок ближайших заговорщиков и противников Цезаря: политический доктринер и философ Цицерон; Марк Брут, медлительный, тяжеловесный; мать Брута Сервилия, одно время бывшая любовницей Юлия, сестра Катона; жена Кассия Тертулла; жена Брута Порция и Фавоний, которого прозвали «обезьяна (подражатель) Катона», – они были ядром оппозиции, боровшейся против Юлия при жизни и теперь против мертвого Юлия, и собирались бороться и впредь. Цицерон в качестве старейшего начал излагать свое мнение, когда в помещение буквально ворвался опоздавший Кассий в очень дурном расположении духа – человек, который не мог стать человеком действия, поскольку не имел творческого начала. Цицерон повторил для него свою точку зрения на сложившуюся ситуацию: им следует принять назначения, исходя из соображений собственной безопасности.

Кассий взорвался и стал кричать, что ни за что не отправится на Сицилию. С какой стати ему принимать должность, которая для него оскорбительна?

– Что ты собираешься делать? – спросил Цицерон.

Тот ответил гневно:

– Поеду в Ахейю!

Это весьма примечательно, поскольку Кассий не имел полномочий ехать в Ахейю. Теперь все они наконец начали понимать, что, только преступив закон, смогут защитить себя. Но как тогда быть с принципами, которых они поклялись придерживаться?

«– А ты, Брут?

. – В Рим, если ты находишь это нужным. ^[9]

– Я – менее всего: ведь в безопасности ты не будешь.

– А если бы это было неопасно, ты бы согласился?

– Вообще нет, ни на твой отъезд в провинцию теперь, ни после претуры; но не советую тебе доверяться Риму» («Письма к Аттику», XV, II. Пер. В. О. Горенштейна).

Затем последовал долгий разговор, и Кассий сетовал, что упущены возможности, и обвинял Децима Брута; Цицерон молча сожалел, что вместе с Цезарем не был убит и Марк Антоний. И вообще, зачем говорить о том, что не сделано, хотя и согласился с Кассием. Он уже начал думать, как хорошо было бы, если бы они тогда перетянули на свою сторону сенат, когда Сервилия оборвала его мысли, сказав: «В действительности нам следовало встать во главе государства и взять управление в свои руки. Разве не так?»

Нет, не то; Цицерон признавал противоречие. Он всегда имел склонность к цезаризму!

Наконец Кассий стал склоняться к мысли отправиться на Сицилию, а Брут решил, что он может отправиться в Азию. Поскольку заниматься поставками зерна было ниже их достоинства, Сервилия позаботилась, чтобы этот пункт в предписании был вычеркнут; каким образом ей это удалось, она не сказала. Цицерон покинул собрание в некотором смятении. ^[10]Совершенно очевидно, что они запутались. Единственным способом действенного сопротивления цезаризму был сам цезаризм! «Нет плана! Нет цели! Нет системы!» – восклицал он в письме к Аттику. Поскольку у него самого не было плана, он вряд ли мог винить в этом других.

Но если они собирались разъехаться, он тоже уедет. Он предполагал совершить путешествие на восток и через год, когда Гирций и Панса станут консулами, вернуться; и с таким намерением и с разрешения Долабеллы он отправился в путь.

Цицерон доплыл только до Сицилии: его задержали встречные ветры. Остановившись в Ленкопетре, на южной оконечности Мессинского пролива, он получил известие, которое изменило его планы. Появилась возможность мирного соглашения между Марком Антонием и Брутом и Кассием; требовалось его присутствие в Риме… На самом деле он не хотел уезжать за границу. Один день в Риме был ему дороже, чем целый сезон вне Италии. Ветер все еще был неблагоприятен, и это, кажется, предрешило его выбор. Он направился назад, в Помпеи. По пути встретил Брута, который объяснил, что произошло. Сервилия сдержала свое обещание. Условие поставок зерна было вычеркнуто из их предписания; вместо этого он получал в управление провинцию Крит, а Кассий – Кирену. Однако они туда не собирались. Их разногласия с Антонием усугублялись. Брут намеревался отправиться в Македонию, а Кассий – в Сирию – словом, завязывался сложный узел. Это была война! Возможно, они были правы. Возможно, среди суетной жизни заморского лагеря не было места пожилому политику и философу. Его место в Риме. Брут тоже так думал. Если он едет туда на смерть, ну что ж, все они движутся к смерти, и главное – выбрать наилучшее для этого место. Так они расстались и больше никогда не встречались.

