Текст книги "Мономан (СИ)"

Автор книги: Джонни Рэйвэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Вот повезло, такой, супрямо, тёпленький продукт разглядеть, а? – ощерился Мезин. – Думаю забрать их к себе, в лабораторию. Я таких свеженьких ещё не встречал. Доселе только уже окоченевшие попадались, а эти ничего! Ещё можно вскрыть, да покопаться в кишочках. Что скажете господин чародей?

         Мастер наук был настолько поглощён трупами, что совершенно не видел темнеющее лицо Содала.

– Я вот думаю, надо бы проверить женщину, но особливо, дитятку. Мономан мог их еще и снасильничать, опосля убийства. Как считаете? Вдруг там какие-нибудь следы да обнаружатся, внутри, меж ноженек...

         Содал коротко размахнулся и от души врезал Мезину в нос. Хрустнуло. Мастер наук взвизгнул и повалился наземь рядом с телами, схватился за лицо, взвыл, роняя слёзы. Меж пальцев побежало красное.

– Тела закопать и никому не давать трогать. Особенно этому, – глухо приказал чародей солдатам, указывая на Мезина. – А его... умыть и вернуть в замок.

         Чародей развернулся и пошёл обратно к Тавосу, слыша за спиной, скулёж Мезина. Над головой висела полная луна. Было холодно и мерзко. Содал очень надеялся на то, что крестьянин вспомнит дорогу к лесной землянке.

***

         До землянки добрались к тому времени, когда луна уже блекла, а небо серело. В лесной глуши, посреди непроходимых зарослей, обнаружился небольшой холмик с огромным, старым дубом у основания. После долгих поисков, среди травы, мха и корней, нашлось едва заметное стальное кольцо. Тавос потянул и, словно откупорив бутылку вина, вытащил кусок земли. Тёмный, круглый лаз, небольшой, едва человек пролезет, обросший по краям тонкими корнями, вёл во тьму. Указавший дорогу крестьянин, опасливо стоял в сторонке, явно хотел сбежать.

– Держать этого, пока не вылезем, – приказал двоим солдатам командор. – Остальные – за мной.

– Я тоже иду, – тихо произнёс Содал. Тавос долго на него смотрел, затем уважительно кивнул.

– Как скажете, господин чародей.

         Первым пролез Тавос, за ним Содал. Внутри было узко, приходилось идти почти гуськом. Воздух был спёртым, сильно пахло землёй и сыростью. Корни, словно пальцы мертвецов, задевали головы спускающихся людей. Шли долго. Наконец из-за плеча Тавоса проступил свет. Во рту Содала пересохло, сердце забилось быстрее. Ноги стали затекать. Запахи сменились – теперь пахло человеком: потом, кожей, жареным мясом и отхожим местом.

         Тавос обернулся, приложил палец к губам и вылез из лаза. Содал – следом, за ним – солдаты. Они очутились в небольшой пещерке, созданной ручным трудом: сверху свисали лианы корней; потолок укрепили деревянными подпорками; у дальней стены виднелась пара ходов, прикрытых шкурами. Между ними висел едва чадящий факел. Тавос, приказав жестами оставаться на местах, подошёл к одному из проходов, слегка отодвинул шкуру, заглянул, скривился. Обернувшись, показал, что там отхожая яма.

         Затем, едва слышно ступая по твёрдой земле, двинулся ко второму. Глянул за шкуру и скрылся полностью. Минуты тянулись невыносимо долго. Солдаты заметно нервничали – почти все держали руки на рукоятях мечей и кинжалов. Наконец Тавос вернулся, подошёл к чародею и горячо зашептал на ухо:

– За проходом – кишка, ведёт в пещеру побольше. По центру – костёр, дым куда-то вытягивается. Походу добротно обустроились, уже не первый день обживают.

– Их несколько? – прошипел Содал.

– Человек шесть-семь, но может и больше – в темноте херово видно. Спят, ублюдки, не боятся быть пойманными, но оружие держат рядом, наготове. Сдаётся мне, господин чаровник, что это наши разбойнички...

          Содал почувствовал, как против воли, сжимаются кулаки и скрипят зубы.

– Вы уверены?

– Буду уверен, когда возьмём их. Но всё указывает на то, что я прав.

