355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джордан Белфорт » Волк с Уолл-стрит » Текст книги (страница 9)
Волк с Уолл-стрит
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:09

Текст книги "Волк с Уолл-стрит"


Автор книги: Джордан Белфорт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

– Послушай, кое-что в Викторе меня беспокоит. И для тебя это не новость – если, конечно, за последние пять лет ты хоть что-то понял в жизни. – Я не выдержал и усмехнулся: – Или, Кенни, ты действительно не понимаешь? Все эти его вечные замыслы и планы когда-нибудь в гроб его загонят. А вся эта его хрень с сохранением лица – да у меня нет ни времени, ни желания разбираться с этим, черт меня побери! И вообще, пойми ты уже наконец: Виктор – никогда – не – будет – верен. Никогда!Ни тебе, ни мне, ни самому себе. Да он отрежет свой китайский нос, чтобы сделать хуже своей собственной китайской морде – только ради того, чтобы победить в какой-то выдуманной войне, в которой он воюет только против самого себя. Понял?

Я усмехнулся – как можно более цинично. Затем сделал паузу и сказал более мягким тоном:

– Послушай, пожалуйста, ты знаешь, как я тебя люблю, Кенни. И ты знаешь, как я тебя уважаю.

Произнося все это, я с трудом подавлял желание захохотать.

– И только поэтомуя поговорю с Виктором и постараюсь его успокоить. Но я делаю это не ради Виктора-блин-Вонга, который мне совершенно безразличен. Я это делаю ради Кенни Грина, которого я люблю. И, кстати, Виктор не может просто так вот взять и уйти из «Джудикейт». Сейчас, во всяком случае, не может. Я рассчитываю на твою помощь – он должен остаться до тех пор, пока я не сделаю все, что я задумал сделать.

Дуболом радостно кивнул.

– Нет проблем, – с облегчением сказал он. – Виктор прислушается ко мне. Если бы ты только знал, как он со мной…

Тут Дуболом начал изрыгать свою обычную дуболомовскую чушь, и я сразу же отключился. Вообще-то достаточно было посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что он не уяснил ничего из того, что я ему сказал. Ведь по сути дела я пострадаю сильнее, чем Виктор, если «Джудикейт» обанкротится. Я был там крупнейшим акционером, и у меня было больше трех миллионов акций, а Виктору принадлежали только опционы на покупку, которые при нынешней цене акции в два доллара вообще ничего не стоили. А вот мне, как акционеру ,принадлежало бумаг на шесть миллионов баксов. Но так или иначе, дела компании шли так плохо, что ее акции, по сути дела, нельзя было продать, разве что снизив цену до каких-то совсем уж грошей.

Если, конечно, за вами не стояла армия стрэттонских брокеров.

Однако в разработанной мной стратегии отхода была только одна заминка – дело в том, что мои акции пока что нельзя было выставить на продажу. Я купил их непосредственно у «Джудикейт» в соответствии с правилом 144 Комиссии по ценным бумагам и биржам, а значит, законно продать их можно было только спустя два года после покупки. До истечения двухлетнего срока оставался всего один месяц, так что мне нужно было, чтобы Виктор продержал компанию на плаву еще совсем недолго. Но эта вроде бы простая задача на поверку оказалась куда сложнее, чем я предполагал. Компания истекала деньгами – словно больной гемофилией, напоровшийся на розовый куст.

Теперь, когда опционы Виктора уже ничего не стоили, единственным его вознаграждением была зарплата в 100 тысяч долларов в год – ничтожная сумма по сравнению с бабками, которые зарабатывали на верхних этажах его ровесники. И при этом Виктор, в отличие от Дуболома, совсем не был дураком: он прекрасно понимал, что я использую мощь биржевого зала и продам акции, как только смогу это сделать. Он также прекрасно понимал, что, продав акции, я могу тут же забыть о его существовании – и он останется просто председателем правления никому не нужного акционерного общества.

Он сигнализировал мне о своей тревоге через Дуболома, которого привык использовать как свою марионетку еще со времен средней школы. А я уже много раз объяснял Виктору, что не собираюсь отворачиваться от него, что я в любом случае все ему возмещу – даже если для этого мне придется сделать его своим подставным.

