Текст книги "Волк с Уолл-стрит"

Автор книги: Джордан Белфорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 13
Прачечная № 101

Частный банк «Юньон Банкэр Привэ» размещался в мерцающем темными стеклами офисном здании, поднимавшемся на десять этажей над полной лягушатников Женевой. Здание стояло на Рю-де-Рон, что, насколько я понимал, означало «улица Роны», в самом сердце чудовищно дорогого торгового квартала Женевы, совсем рядом с полюбившимся мне гейзером.

В отличие от американского банка, в который ты входишь через вестибюль и видишь улыбающиеся лица кассиров за пуленепробиваемыми стеклами, в фойе этого банка, в окружении сорока тонн серого итальянского мрамора, присутствовала всего одна одинокая дама. Она сидела за мощной стойкой красного дерева – такой большой, что на нее мог бы с легкостью сесть мой вертолет. На даме были светло-серый брючный костюм и белая блузка с высокой стойкой, а на лице – бессмысленное выражение. Ее светлые волосы были стянуты в тугой узел. Ее кожа была безупречной – ни морщинки, ни пятнышка. «Еще один швейцарский робот», – подумал я.

Мы с Дэнни подошли к стойке, и дама оглядела нас с явным подозрением. Неужели она знала? Да, несомненно, она знала. Это было написано на наших лицах: юные американские преступники, собирающиеся отмыть бабки, полученные преступным путем. Наркодилеры, нажившиеся на продаже смертельного зелья школьникам!

Я сделал глубокий вдох и подавил желание объяснить даме, что мы всего лишь обычные биржевые мошенники, а наркотики для нас всего лишь забава (мы и правда не торговали ими, упаси боже!).

К счастью, дама предпочла оставить свое мнение при себе и не стала выяснять, какие именно преступления мы совершили на этот раз. Вместо этого она спросила:

– Чем я могла бы вам помочь?

«Могла бы»?Господи Иисусе! Опять это условное «бы»!

– У меня назначена встреча с Жаном-Жаком Сорелем? [8]8
  Имя изменено (прим. авт.).


[Закрыть] Мое имя – Джордан Белфорт?

Тьфу! Какого черта я тоже заговорил вопросительными предложениями?Вот уж точно – дурной пример заразителен.

Я ждал, что женоподобный андроид ответит мне, но она молчала. И продолжала пялиться на меня… а потом стала пялиться на Дэнни, разглядывая нас обоих с головы до ног. Затем, словно желая подчеркнуть, как плохо я выговариваю имя мсье Сореля, ответила:

– Ах, так вы имеете в виду мсье Жана-Жака Сореля! – как благозвучно прошелестело в ее устах это имя. – Да, разумеется, мистер Белфорт, все вас ждут на пятом этаже.

Она кивнула в сторону лифта. Мы с Дэнни зашли в отделанную красным деревом кабину, которую обслуживал молодой швейцар в одеянии, достойном какого-нибудь маршала девятнадцатого века. Я шепнул Дэнни:

– Не забудь, что я тебе сказал. Независимо от того, как все пройдет, мы встаем из-за стола со словами, что не заинтересованы. Договорились?

Дэнни кивнул.

Мы вышли из лифта и двинулись по длинному и тоже обшитому красным деревом коридору, который просто провонял богатством. В коридоре стояла такая мертвая тишина, что я почувствовал себя словно в гробу, но на сей раз я подавил в себе желание строить какие бы то ни было умозаключения на этот счет. Вместо этого я сделал еще один глубокий вдох и продолжил движение по направлению к высокой, стройной фигуре в самом конце коридора.

– Ах, мистер Белфорт! Мистер Поруш! Доброе утро! – сказал Жан-Жак Сорель елейным голосом.

Мы пожали друг другу руки. Затем Сорель одарил меня кислой улыбкой и добавил:

– Надеюсь, ваше состояние улучшилось после того неприятного инцидента в аэропорту. Вы обязательно расскажете мне за чашечкой кофе об этом приключении со стюардессой! – и он подмигнул мне.

«Каков, однако», – подумал я. Он не был типичным швейцарским лягушатником, это точно. Он, конечно же, был типичным европейским отбросом и все же казался таким… учтивым, что просто не верилось, что он швейцарец. Смуглый, с темно-каштановыми волосами, зачесанными назад и гладко прилизанными, как у настоящего коренного уолл-стритовца. Лицо вытянутое, тонкое, как и все его черты, но общий вид довольно приятный. На нем был безукоризненно сшитый и превосходно сидевший костюм из камвольной ткани в белесо-серую полоску, белая рубашка с французскими манжетами и голубой шелковый галстук, на вид очень дорогой. Одежда сидела на его фигуре складно, с той элегантной небрежностью, какая присуща только европейцам.