Филиппики. Сенат. «Первая филиппика». Ответ Антония. Контрмеры. Что есть истина? Антоний в Брундизии. Война

Цицерон прибыл в Рим 31 августа. Его встретили значительные перемены. Он больше не раздумывал, что ему делать. Он собирался кое-что предпринять и знал, что именно, а стоило или нет это делать, уже было не важно. Правда, он не рассчитывал столкнуться с враждебными легионами, но для некоторых людей враждебная аудитория страшнее легионов, и Марк Туллий Цицерон смог в этом убедиться. Он собирался, если удастся, привлечь аудиторию на свою сторону, но, если не получится, что ж, он исчезнет, как исчезли до него Тиберий и Гай Гракхи, например, имена которых известны всему Риму. Судя по полусерьезному названию речей, которые он произносил той осенью, – «Филиппики», он хотел провести параллель между своим теперешним положением и положением Демосфена, великого греческого оратора, политического противника Филиппа Македонского. Ситуация действительно была схожей. Правда, Цицерон находился в большей опасности, чем в свое время Демосфен.

На следующий день, 1 сентября, в сенате состоялось заседание, но, поскольку главным вопросом были мероприятия, связанные с оказанием почестей Цезарю как божеству, Цицерон туда не явился. Целью этого мероприятия было отделить колеблющихся и заставить оппортунистов себя выявить, что Цицерон, естественно, всячески приветствовал. Марк Антоний, возмущенный его нарочитым и подозрительным отсутствием, витийствовал на заседании. 2 сентября он отсутствовал, и теперь на первый план вышел Цицерон. Это была его сцена, он так же принадлежал ей, как Цезарь принадлежал полю битвы или кабине для голосования или как Красе принадлежал счетной конторе. Он мог оказаться глупым стариком среди сверкающих мечей, но не был таковым на трибуне. Он знал свое дело.

Это заседание сената вошло в историю, поскольку Цицерон произнес тогда речь, известную как «Первая филиппика». Она стала объявлением войны.

Громадная разница между сражающимися на поле боя с оружием и сражающимися посредством слов в том, что оружием можно убить врага и тогда он перестает существовать; но слова только ранят, и они способны разозлить врага и сделать его еще опаснее. Цицерон мог говорить так, что его слова были подобны ударам бича. Для нас латынь мертва; но, когда говорил Цицерон, она была такой же живой и острой, как речь, произнесенная в Париже или Нью-Йорке. Цицерон намеренно принял такой тон, он наперед знал, как отреагирует Антоний. Люди, к которым он обращался, были растерянны, колебались; они готовы были идти туда, куда направит их твердая рука. Теперь это была его аудитория, как днем раньше она была аудиторией Антония.

Он рассказал им, почему намеревался отправиться за границу и почему вернулся. Он описал свое расставание с Брутом и выразил сожаление, что он, Цицерон, менее достойный, возвратился в город, куда заказан путь истинному спасителю государства. Сегодня он пришел, чтобы высказать кое-какие соображения, которые останутся в документах, если вдруг «несчастный случай» заставит его замолчать. Затем он стал излагать события дня, прибегнув к самой изощренной риторике, и сказал, что никогда бы не согласился осквернить государство столь отвратительным деянием – он так и сказал: «отвратительным», – смешивая почести, которых достойны божества, с почестями, которые собираются оказать умершему… В заключение он призвал их всех подумать, является ли диктаторская власть путем к истинной славе и не лучше ли уважение и любовь равных, чем любой триумф над ними.

Сенаторы слушали и трепетали, но что могло закрасться им в головы, о том лучше всего мог судить Марк Антоний. Он явно был разъярен этой речью, но и напуган. Он выступил перед сенатом, но не на следующий день, а 19 сентября; это время он посвятил составлению ответной речи, удалившись в свое загородное поместье. То обстоятельство, что ему понадобилось для ответа семнадцать дней, говорит о том, как серьезно он воспринял бичующие речи Цицерона.

