Текст книги "Дальтоник"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 17

– Названия цветных карандашей? – удивился Фримен.

– Да, – ответила Кейт, – надписи на обертках. Грейндж ждет из Квонтико заключения криптологов. – Она обвела взглядом небольшой кабинет психиатра-криминалиста в здании ФБР на Манхэттене. Забитые книгами полки, специальные журналы повсюду, даже на полу. Помещение походило на хозяина – беспорядочное, но уютное. – Не знаю, что думать.

– Первое, что приходит в голову, – это задержка развития.

– То есть детское сознание, – уточнила Кейт.

– Возможно, это незрелый юноша, не желающий жить по правилам взрослых.

Ей вспомнились слова Херберта Блума, владельца Галереи творчества аутсайдеров. «Живут по своим правилам… на обочине общества… культурно изолированы… с нарушениями психики».

Фримен поправил очки.

– Подтверждает ли это, что он любитель?

– Не обязательно. Многие настоящие художники используют цветные карандаши. И не только для создания рисунков, но и картин. Но… – Кейт замолкла, заложила волосы за уши, – мне не известны случаи, чтобы художник писал названия цветов, перед тем как положить краску. Поэтому я считаю, что наш клиент непрофессионал.

– А зачем он оставляет картины?

– Хм… каждому художнику хочется показать свои работы публике. – Пальцы Кейт начали отстукивать бравурный ритм. – Этому парню, видимо, важно подчеркнуть, что он художник.

– Значит, он ищет признания?

– Скорее всего, да.

– Ну что ж, подведем итог. – Фримен откинулся на спинку кресла. – Первое: он потрошит тела жертв. Второе: одержим живописью. Третье: приносит на место преступления свои картины. Четвертое: идентифицирует цвета по надписям на этикетках цветных карандашей. Пятое…

– Погодите. А зачем ему идентифицировать цвета?

– Навязчивый невроз?

– Возможно. Но есть еще версия. А вдруг он просто не знает цветов? Если у него детское сознание, такое возможно. – Кейт встряхнула головой. – Я чувствую, мы пропускаем что-то главное.

Фримен подался вперед:

– Нам нужно понять, что им движет.

– Это должно быть в его картинах. – Кейт посмотрела на часы. – Пошли. Доктор уже выехал.

Просыпаясь, он некоторое время дергается, затем вытирает с подбородка слюну. Пора. Он это чувствует. Интуитивно. Точно так же, как рекламу кока-колы, которая время от времени звучит в его голове, как Том чует Джерри, а Джессика из сериала раскрывает преступления.

Впускает в каждый глаз по нескольку капель. О глазах нужно заботиться, особенно теперь, когда начались чудеса.

Все эти годы его не покидало желание навеки закрыть глаза. Умереть. Но теперь появился реальный стимул продолжать жить. И все благодаря ей, исто-рич-ке искусств.

Он бросает взгляд на газету, где указан ее адрес. Рядом с Центральным парком. Как это мило с их стороны сообщить такую полезную информацию.

Он хорошо знает Центральный парк, потому что одно время зарабатывал там деньги. Известно на чем.

Надо сходить туда. Посмотреть, где она живет. Может, удастся увидеть цвет ее волос. Но разве это возможно без…

Нет! Он отбрасывает ногой газету, недовольный собой, своими мыслями. Об этом нельзя даже думать. По крайней мере пока.

Он закрывает глаза. От одной только мысли о ней, об исто-рич-ке искусств, тело начинает терзать желание. Знакомое чувство. Значит, это просто вопрос времени. Но в данный момент его ждет другая девушка.

Он отрезает от рулона кусок загрунтованного холста. Готовит ножи. Точит зазубренный; этот быстро тупится, как только перережешь ребра. Собирает свои инструменты, негромко напевая под нос: «Принимайся, приятель, за работу – за работу, работу, работу». Деловито двигается по комнате, заворачивает ножи в холст. «За работу, работу, работу, работу». Ставит рядом с холстом бутылочку хлоргидрата и рулон широкой липкой ленты. «Работу, работу, работу, работу». Выбирает пару волосяных кистей с длинными ручками. После чего перестает напевать и внимательно рассматривает натюрморт темноволосого парня. На темно-синей скатерти светло-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. Он все прекрасно запомнил.