Но мне никак не удавалось заставить Хитрого Китайца поверить мне – вернее, удавалось, но только на несколько часов. Казалось, мои слова влетают у него в одно ухо, а в другое вылетают. Все дело заключалось в том, что у этого сукиного сына была настоящая паранойя. Всю свою юность он провел в качестве переростка-азиата в жестоком племени разнузданных евреев. В результате у него развился сильнейший комплекс неполноценности. Теперь он не верил разнузданным евреям и особенно мне, самому разнузданному еврею из всех, что он знал. На сегодняшний день я оказался умнее и хитрее и сумел его обойти.

Виктор с самого начала не вошел в число стрэттонцев из-за собственного раздутого эго. Вместо этого он занялся «Джудикейт». Он решил пробиться в мой внутренний круг своими силами, сохранив лицо. Его самооценка была ниже плинтуса из-за того, что в 1988 году он не принял верного решения, не поклялся мне в верности и не стал одним из первых стрэттонцев, когда все его друзья сделали это. Виктор считал «Джудикейт» лишь промежуточной остановкой, дававшей ему возможность снова встать в очередь и дождаться момента, когда я хлопну его по плечу и скажу: «Вик, я хочу, чтобы ты открыл свою брокерскую фирму, вот тебе деньги и вот тебе люди, с которыми ты сможешь это сделать».

Это было мечтой каждого стрэттонца, и я намекал на это на каждом собрании, говоря, что если они будут хорошо работать и сохранять лояльность, то однажды я хлопну их по плечу и помогу им открыть собственный бизнес.

И вот тогда они по-настоящему разбогатеют.

Но к тому моменту я сделал так всего два раза: один раз с Аланом Липски, моим самым давним и самым верным другом, который теперь рулил фирмой «Монро Паркер Секьюритиз», и второй раз – с Эллиотом Левенстерном, еще одним старым другом, который теперь владел «Билтмор Секьюритиз». Эллиот был моим партнером еще в те времена, когда мы с ним торговали мороженым. Летом мы приходили на местный пляж, ходили от лежака к лежаку, впаривали загорающим итальянское мороженое и зарабатывали неплохие деньги. Мы вопили во все горло, расхваливая свой товар, таская за собой по песку сорокафунтовый переносной холодильник, а потом удирали от гонявших нас полицейских. Пока наши друзья били баклуши или занимались разной фигней за 3,5 доллара в час, мы зарабатывали по 400 баксов в день. Каждое лето мы откладывали по двадцать тысяч долларов, и зимой у нас было чем заплатить за колледж.

В любом случае обе эти фирмы – и «Билтмор», и «Монро Паркер» – добились огромных успехов и приносили десятки миллионов в год, при этом каждый владелец тайно отстегивал мне ежегодно по пять лимонов просто за то, что я помог им начать дело.

Пять миллионов баксов – хорошие деньги, и на самом деле они платили их не за то, что я помог им начать свое дело. По сути, они таким образом проявляли свою преданность мне, выражали уважение. А главное – вся эта схема держалась на том, что они по-прежнему считали себя стрэттонцами. И я тоже считал их таковыми.

Вот так обстояли дела. Сколько бы Дуболом, стоя передо мной, ни бормотал о преданности Китайца, я знал, что все на самом деле не так. Каким образом человек, до сих пор глубоко обиженный на всех разнузданных евреев, может сохранять лояльность Волку с Уолл-стрит? Виктор был недоброжелательным человеком, и было очевидно, что он глубоко презирает всех стрэттонцев.

Все было ясно: не существовало никакой разумной причины для того, чтобы поддерживать Хитрого Китайца, но тут возникала другая проблема – не было никакого способа остановить его. Я мог только слегка его придержать. Но если я буду задерживать его слишком долго, то возникнет риск, что он начнет действовать без меня – так сказать, без моего благословения. А это создаст опасный прецедент и соблазн для остальных стрэттонцев – особенно если Виктор добьется успеха.