Из короткой беседы в коридоре я узнал, что Жан-Жак действительно не швейцарец, а француз, временно переведенный в Женеву из филиала французского банка. Это было разумно. Затем он вызвал во мне целую бурю эмоций, признавшись, что его смущает присутствие на встрече Гэри Камински, но, поскольку Гэри свел нас, его присутствия было не избежать. Сорель предложил обсудить все лишь в общих чертах, а затем встретиться и переговорить с глазу на глаз либо сегодня же вечером, либо на следующий день. Я в ответ признался, что планировал закончить встречу на негативной ноте по той же самой причине. Сорель поджал губы и одобрительно кивнул, словно хотел сказать: «Неплохо!» А я, даже не глядя на Дэнни, знал, что на него это произвело впечатление.

Жан-Жак проводил нас в зал заседаний, более всего походивший на мужской курительный клуб. За длинным стеклянным столом сидели шестеро швейцарских лягушатников – все в консервативных деловых костюмах. И каждый либо держал в руке сигарету, либо сигарета дымились перед ним в пепельнице. Дым в зале стоял – хоть топор вешай.

Был там и Камински. Он сидел среди лягушатников в своем ужасном парике, распластавшемся на его черепке, словно дохлая псина. Его полное круглое лицо расплывалось в самодовольной улыбке, и мне очень захотелось хорошенько дать ему по роже. Я даже подумал, не попросить ли его покинуть переговорную, но потом решил этого не делать. Лучше пускай он собственными ушами услышит, что я решил отказаться от этого дела в Швейцарии.

После нескольких минут разговора я сказал:

– Меня очень интересуют ваши законы об охране банковской тайны. Я слышал много противоречивых отзывов от юристов в Соединенных Штатах. При каких, например, обстоятельствах вы смогли бы начать сотрудничать с американскими властями?

Тут встрял Камински:

– Это вообще-то лучший способ вести дела в…

Я перебил его на полуслове:

– Гэри, если бы меня волновало твое мнение, то я, блин… – тут я несколько осекся, сообразив, что швейцарские роботы едва ли оценят мою манеру общения, обычную для моих сотрудников, и продолжил с подчеркнутой почтительностью: – Прошу прощения, я бы справился у тебя об этом еще в Нью-Йорке, Гэри.

Лягушатники заулыбались и закивали головами. Я отчетливо прочитал их невысказанное послание: «Да, Камински и вправду дурак, а не только им кажется». Но теперь мой мозг лихорадочно заработал. Камински явно рассчитывал получить комиссионные посредника, если я соглашусь вести дело с этим банком. Иначе с чего бы ему так беспокоиться по поводу моих расспросов? И зачем он старается смягчить их? Раньше я думал, что Камински – просто один из тех зануд, которым нравится демонстрировать, насколько хорошо они осведомлены во всяких ничтожных вопросах. Уолл-стрит просто кишела людьми подобного сорта. Их звали «дилетантами». Но теперь я был убежден, что у Каминского есть финансовый мотив. Если я открою счет в этом банке, он получит вознаграждение. Так вот где собака зарыта!

Словно прочитав мои мысли, Жан-Жак сказал:

– Мистер Камински всегда торопится высказать свое мнение по таким вопросам, как этот. Я нахожу это довольно странным, учитывая то, что он не может ничего ни выиграть, ни потерять от вашего решения. Ему уже выплачено скромное вознаграждение за то, что он свел вас с нами. Ни ваше согласие, ни отказ вести дела с нашим банком никак не повлияют на состояние бумажника мистера Каминского.

Я понимающе кивнул. Мне показалось любопытным, что Сорель не прибегает в своей речи к сослагательному наклонению. Он свободно владел английским языком, включая идиомы и прочие фразеологизмы.

Сорель продолжил:

– Возвращаясь к вашему вопросу, должен вам сказать, что швейцарские власти могут пойти на сотрудничество с американскими властями в одном-единственном случае – если инкриминируемое преступление считается преступлением также и в Швейцарии. Например, в Швейцарии нет закона, карающего за уклонение от уплаты налогов. И если мы получим от американских властей запрос по делу такого рода, мы не пойдем на сотрудничество с ними.

