Текст книги "Мономан (СИ)"

Автор книги: Джонни Рэйвэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Джонни Рэйвэн
Мономан

Содал кинул взгляд на затянутое серым маревом небо. Нахмурился. Где-то за этой ртутной и безжизненной массой, далеко в вышине, пряталось яркое весеннее солнце. Наступала пора возрождения, ключа жизни – время стряхнуть белую порошу с плеч и окунуться в долгожданную оттепель. Но, только не здесь. Здесь, в Мортонаре, самых южных землях провинции Досконь, о весне никто и не слышал. Даже сама мать-природа.

         Вдоль дороги тянулись грязные, чёрно-серые, слегка подтаявшие сугробы; из-под них безуспешно пыталась пробиться дохлая, болотного оттенка, трава. Кривые, высушенные деревья, растопырив голые ветки и раскрывая черные рты в беззвучных криках, напоминали скрюченных столбняком людей. Редкие кустарники, без намёка на зелень, ягоду или цветы, ощерились костлявыми отростками, словно рёбра скелета. Мортонар. Мерзкое место. Не людское.

         Содал подстегнул коня; тот недовольно всхрапнув, выпустил облако пара и зачавкал копытами по грязи. Вскоре из-за деревьев показались первые признаки жизни: по развезённой дороге сновали люди, рядом суетливо фыркали лошади, виднелись фургоны и телеги. Затем Содал увидел кровь и тела. Человек шесть лежат хаотично, признаки насильственной смерти на лицо. Живыми оказались солдаты из местного гарнизона – все суровые, мрачные, лица застыли камнем, лишь глаза блестят угрозой. На ветру реял чёрно-зелёный стяг с изображением рогатой головы оленя. Один из солдат, оттаскивавший за бледные лодыжки грузную бабу с задравшимся подолом туники, увидел путника, отпустил ноги покойницы и кликнул остальных. Содал натянул поводья. К нему рысью подъехали трое конных, во главе – бородатый вояка в остром шлеме, со шрамом через левую щёку. Глаза тёмные, колючие, даже злые. Он и заговорил:

– Кто такой?

– Представитель Ордена, маг-консул шестой спирали, Содал Инник. Вас должны были предупредить.

         Солдаты тут же расслабились, развернули коней, отъехали. Лицо командира осталось прежним, но глаза потеплели.

– Предупреждали, – кивнул он. – Опасно сейчас по здешним дорогам ездить в одиночку...

– Они ехали группой, – отстранённо ответил Содал, глядя на облепленное комом грязных волос, лицо покойницы, – Но им это не помогло.

Командир проследил за взглядом, нахмурился, поджал губы.

– Верно. От разбойников не спасает общество себе подобных. Только крепкая рука и верный меч. Меня зовут Тавос Харн. Я командир сил его милости, барона.  Едемте, господин чародей.

         Двинули коней в объезд ведущимся работам, по краю дороги. Мимо тянулись разграбленные телеги и фургоны; валяющиеся в грязи товары и пожитки наводили на мысли об осколках надежд, разбитых ударом неумолимого рока. И посреди этого безумия, брошенными и уже никому не нужными игрушками лежали изрезанные, исколотые, пронзённые болтами, с пробитыми головами, перерезанными горлами, вспоротыми животами и отрубленными конечностями, трупы. Тут были женщины и даже дети. Мертвецов резво оттаскивали солдаты, укладывали вряд в стороне от дороги. Содал осознал, что ошибся в подсчетах. Погибших было не менее десяти. А может и больше.

– Купцы?

– Не только, – крякнул Тавос, пристраивая коня рядом. – Здесь в округе много сёл и деревень, многие в родстве. Большинство ехало к родным, да не доехало. Лиходеи перегородили дорогу срубленным деревом, а когда обоз остановился, выскочили и посекли. Никого не пощадили, ублюдки! Даже стариков и детей – всех пустили под нож. Бабам повезло меньше, еще и оттрахали перед смертью...