Какая печальная ирония, думал я, заключается в том факте, что моя власть на самом деле всего лишь иллюзия. Как быстро она может испариться, если я не буду думать на десять шагов вперед. У меня не оставалось иного выхода, кроме как мучительно принимать каждое решение, выискивая мельчайшие детали в мотивах каждого человека. Я ощущал себя извращенным специалистом по теории игр, который проводит лучшую часть своего дня в размышлениях, обдумывает все шаги и контрмеры и то, к каким результатам они приведут. Моя жизнь требовала невероятного эмоционального напряжения, и после прожитых таким образом пяти лет мне казалось, что из меня выжато все самое лучшее. В сущности, теперь я был спокоен и умиротворен только тогда, когда находился под кайфом или же входил в соблазнительные чресла моей соблазнительной Герцогини.

Так или иначе, Злобного Китайца нельзя было игнорировать. Для создания брокерской фирмы требовался совсем крошечный капитал, максимум полмиллиона. Это была сущая чепуха по сравнению с тем, что он сможет заработать в первые же месяцы. Китаец мог бы получить финансовую поддержку и от Дуболома, но это уже означало бы открытую войну со мной.

На самом деле Виктора удерживал только недостаток уверенности в себе – или просто боязнь рискнуть своим огромным китайским эго или своими маленькими китайскими яйцами. Китаец хотел уверенности, он хотел, чтобы его направляли, оказывали ему эмоциональную поддержку и защищали от тех, кто играет на понижение. И что особенно важно – он хотел получать лакомые куски новых выпусков стрэттонских акций, потому что круче их на Уолл-стрит ничего не было.

Он будет выпрашивать все это до тех пор, пока не сможет придумать, как самому это добыть.

Тогда ему уже ничего больше не будет от меня нужно.

Я подсчитал, что он выступит против меня примерно через шесть месяцев. Он продаст нам обратно все те акции, которые я ему дал, и это создаст ненужное давление, и стрэттонцам придется эти акции купить. В результате сделка уронит цену акций, это приведет к недовольству клиентов, и, что еще важнее, биржевой зал будет полон недовольных стрэттонцев. А Виктор постарается использовать это недовольство, чтобы попытаться переманить кое-кого из моих сотрудников. Будет обещать им лучшую жизнь в «Дьюк Секьюритиз». Да, думал я, у него и вправду будут преимущества, потому что его компания будет маленькой и изворотливой. Мне будет сложно защититься от такого нападения. Ведь я был неуклюжим гигантом, уязвимым на периферии огромного тела.

Значит, надо решать проблему с Китайцем с позиции силы. Пусть я был уязвим на периферии, но зато в центре я круче крутого яйца. Значит, удар надо нанести из центра. Я соглашусь поддержать Виктора и разовью у него ложное чувство уверенности в себе, а затем, когда он меньше всего будет этого ждать, нанесу такой жестокий удар, что полностью его разорю.

Первый шаг будет таков: я попрошу Китайца подождать три месяца и дать мне достаточно времени, чтобы я мог избавиться от моих акций «Джудикейт». Китаец решит, что это логично, и ничего не заподозрит. Тем временем я займусь Дуболомом и добьюсь от него некоторых признаний. В конце концов, он был моим партнером в «Стрэттоне» и владел двадцатью процентами акций, тем самым преграждая путь к пирогу другим стрэттонцам, тоже хотевшим урвать свой кусок.

А когда Виктор с моей помощью создаст собственный бизнес, я постараюсь сделать так, что он будет зарабатывать приличные, но не слишком большие деньги. Тогда я посоветую ему определенные ценные бумаги, которые незаметно поставят его в слегка уязвимое положение. Есть кое-какие способы добиться этого, и раскусить подвох тут смог бы только самый искушенный трейдер. Виктор, конечно, в жизни не догадается. Я сыграю как раз на его огромном китайском эго и посоветую держать огромные позиции на его собственном счете торговых операций. И в тот момент, когда он будет меньше всего этого ждать, когда он будет наиболее уязвим, я обрушу на него всю свою мощь, нанесу смертельный удар и вообще выдавлю Растерянного Китайца из бизнеса к чертовой матери. Я буду продавать акции через таких трейдеров и на таких площадках, о которых Виктор никогда даже не слышал. Я буду действовать через людей, чью связь со мной он никогда не сможет вычислить, а он тем временем будет в растерянности скрести свою башку размером с голову панды. Я открою все шлюзы, и сквозь них хлынет такой быстрый и такой мощный поток, что Виктор не успеет даже ничего понять, как уже вылетит из бизнеса, и я больше о нем никогда ничего не услышу.