Настало 19 сентября, и сенат, который, по иронии судьбы, собрался в храме Согласия, был полон. Марк Антоний явился в сопровождении охранников, однако Цицерона там не было. Он хотел прийти и в случае необходимости стать мучеником, но, как и при сходных обстоятельствах со святым Павлом, друзья умоляли его не приходить. Антоний собирался обратиться с речью к сенату, в котором не было того единственного человека, присутствия которого он желал. Однако сторонники Цезаря, выслушав его, несомненно, захотят побеседовать кое о чем с Цицероном.

Мы уже имели случай убедиться, что Марк Антоний был не последним из ораторов. Он устроил замечательное представление; он начал с того, что прочитал письмо, написанное ему Цицероном несколько месяцев назад, в котором было выражено одобрение благородству, храбрости и патриотизму получателя. Он воспользовался этим письмом, чтобы показать, что не так уж прям и искренен Цицерон, но, напротив, он извивается как уж на сковородке; а затем естественным образом он обвинил Цицерона не только в соучастии в убийстве Цезаря, но и в том, что он был душой заговора, тайной главой олигархов, подстрекавшим людей глупых, но отважных сделать за него работу, за которую сам он не желал отвечать… И в ситуации с Цицероном это обвинение – правдивое или вымышленное – могло оказаться весьма зловещим… Именно в этом месте речи, окажись здесь Цицерон, начались бы его неприятности. Однако Цицерон не пришел, и обвинения Антония повисли в воздухе и, как тогда казалось, остались лишь словами.

События тем временем разворачивались стремительно. Цицерон опять уехал в Путеолы, где начал сочинять еще более знаменитую «Вторую филиппику». Это был памфлет, распространенный среди друзей Цицерона, а также тех, кто казался подходящим объектом пропаганды. Это были личные нападки на Марка Антония, характерные в то время для средиземноморской Европы. Взамен описания тайных заговорщиков и убийц, сделанного Антонием, Цицерон изобразил пьяницу и развратника, погрязшего во вседозволенности, крови и ненависти. Это было здорово написано и читалось с замиранием сердца и с круглыми глазами теми поклонниками, которые считали памфлет блестящим образцом латинской прозы. В результате он оказался призывом к благородным патриотам именно так оценить Антония, каким изобразил его Цицерон.

Прочел ли Октавиан «Вторую филиппику», мы не знаем, но известно, что в это время произошел весьма любопытный случай. Несколько человек, арестованных в доме Марка Антония, по слухам, признались, что они подосланы Октавианом убить консула. Этот случай так и остался невыясненным. Друзья Октавиана утверждали, что Антоний сам же все это и подстроил, чтобы подставить политического конкурента. Цицерон в одном из писем подробнейшим образом рассматривает этот эпизод, добавляя, что у Антония хватило наглости обвинить Октавиана, но не хватило смелости сделать этот эпизод достоянием общественного разбирательства. ^[11]Что до самого Антония, он повсюду заявлял, что этот змей Цицерон вновь занялся подстрекательством к политическому убийству.

Это оказалось взрывом с точки зрения практических последствий. Антоний решил не откладывая принять командование над четырьмя легионами, в то время стоявшими в Македонии, которые Цезарь собирался использовать в войне с парфянами. С этими легионами он намеревался сразу по окончании, консульских полномочий заменить Децима Брута на посту наместника Цизальпийской Галлии, откуда он мог бы наблюдать и за событиями в Риме, и за восточными и западными провинциями. Его план очень походил на планы поздних римских императоров, которые основали свою столицу в Милане. Но когда Антоний прибыл в Брундизии, его ожидал неприятный сюрприз. Октавиан успешно настроил против него ветеранов Цезаря. Прибыли лишь три из четырех легионов, но и те отказались подчиняться Антонию. Антоний впал в ярость. Он знал, как восстановить дисциплину, однако наказания, примененные к непокорным легионам, лишь увеличили их враждебность, хотя, возможно, и не явную. Антоний возвратился в Рим, оставив легионы, которые в назначенный срок должны были соединиться с ним в Тибуре.