         Содал увидел лежащую на спине, миловидную девушку в разодранном платье. Хорошие грудки с острыми сосками, ладная талия, плоский, белый живот. Лицо искаженно мукой, глаза слепо смотрят в небо. На горле глубокая рана с запёкшейся кровью. Ноги широко раздвинуты, являя желанное мужчинами естество. Совсем молодка, не старше восемнадцати. Содал вздохнул и отвернулся.

– Я выделю вам сопровождение, господин чародей. – Тавос кивнул двоим конным, и те рысью подъехали к ним. – В замке вас накормят, дадут отмыться с дороги. Сутра предстанете перед его милостью.

– Если всё обстоит именно так, как было сказано в письме, то промедление смерти подобно, – нахмурился Содал. – Привести себя в порядок, я могу и позже.

– Вы, может быть, и можете, – отчеканил вояка, – да вот только его милость не молод, а уже вечереет. Барон примет вас поутру.

         Чародей стиснул челюсти, оглянулся на усеянную мертвецами дорогу.

– То, что мы видим здесь – дело рук простых людей. Обычных разбойников. Но ситуация, из-за которой меня направили сюда, намного опаснее. Если в округе действует мономан и он действительно является последователем Запретных Искусств, то на счету каждая...

– Барон примет вас поутру, – отрезал Тавос, суровея на глазах. – Проводите господина чародея в Дартон.

         Он вернулся к своим людям, и Содалу не осталось ничего другого, как отправится с конвоирами в баронский замок.

***

         Утро было таким же серым и мрачным, как и весь прошлый день. Содал, чистый и переодетый, слонялся по тронному залу, разглядывая висящие на стенах гобелены, оружие, щиты с гербом дома. Замок ему не понравился сразу – сложенный из грязно-серых, за годы уже почти черных блоков, построенный на небольшом холме и окружённый высокой крепостной стеной, он больше подошёл бы какому-нибудь колдуну-отшельнику из сказок, нежели простому правителю небольшой провинции. Хотя, мрачности местных пейзажей, он соответствовал. Наконец, спустя почти два часа ожидания, когда чародей уже готов был лезть на стену, лорд Мортонара соизволил спуститься на аудиенцию.

         Барон был стар: бледная, сухая и обвисшая морщинистая кожа, песочные бляшки на руках; волосы редкие и седые, покачиваются при каждом шаге; плешивая борода едва скрывает подбородок. Шаркающая походка и сиплое дыхание, кряхтение, покашливание, пошмыгивание – Содал слышал симфонию угасающей жизни в дряхлом, измождённом годами теле. Барон, явно проскочив седьмой, а то и восьмой десяток выглядел живым мертвецом. Однако глубоко посаженые, тёмно-зелёные глаза, были живее всех живых – хваткие, пронзающие, говорящие о крепком уме.

Он устало опустился на трон, тяжело задышал, отпустил пажа и пристально осмотрел чародея. Содал буквально читал во взгляде барона его мысли о себе: молодой, не старше тридцати, рыжие волосы коротко острижены, лопоух; лицо открытое, с аккуратными чертами; голубые глаза умные, но слишком добрые. Мягкосердечный тюфяк, к тому же еще и консул[1], а не боёвик[2]. Неужели не могли прислать кого-нибудь поопытнее, пожёстче, позубастее?

– Ваша милость,  – склонился в неглубоком, но уважительном поклоне Содал, – от лица великого Ордена Магов, хочу поприветствовать достопочтенного и глубоко уважаемого...

– Бросьте, молодой человек, – неожиданно прервал его барон зычным и глубоким, совершенно не старческим голосом, – Достопочтенный у нас Король. Глубоко уважаемый – его высокопреосвященство, кардинал ле Гольт. А я простой феодал, которому нужна помощь. Так что, давайте оставим церемониал двору и перейдём к делу.

         Содал был искренне поражён. Он ожидал увидеть обычного мелкого землевладельца – зажравшегося властью хама и себялюбца, чьё сердце давно уже покрылось наростами жирующей жизни. Но барон Мортонарский, одним только голосом, внушал доверие и выглядел человеком умным, прозорливым и чутким.

– Прошу прощения, что я не смог принять вас вчера. Старость – скверная пора, такая же, как погода за окном. Гадко, сыро, да из постели вылезать не хочется.

– Не извиняйтесь, ваша милость...