         Содал постарался успокоиться, унять дрожь в ногах.

– Надо бы постараться взять их живьем. Хотя бы нескольких. Чтобы допросить.

Лицо пожилого вояки потемнело, глаза угрожающе сверкнули.

– О да... Умрут они не сразу.

         Он кивнул Содалу и тихо вытащил меч из ножен. Солдаты сделали то же самое. Тавос быстро и умело объяснил план действий. Затем цепочкой двинулись к проходу. Только подошли, как шкура отодвинулась и прямо на них вышел высокий, бородатый бугай в грязной одёжке. Видимо, только проснулся – зевал на ходу и тёр глаза кулаком.

         Столкнувшийся с Тавосом бородач оторопел. Мгновенье смотрели друг на друга. Затем глаза незнакомца расширились, рот открылся, а рука метнулась к поясу с ножом. Тавос молниеносно заткнул ему рот ладонью, придавил к стене и полоснул клинком по горлу. Всё действие произошло в три удара сердца.

         Беззвучно раскрывающий рот бородач, словно выброшенная на берег рыба, медленно сполз на землю держась окровавленными пальцами за горло; Тавос услужливо ему помог. После чего аккуратно положил его на бок и, для пущей уверенности, проткнул шею острием меча, насквозь. Разбойник дёрнул ногами и замер. Командир гарнизона вытер клинок об его одёжку и, обернувшись, приложил палец к губам. Отодвинул шкуру, и все цепочкой последовали за ним. Внутри просторной пещеры было темно – тлеющий костер едва разгонял подземный мрак. Вокруг лежали завёрнутые в шкуры люди. Стоял тихий храп и сопение.

         Тавос первым прошёл вглубь, остановился у костра, вгляделся в ничего не подозревающих людей, обернулся и показал на пальцах – восемь. Содал, нервно облизнув губы, кивнул. Солдаты, по жесту командира, рассредоточились по пещере, каждый встал у спящего. Без надзора остался только один. Содал, стараясь унять дрожащие пальцы, крепче сжал кинжал и двинулся к последнему разбойнику. Остановился, заглянул в лицо безмятежно отдыхающего человека. Даже во сне оно было злым, с резкими, как у горгульи чертами, почти гротескным. Мерзким и богопротивным. Звериным. Содал вспомнил слова Тавоса – «бешенную псину следует бить остриём по голове, и закапывать на отшибе, а не ждать, когда вся пена изо рта выльется!». Вояка был прав. С такими по-другому нельзя, но все же следовало взять их под стражу – для дознания, а затем и честного суда.

Тавос показал всем приготовиться брать пленных. Содал, чувствуя, как по лбу стекают холодные и тяжёлые капли, до боли в пальцах сжал рукоять кинжала и повторил про себя, план действий: поднять с земли оружие, отложить подальше, затем дождаться сигнала и, зажав пленнику рот, приставить к шее кинжал. При попытке вырваться – резать без сожалений. Задумавшись и морально подготовившись к предстоящему делу, Содал пропустил момент, когда солдаты стали аккуратно собирать лежащие рядом с разбойниками, мечи, кинжалы и топоры. Вернувшись к своей цели, чародей взглянул на лицо спящего и обомлел. Человек не спал. Он смотрел прямо на Содала – широко раскрытыми, слегка безумными спросонья, глазами.

«Надо убить его! – трепыхнулась в голове запоздалая мысль. – Полоснуть по шее, там, где сонная артерия и яремная вена, чтобы наверняка и сразу...»

Разбойник резко сел, схватился за нож и дико заорал:

– АТАНДА!!!

         Содал, от громкого вопля пришёл в себя, шагнул вперёд, занося руку с кинжалом, но кричавший уже сгруппировался, поджал ноги и резко выкинув, ударил чародея в грудь. Содал рухнул на спину, выронил оружие и выгнулся дугой, в беспамятстве снедаемый лишь одной мыслью – дышать! В пещерке загремело, зазвенело и закричало десятками глоток.

         Краем глаза Содал видел мелькающие тени, слышал страшные крики, буквальной нутром чувствовал, что рядом льётся кровь. Но соображал плохо. Пытался вдохнуть отказавшимися подчиниться лёгкими. Наконец смог, едва-едва втягивая воздух хриплыми и короткими глотками. Повернулся на бок и выблевал. Горло обожгло кислой горечью. Затем вздохнул уже легче.

