Текст книги "Мономан (СИ)"

Автор книги: Джонни Рэйвэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

         Содал покинул покои Мастера, провожаемый в спину удивлённым и восхищённым, взглядами.

***

         Мортонар представлял из себя пяток деревень, один небольшой городок под неброским названием Город, – Содал тут же оценил всю иронию местного населения – и замок барона, аккурат в центре небольшой провинции. Всё остальное – густые и мрачные леса. До темноты Содал объезжал владения вар Данов, пытался найти места, где происходили убийства, но местный люд боялся даже смотреть в его сторону, не то что говорить с ним. Чародеев, даже в просвещённой и цивилизованной столице, многие недолюбливали – люд всегда боится и ненавидит тех, кто их превосходит, но здесь страх и неприязнь в глазах, в лицах, в жестах буквально зашкаливали. Большинство просто бурчали, мол, знать не знаю, видеть не видел, и скорее уходили прочь, осеняя себя либо Сигной, либо защитными знаками; но находились и те, кто открыто демонстрировал своё отношение к Орденскому посланцу. Одна бабка, ведущая с выгула худую и жилистую корову, когда Содал представился и спросил об убийствах, так на него глянула, что, казалось бы, он сам, только что и совершил при ней все страшнейшие злодеяния, на которые был способен человек. А потом, плюнув в него, благо не попав, она поковыляла дальше, бормоча себе под нос проклятия на головы всех, якшающихся с нечистью, ублюдков.

         Вернувшись в Дартон не солоно хлебавши, Содал заставил себя лечь спать, но в итоге, уснул лишь под утро. Вскоре после рассвета его разбудил слуга, сказав, что командор Тавос готов проехаться с ним по округе. Еще до полудня они уже были в сёдлах и ехали в сторону первой деревни, под сопровождением десяти солдат из гарнизона.

– Где произошли первые убийства? – спросил чародей, глядя на вечно хмурого вояку.

– А я, почто знаю? – буркнул тот. – Неведомо мне, кто там был первый... Мне до ваших мономанов дела нет, днём и ночью только о лиходеях и думаю.

         Кони месили копытами грязь. После коротенького дождика дорогу совсем развезло, а над головами висели серые тучи, обещая вскоре, повторное окропление.

– Я имею ввиду, где произошли первые убийства, которые уже точно принадлежали мономану?

– Кхм, надо подумать. – Тавос погрузил пальцы в седеющую бороду, заскрёб подбородок. – Наверное, в Нижней Косе, куда мы и едем. Она и самая большая здесь, не считая Города. В Косе, собственно, народу-то больше всего и погибло. Еще около десятки жмуров были найдены в Верхней, столько же в Пухле и пару в Кухле. В Серовье и Городе, благо, миновало. Хотя, в Городе убили одну шлюху, искололи ножом бедняжку, а потом зверски изрезали лицо – мать родная бы не узнала! – но, как оказалось, это один ревнивый дуралей её порешил. Колотил бедняжку, зверь, и в итоге, когда она отказалась его обслуживать, зарезал. Мы его быстро нашли, вздёрнули на площади, народ порадовали. А то с этими вашими мономанами, да еще и шайкой головорезов в лесах, ужас, что творится! Люд в конец испуган, вот-вот побегут в другие земли...

         Содал кивнул. Дальше ехали молча, пока опять не начал накрапывать мелкий дождик. Из серого марева потихоньку, выплывали очертания большой деревни у границы леса. Затем первый столб, на котором висел повешенный, всего в паре ярдов от дороги. Костлявые и давно разутые ноги мертвеца, впрочем, как и лицо, частично обглодали птицы. Вместо глаз на проезжающих мимо людей с осуждением пялились две чёрные дыры. Видимо, с деньгами в провинции дела обстояли совсем уж плачевно, – с бледного тела мертвеца даже портки сняли, отчего скукоженный и почерневший детородный орган жалостливо мёрз на ветру. После третьего висельника Содал не выдержал, поинтересовался, за что вздёргивают.

– За злодеяния, – мрачно ухмыльнулся Тавос. – Мы-ж не изверги, просто так людей вешать.

– А какие, если не секрет?