– Меня зовут Дован вар Дан. Его милостью, я являюсь для тех, кто состоит у меня на службе. Вы же приехали сюда, дабы помочь, а не служить. Так что, это я в долгу перед вами, ваше чаровничество, а не вы предо мной. Зовите меня Дованом, этого будет достаточно.

         Содал, удивлённый еще больше, поклонился, назвал свое имя и положение в Ордене. Затем кратко повторил изложенную в письме просьбу и уточнил, насколько всё серьезно.

– Что-ж, господин чародей, у меня для вас скверные вести. Всё действительно обстоит именно так, как я писал Ордену.

– Когда всё началось?

– Сейчас у нас месяц манно? Значит примерно в обире или ноире позапрошлого года. Первые тела ничем особенным не выделялись – обычные колотые или режущие ранения, убитые – в основном мужчины, почти все найдены неподалёку от кабаков и трактиров. Люд в деревнях живёт тёмный, у них, что не пьянка, то драка, что не драка, то убийство. На такое внимание особо не обращают. Да и попробуй разбери, кто злодеяние сотворил – крестьяне после работы, порой, так напиваются, что сами не помнят, где были и что делали.

         Содал кивнул. К сожалению, проблема мелких деревень и поселений, далёких от цивилизации и культуры больших городов, во всех уголках мира была одинакова.

– Но, уже начиная с обира прошлого года, всё изменилось, – прочистив горло, продолжил барон. – Убивать стали чаще, а методы убийства, приняли более... искусный характер.

– В письме вы указывали, что у некоторых жертв... отсутствовали конечности?

– Верно, – кивнул Дован. – Без голов, бывало без рук, иногда – без ног... и это только сперва. Затем началось форменное безумие – люди выпотрошенные словно рыбы, с вырезанными органами, обезображенными лицами, отсутствующими... членами воспроизведения потомства. Первое время мы грешили на разбойников – местная банда уже давно терроризирует округу, мастерски избегая ловушек моих людей.

– Вчера я видел разграбленный обоз на дороге, – кивнул Содал. – Ужасно, когда люди совершают такое с себе подобными, ради... монет. Ради мёртвого от рождения металла.

– Да уж. Что эти аспиды делают с моими поданными, сложно представить даже в страшном сне, – вздохнул барон. – Но разбойники – забота моих людей. Вам же досталась рыба покрупнее, которая уже столько времени искусно хоронится на дне реки.

– Вы уверены, что жертвы разбойников и жертвы мономана убиты не одной и той же рукой?

– Были подобные мысли, господин чародей, но мы их отмели. Учитывая состояние одиночных жертв... нет. Я точно уверен. Разбойники, эти сущие мерзавцы, которым уже давно заготовлено место в одной из преисподних, хоть и творят грех на земле моей, но ведут себя по-людски. Точнее, их поведение свойственно людям. Им нужно лишь добро: деньги, товары, еда, одежда и прочие награды разбоя. Они убивают, как свора оголодавших волков – быстро и беспощадно, не растрачивая время на издевательства, а затем сбегают на какое-то время в другие земли, искать новую наживу. Но такого нельзя сказать о других жертвах... Вы просто их не видели. Жуткое зрелище. Убийца словно... наслаждается процессом. Получает некое эстетическое наслаждение от содеянного. Даже пропащие души разбойников не способны сотворить подобное. Это делает кто-то... намного страшнее обычных убийц с большой дороги.

– Жертвы были только мужчинами? – тихо спросил Содал.

         Ответил барон спокойно, сразу видно – тёртый калач, но даже в его голосе проскользнул хорошо скрываемый ужас:

– Если бы. Поначалу мужчины. Затем женщины. А потом и дети... Знаете, ваше чародейство, я ведь человек немолодой. За свою жизнь много чего повидал. Прошёл три войны. В первой, которую сейчас называют Доирским Раздором[3], в возрасте четырнадцати лет, я сражался за деда нашего славного Кинвальда, за Короля Дэйральда Златоглавого. Помню, как сейчас, битву при Сталларе, мы тогда дрались с Литавией, Буано и Рысьим герцогством. Я был оруженосцем у сира Фальдаго Массуна, первого меча королевства, пускай и виссадорца по крови. После сражения на поле осталось лежать тысяч двадцать пять, быть может, тридцать... Как сражался, я не помню. Помню, что очухался от страшной тяжести и вони, среди кучи трупов, ими же придавленный. Мне не хватало воздуха, я ничего не видел, ничего не понимал. Кое-как выбравшись, отупевший и одеревеневший от ужаса, я заметил своего сеньора. Фальдаго был еще жив, правда, лишь чудом... Он потерял левое запястье, ногу, ухо, да какой-то ретивый литавец выколол ему оба глаза. Фальдаго врага убил, но подняться уже не смог. Я опустился к нему, заглянул в облепленные засохшей кровью, чёрные дыры... и он меня узнал. Не знаю как, но узнал. И попросил убить его. Он не мог вынести предсмертных мук, не мог ждать пока Бледня Дева явится по его душу. Я честно хотел выполнить последнее желание сеньора, очень хотел... и не смог. Сопляк, что взять! А Фальдаго умер меньше чем через час, захлебнувшись хлынувшей горлом кровью... Но, прежде чем испустить дух, он выстрадал за всех мужчин, что остались лежать на берегу Саллары, после той биты.

         Содал слушал внимательно, ловил каждое слово – настолько его захватил рассказ старого барона.

– Я не должен был попасть на ту войну. Я, с тайного одобрения матушки, учился на медикуса у придворного Мастера наук, опытного хирурга и врачевателя, хотел, как он, людей спасать. Вот только не вышло. Братья погибли вначале войны, я должен был защищать честь дома. Это была моя первая и последняя битва. Дальше я только руководил и наблюдал за сражениями с высот командорских холмов...

         Дован вар Дан прочистил горло, осунулся и враз стал усталым и разбитым.

– Людей, правда, в итоге лечил, обучение на подмастерье закончил, но подняться выше, увы, не позволило положение. Отец, когда увидел, что я помогаю престарелому медикусу принимать сложные роды с извлечением младенца путём чревосечения... В общем по ушам я получил сильно, ха-ха! Три месяца потом на ушах сидеть не мог, кхм.

         Морщинистое лицо вновь резко изменилось – в нём появилась мужественность и сталь.

– Не так давно, когда нашли очередного убитого ребёнка, я захотел взглянуть... Тяжело, конечно, но я выдержал. И знаете, что, господин чародей? У этого ребёнка – мальчика лет семи – тоже не было глаз. Как у моего покойного сеньора. Их удалили... вместе с языком, носом и ушами. Я смотрел в эти пустые глазницы и вспоминал Фальдаго. Того, лишил жизни выбранный им путь, ибо даже у самого бывалого, смелого и сильного рыцаря, за жизнь, есть лишь одна бессменная спутница – смерть. Но, он сам избрал таковую участь. Знал, на что шёл. Но этот мальчик... слепой, изуродованный мальчик... Он ничего не выбирал. Он даже не дорос до выбора. За него выбор сделал этот мерзкий и богопротивный душегуб, который орудует Костяной Секирой на моих землях.

– И всё же, вы точно уверены, что это дело рук именно мономана, а не разбойников?

– Я ни в чем не уверен, господин чародей, пока не разберусь в случившемся до конца. Но, черт побери, ни один разбойник не будет убивать маленьких детишек и отрезать им носы и языки, просто так, ради веселья! У него даже забрать было нечего! Никакого добра, ничего! Мотивы разбойников мне ясны, хоть это и не делает их лучше, но убивать и уродовать детей? Просто так?! Ради веселья, страсти, ради самого процесса умерщвления? Кто еще способен на такое, как не безумец? Ну же, скажите мне! Вы встречали хоть одного лиходея, который убивал женщину и даже не насиловал её перед этим? Убивал просто ради убийства! Таких попросту нет! Нет и быть не может, ибо за любым преступлением стоит причина! Людям, вот уже сотни и даже тысячи лет, не нужны новые причины для того, чтобы забрать чужую жизнь, причины тому стары, как род человеческий! Зависть, ненависть и личное обогащение! Что из перечисленного было у маленького мальчика?!