– Господин Сорель совершенно прав, – вмешался вице-президент банка, тощий маленький очкастый лягушатник по имени Пьер (или в этом роде). – Мы не имеем большого пиетета перед вашим правительством, не в обиду вам будь сказано. Но факт остается фактом: мы пойдем на сотрудничество только в том случае, если инкриминируемое вам является тяжким уголовным преступлением также и по нашим законам.

Затем в разговор вступил еще один Пьер – более молодой и лысый, как бильярдный шар. Он сказал:

– Вы увидите, что швейцарский уголовный кодекс гораздо более либерален, чем законы вашей страны. Многие из ваших «тяжких» преступлений не считаются таковыми в Швейцарии.

Господи боже мой! Одного словосочетания «тяжкие преступления» было достаточно, чтобы по моей спине пробежали мурашки. Мне уже была совершенно очевидна вся несостоятельность моей идеи использовать Швейцарию в качестве прачечной… если только, конечно… интересно, могут ли подставные быть легализованы в Швейцарии? Я прокрутил такую возможность в своем мозгу. Сомнительно, но все же следует разузнать подробнее у Сореля в предстоящем разговоре без свидетелей. Я улыбнулся и сказал:

– Хорошо. Мне, собственно, незачем беспокоиться о подобных вещах, поскольку я совершенно не собираюсь нарушать американские законы.

Это была наглая ложь. Но мне понравилось, как она прозвучала. Кого заботило, что это – откровенный гон? По какой-то необъяснимой причине я все еще чувствовал себя вполне непринужденно. Так что я продолжил гнать:

– Я говорю это и от лица Дэнни. Видите ли, наше желание держать деньги в Швейцарии диктуется исключительно одним соображением – обеспечить сохранность активов. Меня больше всего заботит то, что при моем роде деятельности велика вероятность судебного преследования – незаконного и бесперспективного, смею вас уверить. Но я бы хотел узнать – или, говоря начистоту, это для меня важнее всего, – откажетесь ли вы при каких бы то ни было обстоятельствах передать мои деньги какому-либо американскому гражданину (или вообще любому человеку на планете), который надумает возбудить против меня гражданский иск?

Сорель улыбнулся:

– Мы не только не сделаем такого, но мы даже не признаем подобных, как вы их называете, гражданских исков. Даже под угрозой вызова в суд мы не стали бы сотрудничать с вашей Комиссией по ценным бумагам и биржам – несмотря на то, что это государственный регулирующий орган.

Затем, словно ему это только что пришло в голову, добавил:

– Честно говоря, мы не пошли бы на такое, даже если бы предполагаемое преступление считалось тяжким и по швейцарским законам, – и Сорель энергично кивнул, подчеркивая свою мысль: – Даже тогда мы не стали бы сотрудничать!

И он улыбнулся заговорщицкой улыбкой.

Я одобрительно кивнул в ответ и окинул взглядом присутствующих в зале. Все, похоже, были довольны тем, как протекала встреча, – все, за исключением меня. Я был крайне разочарован. Последняя реплика Сореля крайне встревожила меня, и мой мозг работал так лихорадочно, что едва не закипел. Значит, вот как обстоит дело: если швейцарские власти откажутся сотрудничать с Комиссией, у той просто не останется иного выбора, как обратиться с запросом к американским прокурорам. То есть полагаясь на швейцарскую банковскую тайну, я своими руками рою себе яму!

Я начал проигрывать в мозгу все возможные сценарии. Девяносто процентов всех дел Комиссии лежали в плоскости гражданского права. Лишь в тех случаях, когда Комиссия подозревала какое-либо вопиющее нарушение, она могла передать дело ФБР для уголовного расследования. Но если она не сможет проводить свои расследования в Швейцарии, то как она решит, вопиющие у меня нарушения или нет? Откуда они узнают, что многое из того, что я делал, не так уж ужасно?