– Попробуй уже упомни, – фыркнул командор. – Последнего, вроде бы, за убийство. Пьяный дурак, с бабой своей поругался, дал ей в лоб и убил на месте. Пришёл, честно поплакался, сознался. Ну, а мы его честно и быстро, вздёрнули. Да не смотрите вы так, осуждающе, господин чародей. Мы ведь не подтягивали его, чтобы, как яблоко, переспевшее болтался-дрыгался, мучился и портки пачкал перед смертью, а по-людски столкнули с лесенки – там даже почувствовать ничего не успеваешь, шея мигом ломается, что сухая веточка. Милосердие, так сказать, проявляем.

– Не слишком ли жестокое наказание за случайное убийство?

– Убийство случайным не бывает, – буркнул Тавос. – Аль самогон жрать в три горла – это тоже случайно вышло? То-то же! Люди, они ведь только кулака боятся, а на словесные угрозы им срать с высокой башни. А так, и общество, как грится, от погани разной чистим, так и для острастки остальных. Вы же вроде человек учёный, должны такие вещи лучше меня понимать.

– Давно служите у его милости? – решил сменить тему Содал.

– Уж поди лет десять как, – хмыкнул Тавос. – Я сам отседова, из Верхней Косы. Был моложе, хотел славы и битв, уехал в Холмистые Княжества искать лучшую долю. Долго служил в Рысьем Герцогстве у одного лордика, воевал с Дикими[7], а как хозяин помер, егойный сын выпер меня, даже спасибо не сказал, сука! Вот я и вернулся. Его милость меня принял, поставил командовать гарнизоном. С тех пор и служу.

– Ясно. Тяжело было с Дикими?

– Тяжело. Они-ж не люди – звери! Я за те годы столько навидался, до конца жизни хватит. – Тавос осенил себя знаком Сигны. – Товарищей моих, тех, кто по дурости в плен к ним сдавался, зрел со вспоротыми брюхами и кишками наружу, вокруг шеи намотанными. Дикие на то и дикие – у них поверье даже есть, мол, победив врага, надобно его печень сожрать, сырую, дабы обрести силу побеждённого. Но ничего, как грится, око за око, зуб за зуб... Мы этих тварей, тоже люто били, не жалели даже детей и женщин, ибо они такие же нелюди, как и мужи ихние! Гада давить надо, пока еще в зародыше, не то вырастет и устроит красного петуха.

– Война – всегда ужасна, – мудро подметил Содал. – Хорошо, что они избрали Короля и теперь у нас с ними перемире.

         Глаза старого воина налились кровью, лицо побагровело.

– Перемирие?! – рявкнул он, зверея на глазах. – В жопу ваше перемирие засратое! В огне я его видал!

– То есть лучше убивать друг друга, копя в душе ненависть? Не по сигнаритски это...

– Дабы что-то в душе копить, надо её сначала поиметь! – прорычал Тавос. – А те, у кого души нет, и людьми считаться не могут! Так что, не надо мне тут морали читать. Ты, чародей, не знаешь, на что эти Дикие способны были, не видел, что они творили с моими товарищами! На такое наглядишься – сам зверем станешь, на людей кидаться начнёшь! Бешеную собаку следует бить острием по голове и закапывать на отшибе, а не ждать, пока вся пена из пасти выльется...

         Командир гневно сплюнул и, подстегнув коня, вырвался вперёд. Содал провожал Тавоса задумчивым взглядом и размышлял над его последними словами.

***

         Осмотр мест преступлений ничего не дал. Содал, всё больше уверялся в том, что мономан – обычный безумец, не имеющий никакого отношения к настоящим Запретным Искусствам. Конечно убийца мог знать о демонолатрии, о взаимодействии обрядов и мощи жертвоприношений с магической точки зрения, даже мог быть в курсе о Силе Крови, но связи с мирами Извне Содал не ощущал. Скорее одержимость, свихнувшегося на почве обрывания жизни, человека, который пускай даже, возможно, и мнил себя пособником демонов и гениев, но по факту, просто убивал людей крайне жестокими методами. А значит, мономаном мог быть кто угодно – в одной только Нижней Косе насчитывалось свыше сотни дворов, в каждом проживают от пяти, до десяти человек.