Конечно, в результате Дуболом тоже потеряет какие-то деньги, но он же все равно останется богатым человеком. Будем считать это побочным ущербом.

Я улыбнулся Дуболому.

– Говорю же тебе, я поговорю с Виктором из уважения к тебе. Но я смогу это сделать не раньше следующей недели. Давайте встретимся в Атлантик-Сити, когда мы рассчитаемся с нашими подставными. Виктор ведь тоже едет, правда?

Дуболом кивнул.

– Он приедет туда, куда ты скажешь.

Я тоже кивнул.

– А в ожидании нашей встречи, пожалуйста, вправь Китайцу мозги. Я не позволю давить на меня, пока я сам не приму решения. А это произойдет только после того, как я избавлюсь от акций «Джудикейт». Дошло?

Он гордо кивнул.

– Ему достаточно знать, что ты его поддержишь, и он будет ждать столько, сколько понадобится.

Сколько понадобится?Какой же Дуболом дурак! Это мне привиделось, или он сейчас опять продемонстрировал, что вообще ничего не соображает? Произнеся эти слова, он как раз подтвердил то, что я уже знал, – верность Неверного Китайца зависела от обстоятельств.

А сам Дуболом? Да, сегодня он был мне верен, он по-прежнему был стрэттонцем до мозга костей. Но никто не может долго служить двум господам, и уж точно нельзя этого делать вечно. А Хитрый Китаец как раз и был тем самым Другим Господином. Он ждал своего часа, манипулируя слабым умишком Дуболома, сеял семена раздора в моих рядах, начав сразу с моего младшего партнера.

Мне было ясно: назревает война. В самом недалеком будущем она приблизится к моему порогу. Но эту войну я смогу выиграть.

Часть II

Глава 11
Страна подставных

Август 1993 года

(За четыре месяца до описываемых событий)

Где это я, черт меня побери?

Этот вопрос пришел мне в голову, едва меня пробудил отчетливый скрежет шасси, вылезавших из огромного брюха авиалайнера. Медленно приходя в себя, я увидел красно-синюю эмблему на спинке кресла перед собой и попытался осмыслить ситуацию.

Самолет – явно «Боинг-747»; номер моего места – 2А; место у окна, в салоне первого класса; и хотя глаза у меня вроде бы открыты, мой подбородок все еще покоится у меня на груди, а голова гудит так, будто меня огрели по черепу увесистой полицейской дубинкой.

«Неужели отходняк? – подумал я. – От кваалюда? Да быть того не может!»

Все еще в замешательстве, я вытянул шею, выглянул в маленький овальный иллюминатор слева от себя и попытался врубиться, что к чему. Солнце как раз всходило над горизонтом – значит, утро! Отличная подсказка! Мое настроение тут же улучшилось. Повернув голову, я окинул взглядом панораму под крылом: волнистые зеленые холмы, небольшой белоснежный городок, огромное бирюзовое озеро в форме полумесяца и гигантская струя воды, выстреливающая в воздух на сотни футов, – загляденье, да и только!

Стоп-стоп-стоп. Какого лешего меня вообще занесло на самолет? Да еще такой обшарпанный… А где мой «Гольфстрим»? И как долго я проспал?

Видимо, многовато кваалюда… О, боже! Феназепам!

Я был на грани отчаяния. Я пренебрег предупреждениями своего врача и смешал феназепам с кваалюдом! А ведь оба препарата были снотворными, только из разных групп. Если примешь что-то одно – результат предсказуем: от шести до восьми часов глубокого сна. А вот если принимать их вместе, все могло закончиться… А чем, собственно, все закончилось?