Уши резко заполонило воплями и звоном оружия. Прояснилось помутневшее зрение. Рядом кто-то упал, напитывая сырую землю горячей кровью. Содал встретился взглядом с одним из солдат. Единственный глаз умирающего был широко раскрыт, человека трясло, он беззвучно хватал воздух, словно читая немую молитву одному из богов смерти. Из широкой, рваной раны через всё лицо, толчками била кровь. Вместо второго глаза зияла страшная дыра; наружу сочилась красно-белая, тягучая, как яичный желток, жижа.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Сердце стучит. Кровь стучит. В унисон, прямо в висках, стискивает их, давит.

         «Я его знаю... Яник? Ярик? Явик, верно! Хороший паренёк... добрый... был...»

         Наконец разум начал лихорадочно навёрстывать упущенное и Содал осознал, что творится вокруг. Увидел свой кинжал, схватил, рывком поднял себя на ноги. Вокруг мелькали силуэты: кто-то кричал, кто-то падал, кто-то умирал, а кто-то, как Явик, уже умер. Кто побеждает было не ясно. Словно оказаться в хороводе тотентанца. Только вокруг все танцуют, а ты – стоишь столбом. Словно тебе отказали в празднике смерти. Но, надолго ли?

         Его резко толкнули в плечо, пещера пошатнулась. Содал устоял, увидел лежащего ничком солдата без шлема, с пробитой головой. Из страшной дыры в затылке хлестала кровь, окрашивая белокурые волосы в бардовый оттенок. Виднелись розовато-жёлтые кусочки содержимого черепной коробки.

         Чародей едва успел заметить движение и пригнулся – тяжёлая, шипастая палица пронеслась в дюйме от головы. Недолго думая ударил в ответ, наугад. На счастье, попал – рука почувствовала препятствие, клинок вошёл в плоть, на пальцы брызнуло горячим. Выдернув кинжал из живота разбойника, Содал отступил, глядя, как убитый им человек медленно оседает и расплывается, словно почти догоревшая свеча.

         Неожиданно увидел Тавоса. Тот, наконец, едва повалил огромного детину в волчьей шкуре на плечах, взмахнул мечом и убил врага на месте двумя точными ударами в голову. Вояка выдохнул, согнулся от усталости, взял секундную передышку. Позади него промелькнула тень с занесённым над головой мечом. Тавос, даже если бы и увидел врага, все равно бы не успел уклониться. Содал действовал по наитию.

         Резко вскинул руку, разжёг Стамнос, призвал доселе спящую Силу. По запястью пронеслась дрожь, пальцы обожгло знакомым, слега приятным холодком, кончики укололо сотней иголок. Из ладони и подушечек вырвались тысячи мелких разрядов, за мгновенье сплетясь искрящейся молнией. Грохнуло, сверкнуло бирюзой. Едва уловимый росчерк, оставляя в глазах боль и рябь, стрелой пронёсся сквозь пещеру и вонзился в грудь разбойника. Человека швырнуло в стену, да так, что аж хрустнуло. На пол повалился исходящий паром мешок с костями. Запахло грозой, но сильнее – палёным волосом и горелым мясом.

         Тавос, лёжа на боку, ошалело обернулся к почерневшему трупу за спиной. Содал опустил руку, осмотрелся. Сражение закончилось. На ногах, тяжело дыша, стояло трое солдат. На земле кто-то тихо скулил, кто-то подвывал. Остальные не двигались. Пещеру покрывали недвижимые фигуры в разных позах. Чародей облизнул пересохшие губы. Тавос уже был на ногах и носком сапога трогал убитого Содалом разбойника. Тихо выругался, подковылял к чародею, протянул ему руку и хрипло прокаркал:

– Благодарствую... С меня должок.

– Что... теперь делать?

         Глаза вояки прищурились, губы скривились. Он смачно харкнул на землю и мрачно усмехнулся.

– Что-что... Собирать жатву, чаровник. Большего у нас теперь нет.