Я сделал глубокий вдох и сказал:

– Что ж, все это представляется мне вполне резонным, но меня интересует вот что: как американские власти узнают, где искать? Иными словами, как они могут узнать, в какойшвейцарский банк посылать запрос? Все счета анонимные, номерные. Значит, пока кто-нибудь не сообщит им номер (я подавил желание посмотреть на Каминского) или хотя бы название банка, в котором вы храните свои деньги, или пока вы сами не проявите беспечность и не оставите те или иные письменные следы, как они узнают, с чего начинать? Они что, просто угадывают номер счета? В Швейцарии примерно тысяча банков, и в каждом, вероятно, сотни тысяч счетов. В общей сложности миллионы счетов, и все с разными номерами. Это все равно что искать иголку в стоге сена. Это совершенно нереально, – я посмотрел прямо в темные глаза Сореля.

Помолчав несколько секунд, Сорель ответил:

– Еще один замечательный вопрос. Но чтобы на него ответить, я хотел бы преподать вам маленький урок по истории швейцарской банковской системы.

Вот это мне нравилось уже больше. Важно видеть последствия событий прошлого – именно это вдалбливал в мою голову Эл Абрахамс во время наших памятных встреч за ранними завтраками. Я кивнул и сказал:

– Да, пожалуйста. Я действительно увлекаюсь историей, особенно когда она имеет отношение к ситуации вроде этой, когда я собираюсь вести дела на незнакомой мне территории.

Сорель улыбнулся и начал:

– Само представление о номерных счетах в каком-то смысле обманчивое. И хотя все швейцарские банки на самом деле предлагают клиентам такую опцию – как способ сохранения конфиденциальности, – каждый вклад привязан к имени, которое хранится в учетном секторе банка.

При этих словах у меня просто сердце упало. Сорель кивнул:

– Много лет тому назад, еще до Второй мировой войны, все было иначе. Видите ли, тогда анонимные счета действительно были стандартной практикой для швейцарских банкиров. Все зиждилось на личных взаимоотношениях и рукопожатии. Многие из тех счетов были корпоративными. Но, в отличие от американских корпораций, это были корпорации держателей векселей на предъявителя, на которых также не указывались имена владельцев. Иными словами, кто являлся истинным держателем бумаг, тот и был полноправным владельцем корпорации.

Но затем пришел Адольф Гитлер со своими мерзкими нацистами. Это очень печальная глава в нашей истории; гордиться нам тут особо нечем. Мы прилагали все усилия, чтобы как-то помочь нашим клиентам-евреям, но должен признать, что так и не сумели оказать им достаточной помощи. Как вы знаете, мистер Белфорт, я – француз. Но думаю, что выражаю мнение любого человека, сидящего в этом зале, когда говорю, что мы бы искренне хотели оказать им максимально возможную помощь, – после этих слов Сорель сделал паузу и торжественно закивал головой.

Все присутствовавшие в зале заседаний, включая и нашего шута горохового, чистокровного еврея Каминского, тоже одобрительно закивали. Я уверен, что все они знали, что мы с Дэнни евреи, и мог только удивляться, зачем Сорель все это говорит. Или он действительно говорил то, что думал? Как бы там ни было, прежде чем он снова заговорил, я уже просчитал все на десять шагов вперед и знал, что будет происходить дальше.

Ларчик открывался просто: прежде чем Гитлер сумел накрыть всю Европу и около шести миллионов евреев оказались в газовых камерах, многие из них смогли перевести свои деньги в Швейцарию. Они разглядели зловещие предзнаменования еще в начале тридцатых, когда нацисты только пришли к власти. Но тайно переправить свои капиталы оказалось куда легче, чем спасти свои собственные жизни. Едва ли не все страны Европы, за исключением разве что Дании, отказали миллионам несчастных евреев в убежище. Большинство этих стран заключили тайные сделки с Гитлером, согласившись пожертвовать своим еврейским населением в обмен на обещание Гитлера не нападать на них. Гитлер, разумеется, тут же забыл об этих сделках, стоило ему упрятать всех евреев в концентрационные лагеря. И по мере того как страна за страной оказывалась во власти нацистов, евреи покидали свои жилища и пускались в бега в поисках спасения. Какая черная ирония заключалась в том, как быстро швейцарцы оприходовали еврейские денежки и как упорно они сопротивлялись тому, чтобы принять и спасти еврейские души!

После разгрома нацистов многие из уцелевших наследников приехали в Швейцарию, чтобы найти тайные банковские счета своих семей. Но они не могли доказать свои права на них. Ведь счета были безымянные, номерные. И если уцелевший отпрыск не знал наверняка, в каком банке его родители хранили свои деньги и с каким именно банкиром они имели дело, у них не было никакой возможности предъявить права на эти деньги. И вплоть до настоящего момента миллиарды долларов остаются недоступны для их законных владельцев.