Глубоко вздохнув, я попытался подавить дурные мысли. И тут до меня дошло – ведь мой самолет садится в Швейцарии! Значит, все хорошо! Это дружественная территория! Нейтральная территория! Швейцарская территория! На этой территории полно всяких специальных швейцарских штучек – тающего во рту молочного шоколада, низложенных диктаторов, первоклассных часов, спрятанного нацистского золота, номерных банковских счетов, отмытых бабок, законов о банковской тайне, швейцарских франков… швейцарского кваалюда, в конце концов! Не страна, а сказка! И такая красивая с воздуха! Ни одного небоскреба в поле зрения, лишь тысячи крошечных домиков, и все на природе. А этот гейзер – невероятно! Швейцария! Ха! У них ведь даже имеется собственная разновидность кваалюда! Метаседил – так они его вроде бы зовут, если мне не изменяет память. Надо будет поговорить об этом с консьержем – я усилием воли постарался запомнить эту мысль.

Да, Швейцарию было за что любить, несмотря на то, что половина страны кишела лягушатниками, а другая половина – фрицами. Таково было последствие вековых войн и политических козней; страна буквально оказалась поделена надвое; Женева стала базой лягушатников, и там говорили по-французски, а Цюрих – питомником фрицев, и там говорили по-немецки.

Согласно моим еврейским убеждениям, делать дела можно было только с запрудившими Женеву лягушатниками, но никак не с заполонившими Цюрих фрицами, которые все свое время проводили в мерзкой лающей болтовне, наливались теплым, как моча, пивом и заглатывали шницели в таком количестве, пока их животы не отвисали, как сумки у только что разродившейся самки кенгуру. Не говоря уже о том, что среди них наверняка скрывалось немало нацистских ублюдков, до сих пор живших на золотые коронки, которые они вырвали у моих предков, прежде чем бросить их в газовые камеры!

Кроме того, делать бизнес во франкоговорящей Женеве было приятнее еще и по другой причине. Я имею в виду женщин. Да-да! В отличие от заполонивших Цюрих широкоплечих немок с такими бочками вместо сисек, что с ними впору играть в американский футбол, среднестатистическая француженка, фланирующая по улицам Женевы с пакетом из бутика в руке и пуделем на поводке, стройна и эффектна, даже невзирая на волосатые подмышки. При мысли о французских подмышках у меня вырвался невольный смешок. Ладно, моя цель – деловая Женева, и только она.

Отвернувшись от окна, я посмотрел направо. И обнаружил там спящего Дэнни Поруша. С раскрытым ртом, будто мух ловит, полным огромных белых зубов, ослепительно блистающих в лучах утреннего солнца. На левом запястье Дэнни красовался массивный золотой «ролекс» с таким количеством бриллиантов на циферблате, что их хватило бы на промышленный лазер. Золото сияло, бриллианты сверкали, но ни то ни другое все равно не могло сравниться с его зубами, блиставшими ярче сверхновой звезды. При этом на носу – нелепые очки в роговой оправе, с очевидно простыми стеклами! Ни дать ни взять – типичный васп, этакий респектабельный англосакс в первом классе, даром что чистопородный еврей по происхождению.

Подальше, справа от Дэнни, сидел организатор нашей поездки, Гэри Камински, самозваный эксперт по швейцарским банкам, а по совместительству – финансовый директор «Доллар Тайм Груп», весьма скользкой публичной компании, крупнейшим акционером которой угораздило стать меня. Как и Дэнни, Гэри Камински спал. Его смешной парик с проседью совершенно не совпадал по цвету с его чернильно-черными баками – похоже, парикмахер, который их красил, обладал завидным чувством юмора. Из нездорового любопытства (и по привычке) я воспользовался моментом, чтобы более пристально изучить чудовищную накладку Гэри. Точно, это же типичная работа Сая Сперлинга [6]6
  Сай Сперлинг (Sy Sperling) – основатель одной из первых клиник по регенерации волос (1976).


[Закрыть]
 и его старого доброго «Клуба мужских волос»!