Неожиданно принимает позу культуриста и напрягает впечатляющие бицепсы. Он уже больше года занимается с гантелями и гирями, и вот результат. В его положении нельзя быть слабым.

Когда он потрошил лягушек, мышей или даже кошку, это было легко.

Воспоминание.

Белая комната. Доктора. Крик медсестры. Он ухитрился разрезать пополам мышь тупым обеденным ножом. Но это сработало, возникли цвета. Красота. Вот тогда он и понял, как надо действовать.

Стоило воткнуть нож, и черное становилось красным.

Разве можно забыть такое?

Затем он попробовал кошку. И зря. Больше он к кошкам не прикасался. Потому что чуть не лишился тогда глаза. Это было… как там сказал художник в телевизионной передаче Кейт?.. ага, вспомнил – непродуктивно.

Он влезает в комбинезон и принимает вид механика гаража. Засовывает в глубокие внутренние карманы кисти, холсты, пленку, усыпляющее снадобье, ножи. Сверху оставляет латексные перчатки. Резким движением застегивает молнию от промежности до шеи. Затем хватает гантели и торжествующе вскидывает над головой.

Да, он стал крепче, сильнее, но не счастливее. На мгновение накатывает привычное ощущение безысходности. В этой тускло освещенной комнате он совсем один. Мерцающий экран телевизора, вертящиеся в голове обрывки песенок и рекламных объявлений, отрывистые голоса радиоведущих, глухие, как из бочки.

Но к черту. Это все нужно забыть. Потому что он собирается на работу, важную работу, которой ничто не должно мешать. Потому что это… непродуктивно.

Итак, вперед. Она ждет его. И на этот раз, может быть, повезет больше. Он все увидит и запомнит.

Доктор Курт Эрнст, высокий, худощавый, слегка сутулый. Ему за семьдесят. Седой. Поправляя подрагивающими руками очки без оправы, он медленно переходил от одной картины к другой.

Волнующее зрелище. Ведь не каждый день выпадает возможность увидеть работы настоящего маньяка-убийцы.

Рядом с ним в комнате вещественных доказательств стояли Браун, Кейт и Фримен. Завернутые в пластик холсты из Бронкса прикреплены к пробковой доске.

– Цвета, конечно, ужасные, – сказал Эрнст, – но о возрасте автора судить трудно. Дело в том, что между умственным развитием и биологическим возрастом не существует устойчивой корреляции. Убийца может быть как шестнадцатилетним, так и значительно старше. – Доктор произносил английские фразы очень правильно, с чуть заметным акцентом. – Незрелость этих работ отражает лишь состояние его умственного развития. – Он посмотрел на картины. – Абсурдные цвета и каракули по краям – такое я вижу в первый раз. Конечно, каждое заболевание проявляется по-разному. Доктор подошел ближе, почти коснувшись носом пластикового футляра. – Эти каракули напоминают творчество шизофреников.

– Повторяемость, – заметил Фримен. – Вы считаете, что это шизофрения?

Эрнст посмотрел на Фримена поверх очков.

– Да, это вероятный диагноз, хотя полной уверенности нет. – Он наклонился к одной из картин. – Вы расшифровали эти каракули?

– Да, – ответила Кейт. – Он написал какие-то имена.

– Их идентифицировали? Это выдуманные имена или… известные? Скажем, из новостей?

– Просто имена.

– Нет, не просто имена. – Эрнст пронзил Кейт взглядом. – Для него они что-то значат. Какие это имена?

– Точно мы пока расшифровали только Тони, – сказала Кейт. – Может быть, Бренда и Дилан.