***

         Содал стоял на балконе замка. Встречал рассвет. Нежился в первых лучах солнца. Глубоко вдыхал свежий, ни с чем не сравнимый и сладостный, как сама жизнь, запах леса. К сожалению, всех этих чудес человек обычно не замечает, пока едва не лишится. Да и эфемерность от перерождения всё равно длится недолго. Но все же это приятно, чертовски приятно, вновь почувствовать себя живым.

         С момента сражения в логове разбойников прошло два дня. В той драке погибли четверо солдат Тавоса и восемь головорезов. Последние двое, включая атамана, умерли спустя пару часов, от полученных ранений. Их предводитель – высокий, лысый мужик, заросший ржавой бородой по глаза болотного оттенка, на смертном одре сознался во всех преступлениях. Содал присутствовал при исповеди.

Его звали Хагольдом. Некогда он являлся мелким йоменом здешних земель, пока их семья не оголодала, а ему не пришлось бросить всё и уехать за лучшей долей. В итоге тянул лямку наёмника последние десять лет. Когда вернулся, оказалось, что оба брата, жена и дочь, ради кого рубился все эти годы, померли от лихорадки. Небольшой надел отобрали и передали другой семье. Будущий убийца просился к соседям на постой, но его отовсюду выставляли, плевались и гнали. Не зная, куда теперь податься и чем зарабатывать на жизнь, Хагольд двинул на юг и со временем попал в банду, разбойничающую южнее Мортонара. Затем, когда атаман помер, он занял его место.

Хагольд рассказывал, с пузырями крови на губах, что так был обозлён на бывших земель, которые не пустили, не пригрели, прогнали обездоленного и побитого жизнью земляка взашей, что захотел отомстить. Это он – рассказывал даже с некой гордостью – привёл свою банду на родину, он придумал дерзкий план, он приступил к его исполнению. Грабили и били людей беспощадно, не оставляя живых. Знали, что их будут искать. Но, также знали, что если в округе заведётся кто-то пострашнее, кто-то более жестокий и страшный, чем разбойники, вселяющий ужас в сердца крестьян своими кровавыми злодеяниями, то все силы бросят на поиски этого «кого-то». Вот и придумали страшного мономана, который убивал женщин и детей, а затем оставлял на трупах жуткие и мистические символы.

С еще большей гордостью, почти бравадой, атаман рассказывал о том, как ему в голову пришла эта идея. У него раньше брат был – хоть и грамотный, но все равно балбес! – который учёным себя мнил, увлекался всей этой дурью волшебной, а все деньги тратил на бесполезные книги. Собственно, брат и обучил его грамоте, а Хагольд, уходя из дома, стащил у него пару книг, да только втюхивать такое доброе было некому. Так и протаскался с лишним скарбом все годы. От безделья листал на привалах, изучал, запоминал. Когда с бандой только начинали убивать и грабить, решил попробовать и сработало – люди тут же зашептались о колдуне-безумце. Дальше было проще: знай только, время от времени прирезай какую-нибудь дитятку с мамкой, да разделывай тела пострашнее. Люд во что хочешь поверит, ты только запугай хорошенько! А резать крестьян, дело-то нехитрое – вся его банда состояла из таких же, как и сам Хагольд, бездушных машин для убийства, которых вылепила и опалила, извечная междоусобица людского рода – Война.

         Пока атаман рассказывал свою жуткую историю, слушающие вели себя по-разному. Кто-то из солдат беззвучно плакал. Кто-то, с холодной ненавистью в глазах, смотрел на главаря разбойников. Кто-то не выдерживал и хватался за оружие, но его останавливали первые и вторые, да грозный взгляд хмурого Тавоса. Лишь Содал испытывал странные и смешанные чувства. С одной стороны, он ненавидел это грязное, пропахшее мочой, костром и потом существо, уже не человека, а монстра, которое так сильно обозлилось на земляков, что переступило через последние грани души, которые отделяют дикого зверя от человека. С другой стороны – его было даже немного жаль. Лишь самую малость, ибо Хагольд, с безумным спокойствием в пустых и холодных, как у рыбы, глазах, абсолютно и полностью осознавал, что творил. И, отчасти, в том, к чему он пришёл, думал Содал, были виноваты люди.