         Старый барон глубоко закашлялся, в груди заклокотало. Он покраснел и осунулся, утёр брызнувшую на бороду слюну и продолжил тихим, но полным ярости голосом:

– Поэтому, я очень вас прошу, господин чародей... Найдите того, кто это делает. Найдите и уничтожьте. Плевать кто это – разбойники, мономан или приверженец Тьмы! Не ради меня, Ордена, или щедрой платы. Ради этого мальчика, у которого отняли всё, не дав взамен ничего.

         Стариковские глаза сверкали сонмом холодных молний. Пускай Содалу и нелегко было выдержать этот взгляд, но он справился. И тихо спросил:

– Прошу прощения, барон, но Орден не занимается ловлей мономанов, какими бы страшными не являлись их злодеяния. В письме было указанно, что вы подозреваете вмешательство Тёмных Сил. Тому есть какие-либо доказательства?

– Есть, – с холодной усмешкой ответил Дован вар Дан. – И не одно. Вам следует поговорить с моим придворным Мастером наук. Он всё вам расскажет... и покажет.

***

         К Мастеру наук, Содала, вела симпатичная служаночка, лет двадцати. Рыженькая, с аккуратным, вздёрнутым носиком, милыми конопушками на овальном личике и большими, зелёными глазами. Девушка была изуродована – левую часть лица, от виска, до подбородка, занимал старый, волнообразный шрам от сильного ожога. Она пыталась скрыть уродство за прекрасными, рыжими волосами, зачёсанными так, чтобы шрама не было видно, но он все равно виднелся, о чем служанка явно переживала. Вот только Содала, отчего-то, это совершенно не заботило. Девушка была прекрасна всем... даже шрамом. Особенно шрамом. Содал, украдкой поглядывая на неё, подумал о бездомном котёнке, либо щенке. Таких всегда особенно жалко и именно к таким проникаешься искренним чувством, сразу же, как только увидишь. А отметины прошлого, то, что называют уродством, становятся отличительными знаками, как родинки.

Содалу было приятно смотреть на неё. На душе становилось теплее. В Ордене его воспринимали по-другому, да он и сам был почти другим. За плотно приросшей к истинному лику, ставшей почти родной, маской весёлого и отзывчивого человека, который кажется не подозревает в каком мире он живет, а если и подозревает, то относится ко всему спокойно и буднично, скрывалась холодная, можно даже сказать, мрачная личность. Которая уж точно знала, сколько в этом мире дерьма. Видела и смерть, и боль, и ужасные грани той натуры, что обитает глубоко внутри каждого из нас. Натуры хищной и озлобленной, готовой рвать и кромсать на части, лакать кровь и хрустеть костями на зубах. Тёмной стороны человечества, с которой оно борется испокон веков, но иногда, все же проигрывает, отчего и происходит в мире всё то, что порой происходит, хотя, казалось бы, не должно происходить никогда: воровство, грабежи, насилие, убийства и войны.  Но Содал все равно верил в людей. Верил, что однажды светлая сторона одержит верх над тёмной, победит её до конца и выжмет её из себя, словно слезу из глаза. И не будет в мире больше слёз горя. Останутся лишь слёзы счастья.

Сейчас, не смотря на угрюмость общественного настроя и давление непростой ситуации, не смотря на мрачность самой провинции и сложность предстоящего дела, Содалу было легко. Наконец-то не надо было изображать из себя того, кого он привык изображать в Ордене, но кем по факту, никогда не являлся.  И эта девушка... она нравилась Содалу. Нравилась с первого взгляда. И он очень хотел нравиться ней, хотя, как человек рациональный, отдавал себе отчет в том, что всё это глупо – как может по-настоящему нравиться тот, кого ты совершенно не знаешь? Чародей смеялся над собой, но при этом понимал, что хочет узнать девушку больше и ближе. Когда они дошли до покоев Мастера, Содал поймал себя на мысли, что всю дорогу, он пытался поймать её взгляд. И то, как она старалась скрыть своё уродство, только распаляло в нём странное, совсем не рациональное чувство теплоты и нежности.

– Как тебя зовут? – спросил чародей, прежде чем она постучалась.