– Но ни одной из жертв они не принадлежат, – уточнил Фримен.

– Ну, во-первых, это могут быть имена тех, кого он любит, – сказал Эрнст. – Но более вероятно, что так зовут каких-то фантастических персонажей. Душевнобольные часто воплощают в живописных работах свои бредовые фантазии. – Он снова посмотрел на картины. – Но тут бред полностью отсутствует. Сюжеты стандартные, можно сказать, академические. Вы согласны, Катрин?

Кейт кивнула.

– Таким образом, здесь мы имеем соединение трех разнородных компонентов. Реализм, искажение цвета и каракули душевнобольного. – Эрнст посмотрел на Кейт. – Вы, разумеется, видели коллекцию Принцхорна?

– Только отдельные экспонаты, показанные на выставке в Центре рисунка, но я изучала Принцхорна в университете. – Она вспомнила картины и рисунки из коллекции известного швейцарского психиатра, изучающего искусство душевнобольных. Коллекция сейчас хранится в Гейдельберге. Из подобных коллекций она, возможно, самая большая в мире. В ней собраны работы пациентов психиатрических лечебниц начиная с конца восемнадцатого века до 1933 года.

– Я упомянул Ханса Принцхорна потому, что он сравнивал живопись душевнобольных с творчеством современных художников и находил весьма любопытные параллели. Некоторые современные художники также выражали в полотнах состояние своей психики. Разумеется, они делали это сознательно, тогда как сумасшедшие действовали рефлекторно.

– Но это сравнение творчества душевнобольных с живописью современных художников носило позитивный характер.

– Конечно, – ответил Эрнст. – Это потом его извратили.

– Нацисты? – спросила Кейт.

– Именно, нацисты.

– Дегенеративное искусство.

Эрнст грустно улыбнулся.

– Вы совершенно правы, Катрин.

Кейт слегка покраснела.

– Я это помню из университета. Нацисты считали, что между творчеством таких крупных художников, как Макс Бекманн, Эгон Шиле, Пауль Клее, а также футуристов, дадаистов, экспрессионистов, членов немецкой группы «Баухаус», и живописью душевнобольных нет никакой разницы.

– Простите мое невежество, – вмешался Браун, – но я не понимаю, о чем вы говорите.

– Прошу прощения, детектив, – сказал Эрнст. – Сейчас объясню. В 1937 году в Мюнхене нацисты открыли большую выставку так называемого дегенеративного искусства, которая потом побывала почти в каждом крупном городе Германии. В сорок первом эта вакханалия, к счастью, закончилась. Выставка была необычайно популярна, привлекала массу людей. И делала свое черное дело.

– В чем оно заключалось? – спросил Браун.

– У обывателя формировалось убеждение, что современное изобразительное искусство делают сумасшедшие. – Эрнст снял очки. – Целью нацистов было представить всех авангардистов душевнобольными.

– Чтобы применить к ним эвтаназию, – добавила Кейт. – Так же, как они поступали со всеми душевнобольными.

– Совершенно верно, – подтвердил Эрнст. – Многие художники не успели убежать из рейха и погибли в концентрационных лагерях.

– Сомневаюсь, что граждане США воспротивятся, если государство применит эвтаназию к нашему психопату, – произнес, помолчав, Браун.

– Но позвольте, детектив, – вскинулся Эрнст, – возможно, ваш псих полностью невменяем и даже не осознает своих действий.

– Вот в этом-то и вопрос, доктор, – сказал Браун. – Кто этот жестокий убийца? Вменяемый выродок или душевнобольной?

Эрнст водрузил очки на нос и снова посмотрел на картины.

– Если честно, детектив, я не вижу в этих работах ничего разумного.

– А ты симпатичная.

Девушка делает небольшой пируэт и хихикает.

– Ну а ты прямо писаный красавчик.