В Рим возвратился очень обозленный человек. С самой «Первой филиппики» все оборачивалось против него. Он созвал сенат на 24 октября и объявил Октавиана Спартаком, а Цицерона – вдохновителем его некрасивых дел. Однако в тот день в Рим пришло ошеломляющее известие: один из македонских легионов покинул Тибур и направился маршем в Альбу, где присягнул Октавиану. Он поспешил в Тибур и там изо всех сил старался успокоить легионеров, которые еще оставались ему верны. 28 октября он снова был в Риме и услышал, что другой легион, четвертый, вошел в Альбу и присягнул Октавиану. Он отложил заседание сената и спешно покинул город. Началась гражданская война.

Глава 4. Борьба с Марком Антонием

Приготовления. Перспективы. Переговоры. Цицерон приезжает в Рим в декабре 44 г. до н. э. «Третья филиппика»

Тем временем произошло много событий повсюду. 1 ноября Цицерон получил письмо от Октавиана. Молодой человек искал с ним тайной встречи. Объяснение его пребывания в Кампании было простым. Как только Марк Антоний отбыл в Брундизии для встречи с македонскими легионами, Октавиан, информированный своей тайной службой о надвигающейся опасности, начал собирать сторонников. В это время у него было два легиона ветеранов Цезаря, набранные в Касилине и Галатии по пути из Брундизия в Рим. Они не были организованы, плохо вооружены, но они были людьми опытными. Цицерон был слишком мудр, чтобы отказаться от встречи, которая, впрочем, не могла оставаться тайной и вполне могла навсегда скомпрометировать его среди политических сторонников. Но одно простое обстоятельство диктовало ему, что надо так поступить. Что ему оставалось делать?

Октавиан уже входил в кружок главных сторонников Цезаря, с которыми Цицерон и прежде поддерживал приятельские отношения. Помимо него, там были Авл Гирций, Гай Вибий Панса и Луций Корнелий Бальб. ^[12]Самым молодым был Октавиан, трое других преклонного возраста, с солидной репутацией и большим опытом, и их советы имели для него очень большое значение. Гирций и Панса, кроме всего прочего, были объявлены консулами на предстоящий год. Через два месяца Марк Антоний и Публий Корнелий Долабелла перестанут быть главами Римского государства, их место займут Гирций и Панса.

Цицерон оказался в трудном положении. Воины и энергичные люди, состоявшие в его партии, были ненадежны и находились сейчас в дальних провинциях. Сам он, человек мирный и гражданский, был вынужден тащить на себе груз, который не под силу одиночке. Он думал, что Октавиан мог бы очень пригодиться, с его помощью оптиматам, вероятно, удалось бы свергнуть ненавистного Марка Антония. Если они возьмут юношу под свое крыло, учитывая, что он законный наследник Цезаря, и с его помощью скинут Антония, они, возможно, найдут в дальнейшем способ оттеснить его и взять власть в свои руки. В любом случае, эта возможность была лучше сложившейся ситуации. Кроме того (самое, может быть, главное с точки зрения Цицерона), вместо Брута и Кассия он, Цицерон, станет великим государственным деятелем и возглавит все предприятия!

Он не стал кидаться головой в омут, месяц провел в размышлениях. Октавиану было важно получить некоторое законное обоснование для набора войска, и он, должно быть, заранее знал, что македонские легионы перейдут на его сторону. В настоящее время ни он, ни его друзья не имели ни малейшего права распоряжаться войсками. Поэтому он не скупился на смелые обещания, которые, возможно, и не сумеет выполнить. Правда, обещания давал его представитель Оппий. Цицерон же ответил Оппию, что дружеское расположение к нему одному ничего не значит, если тот не привлечет к своему союзу Брута и Кассия. Оппий пообещал и это. Цицерон отвечал, что раз все равно ничего нельзя решить до 1 января следующего года, пусть дело будет отложено до тех пор.

Однако он передумал, и последующие события это подтвердили. И он, и Октавиан нуждались друг в друге, и никто не требовал соблюдения данных друг другу обещаний. Они могли вернуться к ним позже. Октавиан отправил свое войско назад для надлежащего вооружения. Еще больше людей он рекрутировал в Этрурии. В начале декабря Цицерон был в Арпине. Его слова из последнего письма Аттику были следующими: «Я решился», и 9 декабря он прибыл в Рим.