– Налли, господин, – едва слышно ответила служанка, опустив глаза.

– Налли... Красивое имя. А я – Содал.

– Я рада быть знакомой с вами, господин чародей.

– Зови меня по имени, пожалуйста, – ответил он с улыбкой. – И я не господин, а самый обычный и ничем не примечательный маг.

         Его голос, сквозивший теми чувствами, которые Содал переживал в душе, заставил девушку поднять глаза. И ответить ему робкой, но такой искренней улыбкой.

– Ты очень красивая, Налли.

         Она тут же залилась краской, опустила взгляд и дёрнула головой, пытаясь закрыть лицо чёлкой.

         «Кретин! – отругал себя Содал. – Безмозглый идиот, индюк, осёл тупомордый! Думать надо, что говоришь...»

– Нет, ты правда очень красивая. Я не шучу. Посмотри на меня.

         Вновь этот взгляд зелёных и глубоких, как дно морское, глаз.

– Запомни, Налли. Внешняя красота, ничего не значит, ибо она недолговечна, как цветок розы: ею любуются в моменты цветения, но как только лепестки сохнут, от цветка избавляются. Однако, внутренняя красота, сродни хорошей книге – не важно, насколько она стара, потрёпана и высушена. Если ты любишь содержимое, а не обложку, то ты никогда не променяешь её на новую. Понимаешь?

         Налли стрельнула одним глазком из-под чёлки и едва заметно кивнула. Содал постарался улыбнуться как можно мягче. В неожиданном порыве, он поднял руку и прикоснувшись к волосам, отвёл чёлку. Чтобы максимально мягко рассмотреть жуткий шрам. На этот раз служанка не опустила глаз, а наоборот взглянула с вызовом, мол, смотри, мне не жалко.

– В тебе сочетаются обе красоты, Налли. Внешняя и внутренняя. Даже не смотря на эту метку застарелой боли.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, что?

– Что во мне есть внутренняя красота. Вы ведь меня... не читали. Только обложку рассмотрели.

Содал улыбнулся еще теплее. Она была неглупа. И нравилась ему всё больше.

– Не знаю... но чувствую.

Из-за двери послышались шаркающие шаги и громкое бормотание. Она резко распахнулась.

– Кого еще черти принесли с утра пораньше?

         Содал обернулся. На пороге стоял высокий, упитанный мужчина, лет пятидесяти на вид. Длинная борода, мрачный взгляд, кустистые брови и абсолютно лысая макушка, обрамлённая ореолом спутанных, тёмно-рыжих волос. Красноватая кожа и мясистый нос говорили о пристрастии к выпивке. Чародей представился. Мастер наук тихо хмыкнул.

– Добро пожаловать в Дартон, господин Содал, – не очень приветливо ответил он и перевёл взгляд на девушку. – Меня зовут Мезин, я здешний муж учёный. А это моя племянница Налли, хотя, думаю, она уже залебезила о себе. Верно, девка? Ну, чего стоишь, вылупилась, как свинья на жёлудь? Привела гостя и теперь трёшься под дверью, сиськи мнёшь, надеешься охомутать уважаемого чаровника? Дура! Он и без этой отметины на роже, прекрасно видит, что ты из себя представляешь! Так что не надейся, губу не раскатывай. Давай, быстро дуй на кухню и принеси нам кувшин вина. И пожевать чего-нибудь захвати.

– Хорошо, дядя.

– Шустрее, бесово отродье! – крикнул ей вдогонку Мезин и повернулся к магу. – Проходите же, уважаемый господин, не собирайте грязь с порога.

         Кипящий от негодования Содал, внешне оставаясь холодным и спокойным, шагнул во владения Мастера наук. Об этом человеке он уже составил мнение, но вышибить ему зубы Содалу мешали три вещи – воспитание, осложнение отношений с бароном, и родство Мезина с Налли.

– Вы, как понимаю, по делу о мономане?

– Правильно понимаете.

– Пойдёмте в кабинет. Расскажу, что знаю.