В этот самый момент мимо прошла стюардесса – да это же Франка! До чего все-таки забористая швейцарская штучка! Этакая эффектная и самоуверенная! Белокурые волосы, падающие на кремовую блузку с глухим воротничком. Настоящее кощунство – так прятать сексуальность! А эти сексапильные золотые крылышки, приколотые к блузке как раз на левой груди, – стюардесса, поди ж ты! Все-таки потрясающе породистые тут женщины, особенно эта, в своей красной юбке, туго обтянувшей бедра, и шелковых черных колготках. Что за потрясающий звук они издавали, когда она проходила мимо меня!

На самом деле последнее, что я мог припомнить, это мою попытку подкатить к Франке, когда мы еще были на земле, в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке. Я понравился ей. И, возможно, шанс был. Сегодня ночью! Швейцария! Я и Франка! Но разве мне откроют дверь, если я не постучусь?

С широкой улыбкой и голосом, достаточно громким для того, чтобы прорезаться сквозь мощный рев реактивных двигателей, я позвал: «Франка, любовь моя! Ну, подойди же ко мне! Поговори со мной хоть минутку!»

Франка повернулась на своих шпильках и приняла позу – руки сложенные под грудью, плечи, отведенные назад, спина изогнута легкой дугой, а бедра подняты в демонстрации презрения. Каким взглядом она меня осадила! Эти сузившиеся глазки… этот поджатый ротик… этот наморщенный носик… сколько яда!

Ладно, согласен, перебор. Поэтому… прежде чем я успел закончить свою мысль, Франка снова крутанулась на своих шпильках и пошла прочь.

Что случилось с хваленым швейцарским гостеприимством, черт возьми? Мне же вроде говорили, что все швейцарки – шлюхи? Или речь шла о шведках? Гм… да, кажется, шлюхи – это все шведки. И все же это не давало права Франке игнорировать меня! Я был уважаемым клиентом этой швейцарской авиакомпании, и мой билет стоил… не знаю точно, но, должно быть, кучу бабок! И что я получил взамен? Более широкое кресло и более вкусную еду? Так я все равно проспал на хрен всю эту еду!

Внезапно я почувствовал неодолимое желание отлить. Я взглянул вверх, на сигнал «Пристегните ремни». Черт! Он уже светился, но терпеть я не мог. У меня от рождения был очень маленький мочевой пузырь, а проспал я, наверное, добрых семь часов. Да пошли они! Что они мне сделают, если я встану? Арестуют за то, что я пошел справить нужду? Я попытался встать – и не смог.

Я оглядел себя. Боже всевышний! На мне был не один – на мне было целых четыре ремня. Я был связан! Чьи это долбаные шутки? Я повернул голову направо.

– Поруш, – рявкнул я. – А ну просыпайся, козел, и развяжи меня, козел!

Хоть бы хны. Он только сменил позу: закинул голову назад и продолжал пускать слюни из раскрытого рта. Слюни блестели на солнце, не хуже его зубов.

Еще раз, уже громче:

– Дэнни! Да, проснись, мать твою! Поруш!!! Проснись, скотина, и развяжи меня!

Опять ноль реакции. Я сделал глубокий вдох и медленно склонил голову на левое плечо, а затем мощным толчком бросил ее вправо и боднул Дэнни в плечо.

Через секунду его глаза раскрылись, а рот захлопнулся. Он потряс своей сонной башкой и уставился на меня сквозь нелепые чистые стекла.

– Что… Что случилось? Ты чего делаешь?

– Чего я делаю? Развяжи меня быстро – ты, скотина! Чтобы я мог сорвать эти идиотские очки с твоей тупой рожи!

Дэнни неуверенно улыбнулся:

– Не могу. Они тебя тогда долбанут электрошокером!

– Что? – переспросил я в замешательстве. – Что ты несешь? Кто это долбанет меня шокером?

Дэнни глубоко вздохнул и прошептал:

– Слушай сюда: у нас тут возникли кое-какие проблемы. Ты стал приставать к Франке, – он двинул подбородком в сторону ослепительной белокурой стюардессы, – где-то посреди Атлантического океана. И они чуть было не развернули самолет обратно. Но я уговорил их вместо этого связать тебя и пообещал, что буду стеречь тебя, чтобы ты не вылез из кресла. Швейцарская полиция, должно быть, уже поджидает нас на таможне. Думаю, они собираются арестовать тебя.