Он начал действовать вовремя, ибо Антоний уже приближался к Цизальпийской Галлии. Прибыв в Мутину, которая находилась почти в самой середине Северной Италии, он взял под контроль дороги к переправе через Пад в Плацентии и Гостилии. Отказавшись уступить место назначенному собранием Антонию, он спровоцировал созыв заседания сената. Было принято постановление об осаде Мутины, началась Гражданская война. Октавиан дал знать Дециму Бруту, что к нему идет подкрепление.

15 декабря трибуны, избранные на новый срок, должны были приступить к своим обязанностям. Среди них был назван один из убийц Цезаря – Каска, и Цицерон ждал, выполнит ли Оппий данные ему обещания. Все прошло гладко. Сторонники Цезаря безропотно приняли кандидатуру Каски, в конце концов, Каску предложил еще сам Цезарь. Новые трибуны в отсутствие высших магистратов созвали сенат на 20 декабря. Главный вопрос в повестке дня – состояние дел в государстве. После предварительных формальностей слово взял Цицерон и произнес речь, которая теперь известна как «Третья филиппика». Он указал на опасность, грозящую государству, призвал к решительным действиям, отметив патриотический настрой Октавиана, который предоставил свои войска в распоряжение республики, и внес предложение о придании дополнительных полномочий новым консулам, как только те вступят в должность 1 января. Предложение было сразу принято сенатом. Цицерон отправился на Форум и держал речь перед народом, повторив многое из того, о чем говорил в сенате. Разногласий не было, и получился весьма странный результат – сторонники Цезаря по общему согласию вернулись к власти, а Марк Антоний, которому несколько месяцев назад не было равных, стал мятежником и беглецом, преследуемым официальными органами государства.

В сенате. Цицерон против Антония. Суд над Антонием. Точка зрения Октавиана

Осада Мутины не была столь знаменитой, как осада Трои, но по своему величию, отчаянному моменту в истории она была достойна пера Гомера. Происходившая в более цивилизованный и просвещенный век, она описана Цицероном.

Первым шагом коалиции, образовавшейся в Риме, было наложить осаду. Несмотря на то что все выступили против Антония, разные партии по-разному относились к этой цели. Созванный 1 января на заседание сенат начал с обсуждения положения дел в республике, что вызвало споры различных партий. Новые консулы Гирций и Панса высказались за подавление незаконного мятежа и восстановление общественного спокойствия. Они намеревались сами выступить против Антония. Когда они пригласили высказаться старшего консуляра, которым в этот год оказался Квинт Фуфий Кален, сторонник Цезаря, обнаружились первые признаки надвигающейся беды. Кален, будучи сторонником Цезаря, был и сторонником Антония, и он считал, что Антонию следует направить предупреждение и дать возможность прийти к мирному соглашению. Это устраивало многих сенаторов, которые хотели мира, и Калена поддержали последующие выступавшие. Но Цицерон объявил это глупостью, бесполезной и постыдной, и призвал сенат действовать решительно. Цицерон выступал не только от имени оптиматов, старой олигархической партии, но также и как представитель Октавиана. Цицерон использовал все свои возможности, его «Пятая филиппика» совпадала с политикой Октавиана.

Цицерон начал с того, что негоже властям вести переговоры с мятежником, захватившим оружие в свои руки. Затем он нашел красочное сравнение с жестоким волком, который в этот самый момент осаждает италийский город, не обладая даже правом иметь свое войско. Он собрал все новые свидетельства, которые мог привести, чтобы показать насилие, предательство и измену этого общего врага, истинное и злодейское содержание его намерений, его неуважение к законам божеским и человеческим. Вести переговоры с таким человеком – значит нарушить традиции Римской республики. Он просто посмеется над ними; все усилия и устремления патриотически настроенных граждан направлены на то, чтобы посвятить себя священной борьбе за свое отечество. Нет, не должно быть никаких переговоров, все государство должно направить все силы на войну, пока опасность не будет предотвращена. Следует принять срочный декрет, гарантирующий всем воинам армии Антония неприкосновенность в случае их сдачи до 1 февраля.