         Они оказались в просторном помещении со спёртым, наполненным запахами лекарств, трав и мускуса, воздухом – комнате с множеством полок, заставленных книгами; столов, заваленных инструментами и колбами; холстов, изображающих строение человеческого скелета, мышц, внутренних органов; помещении, которое с первого взгляда давало знать, что оно принадлежит человеку, глубоко и страстно изучающему всевозможные науки. Также здесь сильно пахло винным духом и, словно в подтверждение, на полу валялось несколько пустых кувшинов.

Мезин, тяжело опустившись в глубокое кресло, вкратце поведал историю убийств и описание жертв. Пока что, Содал не узнал ничего нового.

– На данный момент, на счету убивца, свыше полусотни покойников, – закончил свой сказ Мастер. – Из них, последняя десятка – только женщины и дети. И это те, кого нам удалось обнаружить. Еще треть от суммы считаются без вести пропавшими, но все следы указывают на нашего почитателя демонов.

– Вы говорите о демонолатрии?

– О ней самой.

– Откуда такая уверенность?

– Оттуда, господин чародей, – хохотнул Мезин, сверкая щербатой улыбкой. – Мы здесь, хоть и провинциалы, но почитай тоже не глупые. Меня содержат в замке не за красивые глаза, а чтобы я знал многое. Вот и знаю.

         Вмиг посерьезнев, Мастер понизил голос и вкрадчиво продолжил:

– Я, когда молод был и глуп, мечтал чародеем стать, хотя тогда уже понимал, что мне не светит. Но, что поделать – сердцу не прикажешь! Так вот, долгие годы, прежде чем осесть в Дартоне, я увлекался историей Магии, разновидностями волшбы, изучал теорию высокого и низкого чаровничества... а также, Запретных Искусств. Знаю и о некромантии, и о синрохтизме[4], об устройстве Стамноса[5], Трёх Догматах[6]... И, конечно же, о демонолатрии.

         Содал взглянул на Мезина иначе. Безусловно, Мастер наук – высокий и многоуважаемый титул, давался не за просто так, а лишь тем людям, кто провёл долгие и бессонные годы кропления над трактатами, манускриптами и научными работами и посвятил всего себя госпоже науке. Однако, сведущий в магии человек из мирских, не являющийся одним из посвящённых, был крайне редким явлением.

– Я, понимаете ли, в свое время, даже пытался вызвать одного из гениев, – хохотнул Мезин, но тут же посерьезнел. – Ладно вам, не коситесь так! Знаю, что глупо и безответственно, но в те годы, жажда тайн мироздания насмехалась над здравым смыслом. Короче говоря, знаю, как оно делается, читал различные... эммм... работы, неразрешённые к прочтению Инквизицией.

         Содал вежливо улыбнулся. Видимо, под «неразрешёнными» работами, имелись ввиду запрещённые под угрозой смертной казни, книги о Запретных Искусствах.

«Идти на такое ради простого интереса? Рискованный вы человек, господин Мезин, – подумал Содал, продолжая вежливо улыбаться. – Можно даже сказать... одержимый манией.»

– Многие следы преступлений, особенно последних – начиная от способа убийства и заканчивая конечным разделыванием жертвы, имеют крайне близкие к обрядам призыва гения, мотивы, – как ни в чём не бывало, продолжал кудахтать Мезин. – Сходство с тем, о чём я читал буквально на лицо! Помимо прочего, рядом с трупами, зачастую находили напитанные природной магией вещи – вербу, одолень-траву, пучки омелы, миро, семена гактуса. Вы – человек разбирающийся в таких делах, должны понимать, о чем я.

         Содал терпеливо кивнул.

– Но самое странное, – еще тише сказал Мезин, – на коже некоторых жертв, были вырезаны... знаки и символы. Жуткие такие, мистические. Придуманные явно не от бедноты душевной.

         Наконец-то проскользнуло то, что заслуживало отдельного внимания.

– Могу я где-нибудь увидеть эти... символы? – спросил чародей.

– Да, конечно! – живо закивал Мастер. – Я знал, что вы захотите изучить их, потому сохранил один экземпляр...