А затем мои мысли завертелись вокруг еще более мрачной темы. Ведь многие из этих швейцарских ублюдков точно знали, кто есть кто среди этих уцелевших детей, но предпочли не помогать им в розысках. Но что еще хуже – многие из этих еврейских сирот обращались по верному адресу и разговаривали с теми самыми швейцарскими банкирами, которые хранили деньги их родителей, только для того, чтобы не получить помощи и уйти обманутыми. Боже! Какая страшная трагедия! Только самые благородные из швейцарских банкиров поступили по-честному и позволили полноправным наследникам вступить во владение тем, что оставили им родные. А в Цюрихе, который так и кишел фрицами, вообще стоило немалых трудов найти хоть кого-нибудь, кто сочувствует евреям. Пожалуй, во французской Женеве дела обстояли лучше, но лишь самую малость. Такова человеческая природа, и тут ничего не попишешь. И все те еврейские денежки были потеряны навсегда, просто растворились в недрах швейцарской банковской системы, сказочно обогатив эту крошечную страну. Иначе чем объяснялось отсутствие нищих попрошаек на ее улицах?

– …Теперь вы понимаете, – говорил тем временем Сорель, – чем объясняется нынешнее требование, чтобы каждый счет, открытый в Швейцарии, был зарегистрирован на его подлинного владельца. И исключений тут нет.

Я взглянул на Дэнни. Он почти незаметно кивнул мне. Но я уловил его невысказанное послание: «Это чудовищный ночной кошмар».

На обратном пути в отель мы с Дэнни не обменялись ни единым словом. Я глядел в окно автомобиля и не видел ничего, кроме призраков миллионов мертвых евреев, которые до сих пор искали свои деньги. К тому времени тыльная сторона моей ноги разгорелась адским огнем. Господи Иисусе! Если бы только я не страдал этой ужасной хронической болью, я бы, наверное, давно распрощался с наркотой. Боль была острая, как будто ногу буравила игла. Прошло больше двадцати четырех часов с того момента, как я принимал лекарства, и мой ум работал так остро, что я чувствовал, что могу превозмочь любую проблему, какой бы неодолимой она ни казалась.

Но как мне преодолеть швейцарское банковское законодательство? Закон есть закон, и падение Эла Абрахамса только укрепило меня во мнении, что даже проверенный временем способ обойти закон необязательно избавляет от расплаты за его нарушение. Все было предельно ясно: если я решусь открыть счет в «Юньон Банкэр», я буду вынужден дать им свой паспорт и сведения обо мне окажутся в базе данных. И если министерство юстиции США обратится к швейцарским властями по какому-нибудь делу, связанному с биржевым мошенничеством – и это нарушение будет считаться преступлением также и в Швейцарии, – то моя песенка будет спета. Даже если агенты ФБР не сразу разнюхают, какой счет принадлежит мне или с каким банком я имел дело, они уже от меня не отстанут.

Их запрос направится прямиком в швейцарское министерство юстиции, которое затем разошлет запросы во все банки страны с требованием предоставить информацию по всем счетам, принадлежащим лицу, которым интересуется правительство США.

Все будет именно так.

Уж лучше бы я связался со своими собственными подставными в Штатах. На худой конец, получив запрос, они легко наврут с три короба под присягой! Приятного, конечно, мало, но, по крайней мере, у них нет никаких письменных улик.

Стоп-стоп-стоп! А кто сказал, что банку нужно показывать именно мой паспорт? Что мне мешает вызвать в Швейцарию одного из своих подставных и открыть счет на его имя? Каковы шансы, что ФБР вычислит моего американского подставного в швейцарской прачечной? Подставной в прачечной! Двойная степень защиты! Если Штаты пришлют запрос на человека по имени Джордан Белфорт и швейцарское министерство юстиции перешлет в банки свой запрос, то оно не получит в ответ ничего!

Так раз уж я подумал об этом, почему бы мне не использовать одного из моих нынешних подставных? В прошлом я отбирал их, полагаясь не только из их надежность, но и на их способность прокачивать большие суммы нала, не привлекая внимания налоговой инспекции. Такое сочетание качеств встречалось нечасто. Моим главным подставным был Эллиот Лавинь, который на глазах превращался в настоящий ночной кошмар. Он был не просто моим главным подставным – этот человек подсадил меня на кваалюд. Эллиот был президентом «Перри Эллис», одного из крупнейших производителей одежды в Штатах, но этот его высокий пост не мешал ему быть раз в десять отвязнее, чем Дэнни. Да-да, как бы невероятно это ни звучало, но Дэнни выглядел просто пай-мальчиком на фоне Эллиота.