Затем он предложил некоторые меры для урегулирования и объединения сил против Антония. Первое – определить наконец статус преданного Децима Брута; второе – выказать почтение Лепиду; который был на стороне колеблющихся, но его можно привлечь на свою сторону; третье (и здесь он перешел к серьезной части предложения) – сделать Гая Цезаря, сына Гая Цезаря, сенатором в ранге пропретора; и последнее – все воины-ветераны, поддержавшие сенат, должны получить наделы земли в Кампании или где-либо еще и чтобы им выплатили те суммы денег, которые Гай Цезарь (то есть Октавиан) им обещал, если они перейдут на его сторону.

В течение пяти дней в сенате шли бурные дебаты. Консулы склонялись на сторону Калена. Было указано, что Марк Антоний имеет законные права и решение сената передать в управление Цизальпийскую Галлию Дециму Бруту было отменено решением собрания, передавшего ее Антонию. Почему же тогда Антоний должен быть предан анафеме за то, что он выполнял законные решения? Это неразумно. Споры закончились компромиссом, в котором мнение Цицерона и его сторонников получило небольшой перевес. Хотя решили направить к нему послов, они не имели полномочий для переговоров и должны были предъявить ультиматум, требовавший подчинения Антония законному правлению. С другой стороны, Октавиан получил пропреторское звание и намеревался выполнить данные своим воинам обещания. Именно эти войска представляли серьезную силу, как прекрасно понимал Цицерон, поскольку Антоний, скорее всего, ультиматум не примет всерьез и вся борьба будет зависеть от войск Октавиана.

Молодой Октавиан, кажется, принял помощь Цицерона, хотя и весьма мало верил в его искренность. Он понимал, что Цицерон и оптиматы хотели просто использовать его в качестве подходящего инструмента, который затем можно отложить в сторону за ненадобностью (Аппиан, «Гражданские войны», III, 48, 64). И нельзя сказать, что он сильно ошибался.

Общественный интерес. Напрасное посольство. Гирций и Октавиан. Вожди цезарианцев. Послание Антония

Хотя со времен Юлия заседания сената часто проходили на публике, эти пятидневные дебаты заинтересовали множество римских граждан, толпившихся на Форуме. Как только проголосовали за принятие решения, Цицерон поспешил на Форум, где трибун Апулей представил его. Здесь он предложил собравшейся толпе аргументы, которые приводил в поддержку своей политики. Собранию понравились его речи, но, будь Цицерон проницательнее, он бы понял, что его поддерживают потому, что он поддержал Октавиана.

Послы отправились в Мутину, и случилось так, как и предвидел Цицерон. Они вручили ультиматум без всяких комментариев. Антоний хмурился, ругался и отказал им во встрече с Децимом Брутом. Что касается ультиматума, то он не обратил на него никакого внимания. Особенно он был откровенен по поводу Цицерона, человека, которого, (как он заметил) пощадил Цезарь и который стал на сторону его убийц; он ненавидел Децима Брута, который поднял такой шум по поводу тирании Цезаря, а теперь прячется за спины магистратов, которых назначил тот же Цезарь, и выступает против него, Антония, которому Цизальпийская Галлия досталась в соответствии с конституционным решением собрания. Наконец, он выдвинул послам свои условия – отозвать Брута и Кассия, подтвердить законность деятельности его и Долабеллы во время исполнения ими консульских обязанностей и (для него самого) отдать ему в управление Цизальпийскую Галлию сроком на пять лет с правом держать армию в шесть легионов. Сенат отреагировал, объявив чрезвычайное положение, публично назвав Антония врагом отечества и незаконными те войска, которые были в его распоряжении, если они не подчинятся законному правительству.