         В конце концов силы покинули атамана, он закашлялся, рыгнул кровью на грудь и замолчал. Просто сидел, привалившись спиной к дереву, тяжело и хрипло дышал, смотрел на преисполненные ненависти лица и отрешённо ожидал дальнейшей участи. Тавос, то ли сжалившись, то ли не выдержав, а скорее всего – просто устав, вытащил меч, быстро подошёл к атаману и коротко размахнувшись, ударил острием в висок. Хрустнуло, брызнуло, Хагольд беззвучно завалился набок, заливая сочную зелень густым багрянцем. Стекленеющие глаза остались всё так же спокойны. Солдаты закричали от злости, ведь у них только что забрали справедливую месть. Мрачный Тавос, сильно удивив Содала, ответил, мол, месть для дураков и кретинов. А бешенную собаку убивают тихо и быстро, пока не цапнула. Порядок постепенно восстановился.

В пещере нашлись вещи убитых, орудия преступлений и даже отрезанные, уже загнившие и распухшие конечности, после чего сомнений в словах атамана ни у кого не осталось. Когда он испустил дух, его занесли в пещеру, бросили к телам сотоварищей и, срубив подпорки, обвалили всю подземную конструкцию.

– По-хорошему, надо бы сжечь проклятое место, – бубнил Тавос, – но такие твари не достойны очищения огнём, так что пущай гниют и кормят червей.

Вернувшись в замок и рассказав о радостной вести барону и двору, Содал проспал целые сутки. Следующие провёл с Налли, не вылезая из постели, пока девушку не начали хвататься в замке, и ей не пришлось оставить чародея одного. Теперь Содал готовился покинуть замок Дартон и отправиться с отчётом в столицу Доскони – Великий город Бремес, а оттуда уже и в родной Касадир. Из раздумий чародея вырвали тихие шаги за спиной. Он не стал поворачиваться, просто подвинулся, уже зная, кто это.

– Вот и всё, ваше магичество? – спросил, едва слышно, Фабиос вар Дан. – Неужели страшным преступлениям пришёл конец?

– Да. Пришёл.

– Вы рады?

– Конечно.

– Вам следует гордиться собой...

– Здесь мало моей заслуги, – грустно усмехнулся Содал. – Если бы преступления действительно совершал колдун-мономан... А так, всё оказалось гораздо проще и более прозаично. Не зря говорят, что человек человеку – волк. Самые страшные и чёрные злодеяния творимы простой рукой, которую когда-то обидели, оскорбили или нанесли любую другую душевную, но совсем не смертельную рану.

– В большинстве случаев – да, – пустым голосом согласился Фабиос. – Но не всегда.

– Простите?

– Всего вам доброго, ваше магичество. Надеюсь дорога будет спокойной.

         Содал, нахмурившись, провожал взглядом удаляющуюся фигуру баронского сына.

«Неужели он что-то хотел мне сказать? – подумал чародей. – Что означали его последние слова? Быть может, что-то важное...?»

Он не успел глубоко задуматься, так как рядом пронеслась стайка птичек, громко щебеча на лету и тем самым ознаменовывая новую пору. Содал улыбнулся тёплому солнцу. Весна пришла. Наконец-то весна.

***

Содал не спеша ехал по южной дороге, держась Касадирского тракта. Под копытами лениво бредущего коня всё так же чавкала грязь, тающие вдоль дороги сугробы были всё такими же грязными, а небо над головой, оставалось всё таким же серым. Но иногда сквозь хмурое марево проступало весеннее солнышко, и тогда пейзаж начинал играть новыми красками. На душе у чародея было легко, безмятежно и спокойно. Впереди ждала дальняя дорога а затем короткие дни заслуженного отдыха.

Единственным, что слегка омрачало сознание Содала, было прощание с Налли. Племянница Мезина отреагировала не совсем так, как ожидал чародей. Нет, конечно же, она была девушкой умной, покладистой и всё понимала – скандалов не устраивала, ничего не просила, не умоляла и вообще почти не разговаривала с ним. Просто молча смотрела, пока он объяснял все причины, почему не может остаться или забрать её с собой. А потом, когда не выдержала, и по щекам побежали слёзы, Налли прижала пальчик к его губам, подобралась ближе, обдав пьянящим ароматом девичьей юности, и на мгновение прижавшись тёплыми губами к холодной щеке, ушла. Содал, как человек здравомыслящий и зрелый, тоже всё прекрасно понимал, но всё равно первое время чувствовал себя виноватым и подавленным. Но вскоре здравый смысл взял верх, и ему полегчало.