Он был не только заядлый игрок и неисправимый наркоман, но также и сексуальный маньяк и записной брачный аферист. Он снимал с «Перри Эллис» миллионы баксов в год, заключая тайные сделки с заграничными фабриками: те завышали цены на продукцию, Эллиот ее покупал, а они затем откатывали ему этот нал. Цифры получались с шестью нулями. Когда я сбрасывал Эллиоту свежую партию бумаг, он потом рассчитывался со мной той самой наличкой, которую срубал со своих заморских фабрик. Обмен получался классным – нигде никаких письменных улик! Но затем Эллиот начал вводить меня в убытки. Его пристрастие к игре и дури обходилось слишком дорого. Он перестал выполнять денежные обязательства передо мной. И уже задолжал мне почти два миллиона баксов. Но если я порву с ним окончательно – не видать мне своих бабок никогда. Поэтому я предпочел сворачивать с ним дела постепенно, продолжая поставлять ему новые бумаги, пока он не вернет мне весь свой долг.

Несмотря на все это, Эллиот сослужил мне добрую пользу. Я поимел с него больше пяти лимонов налом, и все эти бабки были надежно запрятаны в индивидуальных банковских сейфах во всех концах Штатов. Как переправить все эти бабки в Швейцарию, я еще не придумал, хотя кое-какие мыслишки на этот счет у меня в голове вертелись. Я собирался перетереть это дельце с Сорелем в предстоящем разговоре наедине. Как бы то ни было, я всегда знал, что заменить Эллиота другим подставным, который сможет прокачивать такой же объем налички, не оставляя письменных следов, будет нелегко.

Но теперь, когда я собирался отмывать свои деньги в Швейцарии, вопрос о накоплении нала как такового уже не стоял. Я мог бы просто хранить бабки на своем швейцарском счету, и пускай им капают с них проценты. Но были и еще вопросы, которые я не мог задать на сегодняшней встрече. Как я смогу пользоваться деньгами, которые я положу на свой счет в Швейцарии? Как я буду тратить их? Как мне перегнать отмытые бабки обратно в Штаты для дальнейших инвестиций? У меня оставалось еще много вопросов, на которые я хотел бы получить ответ.

Но самым главным было то, что, используя Швейцарию как прачечную, я мог теперь выбирать себе подставных, полагаясь исключительно на их надежность. Это значительно расширяло круг потенциальных подставных, и мои мысли быстро переключились на родственников моей жены. Они не были гражданами США; они все жили в Великобритании – вдали от любопытных глаз ФБР. Существовала мало кому известная лазейка в правилах Комиссии по ценным бумагам и биржам, позволявшая лицам, не являвшимся гражданами США, становиться пайщиками публичных компаний на гораздо более выгодных условиях, чем предусматривались для граждан. Я имею в виду Правило S, которое разрешает иностранцам не только приобретать акции публичных компаний, но и продавать их раньше чем через два года после выпуска, то есть освобождает их от ограничения, установленного Правилом № 144. Это был совершенно несуразный закон, дававший иностранцам явные преимущества перед американскими инвесторами. И естественно – как и большинство подобных глюков регулятора, – он вызвал мощную волну злоупотреблений, поскольку сообразительные американские инвесторы обстряпывали незаконные сделки с иностранцами и вовсю эксплуатировали Правило S для частных инвестиций без необходимости выжидать целых два года, чтобы продать свои ценные бумаги.

Ко мне тоже не раз обращались иностранцы, которые за скромные комиссионные предлагали использовать их паспорта для сделок по Правилу S. Но я всегда отказывался. В глубине моего подсознания прочно засело предостережение Эла Абрахамса. Как я мог на этой грешной земле довериться какому-то иностранцу в совершенно незаконном деле? Ведь приобретение акций через подставное иностранное лицо было серьезным уголовным преступлением – таким, которое наверняка заинтересовало бы ФБР. Так что я всегда отклонял такие предложения.

Однако теперь, с двойной защитой… с родственниками моей жены во втором эшелоне прикрытия… что ж, подобные дела вдруг перестали казаться мне такими уж рискованными!