Тем временем Октавиан через два дня после признания сенатом законности его армии был уже в Сполетии и направлялся на север. Консул Авл Гирций командовал двумя легионами, прибывшими из Македонии. Октавиан взял на себя командование двумя легионами ветеранов Цезаря, которые он привел из Кампании, вместе с легионом новобранцев, впервые участвовавших в военных действиях. У Антония было шесть легионов против их пяти; однако четыре из них состояли из отборных и опытных воинов. Поскольку и сам Антоний, по общему признанию, был намного более опытным полководцем, Гирций и Октавиан решили дождаться подхода Пансы, прежде чем дать решительное сражение. Второй консул в это время набирал новые войска в Центральной Италии, и по его прибытии у них должен был быть перевес в численности. Тем временем Гирций и Октавиан наладили контакт с осаждающим войском Антония; почти весь день происходили конные стычки, и осаждающие были под постоянным наблюдением.

Гирций был, может, и не выдающимся, однако решительным полководцем, который мог выполнять хорошо свою работу. Еще долго потом рассказывали, что придумывал Гирций, чтобы наладить связь с осажденным гарнизоном, и о разных хитростях, посредством которых он получал известия от Децима Брута. Одно время он придумал переписываться на свинцовых табличках (они не портились от воды и быстро шли ко дну, когда их бросали в реку), которые затем поднимали ныряльщики. Инженеры Марка Антония наконец придумали, как прекратить эту переписку, закидывая сети и устраивая ловушки; после этого Гирций стал использовать почтовых голубей. Децим Брут, будучи запертым в Мутине, приказал убить всех своих лошадей и быков и приготовился держаться до последнего. Гарнизон, хотя и успешно удерживал город, ко времени прибытия Пансы совсем оголодал, а Панса отправился из Рима 19 марта с четырьмя легионами рекрутов.

Гражданская война стала также войной перьев и слов. Пока происходили все эти события, различные партии вовсю трудились над тем, чтобы привлечь на свою сторону противников или разделить их окончательно. В нашем распоряжении имеется переписка Цицерона с Лепидом, Планком и Азинием Поллионом. Позиция этих трех членов партии сторонников Цезаря была неясной и двойственной, и они ничего не предпринимали, чтобы ее прояснить. Во всяком случае, они решили выждать и посмотреть, как закончится борьба между Марком Антонием и юным Октавианом. Им (если не Цицерону) было очевидно, что гражданская война в Италии – не что иное, как борьба за лидерство в партии. В «Филиппиках» Цицерона приводится письмо, которое Марк Антоний направил Гирцию и Октавиану. Это блестящий образчик сильного и агрессивного стиля Марка Антония. Он выговаривает им обоим, упрекает в дружбе с убийцами Цезаря и предостерегает, что их политика служит укреплению партии Помпея. Гирций и Октавиан, видимо, внимательно прочли письма Антония и, очевидно, остались равнодушны к его риторике. Если кто и должен был смириться, они полагали, так это Антоний. С проницательностью, которую можно заподозрить скорее у Октавиана, а. не у Гирция, оба получателя направили эти письма Цицерону, который с ненавистью их прочел и часть из них обнародовал перед собранием на Форуме, добавив собственный комментарий. Вероятно, эпистолярное искусство Антония больше подействовало на Цицерона и его сторонников в городе, чем на Октавиана и Гирция. Октавиан был втайне удовлетворен тем, что именно Цицерон и горожане еще раз услышат обвинения, о которых ему или Гирцию было напоминать не столь удобно.

Не добившись успеха на словах, Антоний предпринял внезапное нападение как раз перед прибытием Пансы. Войска Пансы не имели опыта, и самое слабое их звено было в смене караулов; на них-то он и нацелился. ^[13]

Прибытие Пансы. Форум галлов. Прибытие Гирция

Но и Гирций обучался военному искусству в военных кампаниях Юлия и, предвидя возможность нападения на Пансу, как раз перед его прибытием выслал сильный Марсов легион с двумя преторианскими когортами встретить вновь пришедших. Они подходили по большой Эмилиевой дороге, когда 14 апреля Антоний выслал против них два легиона опытных воинов (2-й и 35-й), две преторианские когорты и отряд ветеранов Цезаря, известный под названием «Призванные». Эта грозная военная сила с большим количеством конницы намеревалась перехватить Пансу и его людей сразу после того, как они пройдут трудный участок пути к югу от Форума галлов (современный Кастель-Франко), он пролегал между двумя болотами и был довольно узок. Через него-то и должен был двигаться отряд Пансы; у Форума галлов Антоний поджидал Пансу, хорошо замаскировавшись.