         Резво вскочив с кресла, Мезин сбегал к шкафу и вернулся с большим стеклянным сосудом, внутри которого, в мутноватой жидкости, плавала мужская голова. Лицо было распухшим, кожа белая, как снег, а черты – почти неузнаваемы. Истончившиеся чёрные волосы, лениво колыхались, словно водоросли. Содал внутренне содрогнулся от отвращения. Но сквозь муть бальзамирующей жидкости, на лбу покойного, действительно проступал странный символ, вырезанный на коже чем-то острым.

– Плохо видно, – произнёс Содал, прищурившись. – Не могу рассмотреть...

– Не страшно! – живо отозвался Мезин. – Я их хорошо запомнил! Сейчас нарисую.

         Он поставил голову на стол, судорожно принялся раскидывать вещи, наконец нашёл кусок пергамента, чернила и перо. Пока рисовал, измазал пальцы, закапал бороду, но все равно, страшно довольный собой, словно ребёнок, сделавший что-то полезное, протянул Содалу изрисованный пергамент.

– Во! Цените, господин чародей. Один в один!

         Содал взял бумагу, рассмотрел множество кривых фигурок и закорючек. Действительно выглядело интересно. Только вот ни к одному из известных Содалу знаков Силы – печатей Тьмы, Света или Серых, не имеющих по своей внутренней природе отношения ни к одной из двух сторон – эти ляпсусы не относились. Скорее они напоминали выдумки человека, ошалевшего на почве страсти к недоступному ему, по праву рождения, дару.

– Ну? – нервно топчась на месте бросил Мезин. – Что скажете?

– Скажу, что это очень важные улики, – серьезно кивнул Содал. – Не против, если я заберу себе?

– Конечно-конечно, берите на здоровье!

         Чародей спрятал пергамент в складках накидки.

– Ну что? Прав я был? Действительно демонолатр?

– Очень вероятно, господин Мезин. Возможно, Одержимый. Крайне жуткий и опасный субъект, ставший сосудом для гения или даже демона.

– О, да, да! – закивал Мастер. – Я, честно признаться, тоже об этом думал. Когда я первый сказал о том, что это демонолатр, мне никто не поверил! Все грешили на разбойников, но я-то знал правду... Потому и убедил барона послать за вами. Вы же теперь тоже знаете, что это не разбойники?

– Да. Простые люди на такое не способны. Спасибо за помощь. Теперь шансы поймать поражённого недугом безумца возрастают в разы. Вы очень мне помогли, Мастер.

– Я радостью, с превеликой радостью. Можете заходить ко мне в любое время суток!

– Учту, – вымученно улыбнулся Содал.

         В этот момент, в кабинет вошла Налли, неся в руках тяжёлый поднос с яствами и питьем.

– Пожалуй, мне пора, – тихо произнёс чародей.

– Как? Уже? – удивился Мезин.

– Чем раньше начну поиски, тем больше невинных успею сберечь.

– О да, конечно, господин чародей, идите! Помните, что всегда можете на меня рассчитывать!

         Содал кивнул, бросил короткий взгляд на служанку и пошёл к дверям, когда услышал за спиной раздражённый голос:

– Чего ты так долго, девка? Не могла быстрее прийти? Видишь, гость уже уходит, из-за твоей медлительности теперь будет голодным ходить. И-эх, дура, дурой! И за какие грехи, ты мне такая, непутёвая, досталась?

– Я бы все равно не стал есть, потому как не голоден, – бросил через плечо Содал, остановившись на пороге. – Не надо её ругать. Я уверен, она спешила, как могла.

– Да? – недоверчиво бросил Мезин. – Ну, как скажете, господин чародей. Ладно, девка, оставляй поднос и убирайся отсюда, мне нужно побыть одному.

         Покорный стук поставленного на стол подноса, распалил внутри Содала фонтан холодного пламени.

– Знаете, господин Мезин, – произнёс он спокойно и тихо, – у нас в столице есть такой обычай, – тех, кто называет девками и дурами симпатичных и не глупеньких девушек, тем более – родственниц, обычно, наказывают. Например, выбивают зубы. Или вырывают язык. Чтобы речь улучшить. Но то в столице. А мы в провинции. Иногда мне кажется, что провинциальной жизни явно не хватает некоторых столичных обычаев.