А затем мой распаленный ум начал примериваться к Патриции, тетке моей жены. То есть нет – моей собственной тетке. Да-да, она стала и моей теткой тоже! Уже в первую нашу встречу с тетей Патрицией нам сразу стало понятно, что мы – души родственные. Это было довольно забавно, если учесть, что пришлось увидеть Патриции при нашем первом знакомстве. Это было два года назад в лондонском отеле «Дорчестер»; она застала меня в самый разгар передоза кваалюдом. Патриция вошла в номер, когда я просто-таки тонул в унитазе. Но вместо того чтобы осудить меня, она стала со мной разговаривать и провела рядом всю ночь, бережно поддерживая мою голову, пока мое тело изрыгало наружу яд, которым я нашпиговал его. А потом она ерошила пальцами мне волосы – так, как это делала моя мать, когда я был ребенком, – когда на меня волна за волной накатывала паранойя из-за кокса, которого я тоже перенюхал. Я был не в состоянии заглотать даже долбаный ксанакс, чтобы снять невроз от кокаина. И готов был на стену лезть, так мне было хреново.

На следующий день мы пообедали вместе. И вместо того чтобы нагрузить меня чувством вины за то, что ей пришлось лицезреть, Патриция каким-то образом сумела убедить меня завязать с наркотой. Я действительно воздерживался от кайфа целых две недели. Я проводил в Англии отпуск с Надин, и нам еще никогда не было так хорошо вместе! Я был настолько счастлив, что даже задумался о переезде в Англию! Пусть тетя Патриция станет частью моей жизни.

Но в глубине души я понимал, что все это – лишь фантазии. Моя жизнь протекала в Штатах; «Стрэттон» находился в Штатах; мои деньги и мои связи были в Штатах; и это значило, что я должен оставаться в Штатах. И когда я, наконец, вернулся в Штаты, то под «благотворным» влиянием Дэнни Поруша, Эллиота Лавиня и всей моей славной компашки брокеров ко мне вернулась и моя привычка баловаться наркотой. А поскольку адская боль в спине изводила меня хуже прежнего, эта привычка вернулась еще более сильной, чем была прежде.

Тетке Патриции стукнуло уже шестьдесят пять; она была разведенной женой, школьной учительницей на пенсии и кабинетной анархисткой. Она была классной. Она презирала любые посягательства властей на свою свободу, и на нее во всем можно было положиться. Если бы я попросил ее об услуге, она бы улыбнулась мне своей теплой улыбкой и на следующий день уже летела бы в самолете. А кроме того, у тетки Патриции совсем не было денег. Каждый раз, когда я виделся с ней, я предлагал ей больше, чем она могла бы потратить за год. И каждый раз она отказывалась. Она была слишком гордой. Но теперь я мог бы объяснить ей, что, оказывая мне такие услуги, она сможет заработать не только себе на пропитание. Я бы позволил ей тратить сколько захочется. Фактически я бы полностью изменил ее жизнь – была бедной, стала бы богатой. Идея была просто блестящая! А ко всему прочему, она вряд ли бы что-нибудь потратила! Она выросла на руинах Второй мировой войны, а сейчас жила на крошечную учительскую пенсию. Она попросту не умела бросать деньги на ветер и не смогла бы их растранжирить, даже если бы захотела! И большую часть потраченного она бы извела не на себя, а на своих двух внуков. И это было здорово. Честно, одна эта мысль согревала мне сердце.

И если бы американское правительство когда-нибудь постучалось бы в дверь Патриции, она бы посоветовала этим янки уносить свои задницы от ее дома как можно дальше, да побыстрее. Представив себе эту сцену, я громко рассмеялся.

– Чего это ты так развеселился? – промычал Дэнни. – Вся эта встреча – пустая трата времени! А у меня нет даже кваалюда, чтобы утопить в нем свою грусть-печаль! Так расскажи мне хотя бы, что еще породил твой извращенный разум?

Я улыбнулся.

– Я встречаюсь с Сорелем через несколько часов. Я задам ему еще несколько вопросов, но я абсолютно уверен, что уже знаю ответы на них. От тебя я хочу только одного – чтобы ты позвонил Джанет, как только мы вернемся в отель, и попросил ее, чтобы она распорядилась подогнать наш «Лирджет» в аэропорт Женевы рано утром, а также забронировать президентский люкс в «Дорчестере». Мы летим в Лондон, дружище. Мы летим в Лондон.