Во внутренних складках мантии лежало письмо, написанное баронской рукой. В нём Дован вар Дан сухо, по-деловому, расхваливал заслуги чародея и Ордена в целом в поимке страшной банды, терроризировавшей его владения больше года. Безделица, а приятно. Содал уже почти был на границе Мортонара и соседней провинции Вартандо, когда решил переложить конверт во вьюки – так, на всякий случай, чтобы не потерять. Сунув руку за пазуху, он нащупал письмо, когда неожиданно ощутил кончиками пальцев еще одну бумагу. С удивлением извлёк на свет аккуратно сложенный пергамент. Развернув, с еще большим удивлением, увидел начертанные Мезином символы и рисунки, которые он лицезрел на телах покойников. Содал безразличным взглядом пробежался по каракулям Мастера наук и уж было собрался спрятать обратно, – всё же грешно раскидываться такой дорогой вещью, как кусок пергамента, – когда неожиданно натолкнулся на нечто интересное. Один из маленьких символов, в окружении разноликой братии, привлекал внимание своей простотой и одновременно сложностью. Он был похож на все остальные кренделя и завитушки по соседству, но все же чем-то отличался. Содал вскинул голову к небу, задумался, перерывая в голове все известные ему Печати Силы. Маги Ордена свято верили, что своего врага надо знать в лицо – изучению любых проявлений Запретных Искусств в Ордене посвящали не меньше времени, чем изучению своих знаков Силы. Потому Содал, если и видел этот символ прежде, должен был его узнать.

«Или мне просто кажется? – мелькнула дразнящая мысль, мысль человека, который устал и не хочет больше думать, а желает лишь отдохнуть. – Наверное, придумываю. Ну откуда здесь взяться настоящей Печати? Выдохни, приятель. Злодеи понесли кару. Дело закончено. Вскоре ты, наконец, отдохнёшь. Брось себя накручивать. Всё – выдумки от усталости.»

Но внутри уже свербело противное и липкое, как слизь, чувство. Назойливый червячок недоверия, который тихо вгрызался всё глубже, едва слышно нашёптывая, – Ты что-то упустил. Что-то важное. И теперь уже слишком поздно...

Или нет? Содал, огромным усилием заставил свою память работать дальше, хотя больше всего ему хотелось послать все навязчивые мысли к чёрту и просто, расслабившись, наслаждаться дорогой. Ведь где-то он уже видел нечто похожее... Вот только где? В какой отрасли? Точно не демонолатрия. И не синрохтизм. Быть может, что-то из анахроничного Низкого Чаровничества? Нет, вряд ли, там Печати едва отличаются от наскальных рисунков первых людей. А здесь всё четко, грамотно и продуманно – ни одной лишней завитушки и точки, ни одного ненужного изгиба или преломления линии.

Содал почти бросил попытки отворить сундук памяти, когда, совершенно неожиданно вспомнил, к какой школе магии относился этот символ. И ощутил быстро разрастающийся холод в груди. В отличие от прочих ютящихся на пергаменте каракуль, привлёкший его внимание рисунок действительно являлся Печатью. И не простой, а очень мощной и сложной Печатью из рода Запретных Искусств. Такой символ невозможно выдумать из головы. А это могло означать лишь одно...

Свернув пергамент и спрятав его за пазухой, Содал развернул коня и вогнав шпоры ему в бока, галопом помчался обратно в Мортонар.

***

Когда добрался до Нижней Косы, на дворе уже смеркалось. Деревенские ложатся рано, кроме дармоедов и выпивох, которые в отличии от соседей, только к вечеру и начинают жить. Недолго думая, Содал остановился у местной таверны, отдал коня прислуге и вошёл в сумрачное помещение.

Внутри пахло приемлемо, для деревенского двора было довольно чисто. Первые пьянчужки уже собрались за дальним от входа столиком – рубились в кости, пили эль или шнапс, рассказывали друг другу истории и громко хохотали. На только вошедшего даже не взглянули.