Я сделал глубокий вдох, пытаясь оживить свою кратковременную память. Не вышло. Совсем пав духом, я сказал:

– Я не понимаю, что ты говоришь, Дэнни. Я ничего не помню. Вот совсем ничегошеньки. Что я натворил?

Дэнни пожал плечами:

– Ты хватал ее за сиськи и пытался засунуть язык прямо ей в глотку. Все бы ничего, будь мы в другом месте, но здесь, в воздухе… да, здесь другие правила, не такие, как у нас в офисе. Только сдается мне – на самом-то деле ты ей нравился! Вот прикол-то! – он покачал головой и поджал губы, будто хотел сказать: «Ты упустил хорошенькую киску, Джордан!» А затем произнес:

– Но потом ты попытался задрать ее короткую красную юбку, и тут она всерьез обиделась.

Я помотал головой, не веря своим ушам:

– Почему ты не остановил меня?

– Я пытался, но ты вызверился на меня. Что на тебя нашло?

– Ох… Не знаю точно, – пробормотал я. – Может быть… может быть, три… нет, скорее четыре кваалюда… потом три этих голубеньких, как их – да, феназепам… и… не знаю – может быть, ксанакс?.. или морфин? Но морфин и феназепам мне прописал врач от болей в спине, так что сам-то я не виноват!

Я уцепился за эту спасительную мысль, стараясь не упускать ее как можно дольше. Однако реальность медленно брала верх над иллюзиями. Я откинулся назад в своем уютном кресле первого класса и попытался найти хоть какие-то плюсы в том, что произошло. Но вместо этого окончательно впал в панику:

– О, черт, Герцогиня! Что, если она узнает обо всем этом? Мне кранты, Дэнни! Что я ей скажу? Если все это попадет в газеты – о боже, да она меня на куски порвет! Никакие извинения, никакие оправдания не…

От ужаса я даже не смог закончить свою мысль и подавленно замолчал.

Но новая волна паники уже захлестнула меня:

– О, боже правый! Полиция! Мы ведь для чего полетели коммерческим рейсом – только чтобы сохранить инкогнито. А теперь… арест в чужой стране! О, господи! Убил бы сейчас доктора Эдельсона за то, что прописал мне эти таблетки! Он ведь знает, что я принимаю кваалюд, – я в отчаянии искал козла отпущения, – и все же прописал мне снотворное! Он что, и героин прописал бы мне, козел хренов, попроси я его об этом?

Что это за ужасный кошмар! Что может быть хуже? Арест в Швейцарии – прачечной для денег со всего мира! Мы ведь еще даже не отмыли свои бабки, как уже попали в переплет! Плохое предзнаменование!

Я покивал головой с самым серьезным и тревожным видом:

– Развяжи меня, Дэнни, – сказал я. – Я не буду вставать.

И тут меня осенило:

– Может, мне пойти извиниться перед Франкой, так сказать, загладить инцидент? Сколько у тебя с собой наличных?

Дэнни начал развязывать меня:

– У меня двадцать штук баксов, но я не думаю, что тебе следует пытаться поговорить с ней. Это может только осложнить дело. Я более чем уверен, что ты опять начнешь совать свои лапы ей под юбку, так что…

– Заткнись, Поруш! – не выдержал я. – Кончай базар и давай развязывай меня!

Дэнни ухмыльнулся:

– Ладно! Только советую отдать мне на хранение твой кваалюд. Я пронесу его через таможню, так и быть, сделаю это для тебя.

Я кивнул. Я молился про себя, чтобы швейцарские власти не захотели предавать огласке историю, способную подмочить репутацию их собственной авиакомпании. И цеплялся за эту мысль, как собака за кость, пока мы медленно заходили на посадку над Женевой.