По-хорошему, он мог бы уже ехать обратно, а по прибытию, отчитаться об отсутствии улик для расследования Ордена – обычными психопатами и убийцами чародеи не занимались. Но, взявшись за расследование, Содал, решил во чтобы то не стало довести его до конца. Хотя бы ради пока еще живых, будущих жертв. Ради человечности. И ради – в этом он старался себе не признаваться, но человеку всегда сложнее всех обманывать самого себя – Налли. Рыжеволосая племянница Мастера наук со дня их встречи не шла у него из головы.

         Для полноты картины, Содал решил пообщаться со всеми возможными подозреваемыми. Фабиос вар Дан, сын Дована, по рассказам прислуги, был человеком замкнутым, необщительным и нелюдимым, но это еще ничего не значило. По опыту Содала, закрытые и неразговорчивые люди, обычно бывали намного вменяемей рубаха-парей. Вечером следующего дня Содал, выяснив, где проводит вечера баронский сын и его единственный наследник, подкараулил отпрыска вар Данов на одном из балконов замка. Когда Фабиос вышел на балкон и увидел там незваного гостя, он решил тихо ретироваться, но чародей его окликнул:

– Фабиос? Добрый вечер. Меня зовут...

– Содал. Содал Инник.  Я знаю, кто вы.

         Внешне он напоминал отца – те же глаза, те же черты лица, но только в разы моложе, быть может чуть старше самого Содала. Но вот в отличие от зычного, даже не смотря на возраст, баса отца, голос сына оказался очень мягкий, а говорил Фабиос чуть громче, чем шёпотом.

– Красивые здесь виды, – улыбнулся Содал, жестом приглашая его составить компанию. Баронский сын долго смотрел на чародея, затем всё же встал рядом.

– Не такие красивые, как в столице. Здесь всё черное и серое. Хотя, кого-то может и привлекает подобное. Но не меня.

– Вы бывали в Миротауне? – удивился Содал.

– Однажды. Ездил с отцом на именины принца Рэйгальда. Это было давно. Годы идут, а отец не молодеет. Теперь мы редко покидаем родные стены.

– Извините за нескромный вопрос – а где ваша матушка?

– Умерла, во время родов, – ответил Фабиос, спокойно глядя Содалу в глаза.

– Прошу прощения. – Содал изобразил на лице стыд. – Я не хотел тревожить старые раны...

– Бросьте. Я её не знал.

         Какое-то время они молчали, наблюдая за темнотой, что опускалась на окружающий замок, чёрный лес.

– Вас не беспокоит ситуация на вашей земле? – наконец спросил чародей.

– Вы о разбойниках? Они везде есть.

– Нет. Я о мономане.

– Ах, о нём, – отстранённо произнёс Фабиос, всё тем же пустым голосом. – Да, наверное, неприятно попасть к нему в руки.

         Содал сохранял спокойное лицо. На баронского сына старался не смотреть, но интонацию голоса слушал крайне внимательно.

– Как вы считаете, кто за этим стоит?

– За чем?

– За ужасными убийствами.

         Фабиос странно взглянул на чародея, словно тот сказал какую-то очевидную глупость, и тихо ответил:

– Человек.

– Я имею ввиду, есть ли у вас какие-либо мысли, кто именно? – уточнил Содал, чувствуя странный холод в груди. Обсуждать подобные темы, с подобным безразличием, какое было в голосе баронского сына, казалось чем-то противоестественным. Фабиос пожал плечами и отвернулся к лесу. Содалу стало неуютно и неловко, он решил сменить тактику.

– Вы хорошо знаете своих будущих подданных?

– Простите?

– Это вы меня простите за следующие слова, но ваш отец, как вы успели подметить, уже не молод. Рано или поздно, вам придётся принять его титул.

– Ах, вы об этом. Да, наверняка, придётся. Но я не очень хочу властвовать.

– Почему?

– Власть развращает, – сказал баронский сын, не глядя на чародея. – То, за что простого человека судят, осуждают, а затем и наказывают, нередко сходит с рук тем, у кого в руках имеется власть. Она меняет людей. Бывает, до неузнаваемости. А я не хочу меняться. Мне и так... хорошо.