Хозяин заведения – шестифутовый детина с бандитской, бородатой рожей, в замызганном фартуке и просторной рубахе на широкой груди, встретил Содала мрачновато, но вежливо, спросил, чего гость изволит. Содал изволил задать пару вопросов, но трактирщик отмахнулся – здесь пьют, а не балакают, а если и балакают, то только, когда пьют. Чародей заказал кружку эля, получив – отодвинул, сразу заплатил за целый бочонок и повторил просьбу.

– Спрашивайте, милчек, – попытался улыбнуться трактирщик, забрав монеты. – Что смогу, расскажу.

         Содал спросил. Аккуратно, но в лоб.

– Хагольд? Не. Не припоминаю. Быть могёт и жил когда-то, но давнишно было.

         Содал повесил нос, вздохнул. Трактирщик оказался человеком добрым, сочувствующим.

– Да не грустней ты. Сейчас спрошу у своей старухи, погоди.

         Он скрылся на кухне, задавая вопрос криком, на ходу. Вскоре вернулся, кивнул.

– Вспомнила баба! Был здесь такой, на отшибе жил, на своей земле, лет десять назад. У него еще два брата были и дочь...

– И что с ним сталось?

– А черт его разберёт. Сбежал куда-то, родня померла от лихорадки.

– А дочь? Дочь его тоже умерла?

– Да все там померли, – отмахнулся трактирщик. – Землю опосля отдали Харвудам, те долго не хотели обживать, сбежать думали тоже, но все-ж остались. И не зря, скажу я тебе, милчек! У них там теперь всё колосится – ух! – любо дорого глядеть.

– Ясно, – кивнул Содал. – Спасибо за ответы. Я, наверное, пойду.

– А эль?

– Выпейте за моё здоровье.

– Как прикажете, милчек, – усмехнулся трактирщик и окунул усы в кружку. Оторвавшись, неожиданно крякнул и пробасил вслед уходящему Содалу:

– Вспомнил я его! Точно. Хагольда ентого вашенского. И родню егойную вспомнил! Дочка у него еще красивешная была, не то шо моя дура... И-эх! Жива она, милчек. Жива-здорова. И брат энтого Хагольда, дядькой еёйный, тоже жив. В замке баронском теперь обитают, в тепле, счастливцы!

– В замке говорите? – тихо спросил Содал, обернувшись. – А как дочку зовут?

– А я помню шоль? Давно дело-то было... Брата звали... то ли Мазишь... то ли Газишь... Не! Точно, вру! Мазин его звали! Мазин! Вспомнил-таки! Во те Сигна, Мазин он был!

         В подтверждение своих слов, осенил себя знаком Сигны.

 – Последний вопрос, – еще тише спросил Содал, с замирающим сердцем. – А мужичка одного местного знаешь? Гроном кличут.

– Гроном? А хто-ж этого дармоеда не знает! Голову оторвал бы паскуде – последний раз пил, не заплатил, сволота, пришлось его пинками гнать! Хотя, когда налить просил, говорил, мол, есть деньги. Брехун поганый!

         В порыве чувств, трактирщик сплюнул на пол. Затем еще раз осенил себя Сигной и тихо добавил:

– Хотя нехорошо такое о покойнике говорить.

         Волосы на затылке Содала, если б были длиннее, уже стояли бы торчком.

– Покойнике?

– Ага, – кивнул трактирщик. – Помер он, несколько дней назад. Я его в ту ночь вышвырнул за неуплату, а он, дубина пьяная, за каким-то чертом в овраг полез, на ногах кривых не устоял и свернул себе шею. Нашли токма к вечеру, уже остывшим. Представляете? Ну, как грится, двум смертям не бывать, одной не миновать. Хвала богам, шо эту банду паскудчиков изловили, которые люд честной на дорогах резали. Говорят, что Тавос, командор солдат его милости, сам есть, лично упырю-атаману голову отрезал. Настоящий мужик! Не то шо некоторые... Еще бы и того безумца поймать, который женщин с детьми потрошит, и вообще заживём! Хотя, сдаётся мне, шо всю эту мерзость, сами разбойнички и творили, для отвода глаз, так сказать... Эй! Вы куды? Сядьте, выпейте на дорожку хоть! И-эх, во люд пошёл... Даже не попрощалси... Совсем совесть потеряли, хамы немытые.