Он пожимает плечами. Затем широко расставляет ноги и засовывает руки глубоко в карманы. Эта поза позаимствована у персонажа какого-то мультфильма. Он уже не помнит, какого именно. Но это не важно. Она купилась на милого мальчика с телом зрелого мужчины.

– А зачем темные очки? – спрашивает она. – Ты что, кинозвезда? Боишься, что тебя кто-то узнает?

– Чепуха. – Он снимает очки, – сейчас ночь, темно, а значит, безопасно. – Смотрит на нее с вызовом, копируя агента 007, и произносит глубоким баритоном: – Только пошевелись, и ты покойник.

Она смеется.

– Bay, какие у тебя чудные ресницы! Жаль, что ты не девушка.

Эту банальщину ему уже говорили, и не раз. Он водружает очки на место.

– Сколько?

– Зависит от того, что ты хочешь.

– Хм… – Он вглядывается в нее сквозь темные очки. – Я хочу пойти к тебе.

– Это стоит дороже.

– У меня сотня.

– Прекрасно, но деньги вперед.

Он достает сложенную купюру.

– Что это у тебя? – спрашивает она, увидев торчащую из кармана кисть.

– Это мне нужно для работы. Я художник.

– Правда?

– Может быть, я сегодня тебя нарисую. Меня вдохновляет твоя розоватая кожа и золотистые волосы.

Она снова смеется.

– С чего ты взял, что у меня золотистые волосы? Они платиновые.

– А я вижу их золотистыми. Там смешаны три цвета – золотарник, лимонник и солнечное сияние.

– Bay. Да ты действительно художник. – Она трогает свои высветленные волосы. – Должна тебя разочаровать, но я не натуральная блондинка.

– Выходит, я получаю два цвета по цене одного – золотарник и каштан. Это здор-р-рово!

Девушка заливается смехом.

Глава 18

– Позвони Перлмуттеру, скажи, чтобы срочно связался со мной, – крикнул Браун полицейскому и быстро пошел по коридору к выходу.

Посмотрел на предгрозовое серое небо и, тяжело вздохнув, взгромоздил на крышу автомобиля проблесковый маячок. Включил зажигание. «Проклятие! Ведь мог же уйти в отставку еще в прошлом году. А вот теперь опять надо тащиться в Бронкс, глаза бы мои его не видели».

Браун выехал на площадку, развернулся, включил сирену.

Только что позвонил Макнил. Очередное убийство. Очередная картина.

Теперь уж точно начнется шумиха. Полная мобилизация всех копов и агентов. Начнет давить мэр. Браун был уверен, что Тейпелл предстоит пресс-конференция. Наверное, она уже готовит речь.

Перлмуттер гнал машину на предельной скорости. Кейт молча сидела рядом. Перед глазами, как фрагменты немого кино, всплывали и исчезали эпизоды дел, которые она расследовала в Астории. Самое последнее дело – Руби Прингл. Гравий, насыпанный вокруг мусорного бака, а в нем тело девочки. Взгляд застывших голубых глаз Руби сменили славные лица белокурых мальчиков в Лонг-Айленд-Сити с кляпами во рту, все в кровоподтеках. Через секунду они трансформировались в шрам на теле Ричарда, оставшийся после вскрытия. Медэксперт приподнял ослепительно-белую простыню, но вскоре белизна начала сереть, и Кейт осознала, что смотрит невидящими глазами на облака за ветровым стеклом. Быстро смахнула со щеки слезу, но Перлмуттер заметил.

– Что-то не так?

– Все прекрасно. – Кейт попыталась улыбнуться.

Уже начало темнеть, когда Перлмуттер поставил машину рядом с двумя фургончиками технической бригады. Заморосило. Уличные фонари придавали дождю лимонный оттенок. Вспыхивающий каждые несколько секунд проблесковый маячок полицейского автомобиля окрашивал жилые дома и толпу зевак в ярко-красный цвет. Звуковое сопровождение обеспечивал визгливый вой сирен. Сцена была по-кинематографически красива. Жизнь, имитирующая искусство.

– Как они узнают это так быстро? – пробормотал Перлмуттер, кивая на двоих телерепортеров с камерами.

У входа в дом стояли Флойд Браун и Марти Грейндж с помощниками.

– Ну и что там? – спросил Перлмуттер.

– Наш клиент сработал, это точно, – отозвался Браун.

Марти Грейндж бросил недоуменный взгляд на Кейт, затем на Брауна. Как будто спрашивал: какого черта она приперлась сюда?

– Фримен уже там, – сказал Браун. – Захотел сам осмотреть место преступления. Тейпелл – тоже. – Он вздохнул. – Ладно, пошли посмотрим.

Кейт и Перлмуттер сменили обувь на специальные сапожки, надели лабораторные халаты и перчатки. На лестничной площадке члены технической бригады посыпали поверхности порошком для выявления отпечатков пальцев, фотографировали кровавые следы ладони на стене. Перлмуттер ушел вперед, а Кейт задержалась, пытаясь представить себе, что здесь происходило. В гостиной толпился народ. Детективы, двое полицейских, несколько технарей. В дальнем углу Перлмуттер стоял рядом с Макнилом, шефом полиции Бронкса. Тот что-то объяснял Тейпелл, шефу полиции Нью-Йорка. Все говорили шепотом, словно находились в церкви.

Митч Фримен неподалеку присел на корточки, переводя взгляд с мертвого тела на картину, натюрморт, стоящий на дешевом складном стуле. Каждые несколько секунд он нервно сглатывал. Кейт опасалась, как бы его не стошнило.

Перлмуттер, видно, тоже почуял неладное. Наклонился и похлопал психоаналитика ФБР по плечу.

В центре комнаты лежала девушка, вернее то, что от нее осталось. Из одежды только порванные колготки в крупную сетку, спущенные на лодыжки и несколько браслетов на запястьях. Брюшная полость и торс разворочены. Вокруг лужа крови в форме почти правильного круга. Издали казалось, что тело плавает в черешневом желе.

Кейт то и дело вздрагивала, когда фотовспышки превращали сцену в ослепительно-белую.

Подошел Перлмуттер.

– Похоже, ему на этот раз пришлось за свои деньги немного побегать. Технари говорят, что он напал на нее сразу, у входной двери. Пырнул ножом. Но она начала сопротивляться, побежала по коридору и погибла здесь.

Кейт кивнула, представив жуткую погоню охотника за дичью, какой нет ни в одном, даже самом страшном фильме ужасов.

– Никаких следов взлома, – сказал Браун. – Она либо впустила его, либо привела с собой.

Склонившийся над телом медэксперт вынул из раны термометр. Технарь в это время вычищал ногти девушки.

Кейт отвернулась.

– Документы какие-нибудь нашли? – спросил Браун одного из технарей.

– Только водительское удостоверение, выданное в Пенсильвании. Зовут Мона Джонсон. Очевидно, уличная проститутка.

Браун посмотрел на маленькую фотографию. Симпатичное молодое лицо, ничем не напоминающее сломанную раскрашенную куклу на полу. Взглянул на год рождения. Прикинул в уме. Семнадцать.

– Он забрал у нее все деньги, – сообщил другой технарь. – Бумажник пустой, в карманах – тоже. Медэксперт говорит, что это произошло под утро. Так что она была с заработком.

Шеф полиции Тейпелл позвала Брауна.

– Я еду на пресс-конференцию.

– Судя по всему, у прессы уже есть кое-какие сведения, – отозвался он.

Тейпелл грустно усмехнулась.

– По крайней мере я успокою жителей Манхэттена и Куинса. Психопат, кажется, предпочитает Бронкс.

– Пока, – заметил Браун.

Тейпелл стрельнула в него усталыми глазами.

– Даже слышать этого не хочу. Ладно, заканчивайте здесь. Поговорим позже. У меня потом еще встреча с мэром.

Мертвую девушку тем временем начали упаковывать в чехол. Кейт сосредоточила внимание на картине, на этот раз совершенно нормальной.

– Посмотрите. – Она показала Брауну на нижний правый угол картины. – Инициалы – М. Л.

– Боже, неужели псих начал подписывать их?

– Это не он, – возразила Кейт. – Картина натянута на подрамник, цвет нормальный, нет никакой писанины по краям.

– Может, это еще одна картина Мартини? – предположил Грейндж.

– Здесь совсем другая манера. Академическая.

– Но ведь, по словам доктора Эрнста, в картинах психа есть академический компонент, – вставил Перлмуттер. – Не решил ли он на этот раз сделать все в такой манере?

– Нет, – сказала Кейт. – Взгляните, какие здесь аккуратные мазки, и сравните с мазками маньяка из Бронкса.

– И что же это значит? – спросил Грейндж.

Кейт надела очки и внимательно рассмотрела натюрморт.

– Здесь применена старомодная техника шпаклевки, которую несколько веков назад использовали итальянские художники. Весь холст покрывают тонким слоем жидкой краски. Обычно это жженая сиена или жженая умбра. При этом одни места художник затемняет, а другие осветляет…

– Сложновато. – Перлмуттер внимательно осматривал холст.

– Поясняю. Художник дает темным и светлым местам высохнуть, а затем накладывает сверху цвет. Глядите. – Все наклонились к картине. – Видите, осталось несколько участков коричневой подложки, где художник еще не положил цвет.

– То есть картина не закончена? – спросил Перлмуттер.

– Вполне возможно, – ответила Кейт.

– А инициалы М. Л. вам не знакомы? – поинтересовался Браун.

Кейт покачала головой.

– А где учат такой технике? – осведомился Грейндж.

– В художественных училищах традиционной ориентации. – Кейт задумалась. – Это Школа визуального искусства Парсонса, Школа-студия и, наверное, Лига творчества на Пятьдесят седьмой улице. Самое старое учебное заведение.

Глава 19

Мишель Лоренс, Школа визуального искусства.

Мэрилин Линкольн, Школа-студия.

Марк Ландау, Лига творчества.

Мишель Лоренс и Мэрилин Линкольн детективы нашли довольно быстро. Вызвали с занятий, допросили.

Ни та, ни другая никому никаких картин не продавала и не дарила. Натюрморт, оставленный на месте преступления, они не опознали. В общем, причислить их к подозреваемым нельзя было ни по каким показателям.

Задали вопросы насчет бойфрендов. Мишель Лоренс тут же расплакалась и рассказала о недавнем разрыве с преподавателем курса живописи Харви Блиттенбергом, который более чем в три раза старше ее. Его допросили и отпустили, убедившись в том, что в этом семестре он вел главным образом вечерние занятия. Ни одно из них Харви не пропустил, а свободные вечера проводил в постели с Мишель. В последнюю неделю, после разрыва, – с другой студенткой, подтвердившей это. На вопрос одного из детективов, как Харви, которому за шестьдесят, управляется с двадцатидвухлетними студентками, тот ответил: «Спасибо виагре». Детективы не понимали, чем прельщал молоденьких девушек пожилой лысый мужчина с избыточным весом. Они просто не знали, насколько они зависят от него.

В Лиге творчества детективы разыскали преподавателя техники живописи маслом Марио Фиорелли, семидесяти четырехлетнего итальянца. У себя на родине он овладел флорентийской техникой шпаклевки и уже многие годы с успехом преподавал ее студентам. Фиорелли выразил удивление по поводу того, что Марк Ландау пропустил два последних занятия и даже не позвонил. Он отозвался о нем как о «добросовестном студенте и очень приятном спокойном молодом человеке».

Фиорелли показали картину, обнаруженную на месте убийства Моны Джонсон. Он уверенно заявил, что она сделана в его группе и, вероятнее всего, Марком Ландау.

Нельзя было терять ни секунды. Немедленно вызвали группу захвата.

Прибыли спецназовцы-полицейские в пуленепробиваемых жилетах и касках. Три копа заняли позицию у входа в дом, три у пожарного выхода, с оружием наготове. Командир группы захвата, рослый детина в тяжелых ботинках с металлическими каблуками, выбил ногой дверь квартиры Марка Ландау.

Кейт приехала, когда тело Ландау уже отправили в морг, а технари заканчивали осмотр квартиры. Члены группы во главе с Брауном, стоя неподалеку от двери, наблюдали в монитор за их работой. Технари были в защитных костюмах и капюшонах, предохраняющих от ультрафиолетовых лучей катодной камеры. Они сканировали квартиру в поисках любой человеческой органики, не поддающейся обнаружению никакими другими способами.

Вышли они через полчаса.

– Образцов много, – сказал один, сняв защитные очки и откинув капюшон. – Большая часть принадлежит убитому, но мы нашли выделения подозреваемого.

– Их нужно немедленно отправить в Квонтико, – распорядился Грейндж и повернулся к помощникам: – Следуйте за мной.

Кейт начала надевать перчатки. Посмотрев на нее, он обратился к Брауну:

– А она здесь по какому поводу?

Кейт ответила ему, взглянув на Брауна:

– Она здесь в связи с осмотром картин убитого.

Грейндж сердито хмыкнул и открыл дверь.

* * *

В небольшой квартирке Ландау было сумрачно и душно. В воздухе плясали пылинки. Все стены были завешаны картинами, многие стояли внизу, у плинтусов. Одна, натюрморт, была еще на мольберте.

Кейт посмотрела на Брауна.

– Тип шпаклевки тот же, что и на картине с места убийства Моны Джонсон. Надо взять для анализа, чтобы была полная уверенность.

Несмотря на духоту, Кейт знобило. Она двигалась от картины к картине, осторожно обходя темные пятна крови на полу.

На фотографии ее больше всего поразило лицо Марка Ландау. Такое милое, молодое, как у тех, кого она разыскивала в Астории. За что подонок так зверски расправился с этим славным парнем? Он непременно должен понести наказание. Кейт удивилась тому, что хочет найти маньяка из Бронкса не меньше, чем убийцу Ричарда.

– А его соучеников уже опросили? – спросил Перлмуттер.

– Сомнительно, чтобы это сделал кто-то из них, – заметил Грейндж. – Не та манера. Скорее всего убийца посторонний, которого Ландау сам привел к себе.

– Детективы опросили всех студентов и преподавателей, – сообщил Браун. – Одна девушка из группы Ландау сказала, что в тот день разговаривала с парнем, который рисовал здание училища. Прежде она не видела его.

– И как он выглядел?

Браун посмотрел в записи.

– Двадцать лет, привлекательная внешность. «Очень симпатичный», это ее слова. – Браун нахмурился. – Однако, создавая словесный портрет, девушка не могла вспомнить, продолговатое у него лицо или круглое. И никаких особых примет, кроме темных очков.

– Еще кто-нибудь видел этого парня? – спросил Перлмуттер.

– Вроде бы нет.

– Значит, убийца взял картину Ландау, чтобы оставить ее на месте следующего убийства и тем самым одурачить нас, – проговорила Кейт.

– Почти сработало, – отозвался Браун. – Какое-то время мы потеряли.

– Разве он не мог просто взять картину, не убивая мальчика?

– Конечно, мог, – ответил Браун. – Но ему зачем-то нужно убивать.

Перлмуттер посмотрел в свои записи.

– Согласно заключению коронера, смерть наступила вскоре после окончания занятий. Вероятно, убийца встретился с Ландау у Лиги живописи.

– Более вероятно, что он выбрал его, – заметил Браун. – Из нескольких кандидатов.

– Бедный парень, – вздохнул Перлмуттер.

– Чепуха, – буркнул агент Собецки. – Подумаешь, одним пидором стало меньше.

Перлмуттер сбросил латексные перчатки и быстро вышел за дверь.

Браун хмуро взглянул на агента:

– А вот за такие замечания, приятель, можно угодить в тюрьму, и на солидный срок.

Агент Собецки покраснел и отвернулся.

Она сопротивлялась. А зря.

«Во-первых, боль для меня ничто, а во-вторых, ведь это не просто так – я пришел, чтобы увидеть цвет».

Наверное, следовало дождаться, когда она ляжет в постель. Тогда все было бы проще.

Он стоит в ванной комнате, внимательно смотрит в зеркало. Пробегает пальцами по широким царапинам на лице. Фигурные трещины в зеркале разрезают его на две неравные части. Так что он видит не одно лицо, а два.

Он щурится. Вот эта царапина на скуле, какого она цвета? Наверное, розовая или земляничная? Он трогает царапину, сначала чуть-чуть, потом все сильнее и сильнее. По щеке течет тонкая струйка крови, капает в раковину.

Короткая вспышка, всего на мгновение. Темно-бордовые капли. «О Боже! Я увидел!»

Но уже в следующее мгновение кровь в раковине приобретает цвет чернил, а на щеке лишь унылая серая полоса. Он открывает кран, смотрит, как темная вода уходит в трубу.

И все же это было.

Он смотрит в зеркало на свое раздвоенное лицо, плещет на него ледяную воду. Кровоточащая щека подергивается.

Прокручивает в памяти эпизоды недавней охоты. Спастись она не имела шансов. Особенно с выключенным светом. Здесь у него было подавляющее преимущество.

Пытается вспомнить цвет волос девушки. Определенно золотистые. Наверное, нужно попытаться нарисовать ее.

Но в этот раз все было хорошо. Он увидел все цвета на картине парня. И до сих пор не забыл. На темно-синей скатерти светло-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. В точности как в первый раз тогда, в его квартире.

А все это началось с нее, Кейт, исто-рич-ки искусств. С ее каштановых волос и голубых-голубых глаз.

– Не думаю, что ее глаза голубые. Они зеленые, – произносит он голосом Донны и отвечает:

– Ты ошибаешься, Донна. Они голубые.

Пытается вспомнить. Ему кажется, что когда-то он уже видел их и цвет знает точно.

Может, это от усталости?

Он кладет голову на подлокотник дивана. В ушах звучит обрывок песни: «Разбуди меня перед уходо-о-ом…»

Нет, заснуть не удается.

Нужно немного поработать, порисовать. Хочется произвести на нее впечатление.

Он выбирает одну из недавно законченных картин, натюрморт. Проверяет, высохла ли краска, затачивает карандаши и начинает писать знакомые имена. Снова и снова. Бренда, Брендон, Донна, Дилан, Тони. А после, почти автоматически, новое имя – Катрин Макиннон-Ротштайн. Много, много раз. Пока все не превращается в сплошные каракули. Но зато края картины окаймляет красивая вязь. И тут он придумывает способ, как дать ей знать о себе. Возможно, она вспомнит.

На небольших, оставшихся чистыми местах картины он делает небольшие рисунки карандашом. Отставляет в сторону, уверенный, что она поймет.

Потом включает телевизор. На экране Рики Лейк, как всегда, вместе со своей публикой в студии над кем-то издевается. Сейчас это толстая девушка и неуклюжий парень. Тоже очень толстый и прыщавый. Почему-то плачет.

Он переключается на мультфильм. Вот это другое дело.

Постепенно глаза начинают слипаться. Усталость одолевает его. Он ложится на диван, в самом углу, подгибает по себя ноги, засовывает в рот большой палец. Сейчас это просто грустный мальчик с алыми царапинами на щеке. Некоторое время хихикает над проделками героев мультфильма, мечтает о чуде, когда снова увидит цвет, думает о Центральном парке. Скоро он убедится, действительно ли глаза исто-рич-ки искусств голубые. Или зеленые.