– К сожалению, очень редко наши желания совпадают с нашими возможностями, – философски согласился чародей. – Особенно, когда речь идет о власти. Это и привилегия, и бремя, которое кто-то должен на себя брать. Неужели отец не готовит вас к этому?

         На этот раз во взгляде Фабиоса наконец-то появилась эмоция. Содал пытался распознать, какая именно. Сложно. Там явно что-то было... только вот что?

– Мы редко с ним общаемся, – почти отстранённо ответил сын барона.

– Отчего же?

– Отец... часто занят. Он барон.

– Любой отец должен находить время для своего чада.

– У него много дел. Я не имею права... попрекать его.

         Вновь помолчали. Содал, выяснив всё, что хотел узнать, собрался уходить и вежливо поклонившись, попрощался:

– Приятно было с вами побеседовать, господин вар Дан.

– И мне, ваше магичество.

         Уже на пороге балкона, Содала догнал голос баронского сына:

– Мне кажется, что даже если вы не найдёте мономана, то все равно можете быть полезным нам, ваше магичество.

– Вот как? – удивлённо обернулся Содал. – И чем же?

– Уничтожив разбойников. Они ведь тоже убивают людей. Значит заслуживают кары. Если бы вы помогли Тавосу поймать их, то оказали бы всем нам неоценимую услугу. Лиходеи бьют моих будущих поданных на дорогах, с тех самых пор, как в провинции завёлся мономан. Кто-то ведь должен их остановить?

         Содал от услышанного едва не потерял лицо. Но, благо, сдержался. И, пожелав Фабиосу доброй ночи, поспешно покинул балкон.

***

– Прошу прощения...

– Не стоит. Всё в порядке.

         Налли, скромно, но обаятельно улыбаясь ему в ответ, стрельнула зелёным глазком из-под рыжей чёлки и принялась протирать разлитое вино. Последнее время она часто бывала в покоях Содала, ссылаясь на «важность» гостя. То принесёт чего-нибудь с кухни перекусить, то молока свежего от знакомой доярки, то вина из только открытой бочки. Чародей был не против. Даже совсем наоборот.

         Выпивать чародеям, в принципе, не воспрещалось, но всё равно основная масса Избранных относилась к хмельным напиткам довольно прохладно – сказывалась ответственность, воспитываемая в адептах с малых лет, но основная причина заключалась в том, что захмелевший разум терял контроль над спящей внутри Силой. Словно эдакие нетрезвые скачки – чем больше пьешь, тем шустрее мчится конь, тем хуже держишься в седле. Последствия могли быть просто ужасающими. Содал всё это прекрасно понимал. Но в такие вечера, как сегодня, сам Эвэр велел взять небольшую передышку и чуть ослабить хомут нервов. Главное не переборщить.

         В голове приятно шумело. По телу растекалось тепло. Слегка клонило в сон. За окном уже стемнело. Уютно трещали поленья. По-домашнему пахло сгораемым деревом. Пламя растопленного служанкой камина освещало покои чародея тёплыми оттенками красного, оранжевого и жёлтого. Своеобразная маленькая осень в пределах одной комнаты.

         Сама Налли бросила на растекающегося по креслу Содала очередной «незаметный» взгляд и двинулась к застеленной шкурой кровати, стала взбивать перину и подушки.

– О нём ничего не известно?

– О ком? – переспросил Содал, от хмеля в голове немного глуповато улыбаясь, понимая как он выглядит, но не желая стирать это последствие невинного послабления со своего лица. Отдыхать надо всем. Даже чародеям.

– О мономане.

         Улыбка, словно огарок свечи, медленно начала таять. Содал вздохнул, одним глотком осушил бокал, взглянул на огонь.

– Давай не будем о нем. Не сейчас.

– Простите, господин, – елейно отозвалась Налли, не замечая или делая вид, что не замечает, пристального взгляда Содала на своей фигуре. – Просто я переживаю о людях. Убивец уже стольких погубил. А скольких еще погубит, прежде чем справедливое отмщение обрушится на его чело.

«Она права, – подумал Содал с лёгкой грустью и повернулся к огню. – Если я не думаю о нем, это не значит, что он исчез или оставил свое поприще. Нет. Пока я здесь расслабляюсь и нахально раздеваю глазами Налли, безумец, возможно, уже подкрадывается к новой жертве... И самое страшное, – я совершенно в растерянности. Пора признаться хотя бы самому себе. Я не знаю, что делать. Вся надежда лишь на чудо, либо на его ошибку...»

– Я найду его, – тихо ответил чародей наконец, вырвавшись из гипноза пляшущих языков огня. – Обещаю.

– Я не сомневаюсь в этом, господин...

– Нет, ты не понимаешь. Я правда положу все силы, чтобы найти его. Если не ради людей, то ради тебя.

         Налли, бросив на него откровенный взгляд, залилась краской и отвернулась. Содал отругал себя мысленно. «Если не ради людей, то ради тебя...» – до чего же эти слова звучали глупо и по-мальчишески.

         «Хватит, – сказал он себе, собираясь с силами, – ты этого хочешь. Она этого хочет. И плевать я хотел на Мезина. Если ему что-то будет не по нраву... Ему же хуже.»

         Он поднялся, слегка нетвёрдо двинулся вперёд, с каждым шагом чувствуя, как быстрее бьется сердце в груди. Налли всё прекрасно видела, но делала вид, что не видела. Она как раз распрямилась от кровати, когда Содал оказался сзади и прижался к ней всем телом. Девушка едва заметно вздрогнула в его руках, но вырваться не пыталась.

– Господин...

– Ш-ш-ш... Я же просил не называть меня так.

– Гос... Содал... что... что вы делаете?

– То, что давно пора было сделать.

– Но, мой дядя...

– Его здесь нет.

– Но, если он...

– Прекрати.

– Я просто не хочу, чтобы у вас были проблемы.

         В ответ он взял её за подбородок, аккуратно, но настойчиво повернул и прильнул губами к её губам. Они были мягкими, горячими и слегка влажными. Страшно возбуждающими. Она это почувствовала и буквально затрепетала в его руках, как пойманная бабочка. Первый поцелуй сменился вторым – он был продолжительнее и глубже, чем предыдущий. Содал, уже едва сдерживая себя, повёл руками вниз, нащупал груди с затвердевшими сосками, сжал их, прекрасно всё чувствуя через тонкую ткань. Налли, тихо постанывая, стала тереться о него, в то время как Содал впился губами в её шею. Пальцы нащупали завязки одежды, юбки взлетели вверх, одна за другой.

         Он повалил её на кровать, сам себе дивясь – еще никогда прежде Содала на распирало от подобной, звериной страсти. По кошачьи изогнув спину и чуть приподняв таз, Налли обернулась, окинула его томным взглядом зелёного глаза и тихо замурчала.

«Проклятье, – подумал Содал. – Еще чуть-чуть и я сам с ума сойду...»

         Затем он скинул с себя одежду и набросился на свою молоденькую жертву. Жертва была не против.

***

         Содал лежал на постели в своих покоях, под тёплой шкурой, закинув руки за голову и предаваясь размышлениям. На дворе стояла ночь. На груди тихо сопела Налли. Её рыжие волосы рассыпались по его груди. Сегодня им было хорошо. Очень хорошо. Как и все прежние, проведённые вместе, ночи.

         Шли дни. Дело становилось странно запутанным и при этом до безобразия простым. В провинции проживало много людей, но большинство из них, были слишком простодушны, дабы учинять подобные зверства и оставаться безнаказанными. На практике, человек, одержимый манией убийства, рано или поздно, но оставляет след, насколько бы он не был хитёр. Почти каждый мономан, глубоко внутри, мечтает, чтобы его поймали, ибо считает себя гением и, как любой гений, желает быть признанным обществом.  Но, учитывая ничтожное количество улик, Содал понимал, что простой крестьянин, кузнец или торговец рыбой, на подобное не способен. Значит оставалось искать среди обитателей замка.

         Дован вар Дан отпадал сразу же. Слишком благородный. Это видно по глазам, по голосу, по манере речи. Содал умел разбираться в людях и барона он не подозревал. Но даже если бы тот оказался актёром от бога, старость – вот его главное алиби. Немощный старик просто физически не способен убить коренастого мужика-крестьянина. Тем более столько раз.

         Следующим в списке был Мезин – Мастер Наук, «любимый» дядюшка Налли. С одной стороны, он идеально подходил под образ мономана, но с другой – зачем тогда он указал двору на странные символы в местах преступлений или на телах жертв, а затем и предложил вызвать чародея для расследования? Да еще и признался Содалу в том, что в молодости увлекался изучением Запретных Искусств. Конечно, при условии, что Мезин чертовски хитёр, можно было бы предположить, что подобной тактикой он пытается снять с себя подозрения, но Содал чувствовал, что дядя Налли здесь ни причем. Слишком много «но», в его случае.

         Еще не стоит забывать про командира гарнизона – Тавоса, однако же, старый вояка был слишком прямолинеен и не сдержан, дабы творить подобное и нигде не проколоться. Даже учитывая его явные психологические отклонения после войны с Дикими. Да, он мог бы убить человека в состоянии опьянения или даже по трезвости, если его хорошенько довести. Но не хладнокровно разделывать своих жертв, что коров на скотобойне. На роль мономана больше подходил баронский сын – отчуждённый, странный, тихий и неприметный... но это было бы слишком просто. Или нет? Содал буквально нутром чувствовал, что дела обстояли куда сложнее, чем он предполагал. И последние слова Фабиоса о том, что разбойники и мономан, начали действовать одновременно, не давали ему покоя. Зачем он это сказал? Явно ведь не зазря! Здесь была какая-то связь. Точно была.

Из-за вороха всех этих тревожных мыслей, чародей уже которую ночь не смыкал глаз, предаваясь глубоким внутренним дилеммам. Он всё больше уверялся в том, что последний из подозреваемых – Фабиос – на роль мономана подходит больше всех остальных. Надо будет побольше узнать о его прошлом. Выведать у прислуги... даже если придётся действовать силой или страхом.

         Из размышлений Содала вырвал стук в дверь. Стучал слуга – сказал, что его срочно хочет видеть Мезин. Содал быстро оделся, прикрыл Налли одеялом и вышел из комнаты. Мастер наук выглядел крайне взволнованным – кусал губы, переминался с ноги на ногу, заламывал руки. Увидев чародея, чуть ли не бросился ему на шею, залепетал:

– Ваше магичество, я дико извиняюсь, что среди ночи, но тут такое случилось, не поверите! – Мезин разил винным духом хлеще, чем только опорожнённая бочка. – Короче говоря, попался этот гад! Ну, почти попался! Представьте себе... постойте, вы что... с женщиной? Хо-хо!

         Мезин вперился глазами в засос на шее чародея, жадно облизнулся.

– Кого приходуете? Небось одну из служанок? Понимаю, понимаю! Сам, порой, плачу за согретую койку, но вам, думаю, бесплатно достаётся?

Содал, залившись краской, попросил Мастера наук переходить к делу.

– Попался этот ублюдок, говорю-ж! Нашли еще два тела – мать и ребёнка, в овраге на границе леса, возле Нижней Косы. Мономан зарубил их тесаком, затем оттяпал дитятке голову, а женщине – беременной! – вырезал плод, вместе с маткой. Ух, прям уже не терпится взглянуть на трупы, прям мураши по коже!

         Содалу захотелось двинуть Мезину по лицу, но сдержался.

– Вы сказали, что он попался?

– Да-да, так и говорю! Его видели!

– Видели? Кто?!

– Местный пахарь, пьянчужка! Нажрался, дубина, в кабаке, получил по шапке от собутыльников и, в итоге, грохнулся спать в поле. Говорит, очухался, слышит, кричит кто-то. Глядь сквозь кусты – а там этот гад, уже тела разделывает, потрошит, словно кур. Ну, пьянчужка-то наш и притих, дождался, когда мономан уйдет, а как портки просохли, тут же бросился в замок, рассказать об увиденном.

         Содал, чувствуя, как бешено застучало сердце в груди, придвинулся к Мезину.

– А лицо, лицо-то он видел?

– Не-а, – покачал головой Мезин и тупо поинтересовался. – Зачем нам лицо?

         Содал еле сдержал поток брани, успокоился и с горечью произнёс:

– А, как мы, по-вашему, теперь поймаем убийцу?

         Лицо Мезина расползлось в мерзкой и плотоядной ухмылке:

– Лица тот пьянчужка пускай и не видел... зато проследил за ним. Теперь мы знаем, где его искать, хе-хе!

         Содал на мгновенье перестал дышать. Затем выпилил:

– В путь!

***

         Коней гнали не щадя, Мезин, кряхтя и местами даже подвывая, чуть не вываливался из седла, но не отставал; глаза сверкали в ночи безумным блеском. Содал в очередной раз подумал, что, если бы не происходящее прямо здесь и сейчас, он все еще подозревал бы Мастера наук. Сопровождающие солдаты были хмурые, собранные, жесткие. Их глаза обещали тысячелетия боли мономану, если его удастся взять живым. Содал очень надеялся, что удастся.

         Ближе к деревне свернули с дороги в поле, заросшее высокой травой, и направились к маленьким огонькам, сверкающим издалека, словно огоньки маяка среди океана непроглядной тьмы. Постепенно, огоньки выросли до размеров горящих факелов, вырывая из темноты фигуры людей. Содал выдул облако пара, зябко кутаясь в плащ. Шелестела трава, шептал в ночи ветерок, но в остальном было чертовски тихо. Даже цикады умолкли, словно ощущая витающую в округе смерть.

– Долго вы, – хмуро бросил мрачный, как каменное надгробие, Тавос. – Идемте.

         Прошли недалеко. Прямо на земле, окружённый тёмным бурьяном, сидел худой крестьянин, лет пятидесяти, в облезлом кожушке и смешной шерстяной шапке. Лицо сморщенное, как запечённое яблоко, нос картошкой, глаза блёклые, бегающие, одуревшие и запуганные. Содал кивнул солдатам, те неохотно расступились. Чародей опустился напротив крестьянина.

– Как вас зовут?

         Глаза непонимающие уставились на Содала. Затем расслабились и стали смотреть сквозь него. Подошёл хмурый Тавос, пнул мужика ногой, тот тихо всхлипнул.

– Отвечай, когда спрашивают.

– Грон... господин, – прохрипел он тихим голосом.

– Меня зовут Содал. Я чародей из Ордена магов, приехал сюда, дабы поймать убийцу.

         Грон на всякий случай кивнул.

– Это вы видели преступление?

         Очередной затравленный кивок. Глаза бегают, крестьянин явно напуган. Нет, он в ужасе. В настоящем, животном ужасе.

– Вы видели, где скрылся убийца?

– Д-да... господин.

– Как вам удалось?

         Тишина. Тавос замахнулся, Содал остановил его. Крестьянин благодарно кивнул и затараторил:

– Не знаю... очнулся в бреду... ничего не разумею... голова болит. Помню чуть не обоссался. Токма встал нужду справить, как слышу – кричат... Пошёл глянуть, а там уже... уже...

         Грон запнулся, губы задрожали, из глаз брызнули слёзы.

– Говорите, не бойтесь, – ободряюще сказал Содал. – Вы в безопасности.

– Там уже... усё. Мертвы... обе.

– Обе?

– Мать с дошкой. Клибовна родня, ага. Ох, горе-то мужику теперь, с ума сойдёт, как пить дать...

– Не отвлекайся, – процедил сквозь зубы Тавос.

– Да-да! Я едва не обделался, супрямо в портки... гляжу, этот гад их ножом... того. Терзает на части, сволочуга. Опосля куски в мешок склаживает, ага. Как кончил, тела отволок в овраг и того... пошёл в лес.

         Грон замолчал. С опаской покосился на Тавоса.

– А дальше что? – нетерпеливо спросил чародей.

– А далече... не разумею. Как шёл за ним тоже не помню. Очухался уже в лесу, гляжу – этот упырь в землянке тайной пряшется, под дубом. Её там вжизнь не найдёшь, токма видеть надобно, а так – нет. Ну, ушёл он, короче. А я того... ноги в руки и таков.

– А вспомнить место сможете?

         Крестьянин вновь стрельнул глазами в сторону хмурого вояки. Втянул голову, даже, словно бы, меньше стал. И едва заметно кивнул. Содал и Тавос отошли.

– Что думаете? – спросил чародей, закутываясь в плащ. На душе было холодно и мерзко. То ли от погоды, то ли от предстоящего. Но скорее всего – от совокупности.

– Думаю, надо брать ублюдка, – отозвался Тавос, – пока еще есть возможность.

– Этому пьянице можно верить?

– А кто его знает? Но проверить не мешало бы. По крайней мере, тела в овраге действительно нашлись.

– Уже вытащили?

– Да. Сейчас их осматривает этот червяк, Мезин.

– Я тоже хотел бы взглянуть.

         Тавос странно на него посмотрел. Так, словно это Содал убил невинных.

– Как пожелаете, господин чародей...

         Один из солдат проводил его к трупам. На небольшой прогалине, в свете факелов, на коленях стоял Мезин и, склонившись почти до земли, в чем-то ковырялся. Рядом – раскрытая сумка с инструментами, и двое солдат – бледные, испуганные, старающиеся, впрочем безуспешно, не смотреть на происходящее.

– А, это вы, ваше магичество, – обернувшись, улыбнулся Мастер наук и смахнул испарину окровавленными пальцами, оставив на лбу красный след. – А я тут уже всё изучил! Вот... Полюбуйтесь! Отвратительная, но всё же, очень интересная работа!

         Содал, проглотив горький ком в горле, посмотрел. Воздух сильно смердел свинцом, фекалиями и чем-то... неописуемо тяжёлым. Так пахла смерть. На земле, в жёлтом свете факелов, лежали два тела. Первое совсем маленькое – ребёнок лет семи, быть может, восьми. Девочка. Головы нет. Шея заканчивается грубым срубом – края кожи рваные, висят лоскутами, из обрубка торчат перерезанные позвонки. Судя по всему, отсекли не с первого удара. Затасканное, льняное платьице порвано и залито кровью. Одна рука вывернута под неестественным углом, видимо сломана. На груди глубокая резаная рана, оставленная чем-то тяжёлым и тупым. Виднеются куски рёбер.

         Второе тело принадлежало девушке – ей было не больше двадцати пяти. Пустые, как у рыбы, глаза невидяще смотрят в ночь, рот широко раскрыт. На перекошенном, бледном лице ярко выделяются уже засохшие пятна крови. Слипшиеся волосы коркой облепили лоб; чуть выше голова заметно промята, торчат осколки кости, на коже виднеются застывшие кусочки розовато-белого содержимого черепа. Умерла от удара по голове. Платье тоже в крови, разорвано, открывая вспухшие груди с острыми, тёмными сосками. А ниже... кровавая бездна. Желудок Содала подступил к горлу. Тело покойницы было вспорото от груди, до промежности. Края раны такие же рваные, как и шея девочки, кожа сдувшегося живота распустилась словно жуткий бутон смерти. Чародей увидел красную, блестящую плоть, нетронутые органы, остатки вырезанной, с корнем, утробы, где недавно созревал ребёнок, которому уже не суждено родиться. Раскрытый живот, теперь пустой и багровый, блестящий жутким блеском, покинутый и мёртвый, казалось бы, сводил с ума.

– Во чего сотворил, ненормальный! – резюмировал Мезин, отряхивая колени. – Совсем полоумный! Плод вырезал, да еще и как грубо. Словно ржавым мечом работал.

         Содал одновременно ощутил странную пустоту и опаляющую ярость.

– Думаю, она была месяце на седьмом-восьмом. Чутка совсем оставалось до родов. Понять не могу, почто он младенца забрал. Быть может, сожрать решил? Чего вы на меня так смотрите? Кто его, мономана, разберёт! Я где-то читал, что недозревший ребёнок, если скушать в полнолуние, дарует огромную магическую силу...

         Один из солдат не выдержал и громко выблевал. Второй еле сдерживался.

– Смотрите, тут самое интересное. – Мезин развернул оголённую ногу женщины и указал на внутреннюю часть бледного бедра. – Видите, а? Точно наш живчик! Его почерк!

         Содал придвинулся ближе, стараясь не видеть живот покойницы. Рассмотрел грубо вырезанный символ на ноге женщины. Делали в спешке, чем-то тонким, вроде ножичка для выделки оперения стрел. Но символ, увы, незнакомый – лишённый Силы и какой-либо связи с Энергиями. Такими Падшие[8] не пользуются. Просто какая-то ничего не значащая чушь.