***

В замок Содал прибыл уже к ночи. Часовые, узнав, пропустили без вопросов. Его отвели в небольшую сторожку, пока ждал, истоптал все подошвы сапог. Наконец дверь открылась, и в узкий проход нырнул Тавос.

– Господин чародей? – бросил он хмуро, но руку пожал уважительно, крепко. – Забыли, чего?

– Мы можем поговорить с глазу на глаз?

         Тавос обернулся на солдат, жестом велел им выйти. Когда остались наедине, Содал объяснил ситуацию, показал пергамент, поведал о смерти Грона. С каждым словом Тавос становился всё мрачнее и мрачнее.

– Я думаю, что он спланировал всё в мгновение ока, – жарко шептал чародей, – как только понял, что оставил слишком явный след в виде Печати. Мастера наук остановить уже было нельзя – он уцепился за улику и поведал о своих подозрениях всему двору. Хагольд, который к тому времени уже либо был завербован, либо вот-вот должен был попасться в руки мономана, получил приказ убивать женщин и детей, оставлять на телах странные символы. Подобная сделка была им только на руку – разбойники грабили люд, изображая преступления мономана, а тот, в свою очередь, тихо продолжал убивать, только уже осторожнее.

– Но, на кой чёрт этот ублюдок Хагольд помогал настоящему убийце? Что ему с того?

– Даже самые пропащие души имеют чуточку света в своих сердцах, – горько усмехнулся Содал. – Хагольд обманул нас лишь в одном – погибла не вся его родня. Двое выжили.

– И кто же эти двое?

– Мастер наук Мезин и его племянница Налли. Они приходились Хагольду братом и родной дочерью.

         Тавос тихо выдохнул. Сложив руки за спиной, подошёл к маленькому окошку. На улице уже накрапывало, черные небеса вспучивались и сверкали первыми молниями; вот-вот должна была грянуть гроза.

– А этот червяк? – угрюмо бросил вояка, не оборачиваясь. – Думаете, он не пособничал брату?

– Нет, я уверен, – ответил Содал. – Мезин слишком глуп и труслив для подобного. Помимо прочего, на него нечем давить – он свою племянницу, в отличии от её отца, не жалует. Да и в подобном спектакле его роль не требовалась.

– Так в чем же суть? – рыкнул Тавос. – Я уже теряюсь. Зачем Хагольд помогал ублюдку?

– За тем, что мономан, при котором обитала родня Хагольда, пригрозил ему, что убьет брата и дочь, если атаман откажется ему подчиниться. А, когда настал момент понести кару, Хагольд, уже заранее готовый к этому, сделал всё, что от него зависело, дабы мы подумали именно на разбойников и тем самым забыли про настоящего преступника. Хагольд руководствовался исключительно любовью к брату и дочери, надеясь, что мономан их пощадит, после его смерти.

         Тавос долго стоял у окна, молчал, наблюдая за набирающей силу непогодой. Наконец вздохнул и, осенив себя Сигной, обернулся к Содалу.

– Мы должны взять настоящего убийцу. Этой ночью. Сейчас. Во что бы то ни стало.

– Я готов, – ответил чародей.

***

         Содал, быстро продумав все возможные варианты развития событий, отправился с Тавосом и шестёркой солдат в покои Мастера Наук, но Мезина там не было. Тревога нарастала всё сильнее. Чародей навестил коморку, где проживала Налли, но и девушки не застал. Выходило так, что, либо они оба отправились куда-то среди ночи, либо... о втором, Содал, даже думать не хотел. Быстро приняв решение, он послал Тавоса проверить, у себя ли Фабиос вар Дан. Вернувшись, командир лишь укрепил подозрения Содала.

– Он часто отлучается из своих покоев ночью?

– Я что, по-вашему, хвостом за ним бегаю? – рыкнул мрачный, как туча, командор. – Дайте подумать... Да, припоминаю. Бывало, встречал его иной раз во время ночных обходов. Но, вы точно уверены, что убивец – сын барона? Почему он, а не кто другой?