Держа шляпу в руке, прилипнув потной задницей к серому, отливающему голубизной металлическому стулу, я убеждал трех недоверчивых таможенных офицеров, сидевших напротив меня:

– Говорю вам, я ничего не помню. Я очень боюсь летать и поэтому взял с собой эти таблетки, – я указал на два пузырька, стоявших на сером металлическом столе между нами.

К счастью, на ярлыках обоих пузырьков красовалось мое имя. В данных обстоятельствах это оказалось крайне важным. Что до кваалюда, он был надежно запрятан в прямой кишке Дэнни, который, как я надеялся, к тому моменту уже благополучно прошел таможенный контроль.

Трое офицеров швейцарской таможни быстро заговорили друг с другом на странном диалекте французского языка. Это было удивительно – когда они говорили, им удавалось каким-то образом не размыкать губ, и их челюсти оставались крепко сжатыми.

Я украдкой огляделся. Что это за комната? Я в тюрьме? Спрашивать об этом у швейцарцев смысла не было. Их лица не выражали ровным счетом ничего, как будто это были бездумные автоматы, функционировавшие с точностью швейцарских часов. В комнате не было ни окон… ни картин… ни часов… ни телефонов… ни ручек или карандашей на столе… ни бумаги.... ни ламп… ни компьютеров. В ней не было ничего, кроме четырех серых, отливавших голубизной стульев, стола такого же цвета и чахлой герани, явно загибавшейся медленной и мучительной смертью.

Господи! Может, мне нужно обратиться в американское посольство? Как бы не так – надо ж быть таким дураком! Я ведь наверняка фигурирую в каком-нибудь черном списке. Я должен сохранять инкогнито. Такова была цель – инкогнито.

Я посмотрел на трех офицеров. Они продолжали тараторить на швейцарском французском. Один держал пузырек феназепама, другой – мой паспорт, а третий скреб свой безвольный швейцарский подбородок, будто именно он решал мою участь… А может, у него просто чесался подбородок?

Наконец, он перестал чесаться и сказал по-английски:

– Не могли бы вы соизволить рассказать нам вашу историю еще раз?

Не мог бы я… Что? Что за чушь он несет? С чего вдруг эти тупые лягушатники решили изъясняться в такой вычурной форме сослагательного наклонения? «Не мог бы я», да «не угодно ли мне», да «соизволить»… Почему бы просто не потребовать, чтобы я повторил рассказ? Так нет же! Они всего лишь хотят, чтобы я соизволилего повторить! Я глубоко вздохнул. Но прежде чем я начал говорить, дверь распахнулась и в комнату вошел четвертый таможенный офицер. И у этого лягушатника, приметил я, имелись на плечах капитанские лычки.

Не прошло и минуты, как первые три офицера вышли из комнаты с таким же отсутствующим видом, с каким и вошли. Я остался наедине с капитаном. Он улыбнулся мне тонкой лягушачьей улыбкой, потом достал пачку швейцарских сигарет и, прикурив, начал невозмутимо выпускать колечки дыма. А затем сделал прикольный трюк – выпустив такой клуб дыма, что не стало видно его рта, он втянул его в нос двумя густыми столбами. Вот это да! Даже в своем отчаянном положении я нашел это впечатляющим. Даже мой отец никогда такого не делал, а ведь он написал целую книгу о трюках, которые умеют проделывать курильщики! Если я выйду из этой комнаты живым, непременно расспрошу капитана, как он это делает.

Наконец, выпустив еще несколько колечек дыма и втянув их носом, швейцарец сказал:

– Мистер Белфорт, я приношу вам свои извинения за беспокойство, которое мы причинили вам из-за этого досадного недоразумения. Стюардесса согласилась не выдвигать против вас обвинения. Вы свободны и можете идти. Ваши друзья встретят вас снаружи; если желаете, я вас провожу.

Что? Неужели все так просто? Швейцарские банкиры уже поручились за меня? Подумать только! Волк с Уолл-стрит – в самом деле неуязвимый, причем в который раз!

Я расслабился, паника растворилась в воздухе, и в моем мозгу вновь забродили мысли о Франке. Улыбнувшись невинной улыбкой своему новому швейцарскому другу, я сказал:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю